Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 2"

Я пообещала охраннику поговорить с Анной.

Как только Костя ушел, меня перевели в главный отдел; оттуда в открытые двери виднелись зеленые деревья, чему я несказанно радовалась. Стоя недалеко от кассы, я приглашала посетителей посмотреть наши новинки. Однажды среди покупателей оказались представительный седовласый мужчина и робкая женщина средних лет с большими глазами.

– Знаете этих людей? – неожиданно спросил мужчина, вытащив из-за пазухи фотографию, на которой красовались Захар и Николя.

Я бросила взгляд на отдел детективов, но ребят не увидела. Военная закалка не позволила мне ответить сразу.

Пришлось задать встречный вопрос:

– А вы кто?

– Я их разыскиваю, – сказал мужчина с металлическими нотками в голосе.

– Нам сказали, что они здесь работают, – объяснила большеглазая женщина и, пока мужчина испепелял меня взглядом, прошептала одними губами «нет».

В этот самый момент я заметила, как Николя и Захар по-пластунски перемещаются мимо стеллажей в сторону бытовки, стараясь сделать это как можно тише, и едва не рассмеялась в голос.

– Мы спросили что-то смешное? – Мужчина был недоволен.

– Нет, что вы. Просто здесь такие не работали и не работают.

– Я же тебе говорила, упрямец. – Женщина благодарно кивнула мне и подтолкнула своего спутника к выходу.

– Ванда, – позвала я коллегу, – поработай-ка здесь, я отойду на минутку.

Украинка разрывалась между тремя отделами.

– Ладно! Только в туалет и обратно, – согласилась она. – Потом меня подменишь.

– Они уже ушли, – примчавшись в бытовку, сообщила я. – То, что вы работаете здесь, осталось тайной.

– Спасибо. – Захар держал за руку бледного Николя. – Это наши дальние родственники приходили, с которыми мы категорически не хотим общаться.

Если честно, в рассказ о родственниках мне не очень поверилось, а вот в то, что ребята могли что-нибудь стащить, вполне. Но я не стала развивать эту тему. Кто безгрешен в этом городе? Кто?

В отличие от мамы у меня иногда бывали выходные.

Воспользовавшись этим, я решила сходить в поликлинику. У меня на ногах вздулись вены.

Первое, что меня поразило, – огромные круглые часы. В поликлинике их было несколько, они висели на стенах вдоль коридора. Все часы остановились много лет назад и успели покрыться толстым слоем пыли. Со стульями тоже была беда. При мне пациент упал, поскольку у стула на скользком, выложенном плиткой, растрескавшейся от времени, полу разъехались ножки. Медсестра невозмутимо вставила ножки в пазы, несколько раз ударила по сиденью кулаком, выругалась матом и предложила больному присесть снова.

На мой вопрос: «Я слышу в кабинете врача стук, там идет ремонт?» девушка в белом халате ответила:

– Там тоже по стулу стучат! Другой мебели у нас пятьдесят лет как нет, а о ремонте вообще лучше забыть.

Невольно вырвалось:

– Россия. Двадцать первый век.

Увидев, что творится с венами, врач посоветовал прикладывать подорожник и пить обезболивающее.

– Если стоять двенадцать часов в день, все равно ничего не поможет. – И он развел руками.

Вернувшись, я заварила на кухне пакетик быстро приготовляющейся лапши для матери и обнаружила, что она крайне недовольна отсутствием у нас черной икры и норвежской семги. Если честно, я давно не помнила, как они выглядят, хотя в детстве видела их на картинках в домашней библиотеке, а вот мама все сохранила в памяти. Когда-то мама окончила институт, работала старшим воспитателем в детском саду, а затем ушла на крупнейший завод «Красный молот» в отдел снабжения. В те годы недостатка она не знала. Поэтому мама встала, швырнула пиалу с китайской лапшой в раковину и отправилась в ванную комнату, громко хлопнув дверью.

Николя, узнав об этом, написал эсэмэску о том, что дверги, злобные и хитрые духи параллельного мира, любят ради забавы изводить несчастных людей. Разбираться в «Старшей Эдде»[1]1
  «Старшая Эдда» – поэтический сборник древнеисландских песен о богах и героях скандинавской мифологии.


