Текст книги "Подземная железная дорога"

– Минго обещает, что это будет незабываемое событие, – хмыкнул Валентайн. – Триумф полемики. Дай бог, чтобы они с этим триумфом не затягивали и можно было лечь спать в человеческое время.

Устав от закулисных игр Минго, Валентайн полностью устранился от организации дебатов.

Когда требовалась оппозиция Ландеру, проще было выставить против него кого-то из местных, а Минго жил на ферме целую вечность. Он был не очень речист, но как бывший раб мог говорить за большую часть обитателей.

Воспользовавшись возникшей отсрочкой, Минго активно упирал на необходимость налаживать отношения с белым городским населением. Ему удалось заронить сомнения в душу нескольких человек сторонников Ландера – а вдруг Ландер ведет свою игру? Говорит-то он вроде откровенно, но кто знает, что у него на уме?

– А если они решат, что мы должны уехать? – спросила Кора, поражаясь, с каким трудом ей даются эти слова.

– Кто «они»? Теперь вы одна из нас, – произнес Валентайн, усаживаясь в кресло, куда всегда забиралась Молли, приходя в библиотеку.

Вблизи стало очевидно, что тяжкая ноша ответственности за множество чужих жизней не прошла бесследно. Вид у него был очень усталый.

– Мы можем все потерять, все, что здесь построили. Есть множество белых, которым наше хозяйство покоя не дает. Даже если они не подозревают о нашем сотрудничестве с подземной железной дорогой. Достаточно просто посмотреть вокруг. Если они готовы линчевать раба только за то, что он выучился грамоте, что они почувствуют при виде библиотеки? Эта комната набита мыслями от пола до потолка. Слишком много мыслей для негра. Или негритянки.

Кора так упивалась невероятными сокровищами фермы, что почти забыла, до какой степени они невероятны. Ферма и прилегающие к ней земли, где все делалось цветными и на благо цветных, были слишком обширны по размеру, и жилось там чересчур припеваючи. Такой вот черный анклав на территории молодого штата. Негритянское происхождение Валентайна уже несколько лет как перестало быть тайной. Кое-кто чувствовал себя уязвленным, что его провели и заставили обращаться с черномазым как с ровней. А теперь этот вконец обнаглевший черномазый еще и тычет им в нос свое процветание.

Кора рассказала Валентайну о случившемся на прошлой неделе, когда она шла по дороге в город и ее чуть не переехал белый возчик на телеге. Почти сбив Кору с ног, он осыпал ее чудовищной бранью. И это был не единичный случай.

Стоило обитателям фермы приехать куда-то за покупками, как переселенцы, недавно осевшие в ближайших городках, хулиганье и белое отребье, тут же затевали драки. Приставали к молодым девушкам. На прошлой неделе фуражный склад-магазин украсила табличка «Только для белых» – настигший их кошмар с Юга.

– Мы как граждане США имеем законное право находиться здесь, – успокоил ее Валентайн.

Но Закона о беглых рабах никто не отменял, его надо было соблюдать. Дело еще больше осложнялось сотрудничеством с подземной железной дорогой. Охотники на беглых сюда особенно не совались, но случаи бывали. Прошлой весной к Валентайну явилась парочка таких деятелей с ордером на обыск всех построек. Тех, на кого они охотились, и след давно простыл, но напоминание об облавах живо продемонстрировало всю шаткость положения обитателей фермы. Пока хижины переворачивали вверх дном, одна из кухарок в столовой обмочилась от ужаса.

– Индиана была рабовладельческим штатом, – продолжал Валентайн. – Зло тут пропитало саму почву. Некоторые говорят, что с годами оно въедается все глубже и становится только сильнее. Может быть, мы с Глорией ошиблись с выбором места. Может, из Виргинии надо было бежать еще дальше.

– Я чувствую это, когда бываю в городе, – сказала Кора. – Я знаю такое выражение глаз, я его уже видела.

Она видела его не у таких, как Терренс, Коннелли или Риджуэй, не у отпетых злодеев. Перед ее глазами стояли лица людей, фланировавших по городскому парку в Северной Каролине днем и собиравшихся там для расправ по ночам. Круглые белые лица, одно к одному, словно бескрайнее поле созревших хлопковых коробочек.

