Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 2"

Я давно мечтала о компьютере, поэтому как только Влад расплатился, отправилась в банк и оформила кредит под тридцать шесть процентов в год. Набралась нужная сумма, чтобы купить компьютер.

Мой первый компьютер оказался с громоздким двухъядерным процессором. Он был похож на гигантскую канистру. Захар и Николя мучились всю ночь, пытаясь установить в него загрузочный диск. В автобусе, спеша на работу, я упала в обморок от переутомления. Но решили еще несколько ночей повозиться с процессором. Система без начинки упорно не загружалась. Программы не устанавливались. Николя после ужина читал рассказ «Лариса» из чеченского цикла и уснул в моей постели, представляющей собой поломанное кресло-кровать эпохи СССР. Я накрыла Николя сиреневым пледом. Сонный, он был так беззащитен перед нашим миром; его длинные темно-каштановые волосы разметались по подушке, обрамляя бледное узкое лицо; рот приоткрылся, и, невольно залюбовавшись им, я поклялась никогда больше не желать Захару зла. Захар – это выбор Николя. Он так решил. Пусть будет счастлив.

Мама тоже уснула, свернувшись калачиком на старой спинке от дивана. Мы с Захаром говорили шепотом, сидя в полутьме. Единственную тусклую лампочку закрыли полотенцем и пили крепкий чай большими кружками, чтобы не уснуть. Периодически Захар выходил во дворик покурить. Он курил, а я стояла рядом.

Захар отвлекал меня от сна:

– Посмотри, какое звездное небо! Жизнь, как и смерть, трансформирующееся состояние, в котором все внезапно идет кувырком. Я так люблю ночь!

– Ты что, возвращался с того света?

– Мое увлечение мальчиками – один из экспериментов. Все может измениться. Я вижу, что ты прекрасная девушка.

Он протянул мне зажженную сигарету.

Я ответила:

– Нет, спасибо. Ты знаешь, моя родина – горный край. Женщины там скромны и достойны. Не путай меня ни с кем.

Захар засмеялся:

– Я знал: чтобы тебя испортить, придется потрудиться.

Когда мы вернулись в дом, я сразу проверила, спит ли Николя, и заново укрыла его пледом, который сполз на пол. Николя во сне что-то бормотал и вздрагивал, как собака, погрузившаяся в тревожные сны. Его длинные изогнутые ресницы беспокойно трепетали.

Захар настраивал драйверы, а я отправилась на кухню мыть посуду.

В шесть утра Захар объявил, что сделать ничего нельзя, и забрал компьютер к себе домой. Перед этим я должна была решить, отдавать ли им процессор. Мне предстояло еще год выплачивать за него кредит.

Николя пообещал:

– Мы ничего оттуда не выкрутим! Не своруем!

Хотя у них старый компьютер и заменить детали они давно собирались. Я кивнула. Говорить о недоверии к ним у меня язык не повернулся.

В середине дня в отдел игрушек заглянула мама. Она сообщила, что Марина ее рассчитала.

– Я сказала, что не убийца, – оправдывалась мать. – Рыба заснет в тазу, тогда и почищу. Рыба огромная, килограммов пятнадцать, живыми глазами на меня смотрит. Как я стану чистить? Мало мы в войну убитых видели?!

– Правильно сделала, – поддержала я ее. – Нельзя чистить живую рыбу!

– А Марина сказала, что я глупая. Что надо убивать. – Мама качала головой.

– И черт с ней, – ответила я. – Сегодня целый день на ногах, голова кругом, но смогла подработать. Устроим с тобой праздник! Куплю картошки, и пожарим.

Мама повеселела.

Тридцать первого декабря я работала полный рабочий день, который мне, разумеется, не оплатили.

Справлять Новый год мы отправились к Захару и Николя.

Таксист, с которым договорились по телефону, оказался прохвостом. Мы поставили в багажник сумки и дали ему сто рублей, а он неожиданно потребовал двести. Мама начала спорить, взывать к совести, но это не помогло. Я вышла, хлопнула дверью и начала выгружать наши вещи. Таксист обругал нас матом и укатил. Нам повезло: рядом остановилось второе такси, и таксист довез нас за сто рублей, подтвердив, что это утвержденная такса в городе.

Я вручила Захару салатницу с винегретом. Подарок понравился.

– Мы компьютер починили! – обрадовал нас Захар.

Он испек торт и украсил его малиной и грецкими орехами.