[Закрыть] мне было некогда, поэтому я попросила не нести ахинею и перестала читать сообщения.

Буйство мамы проявилось сразу после того, как она искупалась и вышла в ночной рубашке, которую носила вместо домашней одежды.

– Ты! – взвизгнула она, и ее лицо исказила ненависть. – Ты виновата во всех моих несчастьях! Будь ты проклята!

На подобные речи, в которых мама профессионал, особенно когда желала мне испытать страдания и боль, сопровождая это хлесткими оплеухами и увесистыми тумаками, я старалась не реагировать с малых лет. Детство мое выдалось очень и очень непростым. Когда малосведущие люди, пытаясь меня приободрить, говорят, какими страшными были чеченские войны, частенько я иронично посмеиваюсь. Не объяснять же каждому встречному, что войны – это далеко не все, что мне перепало как сувенир от Всевышнего.

– Сволочь проклятая! Тварь! – Мама выбросила в мою сторону руку и одновременно застучала голыми пятками по полу. – Провались ты пропадом, ничтожество косоглазое! Уродина жирная! Никому не нужная страхолюдина!

Если предложить ей валерьянки в такой момент, она может ударить ножом или плеснуть кипяток в лицо, поэтому я выжидала и надеялась на чудо, которое, разумеется, не произошло. Мама схватила подушку с дивана и, размахнувшись, швырнула ее в меня.

– Дура! Любая проститутка умней тебя! – орала она.

Выяснять, почему незнакомая проститутка из маминой фантазии умней меня, я тоже не решилась, припоминая, как однажды после неудачно заданного вопроса родительница проткнула мне шилом руку. Но ничего спрашивать и не понадобилось: с мамочкой всегда так, можно не выяснять истину, которую все равно разжуют и выплюнут.

– Я вынуждена из-за тебя голодать! В доме нет денег! Не-е-ет! – Мама толкнула столик на колесах, и тот перевернулся, загрохотал по паркету, чашка отлетела и звонко разбилась о стену соседней квартиры. – Родила в муках! Вырастила! Пестовала! И где благодарность? Деньги где?!

– Успокойся, пожалуйста, – сказала я.

Все-таки учеба на психолога предполагала понимание сложных душевных состояний.

– Ты перечишь?! Еще и перечит, мерзавка! – Мама начала вынимать наши тарелки, аккуратно сложенные в хозяйском серванте. – Я живу годами в голоде! В холоде! Не могу поесть вдоволь фруктов! – От тарелок приходилось уворачиваться, но несколько крупных осколков, отлетев от шкафа, больно ударили меня по спине. Спасибо, что не попали в глаза. Наверное, в этом и разница между мной и другими людьми: я во всем вижу лишь положительный результат. – У меня есть дочка! Доч-ка! – произнесла мама по слогам, словно поражаясь этому факту. – А толку от нее ноль! Ноль! Другая бы нашла богача, и у нас была бы квартира. Вдоволь еды! А эта сука всего сама хочет добиться! Дура! Позор! – И она заплакала.

Но это не были слезы горя, скорее слезы ярости, потому что тарелки закончились.

По моим расчетам подобный приступ длится не более часа, случается раз в три дня, поэтому выходило, что ждать окончания данного действа недолго. Главное – меньше говорить, больше кивать, а потом обязательно напоить маму успокоительными каплями.

– Не жалеет мои седины! – рычала мама. – Себя бережет, праведница! Кому твоя праведность нужна? Любая проститутка умней тебя! Своим честным заработком ты меня не прокормишь! Мы всегда будем нищие! Всегда бездомные! Из-за тебя, чертова упрямая девка!

Я стояла в комнате, которую она разворотила, разбросав все вещи, разбив посуду, и молчала, потому что нельзя оправдывать свой выбор. Мама села на кровать у балкона, ее трясло мелкой дрожью, как больную бездомную собаку. Наверное, тут я и совершила ошибку, заговорив с ней:

– Все наладится. Не кричи. От твоего крика нет проку.

– Так значит?! – Мама вскочила и, надев тапочки, лихорадочно заходила по комнате.

Битое стекло и керамика по звуку напоминали плотные февральские сугробы. Маленький черно-белый телевизор, сокровище съемного жилища, из-за маминого усердия перевернулся, но упал на стулья и потому остался цел.

