Текст книги "Подземная железная дорога"

Станция под домом Ламбли в Джорджии оказалась вымощена затейливым узором из цветных камней. Стены платформы, за которой смотрел Сэм, были обшиты досками. Строители станции, на которую они прибыли, просто вырубили ее в толще неподатливой земли, даже не пытаясь с помощью отделки повыгоднее преподнести дело рук своих. Оставшиеся зазубрины, борозды и выпуклости обнажали белые, рыжие и ржаво-красные пласты, пронизывающие стены, словно вены. Паровоз привез их в недра гор.

Машинист взял в руки один из висевших по стенам факелов. Как строительство закончилось, порядок тут явно не наводили. Вся платформа была заставлена оборудованием и инструментами для пробоя штольни, что делало ее похожей на мастерскую. Пассажирам приходилось сидеть на пустых ящиках из-под динамита. Кора подошла к бочке и попробовала воду – свежая! После гравиевого дождя, обрушившегося на нее по пути через тоннель, ее небо и рот превратились в наждак. Она надолго припала к ковшу. Машинист, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на нее.

– Где мы?

– В Северной Каролине, – ответил паренек. – И раньше, как мне рассказывали, это была оживленная станция. Теперь все по-другому.

– Кто тут станционный смотритель?

– Я его никогда не видел, но могу вас заверить, что человек он хороший.

Действительно, чтобы работать в такой дыре, нужно было обладать хорошим характером и не бояться мрака. После долгого заточения под домом Сэма Кора на такое была не способна.

– Я еду дальше. Какая там следующая остановка?

– Я же вам все пытаюсь сказать, мисс. Я обходчик.

По его словам, из-за возраста к перевозке пассажиров его пока не допускали и доверяли только технику. После того как станция в Джорджии закрылась – подробностей он не знал, но, по слухам, их рассекретили, – началась проверка всех линий, чтобы можно было пустить движение по новым маршрутам. Поезд, которого дожидалась Кора, отменили, а когда пустят следующий, никто не знал. Пареньку поручили собрать сведения для отчета и вернуться на узловую.

– А добраться до следующей станции нельзя?

Машинист подвел ее к концу платформы и вытянул вперед руку с фонарем. Через полтора десятка ярдов тоннель обрывался, и начиналась необработанная порода.

– Позади у нас ветка, ведущая на Юг. Мы по ней приехали. Угля у меня сейчас ровно на то, чтобы пройти по ней назад и в депо.

– Мне на Юг нельзя, – прошептала Кора.

– Тогда надо ждать станционного смотрителя. Он наверняка скоро придет.

Когда машинист уехал, ей стало тоскливо. С ним, несмотря на его ребячество, было веселее.

Теперь у нее был свет и еще одна вещь, которой в Южной Каролине она была лишена, – звук. С потолка равномерно падали капли, собираясь между рельсами в темные лужи. По белому каменному своду расползались красные прожилки, похожие на пятна крови, проступившие после порки сквозь рубаху на спине. Но звук, как ни странно, заставил ее приободриться. Кроме того, тут была пригодная для питья вода, факелы по стенам, а главное, между ней и охотниками на беглых пролегло большое расстояние. Так что Северная Каролина, пусть даже глубоко под землей, – это был шаг вперед.

Кора решила осмотреться. Станция примыкала к грубо прорубленной штольне тоннеля. Деревянный потолок поддерживали опорные стойки. Ноги то и дело спотыкались о камни, торчащие из земляного пола. Сперва она пошла налево, переступив через ручеек, набежавший от сочившейся из стен воды. Всюду валялись проржавевшие инструменты: зубила, кувалды, кирки – оружие, которым гору брали приступом. Воздух был пропитан сыростью. Она провела ладонью по стене, и на коже остался слой белой пыли. В конце коридора к каменной стене была прикручена лестница-стремянка, ведущая в укромный лаз. Кора подняла факел над головой. Где заканчивались перекладины и сколько их было, она не видела. Только убедившись, что противоположный конец коридора сужается и упирается в безнадежный тупик, Кора отважилась подняться по лестнице.

Пройдя немного по верхней штольне, она поняла, почему рабочие побросали инструмент и исчезли. Обрушившаяся кровля засыпала тоннель, превратив его в груду камней и земли от пола до потолка. С противоположного конца он тянулся ярдов на тридцать, а потом обрывался. Корины страхи были не напрасны. Она снова очутилась в западне.