Николя сидел в кресле, пускал дымные кольца и командовал, как правильно раскладывать столовые приборы, а мама, закрывшись в кухне, колдовала над картошкой и котлетами.

Николя был моей тайной. Он признался, что знакомится с обычными мужчинами и предлагает им голубую любовь.

– Чем больше геев, тем краше Россия, – патриотично заявил Николя.

Столик, накрытый вышитой льняной скатертью, выглядел весьма торжественно. На нем возвышался никелированный электрический самовар, а рядом стояли фарфоровые позолоченные чашки.

Дым в квартире напоминал сизый туман. Вскочив с кресла и закружившись, как дервиш в священном танце, Николя пробрался к окну и открыл форточку.

– Я прочитал твои дневники, – сказал он. – Знаешь, что я думаю?

– Что? – спросила я, пожалев, что принесла им мешок с тетрадками.

– Только попробуй сесть на диету! Только попробуй! После того, что я узнал, заклинаю тебя есть все что хочется.

– Она ведь станет похожа на пончик. – Захар был удивлен: по-видимому, он дневников не читал.

– Это ничего, – заверил его Николя. – Пусть пончик, зато счастливый! Она падала в обморок и мечтала о хлебе, пока нас занимали наши скучные и мелкие проблемы.

И он подвинул ко мне кусочек пирога.

– Э, нет, – сказала я.

– О да! – возразил Николя.

Пирог был румяным, пропах яблоками и корицей, и как бы мне ни хотелось соблюсти элементарные приличия, я съела три куска, один за другим.

– А ты у меня будешь стройным, – засмеялся Николя, наблюдая за Захаром, на лице которого было написано совершеннейшее недоумение.

Торт пока оставался нетронутым и привлекал мое внимание.

– Вам надо уехать в Голландию, – посоветовала я, добравшись до малины и орехов. – В Голландии много тюльпанов, и геев там никто не преследует!

– Нам не выбраться. Нас убьют прежде, чем мы пересечем границу, – ответил Захар.

– По чужим документам… – размечталась я. – Или ночью прокрадетесь потихоньку через границу. Моя мать знала такого человека, он был магом и владел гипнозом. Без документов он прошел через польскую границу еще во времена СССР. А требовалось заполнять десятки бланков и описывать родословную нескольких поколений…

– Старший брат Николя специально оформил на него кредиты и не платит по ним. Таким образом он контролирует нас и не дает шанса покинуть страну. Банки заносят должников в черный список, им запрещено покидать территорию России. Поэтому мы не можем уехать, – объяснил Захар. – Здесь нам опасно ходить по улицам. Два знакомых гея на днях пострадали: Сержа сильно избили, Андрей погиб от рук фашистов. Его изуродованный труп нашли в лесополосе недалеко от университета, где он учился.

– Мы дружили с Андреем. Слушали вместе музыку. Он был хорошим другом, – добавил Николя.

– Какой ужас! Но каким образом они вас вычисляют? Я почти год была с вами знакома и никогда бы не догадалась, что вы геи!

– Ты одна такая, – сказал Николя. – Ты приехала из Чечни, где никто никогда не встречал гея, потому что их убивают, едва заподозрив в однополой любви.

– Как можно определить гея?

– По жестам, по манерному разговору, по перстню на мизинце или серьге в правом ухе, по модной обуви, по тому, что мы всегда ходим вдвоем. К тому же Ставрополь не такой уж большой город, – объяснил Николя.

В его словах была правда. После того как они открыли мне свой секрет, я стала присматриваться и заметила, что есть мужчины, которые одеты в более красивую одежду, чем все остальные, всегда ходят рядом и порой даже в людных местах держат друг друга за руки.

– Понимаешь, этого не скрыть от тех, кто выслеживает, нападает и убивает, – продолжил Николя. – Жизни нет за стенами этой комнаты, пропахшей дымом, но зато здесь мы вместе и поэтому все еще живы. Только это имеет смысл. Кстати, вот книга, которую ты просила.

Он протянул мне «Одиннадцать минут» Пауло Коэльо.

– Спасибо!

– Это еще не все подарки. Есть еще книга о Воине Света. Отдадим потом.

Захар прочитал хокку собственного сочинения и рассыпал конфетти вместо листьев сакуры.

– А знаете, – неожиданно выпалила я, – когда-нибудь я стану знаменитой. Мои чеченские дневники опубликуют. Весь мир узнает о них! А потом мне дадут Нобелевскую премию! Я видела сон!

Захар и Николя переглянулись, а затем разразились таким хохотом, что, наверное, другой человек бы обиделся, но только не я.