– Не желаю это терпеть! Не могу вынести! – Отчаяние сменилось у мамы настоящим горем. – Вначале нас разбомбили, лишили имущества и здоровья! А теперь еще и голодать… нет! Я так больше не могу. Все! Я покончу с собой!

Приступ перешел в другую стадию, которую трудно контролировать. Это был уже не мелкий бес, ради хохмы заморочивший несчастную, но хладнокровный дьявол, наведывающийся к нам регулярно раз в полнолуние.

– А-а-а! – С воплями мама выбежала на балкон и, встав на скамеечку, где обычно сидела и курила, размышляя о несправедливости, перебросила одну ногу на улицу. – Сейчас я всем покажу! Я больше не буду жить! Вот та-а-ак!

Балкон выходил на трассу.

– Умру, – орала мама, – а ты будешь виновата!

Пытаясь втащить ее в комнату, я получила несколько увесистых ударов, и маме удалось расцарапать мне руку. Но позволить ей свалиться вниз, к тому же в одной ночной рубашке (какой позор!), я не могла. Для нас, людей с Кавказа, честь превыше всего. Мама отчаянно вырывалась, гневно плевалась и клятвенно обещала меня зарезать, едва я засну. Действительно, пару ночей после такого не стоит смыкать глаз. Об этом я помнила с младших классов школы, отчего у меня развился чуткий, как у японских самураев, сон. Но, увернувшись единожды от родительского ножа, к этому привыкаешь, перестаешь понапрасну удивляться и философствовать о пророке Аврааме, оттачиваешь реакцию, как и положено в таком опасном деле.

– И-и-и! – Мамин крик оглашал окрестности. – Не буду жить! Не буду! Не заставишь!

Она уже перевалилась на лицевую часть балкона и, отпихивая меня изо всех сил левой ногой, запуталась правой, на мое счастье, в стальных тросах, натянутых для сушки белья.

– С-с-сволочь! Убью-ю-ю! Черт! В жопу такую жизнь!

Интересно, подумалось мне, отчего соседи не вызовут скорую помощь? Или хотя бы милицию? Мир равнодушных людей страшен. Хотя зачем им звонить куда-то, если три дня подряд на улице Доваторцев подростки водили экскурсии к обледеневшему трупу мужчины, который лежал, словно сломанная кукла, на скамье у подъезда. Ни врачам, ни милиции, справляющим Новый год, покойник оказался не интересен. Только детям из другого района, которые расплачивались за эксклюзив сигаретами и пивом. А мама жива. И слава богу. Стальные прутья не позволили ей упасть, и теперь, сидя верхом на перилах в белой ночной сорочке, задравшейся до пояса, мама была похожа на старенькую Жанну д’Арк, ведущую невидимых воинов в атаку.

– А-а-а! – разливался волнами боевой клич.

Оставив ее на несколько секунд, я быстрым шагом пересекла «поле брани» и в коридоре набрала Николя. Повезло, что он сразу взял трубку.

– Что у тебя стряслось? – спросил он.

– Песни и пляски. Мама дико орет и прыгает по квартире. Сейчас посылает все на хрен и пытается научиться летать.

– С шестого этажа? – весело спросил Николя.

– Да!

– Бегу! Выезжаю! Мчусь!

Оставив телефон в безопасном месте, чтобы он не пострадал в схватке, я открыла замки на входной двери, подперла ее веником и вернулась на свой изначальный пост. Испуганные грохотом, кошки попрятались за книжными полками, сжались там, словно молодые солдаты под минометным огнем, и даже не показывали усов.

– Иди сюда, родная! – протянула я руку маме. – Спускайся!

Мама непонимающе на меня посмотрела, потом перевела взгляд вниз, на кроны деревьев, и более-менее нормальным голосом сказала:

– Не пойду! Все равно ты ничего не изменишь!

– Конечно, изменю. Вот увидишь. Буду много работать, куплю тебе комнату в коммуналке, не будешь на улице спать. Спускайся, пожалуйста.

– Устала я голодать, – сказала мама. – Пенсию мне не начислят, потому что нет прописки, нет дома…

Ее взгляд обретал осмысленность, лицо перестало искажаться, но с перил она не спешила слезать, вцепившись в них так, что побелели костяшки пальцев.