Рухнув на камни, она рыдала, пока не впала в забытье.

Разбудил ее станционный смотритель.

– Вот так номер, – сказал он.

Его круглое красное лицо проглядывало сквозь отверстие, которое он проделал в куче каменных обломков.

– Как вы сюда попали?

– По подземной железной дороге, сэр. На поезде.

– Разве вам не сообщили, что станция закрыта?

Кора закашлялась и встала на ноги, одергивая перепачканное платье.

– Господи, – запричитал смотритель.

Его звали Мартин Уэллс.

Совместными усилиями им удалось расширить отверстие в завале, чтобы Кора смогла протиснуться сквозь него. Смотритель помог ей сползти вниз с таким видом, словно предлагал руку благородной даме, выходящей из роскошного экипажа. После нескольких поворотов забрезжила надежда. Кора кожей почувствовала свежее дуновение ветра. Она взахлеб глотала воздух, словно пила его, а разверзшееся над головой ночное небо, усыпанное сочными, спелыми звездами, казалось ей после заточения под землей самой сладостной пищей.

Мартин Уэллс был толстым, как бочка, человеком в годах с мягким одутловатым лицом. Для сотрудника подземной железной дороги, которому опасности и риск по определению должны быть хорошо знакомы, он проявлял крайнюю нервность и озабоченность.

– На станции не должно было быть пассажиров, – повторил он слова привезшего ее машиниста. – То, что случилось, крайне нежелательно.

Отдуваясь и отбрасывая седые волосы с потного лба, Мартин объяснил почему. Из-за ночных набегов патрульщиков над станционным смотрителем и пассажирами подземной железной дороги нависла смертельная опасность. Заброшенная слюдяная шахта лежала на отшибе. Она давно считалась выработанной индейцами, и все про нее по большому счету забыли, но патрульщики регулярно прочесывали пещеры и шахты в округе, потому что именно в таких местах беглые могли укрываться от правосудия.

Обрушившаяся кровля, так испугавшая Кору, на самом деле должна была замаскировать деятельность, протекавшую внизу, на станции и в тоннеле. И хотя поначалу все шло неплохо, новые законы штата Северная Каролина сделали дальнейшую работу станции невозможной. Мартин сегодня шел туда с единственной целью: оставить записку для машиниста, что прием пассажиров прекращен, и необходимость принять Кору или любого другого беглого застала его врасплох.

– Особенно с учетом нынешней ситуации, – прошептал он, озираясь, словно патрульщики поджидали их на выходе из балки.

Мартин сказал, что ему надо отойти, чтобы подогнать фургон, и Кора сильно засомневалась, что он вернется. Он клялся и божился, что ждать ей придется совсем недолго. Занимался рассвет, а при дневном свете перевезти ее будет совершенно невозможно. Она была так благодарна возможности выйти на свет божий, что решила ему довериться, и когда он все-таки вернулся с фургоном, запряженным двумя костлявыми гужевыми клячами, едва не бросилась ему на шею. Переложив мешки с зерном и семенной пшеницей, они высвободили для нее узкий карман. В прошлый раз, когда нужно было прятаться в повозке Флетчера, требовалось место для двоих. Мартин покрыл груз просмоленной парусиной, и фургон с грохотом покатил прочь, а возница, пока они не выехали на дорогу, все чертыхался себе под нос.

Они проехали совсем немного, когда лошади встали. Откинув парусиновый полог, он сказал:

– Скоро взойдет солнце, поэтому я хочу успеть кое-что показать. На это надо посмотреть.

Кора не сразу поняла, что он имеет в виду. Проселок был тихим, по обе стороны шли леса. Вот она увидела один силуэт, потом другой.

Кора вылезла из фургона.

С деревьев подобно гниющим украшениям свисали трупы, частью нагие, частью полуодетые. На штанах темнели пятна, оставшиеся после опорожнения кишечника, когда на шее затянули петлю. Два ближайших к ней тела, которые выхватил из темноты фонарь смотрителя, были покрыты страшными ранами и увечьями. Одного кастрировали, и на месте бывшего мужского достоинства сейчас зияла чудовищная каверна. Рядом с ним повесили женщину. Ее живот вздулся, но Кора никогда толком не могла отличить беременную от небеременной.

