Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 2"

– Кто не согласен, тот знает, где выход. – Саша поправила пиджак, поскольку из-за отсутствия нижнего белья у нее безобразно оголилась грудь.

Перетаскивая ящики, мы падали от усталости: Анна разбила коленки, Ванда порезала руку, а Жанна хваталась за поясницу. Жаловаться и роптать никто не посмел из страха потерять рабочее место. Мои ноги разболелись так, что я едва не потеряла сознание и настолько плохо соображала, что не помнила свое имя. Словно в тумане, через пару часов тяжелого труда я заметила, как рядом промелькнули две тени. Едва ли это были наши друзья…

Дозвониться до них было невозможно целый месяц, и мы с мамой заподозрили, что произошло нечто ужасное. Захар и Николя исхудали. На них были вещи с чужого плеча. Николя собрал волосы в хвост и заколол их заколкой, чтобы не мешали. Захар сильно кашлял.

– Что вы здесь делаете? – спросила я.

– Нас взяли на работу! Теперь мы продавцы в отделе школьной литературы и детективов, – ответил Николя.

Ребята вместе с нами включились в разгрузку.

Леся, сбросив туфли, босиком таскала коробки в глубину магазина. Саша командовала, стоя внутри кузова. Каролина, накрасившись, уехала домой, а директор занял мягкое кресло на колесиках и светился от удовольствия. Радовался, что сэкономил на грузчиках.

Крупные капли дождя прибили всю пыль южного города и понизили температуру в панельных многоэтажках, раскалившихся за день от палящего солнца. Пышные конские каштаны заблагоухали, а фонари, возвышавшиеся с двух сторон улицы, создавали неповторимую игру светотени в кронах деревьев – от светло-зеленой до темно-коричневой.

Протянув руку и коснувшись ветки, на листьях которой аккуратно повисли мелкие капельки, я мгновенно нарушила их равновесие, за что и поплатилась – попала под обильный душ. Так завершился мой первый рабочий день в книжном магазине.

На следующее утро я побрела в университет. На лекции по эмпатии я познакомилась с парашютисткой. Русская девушка, родившаяся в Ставрополе, была без ума от экстремальных видов спорта. Парашютистка открыла мне глаза на некоторые секреты обучения.

– Преподаватель Трофим Вишня – скотина, бывший майор милиции. Тарифы устанавливает на все экзамены и зачеты! Четверка у него стоит восемьсот рублей!

Узнав эту информацию, я сразу предупредила специалиста по взяткам, что отвечать буду сама, денег не дам и, если что, напишу о нем статью в газету. Скрипя зубами, Трофим Вишня поставил мне тройку бесплатно. Парашютистка сумела записать на диктофон его непристойное предложение. Ей он поставил «отлично».

Проработав месяц в магазине «Алая роза», я узнала коллег гораздо лучше.

Саша ежедневно приходила в пиджаке на голое тело, опохмелялась рассолом и начинала покрикивать на тех, кто медленно шевелился, раскладывая книги по полкам. Каролина при этом звонко хохотала, а добродушный на вид директор Эверест придумал настоящее издевательство над младшими сотрудниками.

– За двенадцать часов рабочего дня никто не имеет права присесть на стул, – объявил он.

Его мясистое лицо ликующе ухмылялось.

На людей было жалко смотреть: робкие, забитые, сломленные в самом начале своего пути, они вынужденно подчинились чужой нелепой дурости. Данное правило Эверест ввел через неделю после того, как мы, помимо работы продавцов, взвалили на себя роль уборщиков, грузчиков и курьеров. От его нововведения на ногах моментально полопались вены.

Мою маму Эверест взял в магазин уборщицей: она должна была мыть полы, двести пятьдесят квадратных метров, два раза в день за сто долларов в месяц.

Если сложить наш общий заработок, за который нужно было расписываться в разных ведомостях Яна Рафаиловича, получалось, что мы можем снимать квартиру на Некрасова и питаться один раз в день. Мы предпочитали макароны или рис, политые томатом. Дешево и сердито. И похоже на Северную Корею.