Заметив, как она сжалась и понурилась, Валентайн сказал:

– Я очень горжусь тем, что мы тут построили, но если мы смогли однажды начать все с нуля, начнем еще раз. Теперь у меня есть помощники, два взрослых сына, за землю можно будет выручить хорошие деньги. Глория всегда мечтала побывать в Оклахоме, хотя я не понимаю, чего там хорошего, но мне важно, чтобы ей было хорошо.

– Если мы останемся, Минго таких, как я, не потерпит. Беглых. Которым идти некуда.

– Вот и поговорим, – отозвался Валентайн. – Разговоры – вещь хорошая. От них и яснее все, и понятнее, кто чем дышит. Мы сможем узнать, какие на ферме настроения. Ферма ведь не только моя. Она принадлежит всем, вам, Кора, в том числе. Я подчинюсь общему решению.

Кора видела с каким трудом далось ему это решение, совершенно его измотавшее.

– Но почему, – прошептала она, – зачем вы все это делаете? Вы один для всех нас, зачем?

– Да неужто вы не знаете? А я почитал вас за светлую голову, – ответил Валентайн. – Кто же еще будет это делать? Белые? Дудки! Нам придется делать все самим.

Неизвестно, приходил ли Валентайн за какой-то книгой, но уходил он из библиотеки с пустыми руками. В открытую дверь ворвался ветер, и Кора поплотнее закуталась в платок. Если она продолжит чтение, то, пожалуй, до ужина успеет начать новую книгу.

Заключительное собрание на ферме Валентайна прошло морозной декабрьской ночью. Много лет спустя все уцелевшие будут излагать свои версии и причины случившегося. До последнего вздоха Сибил утверждала, что наводчиком стал Минго. К тому времени она состарилась и жила на озере Мичиган в окружении кучи внуков, которым рассказывала семейные предания. По словам Сибил, Минго донес полицейским, что на ферме укрывают беглых и снабдил их конкретной информацией, чтобы все прошло гладко. Внезапный налет был призван положить конец связям фермы с подземной железной дорогой и бесконечному потоку нуждающихся в помощи негров, тем самым обеспечив старожилам безбедную жизнь. На вопрос об участии Минго в бойне Сибил ничего не отвечала и только поджимала губы.

Другой уцелевший, кузнец Том, уверял, что власти долгие месяцы вываживали Ландера, так что самой лакомой добычей был именно он. Его речи будоражили страсти, он вызывал брожение умов, способное привести к бунту, такого гордеца нельзя было оставлять на свободе. Грамоту Том так и не постиг, но с радостью показывал желающим экземпляр «Призыва» Ландера с автографом автора.

Джоан Уотсон родилась на ферме Валентайнов. Когда все произошло, ей было шесть лет. После нападения ей удалось скрыться в лесах, по которым она блуждала три дня, питаясь желудями, пока ее не подобрал караван переселенцев. Став старше, она называла себя исследователем американской истории, в которой ей виделось неизбежное. Она утверждала, что белые города, стремясь к агломерации, просто изживали из своей среды черные анклавы. Управлять ими они не могли, поэтому стирали их с лица земли. Старые методы европейских варваров.

Даже если кто-то на ферме знал о готовящемся нападении, виду они не подали. Суббота выдалась дремотно ленивой. Большую часть ее Кора провела в своей комнате с новым календарем-альманахом, который Рой привез из Чикаго. Чтобы передать его, он постучал в дом около полуночи, зная, что она не спит. Было поздно, и, не желая тревожить Сибил и Молли, Кора впервые провела его к себе. При виде альманаха на будущий год, толстого, словно часослов, в ней вдруг что-то надломилось. Она уже рассказывала Рою про свою жизнь под крышей дома Уэллсов, но напечатанный на обложке год, говоривший о том, что это предмет, очевидно перенесшийся сюда из будущего, словно влил ей в кровь колдовское зелье. Кора рассказала Рою про свое детство у Рэндаллов, где она собирала хлопок в волочащийся по земле мешок. Про свою бабку Аджарри, похищенную и оторванную от родных в Африке, когда все, что она могла назвать «мое», было крохотным клочком земли, над которым она тряслась.