Их выкатившиеся из орбит глаза смотрели на нее с укором, потому что нечего глазеть, но разве пристальный взгляд цветной девчонки, потревожившей их покой, мог идти хоть в какое-то сравнение с тем, как глумился над ними мир с того момента, как они пришли в него?

– Эту дорогу у нас называют «Тропой свободы», – произнес Мартин, снова закрывая воз парусиной. – Тела развешены на деревьях до самого города.

В какой же новый ад привез ее поезд?

Когда фургон остановился, она выскользнула наружу и шмыгнула за угол желтого дома, принадлежавшего Мартину. Светало. Мартин постарался загнать фургон как можно глубже во двор. Со всех сторон его обступали соседние дома, стоявшие очень тесно – каждый, проснувшийся от топота копыт, мог выглянуть из окна и увидеть ее. Фасад дома выходил на улицу, а дальше расстилалась лужайка. Мартин поманил ее, она пробралась на заднее крыльцо и юркнула в дом. Высокая белая женщина в ночной сорочке стояла в кухне, привалившись к обшитой дубовыми панелями стене. Не глядя на Кору, она отхлебнула лимонад из стакана, который держала в руке, и проронила:

– Угробить нас решил.

Это была Этель, жена Мартина.

Они жили в браке уже тридцать пять лет.

Пока он мыл над тазом трясущиеся руки, супруги не обмолвились ни словом, Кора поняла, что, когда она ждала его в балке у заброшенной шахты, Мартин с женой успели поскандалить по ее поводу, и у скандала наверняка будет продолжение после того, как они решат, куда ее спрятать.

Этель отвела Кору наверх, потому что Мартин должен был поставить фургон на место. Кора успела бросить быстрый взгляд на скромно обставленную гостиную, но вспомнив о предупреждении Мартина, ускорила шаг. Сквозь окна падали лучи утреннего солнца. Длинные выбившиеся из-под чепца седые волосы Этель доходили ей почти до пояса. Ее поступи Кора испугалась сильнее всего: женщина как будто плыла по воздуху, словно ненависть поднимала и несла ее вперед.

На верхней площадке лестницы Этель остановилась и произнесла, указав на дверь в умывальню:

– Быстро туда. От тебя несет.

Когда Кора вышла, ее отвели на чердак. Она чуть не ударилась макушкой в потолок тесной душной коморки, зажатый между двумя скатами островерхой крыши. Чердак за годы превратился в скопище старого хлама: поломанные стиральные доски, гора траченых молью одеял, стулья с продавленными сиденьями. В углу притулилась детская лошадь-качалка, обтянутая мохнатой шкурой.

– Это теперь всегда будет закрыто, – сказала Этель, показывая на окно в потолке.

Она пододвинула стоявший у стены ящик, встала на него и потянула на себя крышку потолочного люка.

– Ну же, пошевеливайся, – процедила она, скорчив мину. На незваную жиличку Этель так ни разу и не взглянула.

Коре отвели тесный закуток между потолком и кровлей: меньше ярда в высоту и четыре с небольшим ярда в длину. Чтобы высвободить себе жизненное пространство, она сдвинула к стенам стопки заплесневелых газет и пыльных книг. Было слышно, как Этель спускается по лестнице вниз, а потом снова поднимается на чердак. Она принесла еду, кувшин с водой и ночной горшок. Подавая все это через потолочный люк, Этель впервые встретилась с Корой глазами.

– Служанка все время ходит туда-сюда. Если она услышит хоть один звук, то донесет, и нас всех убьют. Сегодня к нам приезжает дочь с семьей. Они не должны узнать, что в доме есть посторонние. Это понятно?

– А сколько мне так сидеть?

– Запомни, ни звука, ни единого звука. Если тебя услышат, нам конец.

Люк захлопнулся.

Единственным источником воздуха и света было отверстие в стене, выходившей на улицу. Кора подползала к нему под стропилами. Этот занозистый глазок проковырял с внутренней стороны кто-то из предыдущих постояльцев, взбунтовавшись против условий проживания. Интересно, что стало с ним дальше.