Несмотря на хроническую усталость и недоедание, мне удалось сдать экзамены и зачеты. Только высшая математика не покорилась: все пять школ в Грозном, где я училась, по очереди разбомбила русская авиация, поэтому дроби и переменные так и остались для меня загадкой.

– Не можете сдать контрольную работу – я пойду навстречу, – любезно предложила педагог университета. – Давайте пятьсот рублей!

Я покраснела, в отличие от других студентов искренне считая позором подобные отношения.

– У меня денег нет, – пролепетала я.

Но педагог по математике не разжалобилась, а, наоборот, строго сказала:

– Как будут, поставлю зачет. Всего доброго!

Я шла по университетскому коридору к зеркальному лифту, которого побаивалась, поскольку он периодически застревал с пассажирами на два-три часа, и думала о том, что взятку придется дать. Человек теряет невинность, идя на сделку со своей совестью, и мне хотелось запомнить свои ощущения. Успокоением служила лишь отсрочка, что все плохое случится потом, не сейчас, поскольку Настя требовала оплатить жилье, а я находилась в ожидании первой зарплаты.

С помощью ближайших соседей удалось выяснить, что Настя – племянница настоящей владелицы, уехавшей в санаторий и ничего не подозревающей о сдаче ее имущества. Предприимчивая молодая юристка воспользовалась отсутствием тетушки, переместив ее личные вещи в подвал.

Все, что происходило вокруг, было частью мозаики, придуманной Богом. Кто я в Его игре? Мне приходилось срисовывать Его реальность и хранить ее на страницах дневника, считая это возложенной на меня миссией.

Июньское солнце щедро рассыпало по моим щекам веснушки. К веснушкам окружающие относились отрицательно, поэтому мама велела мне мазать лицо кремом. Веснушки бледнели, но не исчезали.

– Посмотри на русских девушек. Они красивы, спортивны и сексуальны. Любая из них может завлечь мужчину в постель и помочь деньгами своим близким. Ты – страшная. У тебя парня не было и нет. По чеченским меркам ты старуха, а по русским – неопытная, ты совсем никому не нужна, – не переставала «подбадривать» меня мама, собираясь в шесть утра на работу.

В свои двадцать по ночам я видела кошмары, доносящиеся, как эхо, из полости войн, и помимо этого должна была выстоять не только против несправедливости, но и против порока. Если водитель Женя в трудных жизненных ситуациях опирался на учение Христа, мне помогали истории о Януше Корчаке, вошедшем с воспитанниками детского дома в газовую камеру, чтобы рассказывать им напоследок сказки, и о Махатме Ганди, проповедующем ненасилие.

В отделе детской литературы мне нравилось. Но приходилось все время стоять на ногах. Суббота и воскресенье, когда не было занятий в университете, были особенно жестокими: с девяти до девяти я не могла прислониться к стене, отчего к вечеру начинался звон в ушах, я переставала различать лица людей и все пространство сливалось в единый пласт. Стоять двенадцать часов на ногах, израненных осколками от ракеты, – настоящая пытка!

Директор, дремлющий в кабинете, не был расположен к переговорам.

– Вы же понимаете, через полгода продавцы не смогут ходить, у них начнется варикозная болезнь, – пыталась образумить его моя мама.

– Плевать! – Эверест благодушно махал рукой, покачиваясь в мягком кожаном кресле. – Выгоню этих и наберу новых. Ничего личного. Чистый бизнес!

Никакие увещевания на него не действовали.

– И еще, – заявил директор, – обед длится пятнадцать минут! Здесь я определяю, сколько вы будете есть. Питаться следует в подсобке. Быстро пожрали, и за работу!

Мы с мамой переглянулись: в подсобке не было стульев, но имелось окно и можно было хотя бы облокотиться на подоконник.

– Я начинаю вас ненавидеть, – выходя из кабинета директора, буркнула мама.

Парни и девушки в вузе поначалу неодобрительно отнеслись к платку, периодически появлявшемуся на моей голове, а затем привыкли.

В последний день летней сессии наша группа занималась в высотном здании, где раньше, в советские времена, находился завод. Высокую мрачную башню кольцом окружал лесопарк.

Во время обеда студенты в столовой заспорили по чеченскому вопросу.

– Нельзя воевать! – твердила я.