В детстве меня пугало, что у мамы две личности. Одна добрая, ласковая. Она никогда не обижает животных, любому бросится на выручку, бездомного – отогреет, голодного – накормит, брошенным чужим детям прочитает сказки, споет песенки. В Чечне люди жестоки и часто ради забавы бросали камни в собак и кошек, а мама всегда вступалась. Не давала хулиганам бить голубей палками. Пыталась не прочитавшим ни одной книги взрослым и детям пересказывать великие произведения мировой литературы, взывала к совести. Эту прекрасную, любимую мной женщину иногда заменяла другая. Личность второй была коварной, злой и мстительной. Эта другая женщина умела бить исподтишка, угрожать и проклинать. Я каждый день молилась, чтобы Бог изгнал болезнь, запретил ей приближаться к моей матери, но темную силу удавалось лишь ненадолго усмирить.

Николя вначале решил, что входная дверь заперта, затем сообразил ее толкнуть, отчего веник упал на пол, а кошки зашипели, прижав уши.

– Здравствуйте, Елена Анатольевна! Пришел вас проведать. – Николя стоял на куче разбитой посуды.

– Гости пришли? – спросила мама.

– Пришли, пришли. – Мне удалось подойти поближе и осторожно снять ее ноги с перил. – Иди, ждут ведь, спрашивают, где ты.

– Кто там?

– Николя.

– Наш Николя?!

– Да. Сейчас я одерну твою рубашку и принесу халат, стой здесь.

Я отыскала ее атласный халат с листьями сакуры, отряхнула его и принесла на балкон. Мама спокойно оделась, стоя как царица, которую наряжает прислужница, обула мягкие чувяки и как ни в чем не бывало вышла к гостю. Конечно, она не могла не заметить силу разрушения, которая словно ураган пронеслась по нашему жилью.

– А что здесь произошло? – Мама смущенно развела руками и взглянула на Николя.

– Кошки, мадам. Во всем виноваты кошки. – Николя не растерялся. – Ставьте чайник, уважаемая Елена Анатольевна, сейчас я приберу мусор и вернусь к вам с пирожными. Сей момент!

Пока я таращила глаза, Николя сбегал на кухню, принес четыре мусорных пакета, сгреб веником все, что некогда было нашей посудой и подушками, поклонился и исчез.

Мама поставила чайник на газовую конфорку, села на табуретку и сдавила виски.

– Наверное, давление, – сказала она. – Погода, что ли, волнуется?

– Нужно выпить лекарство.

Я накапала ей успокоительных капель.

– Что это? – с подозрением спросила мама.

– Нужно принять.

Сама я тоже была не прочь выпить капель, но не стала, так как сильные духом должны утешаться лишь медитациями.

Мама приняла лекарство, поморщилась, и от мегеры, явившейся мне два часа назад, не осталось и следа. Передо мной была женщина, которая смеялась, хлопотала на кухне и беспокоилась, чем бы попотчевать гостя.

– Блинчиков надо сделать… Жаль, нет сахара, молока и масла… Вот в хорошие времена бы пришел… Эх. Ничего, придумаем сейчас что-нибудь… Что стала как столб, думай давай!

– У нас есть пачка печенья, – сказала я.

– Открывай, раскладывай на блюдце! – скомандовала мама.

Николя сдержал слово и принес кремовые корзиночки, которые продавались в супермаркете.

Скоро пришел Захар. Мы пили чай, в котором не было сахара, и я думала о том, что настоящие друзья для того и нужны, чтобы помогать друг другу.

– Тарелок нет, – жаловалась мама. – Представляете, кошки прыгнули и разбили. Но мы ругать их не будем…

– Это ничего, – сказал Захар. – Николя принесет вам другие.

– Неудобно как-то… – потупилась мама.

Я сделала ребятам страшные глаза, чтобы они не выдумывали глупости: у самих нет еды, а за пирожные явно были отданы деньги, отложенные на черный день. Но Николя тоже знаком показал мне, чтобы помалкивала.

– Зачем посуда, если ее нельзя разбить? – жизнеутверждающе заявил Захар.