Кора говорила про свою мать, Мэйбл, как она вдруг исчезла и бросила ее на переменчивую милость посторонних. Про Блейка с его собачьей будкой, которую она порубила тесаком.

Потом рассказала Рою, что с ней делали за коптильней, и когда просила у него прощенья, что поддалась, он велел ей замолчать. Потому что это у нее надо было просить прощенья за все нанесенные ей обиды. Потому что каждый из ее врагов, все хозяева, все надсмотрщики, причинившие ей страдания, понесут наказание, если не на этом свете, так на том. Правосудие может вершиться медленно и незаметно, но в конце всем воздается по заслугам. Он закрыл ее собой, чтобы погасить сотрясавшую ее дрожь и рыдания, так они и заснули в дальней комнате одной из хижин на ферме Валентайнов.

Его словам о правосудии она не поверила, но то, что он так сказал, ей понравилось.

Утром, когда она проснулась, ей стало легче, и пришлось сознаться, что на самом деле она всему поверила, пусть даже не до конца.

Решив, что Кора слегла с одной из своих мигреней, Сибил в обед принесла ей поесть. Она поддразнивала Кору по поводу того, что Рой остался у нее на ночь. Только она села починить платье, которое собралась надеть нынче вечером на собрание, а этот, глядь, «поджавши хвост, улепетывает, держа ботинки в руках, ни дать ни взять пес, который стянул со стола мясные обрезки». Кора в ответ только улыбнулась.

– Вчера кроме твоего еще кое-кто приехал, – сказала Сибил.

На ферму вернулся Ландер.

Вот почему Сибил была настроена так игриво. Ландер всегда поражал ее воображение, после каждого приезда она жила, лелея в памяти его сладкие как мед речи. И вот наконец он снова тут.

Собрание точно состоится, хотя исход его неведом. Сибил не хотела бросать свой дом и ехать на Запад, а именно это, по общему мнению, намеревался нынче вечером предложить Ландер. Едва начались все эти разговоры про переселение, она сразу выступала против. Но и условия Минго, требовавшего прекратить укрывать беглых, были ей не по вкусу.

– Это ж единственное такое место на всем белом свете, а он его под корень!

– Валентайн ему не позволит, – успокоила ее Кора, хотя после их разговора в библиотеке поняла, что он мысленно уже пакует вещи.

– Посмотрим, – отрезала Сибил. – раз на то пошло, я и сама могу от себя речь сказать, чтобы все эти люди услышали чего следует.

Этим вечером Рой с Корой сидели в первом ряду, возле Минго с его семейством – женой и детьми, которых он выкупил из рабства. Жена Минго, Анджела, как всегда хранила молчание. Чтобы услышать ее голос, надо было притаиться под окном их хижины, где она без свидетелей вправляла супругу мозги. Дочери Минго нарядились в ярко-голубые платья, в черных косах блестели белые ленты. С младшей, пока обитатели фермы заполняли зал, Ландер играл в угадайку. Девочку звали Аманда. В руках она сжимала букетик искусственных цветов. Ландер отпустил на этот счет какую-то шутку, и они с Амандой засмеялись.

В подобные моменты кратких пауз между выступлениями Ландер неизменно напоминал Коре Молли. Она была уверена, что, несмотря на всю свою оживленную болтовню, этот человек более всего желал бы оказаться у себя дома и разыгрывать там концерты в полном одиночестве.

У него были длинные породистые пальцы. Странно, что человек, в жизни не державший в руках мотыги, не знавший, что такое собирать хлопок или подставлять спину под удар плетки-девятихвостки, стал голосом тех, кто делал это всю свою жизнь. Он был сухощав, бронзовая кожа говорила о негритянской крови матери. Ни разу Кора не видела, чтобы Ландер суетился или торопился. Он двигался с изысканной грацией, подобно листу, скользящему по поверхности пруда, выписывающему собственную траекторию средь кротких течений. Но стоило ему открыть рот, как становилось понятно, что силы, пригнавшие его сюда, кроткими не были.