– Надо! Чеченцы русским отрезали головы! Террористы! Исламисты! Солдата убили, потому что он не снял нательный крест! – горячились девчонки.

– Надо было туда сбросить ядерную бомбу! – поддержали их парни.

– Взорвать к чертям! – одобрил настрой студентов Трофим Вишня, сидевший за соседним столиком.

– Лучше опустить железный занавес и оставить республику в покое. – У меня по чеченскому вопросу имелось свое мнение.

Шумным компаниям я предпочитала одиночество. Всего, что видела на войне, не расскажешь, а даже если получится, не поверят, ответят, что такого не может быть.

Оставив группу, я пешком поднялась на верхний этаж и прижалась к оконной раме. За стеклом были видны разбитые, разворованные заводские ангары. Мне вспомнился Грозный, военное детство и то, что сделало меня непоколебимой. Я ли это сейчас? Почему мой характер с возрастом становится мягче и уступчивей?

Парашютистка, приехавшая на лифте за мной, сказала:

– Тебя позвали поговорить.

Эту фразу я слышала десятки раз. И означала она только одно: будут разборки. Так было в младших классах школы, когда чеченские дети искаженными ртами выкрикивали проклятия, услышав мое русское имя. Так было в старших классах, когда я дралась, чтобы меня не изнасиловали, а мои порванные тетрадки и книжки летели в форточку. Культ силы признает только силу. В чеченском обществе это мне объяснили наглядно, начав уважать и бояться, после того как я в бешенстве несколько раз отлупила негодяев. Как банально, что на сорок пятой параллели ничего не изменилось.

– Ты идешь? Разговор есть, – повторила Парашютистка. – Тебя ждут за корпусом.

Эх, решила я, будет драка. Наверное, они всех «черных» ненавидят. Смалодушничать нельзя – это позор. Волк – символ бесстрашия и могущества на земле, где я родилась. Волки не сдаются и не уступают. Усмехнувшись собственным мыслям, я дотронулась до тонкого лезвия, спрятанного в сумке. Это был не тот нож, который я носила в чеченскую школу. Тот нож был старый, с потрескавшейся рукоятью, и мы резали им дома хлеб. Сейчас в верхнем отделении сумки лежал изящный кинжал, найденный мной в антикварном магазине.

– Иду, – ответила я.

Сколько их будет за корпусом? С пятерыми я справлюсь, а если больше? Я не имею права опозорить предков. Мы, рожденные в Чечне, не отступаем перед сотней врагов, живем и погибаем так, чтобы про нас потом слагали легенды.

В лифте мне удалось переместить кинжал с рукоятью в виде орла из сумки в рукав кофты-накидки.

Парашютистка спросила:

– Все в порядке?

– Конечно, – ответила я, мысленно готовясь к тому, что удар может быть неожиданным.

Коридор на первом этаже оказался пуст: после обеда преподаватели и студенты разошлись, а столовую закрыли.

Перед корпусом университета нагрелись тротуарные серые плитки. Выйдя из главных дверей, мы свернули к парку, где неизменно лежала гора мусора. Запустение в этом районе скрашивали деревья, их кроны местами скрывали разрастающуюся свалку.

– Я тут подумала, – сказала моя спутница, – может, ты не пойдешь туда?

– Отчего же? Раз позвали, пусть увидят, кто перед ними.

– В смысле? – удивилась она.

Я пожала плечами. Не люблю посредников. Меня всегда раздражали шестерки и помощники. Предпочитаю говорить с тем, кто главный.

– Знаешь что, – неожиданно предложила Парашютистка, – стой здесь. Я сама к ним схожу.

Девушка нырнула за припаркованные машины. Клинок плавно спустился из рукава в ладонь, и пальцы руки сжали рукоять. Если верить словам торговца, продавшего мне кинжал за серебряную монету, когда-то он принадлежал персидской царевне.

На ветвях пели птицы, радуясь новому дню, ворона таскала огрызки и бумажки, складывая их у переполненных мусорных баков. Вздохнуть полной грудью, как учат тибетские мудрецы, у свалки было проблематично.