В первый день своего заточения Кора знакомилась с жизнью в парке – островок зелени за улицей оказался парком. Приникнув к глазку, она ерзала из стороны в сторону, чтобы сделать зону обзора как можно шире. Со всех сторон парк окружали однотипные двух– и трехэтажные каркасные дома, различавшиеся только цветом штукатурки да мебелью на идущих вдоль фасадов верандах. Трава была расчерчена аккуратными вымощенными кирпичом дорожками, петляющими туда-сюда под сенью высоких развесистых деревьев. У главного входа журчал фонтан, окруженный низкими каменными скамейками, которые не пустовали от восхода до глубокой ночи. Сменяя друг друга, их занимали то старички с носовыми платками, в которые были увязаны припасенные для птиц хлебные крошки, то детвора с воздушными змеями и мячиками, то молодые влюбленные пары. Вокруг с визгом носился коричневый пес, которого все тут знали. С полудня до вечера по траве гоняли дети, то и дело забираясь на белую эстраду, вросшую в землю на краю парка. Пес, набегавшись, дрыхнул под кустами или в тени гигантского дуба, вершина которого свободно вздымалась над остальными деревьями. Судя по количеству предлагаемых ему посетителями парка костей и всяческих лакомств, пес не голодал. Всякий раз при виде того, как жадно он набрасывается на еду, у Коры начинало урчать в животе. Она про себя окрестила пса Мэром.

По мере того как солнце поднималось в зенит и в парке кипела жизнь, жара превращала Корино убежище под крышей в раскаленную духовку. Теперь кроме бдений у смотрового глазка ее основным занятием стали переползания из одной части душного закутка в другую в поисках несуществующего оазиса прохлады. Выяснилось, что, пока служанка Уэллсов по имени Фиона в доме, хозяева на чердак ни ногой. Мартин целыми днями торчал в лавке, Этель ходила по городу с визитами, а Фиона, молодая девушка с напевным ирландским выговором, постоянно находилась внизу. Коре было слышно, как за работой она то что-то мурлычет себе под нос, то костерит отсутствующих хозяев. В первый день она на чердак не поднималась, но от звука ее шагов Кора превращалась в застывшую куклу, ничуть не лучше своего корабельного собеседника шкипера Джона – утренние предупреждения Этель возымели действие.

В самый первый день в доме были гости – дочь Мартина и Этель Джейн с мужем и детьми. Радостный, легкий нрав Джейн Уэллс, видать, унаследовала от Мартина, и ее широкое лицо было скроено по фамильному лекалу, вся в отца. Зять и обе внучки как заведенные сновали по комнатам, поднимая страшный грохот, и их было не остановить. Одна из малышек полезла было на чердак, но после беседы о нравах и привычках привидений раздумала. А ведь привидение в доме действительно было, правда, цепей, со звоном или без, оно уже не носило.

Вечером в парке по-прежнему яблоку негде было упасть. Кора решила, что народ стекается сюда по главной улице, которая должна быть неподалеку. Пожилые женщины в синих с белым клетчатых платьях украшали эстраду синими и белыми драпировками с гирляндами из золотых листьев. Семьи, заняв места поближе к сцене, расстилали на земле пледы и вытаскивали из принесенных с собой корзинок ужин. Жители близлежащих домов высыпали на веранды с бокалами в руках.

Поглощенная неудобствами своего убежища и грядущими бедами, которых не миновать, если охотники за беглыми невольниками возьмут ее след, Кора не сразу заметила важную особенность наполнявшей парк толпы: там были только белые. До их с Цезарем побега она ни разу не покидала пределов плантации, поэтому первое представление о городском смешении рас получила в Южной Каролине. На улицах, в магазинах, на фабриках, в конторах – повсюду черные были бок о бок с белыми, и это воспринималось как нечто само собой разумеющееся, без чего любая человеческая деятельность мигом захирела бы. По доброй ли воле или вынужденно, но африканцы от американцев были неотделимы.

Тут, в Северной Каролине, негров не существовало. Их уделом было болтаться на виселицах.

Двое ловких парней помогли матронам растянуть над эстрадой транспарант с надписью: «Пятничное действо».

Оркестр занял место на сцене. На звуки настраиваемых инструментов потянулась рассеявшаяся по разным уголкам парка публика. Кора, сжавшись в комочек, прильнула к глазку. Банджист вроде свое дело знал, трубач со скрипачом были ни рыба, ни мясо, да и играли они всякую дребедень, не чета цветным музыкантам на плантации Рэндаллов или на гуляньях, но людям в парке эта преснятина нравилась. В завершение концерта прозвучал самый яркий номер, в котором Кора узнала переложение двух негритянских песен. Его принимали лучше всего. Внизу, на веранде, внучки Мартина и Этель восторженно визжали и хлопали.