Мама согласилась прочитать нам свои стихи, написанные под бомбежкой. Ее строки всегда поражали меня честностью. Я пообещала:

– Однажды я издам сборник твоих стихов!

Мама заулыбалась, а Захар и Николя недоверчиво покачали головами, но не стали ехидничать, поняли, что это в данном случае неуместно.

На следующий день мы опять собрались в «Алой розе». По дороге я заметила мечеть, которую строители переделывали в музей, и спросила Николя, что бы это значило.

– В Ставрополе есть влиятельные люди. Они заявили, что поставят на место мусульман. Казаки, например, возмущаются, что с минарета звучит муэдзин.

– И где демократия? – спросила я Николя.

– Полина, о чем ты говоришь? – Он устало махнул рукой.

Мы разбрелись по отделам встречать покупателей.

К вечеру похолодало, ветер срывал с деревьев листья. Лето медленно уступало свои права ранней осени. От усталости я едва могла объяснить людям, пришедшим в мой отдел, где стоят книги о Гарри Поттере. Литературные деятели создали массу подделок о мальчиках-волшебниках, дали похожие названия, и магазины успешно торговали залежавшимися по редакциям рукописями, напечатанными на скорую руку.

Отстояв смену, я попросила Каролину заменить меня на пару минут. И услышала в ответ:

– Ходи в штаны! Я не собираюсь тебя замещать! Ты никто!

Чтобы не упасть в обморок, периодически я давала себе пощечину. Оставалось полчаса до закрытия. По традиции в это время мы собирались у кассы, слушая указания взбалмошной Саши. Продавцы, похожие на зомби, мечтали об одном – поскорей оказаться дома.

Это вовсе не значит, что в Ставрополе не было тех, кто наслаждался жизнью. Иногда в книжный магазин заходили разодетые путаны в сопровождении бизнесменов или государственных мужей. Они скупали десятки книг, которые, как грустно заметил Николя, никогда не прочтут. Книги были средством показать свою роскошную жизнь. Пока телохранители нагружали ящики классикой, их хозяева советовались с продавцами, какие обложки лучше сочетаются с красной мебелью или моющимися обоями. Женщины выбирали фотоальбомы эротического содержания, каталоги редких африканских животных и книги рекордов Гиннесса за разные годы.

– Это можно поставить на видное место, – объясняли они свой выбор.

Преподаватели, воспитатели и работники медицины покупали у нас учебную литературу, и мое сердце сжималось от жалости к ним каждый раз, когда я видела, как долго в кошельке выискивается недостающая монетка. Заглядывали студенты: одни из обеспеченных семей, другие – приезжие, едва нашедшие съемный угол. Первые могли позволить себе купить любую из понравившихся книг, вторые робко прятались за стеллажами и заучивали нужный материал прямо в магазине. Я старалась не спугнуть их, надеясь, что однажды сама повстречаю доброго человека. Зато Каролина и Саша гоняли бедных студентов:

– Нищеброды! Лузеры! Убирайтесь! Вы все равно ничего не покупаете!

Вечером, стоя у кассы, я вспоминала сумбурный день и последнего покупателя. Он приехал с шестью охранниками, загрузившими багажник «мерседеса» трудами Толстого, Пушкина и Мураками. Рисунок плитки на полу слился в непонятный узор, глаза практически ничего не видели, поэтому я оперлась рукой о полку и дышала по йоге то медленно, то быстро, надеясь, что это поможет не сойти с ума.

– Смотри, что там, – шепнул мне на ухо Захар.

– Что?

– Тс-с-с!

Остальные сотрудники были заняты обсуждением завтрашних дел, поэтому ничего не заметили.

– Ничего не вижу, резь в глазах, – призналась я.

– Дай бог, чтобы они на что-то отвлеклись, – зашептал в другое ухо Николя. – Богач обронил бумажку в пятьсот рублей! На это можно покупать еду целых три дня!

То ли от неожиданного известия, то ли оттого, что шепот Николя был таким горячим, я пошатнулась и со страшным грохотом рухнула на пол. Часть книг свалилась сверху, довершив картину, но мне было все равно. Никто не бросился мне на помощь, кроме матери и Захара.

– Недотепа! – прокричала Саша.

– Надо смотреть, где стоишь! – пискнула Каролина, поправляя бриллиантовое колье, подарок Эвереста. Директор баловал младшую родственницу, носатую, как баба-яга, и такую же свирепую.