Парашютистка уже спешила обратно. Ее светлые волосы прыгали в такт быстрым шагам, и она слегка задыхалась. Приблизившись, девушка протянула мне бумагу, сложенную вдвое. Первое, что мне пришло в голову, – традиции русских для меня неразгаданная тайна. У нас никто не пишет друг другу трактаты, перед тем как намылить шею.

– Девочки сказали, это тебе! – выдохнула Парашютистка.

– Мне?!

– Ты только не обижайся. Я в данном деле на посылках. Сказали передать – выполнила приказ!

Приглядевшись, я поняла, что у нее в руках конверт. Обычный почтовый конверт, прилично измятый. Правую руку я загородила сумкой, и кинжал спрятался в рукаве, подобно змее.

Парашютистка потупилась, приняв мою напряженность за отказ взять письмо.

– Ладно, – сказала я. – Что там?

– Открывай! – обрадовалась она.

Я взяла в руки конверт, готовясь увидеть ультиматум, и сделала соответствующее лицо. В конверте лежали деньги.

– Что? Что это? – совершенно растерялась я.

– Студенты с факультета узнали, что ты из Грозного, и сложились. Кто-то дал пятьдесят рублей, кто-то сотку. По карманам собирали. Купишь себе еды. Вы же беженцы.

У меня перехватило дыхание. Я была не в силах вздохнуть несколько минут, щеки и шея мгновенно порозовели от внезапно подскочившего давления. Мир ценностей рухнул, а затем восстановился. Чудеса бывают даже в аду.

– Спасибо… – только и смогла произнести я.

Парашютистка удалялась прочь по замусоренной дорожке.

– Убегаю! Автобус если уедет, два часа потом следующего жди! – крикнула девушка. – Я живу на хуторе Дырявый Сапог!

В конверте лежало шестьсот рублей. Если тратить экономно, этого хватит на неделю. Малознакомые люди, чужие мне ментально, никогда не понимавшие рассказов о войне, неожиданно протянули руку помощи.

Вместе с окончанием сессии потянулись бесконечные дни в книжном магазине.

Из-за жестоких правил, установленных начальством, продавцы присаживались отдохнуть на ледяной пол, выложенный кафельной плиткой, и дрожали от страха – не дай бог увидит Эверест, Каролина или Саша. Над нами гудел кондиционер, включенный на полную мощность. Мы вздрагивали от каждого шороха, принимая его за шаги руководства.

Глаза Леси опухли от слез: сожитель буйствовал и выгонял ее из дома. Идти ей было некуда. Ребенок от прошлого брака заикался после избиения. Социальных служб, которые бы поддержали неимущих или страдающих от семейного насилия, не имелось. Весь день, двенадцать часов подряд, Леся стояла на ногах и плакала. Кассиру стул не полагался так же, как продавцам.

– Стулья развращают человека, свидетельствуют, что во время работы можно и отдохнуть, – объяснил свой запрет директор.

Иногда я присаживалась на самый край узенькой книжной полки всего на несколько секунд и кусала губы до крови. Сердце замирало от шагов – нельзя, чтобы кто-то увидел. Сразу выгонят из магазина, и мы умрем с голоду. И, вскакивая, я становилась навытяжку подобно оловянному солдатику из детской книжки.

Вечером до ног было не дотронуться. Судорогами сводило мышцы. Поскольку сам директор Эверест и весь его клан никогда не стояли по двенадцать часов кряду, они не знали, как это смертельно опасно, больно и унизительно.

Попади мы в больницу, мы были бы обречены, поскольку никто не стал бы оплачивать нам лечение. У нас не было медицинских страховок, мы были никем в своей же стране.

Оформление на работу подстроили так, чтобы руководство не платило налоги. Мама пахала без выходных. У нее их не было даже в воскресенье. Так выглядела русская демократия, похожая на самый отвратительный вид капитализма.

Я взяла на себя грех и пожелала директору и его детям на своей шкуре прочувствовать все, что он заставлял переживать нас. От боли человек становится озлобленным.

Спать до утра приходилось, забросив ноги на подушку, чтобы восстановить ток крови. Другие продавцы спасались кремом от варикозного расширения вен и рыдали украдкой.