– Вот насмешила! – заливался Николя. – Нобелевскую премию! О-хо-хо!

– Нобель сейчас погрозил тебе кулаком за дерзость, – поддержал его Захар. – Ты не обижайся, но это уж чересчур. Книгу твою и в России, скорее всего, не издадут, а до остального мира она и вовсе не доберется.

– Посмотрим, – ответила я. – Битва за издание чеченских дневников будет отчаянной. Без права на неудачу.

– Мы желаем тебе успеха, – заявили друзья. – Но ты объясни, при чем тут старина Нобель и его премия?

– Еще как при чем! – ответила я. – Нобель мне задолжал!

В комнате повисла тишина, и последние кольца сигаретного дыма рассеялись от такой виртуозной наглости.

– Как это?! – только и смог произнести Николя.

– Он изобрел динамит. Ты знаешь, в каком аду я жила десять лет? Нобель раскаялся на смертном одре, пожелал остаться не просто изобретателем динамита, но и сделать что-то хорошее. Я могу справлять день рождения в каждом месяце. Меня в четырнадцать водили на расстрел. Но я выжила, описав все, что с нами случилось.

Моя пылкая речь заставила ребят задуматься.

– Но ведь это… огромные деньги! Что бы ты сделала с ними?

– Верно. – Мне стало весело. – Когда мне дадут награду, обещаю, что совершу хороший поступок.

– Размечталась, – по-дружески поддел меня Захар.

– Отлично, – сказал Николя, закуривая новую сигарету. – Считай, тебе дали Нобелевскую премию, что ты с ней сделаешь?

– Мой дом разбомбили. Нужен новый!

– Но не в России?

– Разумеется.

– А с остальными деньгами?

– Буду покупать еду и писать новые книги.

– А как же мы?! – обиженно вскричал Николя. – Мы ведь друзья!

Это было очень забавно. Несколько минут назад парни утверждали, что никакая премия мне не светит, и вот они уже интересуются, смогу ли я им помочь.

– Все решено, – сказала я. – Подарю вам десять процентов, и вы сможете сбежать из этого кошмара, купить себе домик в пригороде Амстердама, где можно курить марихуану и танцевать голышом.

– Ура! – захлопали они в ладоши. – Хотя мы и скептики, но будем ждать. Когда планируется выдача средств?

– Молодым премию не дают.

– Асса! – засмеялся Николя и начал плясать лезгинку. – Асса! Полина отдаст нам десять процентов от Нобелевки! Асса!

Мы с Захаром покатились со смеху. Мама прибежала из кухни посмотреть, чего это мы так веселимся, но ничего не поняла, махнула рукой и вернулась обратно.

Праздничный ужин прошел в шутках и анекдотах. Фроси с нами не было. Она выступала в ночном клубе. Мама быстро устала, и Николя проводил ее в соседнюю комнату, которую квартирантка не заперла. Чтобы она смогла отдохнуть, мы закрыли дверь и сидели тихо.

Захар раскурил сигарету и предложил мне:

– Попробуй, вдруг тебе понравится.

– Давай! – решилась я.

У меня неплохо получалось курить. Захар неожиданно наклонился и поцеловал меня.

– Если я решу жениться, первая женщина, о ком я подумаю, будешь ты!

Глаза Николя покраснели и наполнились слезами.

– Как ты можешь?!

Я совершенно растерялась от такого поворота событий и, перепутав бокалы, залпом выпила шампанского вместо лимонада. Слова Захара я восприняла как шутку. Но Николя очень расстроился.

– Нет, так не пойдет! – сказал он прерывающимся голосом.

Чтобы утешить друга, я слегка пожурила Захара.

– Так ты согласна быть со мной или нет? – Захар не обратил на слезы Николя никакого внимания.

– Сейчас вместо праздника мы поссоримся, – ответила я. – Это совсем не входит в мои планы.

– Что бы ты хотела сегодня? – спросил Николя, успокоившись, что я не собираюсь замуж за Захара.

– Историю. Я собиратель и хранитель прожитых мгновений. Я складываю истории в корзинку, как Оле Лукойе – звезды, затем бережно их пересматриваю и жду возможности передать дальше. Все истории чему-то учат.

– Хорошо, будет тебе история. – Николя затянулся сигаретой и слегка отодвинулся от Захара, вероятно обидевшего его своим бестактным поведением.