Николя, воспользовавшись внезапной суматохой, сунул пятьсот рублей в карман.

Ян Рафаилович явился ни свет ни заря и расхаживал по магазину в сильном волнении. Пожилой господин кусал губы, перебирал блокноты, и мы с Николя подумали, что он знает о находке. Но решили молчать, пока начальник сам ничего не спросит.

– Где же? Где они? – примерно раз в минуту спрашивал Ян Рафаилович. Пенсне съехало, но он ничего не замечал.

Через какое-то время наш Дон Кихот заперся в кабинете, а затем вышел и опять заломил руки, будто его должны были отвезти на казнь.

– Что это с ним? – недоумевал охранник Костя.

Продавцы пожимали плечами и старались укрыться за книжными полками.

До седин Яна Рафаиловича еще дожить надо! Бухгалтеры – люди со странностями, немудрено, что наш что-то натворил.

К обеду ждали директора. Ян Рафаилович, стенавший в утренние часы, в полдень не просто перемещался по магазину – он бегал кругами, как умная мышь, узнавшая, что сырный склад переехал, и пытавшаяся отыскать верное направление.

Эверест подъехал на иномарке. Его туловище колыхалось при ходьбе и походило на студень.

– Гора движется… – предупредил Костя.

Продавцы, вскочив с пола, успели принять соответствующий вид – почтительный и слегка придурковатый. Ян Рафаилович неожиданно перестал метаться, остановился на месте и тяжело задышал.

– Вы в порядке? – спросила я.

Остальные продавцы посмотрели на меня как на ненормальную, будто нельзя спрашивать такое у руководства.

– Полиночка, – прошептал Ян, хватаясь руками за голову, – горе мне! Горе!

– Приветствую, Рафаилыч! – Эверест вплыл в двери. – Работайте, засранцы! Живо!

Последняя фраза была обращена к нам. Продавцы беспокойно заметались между редкими посетителями, а я буркнула:

– Очень вежливо!

– Вам, чеченцам, особое приглашение надо? – рявкнул Эверест. – Книги в детском отделе переставить на полках!

– Вчера переставляла, – ответила я.

– Так переставляй обратно!

Директор любил бесполезную работу, считая, что это благотворно влияет на воспитание в человеке покорности.

Ян Рафаилович продолжал изображать статую. Эвересту это показалось подозрительным, поэтому он подошел и легонько толкнул его в плечо.

– Затмение! – Наконец мы услышали визг бухгалтера. – Я, старый балбес, перепутал ведомости. Ты понимаешь?!

Судя по лицу Эвереста, тот ничего не понимал.

– Э-э-э… – промямлил он.

– Я отправил в налоговые органы не тот отчет! Все перепутал!

Продавцы воззрились на них с нескрываемым любопытством. А я не выдержала, рассмеялась.

– Ах, твою мать!.. – Директор бросился к автомобилю, а за ним пожилой еврей Ян Рафаилович. – У меня брат там работает, – басил Эверест. – Попробуем уладить!

– Всегда происходит путаница, – усмехнулась Саша. – Но кто будет в ней разбираться?

Иногда клиенты заказывали литературу на дом. В таких случаях следовало относить бланки в офис по доставке книг. Свернув от магазина «Алая роза», я прошла мимо университетской столовой в сторону христианского храма. Здесь начинался нулевой километр – ставропольская достопримечательность. На транспортной остановке галдели верующие, скупщики иконок и церковных свечей, а рядом с литой чугунной оградой суетились просящие милостыню. В основном это были пожилые люди, живущие на улице. Они, разумеется, делились подаянием с милицией и мафией, иначе бы им не позволили находиться у храма. Среди нищих выделялась высокая фигура в черном монашеском одеянии. Я даже на секунду задумалась, не старец ли это с картины «Видение отроку Варфоломею»[2]2
  «Видение отроку Варфоломею» – картина русского художника Михаила Васильевича Нестерова.


[Закрыть].

Монах тонким голосом призывал:

– Купите просфоры, спасите душу! Подайте монетку на храм божий!