Лето мы видели через стекло. Мы появлялись в магазине за час до открытия и уходили через час после того, как он закрывался, чтобы сделать вечернюю уборку. До слез было жаль загубленного времени: человек состоит из дней.

Из-за невозможности заниматься любимым делом душа страдает. Жанна мечтала в детстве стать художником. Прячась за стеллажами, она рассматривала каталог с репродукциями Босха и водила рукой в воздухе, словно у нее были краски и кисть.

– Работать, размазня! – кричала на нее Каролина. – Нахлебница нам не нужна!

Николя погрустнел от забот. Мой друг любил музыку и восточные танцы, что для мужчины редкость.

Мы с Захаром перебросились парой фраз. Говорить на личные темы на работе было категорически запрещено, но он успел рассказать, что давно не был в горах и ему снятся снежные вершины.

Брата Ванды убили в драке. У нее появился тик на правом глазу, и она придерживала щеку ладонью. На похороны ей выделили один день.

– Явишься позже – считай, уволена, – объявила Саша.

Ванда, снимавшая с больной матерью и младшими сестрами комнатку в общежитии, вернулась вовремя.

В магазин пришел работать охранник Костя. Он был слегка не в себе после Чечни, где служил наемником. Представительный и лысый, он словно сошел с экрана черно-белого советского фильма о Второй мировой. Костя носил черную форму охранника с блестящей стальной пряжкой на широком ремне. Мы сразу с ним поспорили из-за шкафчика для одежды: он попытался захватить мой. Шкафчик я отвоевала. Не сумев оккупировать мебель, охранник с безумным и холодным взором попытался задеть Николя.

– Чего ты ходишь лохматый? Педик, что ли? Я тебя обстригу!

– Какого черта тебе надо? – огрызнулся Николя.

Рядом с охранником мой друг выглядел как Давид рядом с Голиафом.

– Николя – мой парень. Закрой рот, – предупредила я Костю.

Николя от моих слов смутился, но не возразил.

Моя мама ругала Костю несколько дней подряд. Бывший солдат не умел пользоваться унитазом: на хуторе, где он родился, их не было, а в ставропольском общежитии туалет представляет собой деревянный сарай за домами, как и двести лет назад. Поэтому Костя промахивался.

– Целься в дырку! – возмущалась моя мама.

В ответ Костя недовольно топал ногами.

В отличие от нас редактору Анне Костя сразу понравился, и она решила его соблазнить.

– Все равно мужиков нормальных нет, а я много лет одна, – заявила Анна женской половине коллектива.

– Он младше тебя лет на десять…

– Мне хочется ребенка, а кто станет отцом – все равно, – парировала Анна. – Я живу с прабабушкой во времянке. Там нет воды, но для ребенка я бы носила воду из колодца и купала его.

– Работая по двенадцать часов плюс два часа уборки?! – попробовала я вразумить Анну.

Все посмотрели на меня как на чудовище.

– Мы все так живем! – зашептали молодые женщины. – Жаловаться не будем, иначе нас ждет улица, а там только проституцией зарабатывать!

На следующий день выдалась ненастная погода. Анна, игриво хихикая, распахивала кофту, показывая обтягивающую майку с веселым котом, измазанным сметаной. Костя курил в проеме входной двери, и она время от времени интересовалась погодой:

– Будет дождик?

– Нет! – басил Костя.

Задавая вопрос, Анна одной рукой приподняла свою юбку, явив миру голые ножки.

– Посмотри, – настойчиво сказала она Косте, – я сняла колготки.

Костя глянул, шумно вздохнул и бросился наутек, едва не сбив с ног Николя, замершего посреди торгового зала с открытым ртом.

К вечеру Костя и Анна уже дружно беседовали. Дело в том, что кто-то пустил слух о моем чеченском происхождении. Костя сильно испугался. Когда, уставшие, ближе к десяти вечера я и мама покидали магазин, он галантно распахнул перед нами двери и нарочито вежливо улыбнулся.

– Нас не бойся, – сказала ему мама. – Бог тебе судья.

Костя печально вздохнул и промолчал.

В июле в магазин пришла молодая женщина и попросила взять ее на работу.

– Оксана, – назвала она свое имя.