Он говорил о себе в третьем лице, отчего у меня создалось впечатление, будто мы преодолели портал во времени и я оказалась среди гор, в древнем ауле республики Дагестан. Мой мир менял точку сборки, и казалось, эта ночь бесконечна, рассвет не придет, солнце должно замереть, чтобы дать все понять и запечатлеть слова, наделенные смыслом.

Кирилл Азерный

Кирилл Азерный родился в 1990 году. Пишет прозу как на русском, так и на английском, публиковался в журналах «Урал», «Новый мир», «Вещь», «Носорог» и других (Россия), Gone Lawn, Offcourse Literary Journal (США). Выпустил три книги прозы – «Подарок», «Человек конца света», «Три повести». По образованию филолог, переводчик, специалист по зарубежной литературе. Преподает английский в лицее СУНЦ УрФУ. Участник Международной писательской программы Университета Айовы (США, 2015). Наряду с Русланом Комадеем является редактором самиздатского журнала «Здесь». Живет в Екатеринбурге.

Неоткуда взяться вязу – выточен взор из обоймы третьих по вчерашнему счету: часы часов, исполненность желаемого – действием (минувшей мыслью). Где бы я ни был, всюду – прикладные места имен, и ночами – делимое нечто без тепла и света, с ролью в глазу. Косточка зуба: просыпается сосед, стучит туча, и – первый ряд, горизонталь отдельной словесности. Вспыхивает разговор – чертила ночь, небесная ночь, не переноси на меня совьи проблемы, не то – так другое становится всей своей плоскостью рядом без числа. Вертикальное положение соседа – переданная новость ошибки, опровержение общей неточности. Цельное молоко бессонниц, летом ты ближе: затоплены края оборота, угловатые дети имен. Проступание матерей – через зависшие перекладины слепые следы точки – ворованные рукавицы, узнавание утра. Никто не признан, за то неотличим – от предметов тепла, грудных мыслей, о рук кончающиеся основания, холодные края пореза. Оказавшийся механизм, ручная работа тени, кто это тебе сказал, нельзя врать. Ложь глагола, равенство ошибок перед лицами поражений, оттенки побега проложены мимо ямы множеств, где даль даров прогрессирует с уверенностью. Возврату подлежат овощи плодов, игровые начала, обмен, зависимые звуки форточек.

 
Тем – сыгранность,
помощь зала, и
вдоль – одна длинная весть о том.
Утром легко вывозится коляска.
 

* * *

Сквозь я вижу как бы ошпаренное в мире сияние мне данного разом (один раз) – с каждой подробностью удаленного в метре от меня: еще шаг, и дальше – пустяк за пустяком – рассказывается обо мне длинная сплетня памяти; именно это, только это никогда не вспомнить, больше ничего, все – там, в источниках, я ничего не упустил; однако – мне подмигивает мельком, чтобы я шел, но само чернее фона, из которого – вывод, высокий спектр умозрения, все это значит – выйти сухим из того, что казалось самой кровью. Прежде было слово – теперь я всего в нескольких метрах от точки предназначения могу отличить хорошиста от хоровода: остановленное находится в ожидании так же, как я – в кругу часов, и глаза мои высохли от всех тех, которые, не в силах выйти, входят – безымянные и ночные – в списки снова, как если бы обретали в моих глазах положенное значение. Так никогда больше, как если бы этот раз был самым верным твоим слугой, так уменьшается, а не увеличивается обо мне память.

* * *

 
Чужое впечатление, взятый след –
куда? Приспособить его (их) под простейшие обязанности:
уборка пространства,
посуда,
пыль, говоря проще –
 

уничтожение следов пребывания чужого (своего) в доме, домушника. Забытый зонт – из детства, он приплывает ко мне в дождливую погоду, дожди приносят его, поверженного, к порогу допустимого, так я и нахожу его – этот последний момент, находящийся между двумя вещами, когда они сталкиваются на выходе, как врач со священником. Может быть, это просто углы – то, как задевает новизна, но во второй раз уже не вспомнить, каково это – ищи в том же углу, где я истуканом старею без разрешения. Есть еще три (говорят, бог – троечник), но то догадка, опыт того, кто видел больше меня, чей взгляд принят на веру – так, слово принимает веру на себя, попав (как в глаз – дождевая капля, я вспомнил).