Приглядевшись, я поняла, что знаю этого человека. Но откуда?! Сделала еще несколько шагов и оторопела. Леонид Игнатович! Собственной персоной. Я привыкла видеть его в деловом костюме на рабочем месте в адвокатской конторе. Произошедшие разительные перемены сказались на внешности мужчины: из-под капюшона выглядывало худое, изможденное лицо.

– Что с вами? – спросила я.

Без сомнений, это был адвокат.

– Я раб божий… – запел юродивый. – Покайтесь, дети мои…

– Леонид Игнатович! Опомнитесь! Очнитесь! Вы меня узнаете?

Адвокат совсем заблажил:

– Угодья свои отдал я попу… Все церковь святая себе забрала…

– Угодья?!

Взгляд приобрел некоторую осмысленность, и адвокат зашептал:

– Квартиру и машину! Ибо каюсь я в грехах, а иначе без пожертвования грехи не отпустят.

– Да вы с ума сошли! Бросьте цирк! Идите домой!

– Божий приют теперь кров мой, – так же тоненько пропел адвокат, простирая руки к прохожим с целью разжиться монетками.

– Кто нарядил вас в одежды монаха?

– Батюшка, – сквозь зубы процедил адвокат. И отвернулся. – Грех мой велик!

– Я вызову санитаров, если вы не объясните, что происходит.

– Нет! Нет! – замахал на меня испуганно Леонид Игнатович. – По доброй воле я постриг взял.

– Что вы сделали?

Адвокат поманил меня за конский каштан, росший у храма. Густые ветви дерева скрыли нас от солнца.

– Грешником я был, – нараспев сказал адвокат. – Помните мое увлечение магией?

– Говорила я вам, выбросьте сатанинские книжки в помойку!

– Не послушался, ангел мой. Согрешил так, что земля содрогнулась. Ритуал магический на кладбище проводил. Решил оживить давно умершего деда. Три дня не ел, не пил, только заклинания читал, сидя верхом на могиле. В дудочку дудел, призывая деда показаться из последнего своего пристанища.

– Неужели оживили? – хихикнула я.

– Нет! Не удалось. Но на третий день прямо передо мной соткался из воздуха покойный дед и погрозил кулаком.

Мой смех огласил улицу, я даже ногами затопала от удовольствия.

– Молодец дед!

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Леонид Игнатович. – Но после увиденного меня окатило холодным потом и я побежал через кладбище как полоумный. Плакал! Стенал! Иконы в церковной лавке купил! Просил защиты у святой Девы Марии и других праведников! Только с тех пор деда вижу, и ругается он на меня скверными словами за ухищрения мои. Поэтому я к батюшке и пошел. Батюшка выслушал, посоветовал машину и квартиру церкви пожертвовать, а самому служение принять, что я и сделал. Раньше, бывало, ежедневно пять раз питался – то картошечку, то каши разные, а сейчас утром просфора и вечером просфора. Просфору велят водой запивать.

– Просфора?!

– Просфора – небольшой хлебец православный, такой крошечный, что едва в ладошку умещается.

– Долго вы так живете?

– Скоро месяц будет.

Адвокат хотел еще что-то сказать, но вдалеке показалась внушительная фигура священника с золотым крестом, и, начав нести совершеннейшую ахинею, несчастный кинулся от меня прочь и убежал.

Дома, когда я размышляла над неожиданной встречей, позвонил Луковица и попросил найти его сыну работу.

Сын Луковицы служил на границе Чечни, а затем его признали негодным для работы в милиции и попросили крупную взятку.

– Продавец книг – это круто! – завершил просьбу Луковица.

– У нас один предает другого ради карьеры, две надсмотрщицы, бухгалтер с тройной бухгалтерией и директор по имени Эверест!

– Вы, я вижу, так и не поняли, где оказались! – воскликнул Луковица. – Здесь по-другому не живут! Вы, Полина, еще в хорошее место попали.

– Неужели? – удивилась я, лежа вверх ногами, чтобы вспухшие вены немного присмирели.

– Мать тоже в магазине?

– Да, без всяких прав, без договора, в любой день могут выгнать. От зарплаты воруют половину, а работает она за четверых.

Луковица задумался, а затем все-таки повторил просьбу.

– Сыну очень нужна работа. Помоги.

Я обещала спросить директора.