Оксана была одета в летний сарафан изумрудного цвета, лямки которого переплетались на спине, как тропические лианы, эффектно подчеркивая татуировку в виде тигра.

– Пойдем, покажу тебе кабинет директора, – сказала я.

Поскольку было время обеда, руководство, заказав из итальянского ресторана пиццу, заперлось и устроило пиршество. Удел продавцов – чай без сахара и в лучшем случае бутерброды.

Директору доложили, что соискательницу зовут Оксана, и он распорядился, чтобы она ждала окончания трапезы.

В подсобке не было стульев, поэтому я расположилась на подоконнике, а Оксане предложила присесть на деревянный ящик, непонятно каким образом оказавшийся в комнатке, где мы переодевались. Пластмассовый чайник на полу вскипел, и, заварив пакетиком чашку чая, я протянула ее молодой женщине. Себе я заварила этим же пакетиком чай в стакане.

По Трудовому кодексу работникам полагается часовой перерыв, но Эверест сразу сказал: пятнадцать минут, и ни секундой больше.

Оксана спросила меня:

– Как ты попала в магазин?

Я только открыла рот, чтобы ответить, как из кабинета директора раздалось:

– Молчать! Я никому не разрешаю говорить во время еды!

– Сейчас восьмая минута моего отдыха. Осталось еще семь минут, – возразила я.

Директор рявкнул:

– Оксана, заткнись! Полина, ступай в отдел!

Я взяла посуду и сказала новенькой:

– Протру подоконник, а ты иди.

Но она возразила:

– Ты помой стакан и чашку, а я здесь уберу. Обещаю.

Когда я вошла в свой отдел детской литературы, покупателей не было. Издали увидев старшего продавца Сашу, я посетовала:

– Торопилась. Не выпила чай, вылила его в раковину. А в отделе никого нет.

Появилась толстенная физиономия директора.

– Если в твоем отделе нет покупателей, иди в другие и работай!

– Свой отдел бросить? – спросила я.

Саша нырнула в бытовку, где осталась Оксана.

– Чей круг от стакана на подоконнике?! – грозно спросила она.

– Полинин, – задрожала еще не оформленная сотрудница.

– Ах так! – взвизгнула старший продавец. – Я ей не спущу! Я ей отомщу! Я ее ненавижу! Ты! – приказала Саша Оксане. – Не вытирай след от стакана. Пусть он останется на подоконнике, я сейчас сюда директора приведу.

И нырнула в дверь.

Поколебавшись, Оксана все же побежала к раковине и, схватив первую попавшуюся тряпку, намочила ее и метнулась обратно – вытирать подоконник!

Выскочила взлохмаченная Саша, любительница вечеринок, и заорала:

– Иди-ка сюда!

– Что тебе нужно? – Я почуяла неладное.

Старший продавец крепко держала за руку директора и волокла его за собой, как куль с картошкой. Эверест покорно плелся следом.

Я шла позади всех.

– Вот! – завизжала Саша, указывая пальцем на сияющий подоконник. – Ой, круга-то нет…

Директор выдернул свою руку, топнул ногой и молча скрылся в кабинете. Выдержка какая! Настоящий кавказец!

Наедине со мной Саша почувствовала себя неловко. Она промямлила:

– Бывает, забудешь что-нибудь вытереть, но это ничего…

– Это я за вами, паразитами, все время убираю! А ты еще смеешь врать и людей против меня настраивать? – взыскательно спросила я.

Саша ретировалась, лопаясь от злости, что ее затея провалилась.

Я притащила Оксану в кабинет директора и заставила его выслушать, как все было на самом деле. Директор склонился над бумагами и сидел тихо, а Саша спряталась и делала вид, что чистит туфли за его креслом.

После этого происшествия Оксана наотрез отказалась работать в нашем магазине, о чем с радостью сообщила Эвересту.

– Двенадцать часов стоять на ногах невыносимо! Коллектив ненадежный! Вы злой и глупый человек, – сказала она в лицо директору.

Как только прекрасная женщина вышла из дверей «Алой розы», Каролина фыркнула:

– Старуха! Ей тридцать четыре года! Нам такие не подходят!

Меня всегда поражала подлость. Видя ее каждый раз в новом свете, я ценила редких людей, непричастных к ней. Захар и Николя были такими.