На этот раз белых гостей не было. Пришли все те, кто жил и работал у Валентайнов, а также семьи с прилегающих «цветных» ферм. Только увидев всех участников одновременно, Кора поняла, как же их много. Были те, с кем она прежде не встречалась, вроде маленького бесенка, лихо подмигнувшего ей, когда они встретились глазами. Незнакомые друг с другом, а все же одна семья, седьмая вода на киселе, а какая ни есть родня. Сидя среди мужчин и женщин, родившихся в Африке или в колодках и либо вырвавшихся на свободу, либо купивших себе эту свободу, Кора чувствовала, как по ее спине ползут мурашки. Их клеймили, пороли, насиловали. Но вот они здесь. Черные. Свободные. Распоряжающиеся собственными судьбами.

Валентайн, чтобы не потерять равновесия, оперся ладонями о кафедру.

– Я рос не так, как большинство из вас, – произнес он. – Моей матери не приходилось дрожать за мою жизнь. За то, что среди ночи за мной придут и продадут на Юг. Белые судили только по цвету кожи, этого было достаточно, чтобы меня не трогали. Я убеждал себя, что не делаю ничего дурного, но всю жизнь пребывал в заблуждении. До тех пор, пока не пришли вы и моя жизнь не превратилась в нашу.

Он рассказал, как уехал из Виргинии, чтобы оградить детей от разрушительных расовых предрассудков и их страшных спутников – зверства и жестокости. Но когда Господь так милостив в своих щедротах, нельзя спасать только двоих детей.

– Лютой зимой в нашу дверь постучалась больная несчастная женщина, которую мы не спасли, – продолжал он дрогнувшим голосом. – Это было мое упущение. Пока кто-то из членов нашей семьи страдал в ярме рабства, я лишь формально мог называть себя свободным. И всем здесь присутствующим мне хочется сказать слова благодарности за то, что наставили меня на путь истинный. Неважно, пробыли вы с нами много лет или несколько часов, вы спасли мою жизнь…

Он покачнулся. Возникшая рядом Глория подхватила его.

Валентайн откашлялся.

– А теперь некоторые из членов нашей семьи поделятся с вами своими мыслями, и, надеюсь, слушать их вы будете так же, как слушали меня. Должно быть место для разных точек зрения, когда речь идет о выборе пути через дремучие дебри. В ночном мраке легко сделать неверный шаг.

Отец-основатель фермы отошел от аналоя, и на его место двинулся Минго, которого сопровождали дочери, целующие отцу руки на счастье.

Когда девочки вернулись на свои места, Минго начал с рассказа о пройденном пути, о бессонных ночах, когда он молил Бога не оставлять его, о годах работы, которые понадобились, чтобы выкупить семью на свободу.

– Кто-то себя спасал, а я честным трудом выкупал их одну за другой, – говорил он, утирая кулаком слезы.

Но потом сменил тон.

– Мы сотворили невозможное, но по себе мерить не следует. Спасутся не все. Для некоторых это недостижимо. Рабство растлевает их души, лукавый вкладывает в их головы скверну. Они ищут забвения в виски. В неверии и дьявольских соблазнах. Мы видим этих заблудших на плантациях, на улицах городов и поселков, – тех, кто не может и никогда не сможет себя уважать. Мы видим их здесь, им открывается благодать этого места, но они не способны ее принять. И они уходят всегда под покровом ночи, потому что в глубине души знают, что недостойны, что уже слишком поздно.

С задних скамей сторонники Минго кивали и выкрикивали: «Аминь!»

Минго продолжал. Теперь он говорил о действительности, на которую нельзя закрывать глаза. Мечты Валентайна, пусть благородные и справедливые, можно осуществить только постепенно. Белые в один день не переменятся.

– Всех спасти нельзя. Пытаться спасать каждого – это обречь себя на гибель. Вы что думаете, белые, до которых всего пара-тройка миль, вечно будут мириться с нашим самоуправством? Мы же без конца козыряем тем, что они нам не указ. Беглых укрываем. С подземной железной дороги вооруженные люди шастают туда-сюда. Попадаются и настоящие преступники. Которых за убийства разыскивают.

Почувствовав, что взгляд Минго устремлен на нее, Кора стиснула кулаки.