– Мы опубликовали твою статью об оклеветанных соседях. Ты видела?

– Да. Когда делали вставку обо мне, напутали и вместо того, чтобы написать, что я получила осколки из-за обстрела российской ракетой мирного грозненского рынка, напечатали: «Чеченский теракт на рынке». То есть все-таки приправили текст ложью.

– Это все Шишкин, – перевел стрелки главный редактор. – А мы люди маленькие!

Мама покачала головой, издали слушая разговор. В ее руках была новая, совершенно ненужная книга. Днем, убирая, она листала ее на полке. Директор, проходя мимо, подскочил к матери и вырвал у нее из рук эту книгу.

– Я вам не позволю тут читать, – сказал Эверест.

Характер мамы известен. Она тут же купила ее на последние копейки. Эвереста это разозлило до такой степени, что он ударил кассу у входа, а потом с проклятиями долго потирал ушибленную ногу.

Я тоже купила себе книгу «Шаманский космос». В ней написано, что Бог – источник всех людских страданий. Некоторые шаманы пытались его уничтожить, но сходили с ума. Шаманы считали, что, если Бог исчезнет, пропадет и его творение – Вселенная.

В страхе ожидая квартирную хозяйку (так как за квартиру платить было нечем), мы перебивались с хлеба на воду и пытались подбодрить Захара и Николя, которые совсем приуныли. Им удалось снять на неделю комнату у алкашей, забывающих выключать плохо работающие газовые конфорки, отчего квартира несколько раз чуть не взлетела на воздух.

– Война у вас без всякой войны! – горько шутила я.

Ребята поделились с нами, что отношения с родными у них очень натянутые, нет поддержки. По секрету я рассказала Николя о дневниках и своей мечте, чтобы их издали.

– Бедная, – покачал головой он. – Мне тебя жаль. Ты ничего не добьешься в России.

– Ты не знаешь меня.

– Я знаю судьбы писателей, потому что читал их книги. Одни умерли в нищете, другие были расстреляны, третьих пытали в тюрьмах.

Николя купил себе новую футболку с кроликом и ждал похвалы, но мама его пожурила. Моя идея найти ему девушку не увенчалась успехом.

Я как могла пыталась скрасить наше существование. В пятнадцатиминутный обеденный перерыв угощала ребят оладьями, сделав их из нескольких ложек муки и одного яйца.

– Оладьи вышли вкусные, прямо бесподобные! – нахваливали Захар и Николя, поедая угощение.

Слушая слова благодарности, я почувствовала, как затряслось здание. Что это? Снова война? Страшный грохот за окнами и удары по стеклу заставили меня инстинктивно упасть на пол и сжать руками голову. Помещение погрузилось в темноту.

Николя подбежал и обнял меня.

– Не бойся, – сказал он.

Меня трясло: я вспомнила жуткие обстрелы в Грозном.

– Не бойся, – повторил Николя и слегка сжал мои виски.

От его прикосновений я пришла в себя и, смутившись, отпрянула. Николя пояснил:

– Грядет осенний сезон ветров. Ты не знаешь, что это, а жителям Ставрополя подобное знакомо чуть ли не с рождения. Ты потерпи. Скоро все утихнет и вновь выглянет солнце.

Я с недоверием посмотрела на него. Здание перестало дрожать.

– Николя, что ты такое говоришь?

Я с трудом приподнялась и выглянула в окно.

– Боже мой! Что там творится!

Град с голубиное яйцо с бешеной силой обрушился на тротуары и автомобили. Шквалистый ветер раскачивал клены и тополя. Листья кружились в смертельном танце. Транспортное сообщение приостановилось.

– Погода в это время коварна, – вздохнул Захар. – Помнится, в прошлом году у знакомых кирпичами, вывернутыми из стены дома, вдребезги разбило машину.

Мне с трудом удалось унять приступ тахикардии и выйти к покупателям. После перерыва Жанну перебросили в соседний отдел, и мы разговорились. Я рассказала, как у нас в Грозном взорвалась на рынке ракета. Мародеры грабили убитых и раненых, не стесняясь срывать с них украшения. Жанна заявила, что в Москве не могли отдать такого приказа – обстрелять мирный рынок. Сказала, что знает русского парня, спасшего чеченского ребенка.