На сцену вылез мужчина в мятом полотняном костюме. Это, как позднее разъяснил Коре Мартин, был судья Теннисон, который в трезвом виде слыл в городе уважаемым лицом, но сейчас его покачивало. Слов, с которыми он обратился к публике, представляя следующий номер – скетчи про ниггеров, – она не разобрала. Ей доводилось слышать про такое, театр в Южной Каролине давал за отдельную плату представления для цветных, но Кора туда не дошла. Двое белых мужчин, толстый и тощий, с вымазанными жженой пробкой лицами, кривлялись на сцене, заставляя весь парк покатываться со смеху. На актерах красовались нелепые пестрые тряпки и цилиндры, и они преувеличенно коверкали слова, пародируя негритянский выговор, что, очевидно, было для публики главным источником веселья. Самую восторженную реакцию вызвал номер, в котором тощий, сняв стоптанный башмак, принимался пересчитывать пальцы на ноге, то и дело сбиваясь со счету.

Заключительная часть, перед которой судья Теннисон вдруг высказался по поводу озера, постоянно зараставшего илом, представляла собой коротенькую пьесу. Из движений актеров на сцене и обрывков реплик, долетавших до Кориной душегубки, можно было догадаться, что речь в пьесе шла о рабе – играл его, естественно, белый, на шее и запястьях, не замазанных жженой пробкой, розовела кожа, – который, после того как ему чуток попенял хозяин, решил податься на Север. В дороге, как можно было понять из его капризного монолога с жалобами на холод, голод и диких зверей, беглому рабу пришлось несладко. На Севере он нанимается на работу к хозяину салуна, который без зазрения совести по любому поводу оскорбляет заблудшего негра и словом, и действием, лишает его денег и остатков самоуважения – ведет себя как типичный злодей и лицемер янки. В финальной сцене блудный раб вновь бежит, на этот раз от лживых посулов Свободных штатов, и судьба вновь приводит его на порог дома бывшего хозяина. Он молит пустить его назад, кляня себя за глупость и умоляя о прощении, но добрый и терпеливый хозяин ласково объясняет ему, что это невозможно. За время отсутствия раба в Северной Каролине произошли большие перемены. Тут хозяин свистит в свисток, появляются патрульщики и уводят невольника под руки.

Мораль сей пьесы до того понравилась горожанам, что аплодисменты в парке долго не стихали. Малышня хлопала, сидя на плечах отцов, пес Мэр пару раз щелкнул зубами, кусая воздух. Большой ли город, Кора не знала, но почему-то чувствовала, что в этот вечер в парке собрались абсолютно все и все чего-то ждали. Чего именно, наконец стало понятно. На сцену по-хозяйски взошел крепко сбитый человек в светлых брюках и ярко-красном сюртуке. В каждом его движении сквозили сила и уверенность – Коре вспомнилось музейное чучело бурого медведя, замершего перед тем, как броситься на жертву. Ожидая тишины, человек терпеливо стоял на сцене, покручивая ус. Потом он заговорил громко и отчетливо, и с этого момента до Коры доносилось каждое сказанное слово.

Для начала он сказал, что его фамилия Джеймисон, хотя в толпе не было ни единой души, которая бы этого не знала.

– Каждую пятницу я открываю глаза в предвкушении, потому что знаю, что через несколько часов мы соберемся здесь, чтобы снова возрадоваться тому, чего достигли. А раньше, до того как нашим защитникам удалось обеспечить нам мирный сон, я глаз не мог сомкнуть!

С этими словами он показал на полсотни ражих одинаково одетых молодцов, выстроившихся сбоку от сцены. Они приветственно замахали и закивали в ответ, а публика разразилась восторженными воплями.

Джеймисон поддержал этот всплеск энтузиазма. На прошедшей неделе Господь даровал одному из наших защитников сына, а двое других отметили свои дни рождения.

– Сегодня нашего полку прибыло. Мы принимаем в свои ряды молодого человека, представителя одной из лучших фамилий в нашем городе. На этой неделе он уже участвовал в ночной операции. Ну, Ричард, выходи, пусть люди на тебя посмотрят.