– Ферма Валентайнов – это славный шаг в будущее. Белые благодетели собрали для негритянских детей книжки – так, может, попросить их собрать денег на школы? И не на одну-две, а на десять! Ведь если негр докажет свой ум и бережливость, что мешает ему стать полноправным и полезным членом американского общества? Разве можно ставить такую возможность под удар? Поэтому никакой поспешности! Надо прийти к соглашению с соседями и перво-наперво прекратить любую деятельность, которая может восстановить их против обитателей фермы.

В заключение Минго сказал:

– Мы построили здесь чудо. Но такое сокровище надо беречь, его надо холить и лелеять, иначе оно зачахнет, как роза от внезапных заморозков.

Во время аплодисментов Ландер о чем-то шептался с младшей девочкой Минго. Она вынула из своего букетика искусственный цветок и вставила его в петлицу зеленого сюртука, а Ландер, притворяясь, что вдыхает аромат, комически закатил глаза.

– Наша очередь, – сказал Рой, когда Ландер, пожав Минго руку, занял его место за аналоем.

Рой провел с ним весь этот день, они вместе ходили по окрестностям и беседовали. О чем Ландер собирался говорить на собрании, Рой Коре не рассказывал, но выглядел он обнадеженным.

Раньше, когда заходила речь о переезде, он говорил, что лучше подаваться не на Запад, а в Канаду.

– Там к свободному негру относятся как надо.

А что делать с работой на железной дороге?

Но ведь когда-то надо и осесть, семьей обзавестись. А какая тут семья, если все время мотаться с поручениями от железной дороги? Стоило ему оседлать этого конька, как Кора переводила разговор на другую тему.

Теперь Коре и всем присутствующим предстояло своими ушами услышать, что было на уме у бостонского гостя.

– Брат Минго сказал немало правильных вещей, – начал Ландер. – Всех спасти невозможно. Но это не значит, что не надо пытаться. Порой полезная иллюзия лучше бесполезной правды. Пусть в этом проклятом холоде ничего не вырастет, но цветы, возможно, у нас все равно будут. То, что из рабства можно вырваться, – это иллюзия. Куда бежать? Есть шрамы, которые никогда не изгладятся. Человек, на глазах которого продавали мать и пороли отца, который видел, как хозяин или надсмотрщик издеваются над его сестрой, разве такой человек сможет сбросить оковы и сидеть тут, в новой семье, свободный от всякого ига? Весь прошлый жизненный опыт должен был бы убедить вас, что свобода – это западня, но, тем не менее, вы здесь. И побеги продолжаются, когда с небес смотрит полная луна, указующая путь в убежище.

И ферма Валентайнов – еще одна иллюзия. Где это слыхано, что у негров должно быть убежище? Где это слыхано, что они имеют на это право? Каждый миг вашей наполненной страданиями жизни говорит об обратном. Логика исторического процесса утверждает, что такого просто не может быть. Что это мираж, иллюзия. И все-таки мы здесь.

Да и Америка – это тоже иллюзия, причем величайшая из всех. Представители белой расы верят – и верят всем сердцем, – что имеют право забрать эту землю себе. Убивать индейцев. Развязывать войны. Порабощать своих братьев. Если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость, эта нация была бы стерта с лица земли, поскольку зиждется на убийстве, грабеже и жестокости. Ан нет!

Мне следует высказать свою точку зрения на призыв Минго к постепенному развитию и к тому, что надо закрыть наши двери перед теми, кто нуждается в помощи. Мне следует ответить тем, кто полагает, что это место слишком досягаемо для тяжких последствий рабства, и поэтому нам лучше будет перебраться на Запад. Я не должен решать за вас. Я не знаю, что мы должны делать. Я говорю «мы». Потому что единственная вещь, которая роднит нас, – это цвет нашей кожи.