Смертельно уставшие, они практически не разговаривали со мной во время работы. Помимо всех обязанностей, директор определил их дополнительно на утреннюю разгрузку фуры. Ребята практически не спали, иногда до утра оставаясь в подсобке. В краткие минуты перерыва они курили вместе с моей матерью, прячась за угол магазина.

– Если бы я мог, то разрушил этот мир, – сказал Николя. – Мир жестокости и обмана.

Мама собрала мелочь и отдала им на жареные пирожки с капустой.

Захар признался, что у них в данный момент нет жилья и они ночуют в подъезде между вторым и третьим этажами, надеясь, что жильцы их не прогонят, а также не убьют фашисты, которые выслеживают бомжей.

– Летом так перекантуемся, подкопим денег, а после снимем комнату, – пообещал Захар и добавил: – Хорошо, когда можно остаться в подсобке.

– А где ваши родные? – спросила мама.

На этот вопрос никто из парней не ответил.

– Наверное, там же, где и наши, – заключила мама. – Их просто нет.

Директор появлялся ближе к полудню. Он, проплывая мимо книжных рядов как рогатая мина, басил:

– Пошевеливайтесь, засранцы! За работу, вашу мать!

Часто директор начинал кричать, еще не выйдя из красной иномарки, припаркованной у магазина. Костя, который должен был целый день стоять у входной двери, при виде начальства шептал:

– Гора движется! Сейчас всколыхнется почва. Возможно цунами.

На бледном с зеленоватым оттенком лице охранника возникала улыбка. Мы невольно отвечали ему благодарным кивком и, шатаясь от головокружения, вскакивали с ледяного пола. Занимая боевые позиции, мы стремились принять рабочий вид: кто-то протирал книги от пыли, кто-то бестолково переставлял их с места на место.

Саша, почувствовав приближение Эвереста, выбегала из кабинета, где до этого сидела в кресле, положив ноги на стол. Старший продавец начинала суетиться, отдавать несуразные приказы, всем видом подчеркивая, что усердно трудится.

Директор шел к себе, а для нас наступало самое тяжелое время: Саша и Каролина, словно два коршуна, придирались по пустякам под стать Золушкиным сестрам.

– Кто тебе разрешил улыбаться? – кричали они на Ванду. – Рот свой захлопни, хохлушка!

Ванда смущенно молчала.

Саша могла снять босоножки и отшлепать ими Анну или Лесю. Те в ответ только жалобно стонали, боясь гнева старшего продавца.

– БДСМ в чистом виде, – сказал, выглянув из-за стеллажа, Николя.

– Что?! – удивилась я неизвестному слову.

Николя начал было объяснять, но появился Эверест и заорал:

– Перестаньте копошиться, свиньи! Живо пахать!

Продавцы молниеносно разбежались по отделам.

– Эй, ты! Твоя мать – уборщица. Она вышла, а мы заметили здесь пятнышко. Набрала воды и помыла! – Приказ Каролины был адресован мне.

Чтобы не придрались к матери и не прогнали ее, живущую без прописки, пенсии и медицинского полиса, я без возражений мыла полы, забывая о том, что заведую отделом книг.

Под вечер, когда Эверест и Каролина разъезжались по домам, становилось легче. Саша отдыхала в кабинете директора и никому не разрешала туда входить. Продавцы и моя мама, пользуясь отсутствием руководства, садились на пол.

Если утренняя разгрузка отменялась, Захар и Николя провожали нас до остановки. Мама негодовала:

– Я видела, как Саша химичит на кассе. Грядет недостача. Несколько раз я ловила старшего продавца на том, что она не пробивала чеки. Прятала наличные в свой карман. Когда я спросила, почему она так поступает, она заявила, чтобы я держалась подальше от кассы, поскольку людям из Чечни нельзя верить!

– Придется молчать, – решили двоюродные братья. – Иначе мы потеряем работу. Ничего доказать не получится.

Мои детские мечты о справедливости мира были повержены.

По утрам все старались прийти раньше. Магазин открывался в девять, а продавцы под дверью ждали с половины седьмого. Мы с матерью приходили к семи часам.