На сцене переминался с ноги на ногу тощий рыжеволосый паренек. Как и его товарищи, он был в черных штанах и белой рубахе грубого полотна с воротом, слишком широким для его тощей шеи. Юноша что-то промямлил. Из слов Джеймисона Кора поняла, что на первых порах новобранец должен был принимать участие в обходах территории, изучая задачи своего подразделения.

– Но у тебя, сынок, дело сразу пошло на лад, так ведь?

Долговязый юнец судорожно кивнул. По возрасту и телосложению он походил на машиниста поезда, который привез Кору в Северную Каролину. Парню тоже пришлось взвалить на себя мужскую работу. Веснушчатая кожа у одного была много светлее, чем у другого, но в обоих чувствовалась какая-то болезненная пылкость. Они были словно братья-близнецы, которые, придя в этот мир в один день и час, волею судеб оказались по разные стороны баррикад.

– И не для каждого белого всадника первая же неделя заканчивается таким уловом! – провозгласил Джеймисон. – Давай, Ричард, не скромничай, пусть все увидят, кого ты поймал.

Двое молодцев швырнули на сцену всхлипывающую цветную девушку, по виду из домашней прислуги. Грубо обритая голова была втянута в плечи, рваная серая рубаха перепачкана кровью и грязью.

– Ричард обыскивал трюм парохода, отправлявшегося в Теннесси, и там нашел эту мерзавку по имени Луиза. Луиза, воспользовавшись неразберихой на плантации, где происходят перемены, улизнула оттуда и несколько месяцев скрывалась по лесам, надеясь, что ей удалось перехитрить нашу систему правосудия.

Луиза, корчившаяся на сцене, чуть подняла голову и тут же ее уронила. Залитые кровью глаза вряд ли были способны разбирать лица мучителей.

Джеймисон воздел сжатые в кулаки руки к небу, словно грозя там кому-то. Его врагом была ночь, догадалась Кора, ночная тьма и фантомы, которыми он ее населял. Под покровом тьмы, кричал он, цветные выродки посягают на жен и дочерей белых граждан. Эта тьма, коей несть конца и края, грозит поглотить ценности Юга, беззащитные, отданные ей на поругание.

Но на защиту этих ценностей встают белые всадники.

– Каждый из нас пожертвовал чем-то ради новой Северной Каролины, ради ее прав, – продолжал Джеймисон. – Ради отдельной нации, которую мы выковали, нации, независимой от вмешательства янки, незапятнанной представителями низшей расы. Нам удается обуздать черные орды, исправляя тем самым давнюю ошибку, допущенную на заре становления Америки. Некоторые, как наши братья в соседнем штате, до сих пор носятся с идеей развития черномазых. С куда бо́льшим успехом можно обучить арифметике осла! – С этими словами он наклонился и потрепал Луизу по обритой голове. – И когда эти выродки попадают в наши руки, уж мы-то знаем, что с ними делать.

Толпа расступилась, повинуясь привычному ритуалу. Белые всадники с Джеймисоном во главе потащили девушку к могучему дубу, возвышавшемуся в самом сердце парка. Еще днем Кора заприметила стоявший в сторонке помост на колесах – там прыгали-скакали дети. Теперь его установили под дубом. Джеймисон воззвал к добровольцам, и множество людей всех возрастов ринулись к помосту, облепив его слева и справа. Сверху на него поставили Луизу с накинутой на шею петлей. Белый всадник расторопным, отточенным многократными повторениями движением перебросил веревку через толстый сук.

Одного из добровольцев, вызвавшихся выталкивать помост из-под ног Луизы, изгнали из рядов – оказывается, во время пятничного действа на прошлой неделе он это уже делал. Освободившееся место мигом же заняла подсуетившаяся молоденькая брюнетка в розовом платье в горошек.

Когда Луизу должны были вздернуть, Кора успела отвернуться. Она отползла в дальний угол закутка, своей новой западни. Последующие несколько месяцев, если ночная духота позволит уснуть, она будет спать только в этом углу, самом дальнем от парка, потому что другого способа спрятаться как можно дальше от биения омерзительного пульса города у нее не будет.

Толпа смолкла. В тишине раздался голос Джеймисона, отдающего приказ.