* * *

Подобно временному значению – наследнику буквы – я расстаюсь с тобой в поисках большего или меньшего, когда мы (сначала – я) называю рукопожатие прикосновением, то переход ли это от общего к частному или возвращение долга, длящееся в даль общего? Возвращение в жизнь (дивно чужую), если бы могло быть иначе, было бы так: молниеносная вспышка ревности, сравнявшаяся со вспышкой света, вспышка света, сравнявшаяся с выстрелом… не о том ли – и Пушкин? Но: разъятие между луком и стрелой, плачем и причиной, далью и расстоянием… второго и не вспомнить (не повторить), и – перед сквозняком пистолета – воспроизвести списанное только что, и, если попадание случится, то, может быть, это и будет названием.

Алексей А. Шепелёв

Алексей А. Шепелёв родился в 1978 году. Поэт, прозаик, лидер группы «Общество Зрелища», исследователь творчества Ф. М. Достоевского, кандидат филологических наук. Автор нескольких книг крупной прозы, в том числе «Москва-bad. Записки столичного дауншифтера», «Настоящая любовь / Грязная морковь», «Мир-село и его обитатели». Лауреат премии «Нонконформизм», Международной отметины им. Д. Бурлюка, финалист премии Андрея Белого; книги также входили в лонг-листы премий им. И. Бабеля, В. Астафьева, «Национальный бестселлер», «Ясная Поляна». Произведения публикуются в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Нева», «Православное книжное обозрение» и многих других. Стихи переводились на немецкий и французский языки.

 
Директор школы дорогой,
Как рад я, что учился с тобой!
Вы уже забыли, что мы с Вами чередили!
Как мы с Вами пили и окно разбили –
В Вашем кабинете – и смотрели дети…
Пили и гуляли и чуры не знали:
Девок зажимали, самогон глотали,
За углом блевали, на порог нассали!
Мячик повредили, на партах рисовали,
Рассаду перепортили, картошку всю сгноили,
В полтепла топили – уголь весь пропили! –
Школьников морозили, в столовую ходили!
Все теперь забыли, как мы чифирили…
По две порции брали безо всякой морали!
Всё теперь забыли, что мы учредили!
Мне медаль не дали, Вам – дальнейших званий;
Но зато чертили – вместе бороздили!..
(зачёркнуто «угодили»)
Я-то всё запомнил – Вы меня забыли!
 

* * *

 
помнишь прошлым летом
ты тогда одна малыш каталась
в грязь и дождь на велике
великие какие усилия –
на педали давила ты
на сиденье прыгала…
да, горох любила ты,
полюбила ездить по дороге к полю
ягодки зелёные засасывала по несколько кило
ягодички красные натирала об него
а потом же дома ты что делала с него?..
а попозже вечером
отсидев «кино»
ты ходила вчетвером
только до полпервого.
 

* * *

 
привлачится моя волчица
отрыгнёт чуть-чуть котлеток –
коровий слизлый последок
для голодных деток
я сожму её крепко-крепко зубами
тяжело мы дышим вмятыми боками
мы умираем и думаем
наши детишки – мы сами.
 

 
ничего не желавшая, ничего не жалевшая
птичка моя подравшаяся
дочка моя уцелевшая
 
 
блохой Левше по пьянке
подранок на подрамник
в холст продранный типично
за то что я срамник и тринкер
и фюрстер их (не путать с фюрером)
и холостяк-холоп, и плоховатый,
ко всему холодный трикстер.
 

* * *

 
мне эта дверь не внушает доверия
не послушаю мнения
отворю двери я
пускай зайдут
пускай найдут
кайфзаdoit
knife. Ивсё.
 

 
мне фамилия эта пустой звук
мне имя это пустой звук
мне физический облик этот пустой звук
мне духовная эта суть пустой звук
мне вся эта пустота вокруг звук
но пустой он
 

* * *

 
Однажды мы вышли прямо на крышу.
Я подскользнулась и прыгнула вниз.
Ты помочился тут же с крыши,
Подскользнулся и трахнулся вниз.
Вот и всё: ты, конечно, разбился,
А мораль аморальна: разговаривая
с другом на крыше За руки другого друга
держись.
 

 
голод – это отвратительно
бездействие – вид её
невозможно прогнать этот вид её –
но как нож проглотил – гладкий вид её
я прижал к животу гладкий нож её –
я три дня лежал и жалел её –
не желал её – ни движения –
приближал её – удалял её –
облизал её – унижал её –
разрушал её – но бессмысленно –
ночь и день мне бессмысленны –
мне себе –
мне себе бы вспороть голод
или сделать разрез по воротнику – голову –
голого тела твоего я не выдержу
 
 
я держу в руках…
 

* * *

 
по-модному наглые
девушки
загибают
пальцы – плохие дела
так нам тут и надо
лизать свободы края.