Старший продавец каждый день опаздывала, но вела себя надменно и дерзко. Довольно часто от нее пахло перегаром.

– Кому бы записать опоздание?! Эверест приказал снижать зарплату вдвое, если поймаю! – грозилась она.

В день зарплаты выяснилось, что директор оценил наши труды в пятьдесят центов за час. Дополнительно мы расписались на пустом листе бумаги за неизвестную нам зарплату.

– Вам выплатят за полмесяца, – заявил Эверест моей матери.

На ее протесты директор скорчил злую рожу:

– Половину ваших денег я заберу себе! Какое слово в этом предложении вам непонятно?!

– Я убираю территорию, которую по всем нормам трудового права должны убирать четыре человека! – возмутилась мама.

– Это нюансы. Можете жаловаться кому хотите. Ха-ха-ха, – рассмеялся Эверест.

Продавцы, получив зарплату, не смогли сдержать эмоций.

– Мы в жопе! – Ванда заплакала.

– Воистину, – отозвался Николя.

Он и Захар пытались ободрить окружающих шутками.

Вечером, сбежав на пару минут из магазина в зеленый дворик, расположенный за углом, я рассматривала сережку в ухе Николя.

– Сразу ясно, что ты с Кавказа!

– Отчего же?

– На серьге полумесяц и звездочка.

– Каждый видит, что пожелает.

– Не мудри, – рассмеялась я. – Если это не исламский атрибут, то меня зовут не Полина.

– Совершенно верно. Тебя зовут Фатима и Будур. И еще Нейши. Ты сама так говорила. Мы же зовем тебя Жрица и вовсе, как понимаешь, не за твои пророчества, а за постоянное желание вкусно поесть.

– Ах ты поганец!

– То-то! Пифия-Пончик изрекла мудрость.

– Если у тебя не полумесяц в ухе, тогда что?

– Это драккар. Корабль-дракон. Так его называли викинги, грабившие соседние королевства. Их боялись и о них слагали легенды. Этот подарок мне сделал Захар, когда работал в мастерской у ювелира.

– Неужели Захар стащил слиток?

– Не в тот раз. Он видел сон, будто мы познакомились с ним давным-давно, в прошлых рождениях. В последний раз это случилось на северной земле, где под разноцветным небесным куполом читали молитвы Одину.

– Разрешишь примерить?

– Снимать нельзя. Дурная примета. Можешь подойти поближе и посмотреть.

Я встала на цыпочки: серебряный полумесяц неожиданно оказался кораблем древних скандинавов с парусом вместо привидевшейся мне звезды, грозными воинами и зубастой пастью дракона.

Николя закурил сигарету, и вокруг поплыли кольца, которые он легко создавал, предварительно задерживая и сгущая сладковатый дымок во рту. За первым колечком в воздухе появлялось второе, за ними третье, и, сливаясь с первыми, кольца образовывали густой белый нимб. Символы святости покачивались и неспешно поднимались вверх, чтобы растаять и слиться с закатом.

Костя героически прикрывал наши вылазки в сад. Увидев, что я отношусь к нему без претензий за чеченскую войну, охранник начал забредать в мой отдел и рассказывать о себе.

– Ты здесь единственная скромница. – Костя с непроницаемым видом то ли похвалил, то ли поругал меня. – Скажи, пожалуйста, Анне, чтобы она отстала и перестала меня совращать!

Оказалось, у Кости есть жена, которая пьет самогон и периодически устраивает потасовки.

– Познакомился с женой в поезде, когда возвращался из Грозного, – поведал охранник. – В Чечне я убивал черных и глушил спирт для храбрости. Ехал на родной хутор под Архангельском. Хутор наш утонул в грязи и навозе. Пять рублей – большие деньги, сознательное население – горькие алкаши. Единственная работа у нас – варить зекам баланду. Тюрьма в десяти километрах от хутора. Была мечта устроиться надзирателем. Но в плацкарте меня приметила девушка. Мы выпили две бутылки водки, а после этого она сказала: «Если женишься на мне, разрешу жить в Ставрополе. Есть комнатка в общаге!» Я заключил с ней сделку. Это было лучше, чем хутор. Мы вместе пять лет.