Мы – потомки людей из разных краев Африканского континента. А он весьма велик. В замечательной библиотеке брата Валентайна есть множество атласов и карт, так что вы можете это увидеть. У наших предков были совершенно разные средства существования, разные обычаи, они говорили на сотнях разных языков и наречий. И все это великое разнообразие попало в Америку в трюмах невольничьих судов. На Юг и на Север. Их сыновья и дочери собирали табак, выращивали хлопок, работали на гигантских плантациях и крохотных фермах. Черные руки построили Белый дом, где теперь сидит правительство нашего народа. Среди нас есть мастеровые и повитухи, священники и торговцы. И опять я говорю «мы». Мы – это множество разных людей, и мы не единый народ. Как может один человек говорить за огромное дивное племя, которое к тому же не едино, это множество разных племен, с миллионом чаяний, надежд и желаний и для себя, и для своих детей?

Мы – африканцы в Америке. Вещь в мировой истории новая, поэтому образцов, по которым мы будем жить дальше, не существует.

Нам довольно цвета нашей кожи. Это он собрал нас здесь сегодня ночью и заставил говорить, это он поведет нас в будущее. Большая цветная семья будет жить рядом с большой белой семьей, и я абсолютно убежден, что взлеты и падения нам суждены общие. Пути сквозь дремучие дебри нам неведомы, но если кто-то упадет, другие его поднимут, и вместе мы дойдем до конца.

Когда бывшие обитатели фермы Валентайнов, рассказывая детям и внукам о том, как они когда-то жили и чем все закончилось, их голоса даже годы спустя дрожали. В Филадельфии, в Сан-Франциско, в крохотных городишках или на ранчо, в конце концов ставших им домом, они оплакивали тех, кто погиб в тот вечер. Они рассказывали родне, как воздух в комнате стал колючим, его словно разгоняла невидимая сила. Все родившиеся что на воле, что в оковах были едины в тот миг. Миг, когда Полярная звезда ведет за собой и возникает решимость бежать. Возможно, они стояли на пороге какого-то нового порядка, или лязгнул затвор беспорядка, или все уроки прошлого перевесило их будущее. Или, может быть, время по собственной прихоти придало всему происходящему весомость, совсем ему не свойственную, и все стало, по слову Ландера, иллюзией, у которой они были в плену.

Иллюзией, которая вполне могла оказаться правдой.

Выстрел попал Ландеру в грудь. Он повалился навзничь, потянув на себя аналой. Рой первым вскочил на ноги. Когда он бежал к упавшему Ландеру, три пули попали ему в спину. Рой задергался, как в падучей, и рухнул. Воздух разорвал хор ружейных залпов, воплей, звук бьющегося стекла; молельный дом захлестнул бешеный водоворот.

Снаружи раздавался вой и улюлюканье белых, упивавшихся побоищем. Обезумевшие обитатели фермы рвались к выходу, протискиваясь между скамьями, наступая на них, наступая друг на друга. К дверям было не пробиться, и люди стали вылезать в окна. Грянули еще выстрелы. Сыновья Валентайна, поддерживая отца, пытались вывести его наружу. Глория склонилась над бездыханным Ландером, но поняв, что ему не поможешь, поспешила следом за детьми и мужем.

Голова Роя лежала у Коры на коленях, совсем как тогда, на пикнике. Перебирая пальцами его кудри, она баюкала его и рыдала. Он улыбался ей сквозь кровавую пену, вскипавшую на губах, и говорил, что бояться не надо, что тоннель снова спасет ей жизнь.

– Иди в лес… к сторожке… узнаешь, куда он ведет… потом расскажешь мне…

Его тело обмякло.

Двое мужчин подняли и оттащили ее от Роя. Ей было сказано, что тут оставаться нельзя, опасно. Она узнала Оливера Валентайна, вернувшегося внутрь, чтобы вывести остальных. Он громко кричал, по лицу его текли слезы. Но едва Кора вышла на улицу, она тут же оказалась оторвана от своих спасителей. На ферме царил хаос. Белые налетчики с пьяными от восторга рожами волокли мужчин и женщин в темноту.

Ружейный выстрел подкосил одного из ухажеров Сибил, столяра, с ребенком на руках, и оба рухнули на землю. Никто не знал, где прятаться, куда бежать. Не было разумного голоса, способного перекрыть ор и направить людей. Каждый был сам по себе, как прежде.

Младшая дочь Минго, Аманда, упала на ослабевшие колени: семья неизвестно где. Поднять ее из грязи некому. Матерчатые цветы из букета порастеряли лепестки, ее пальцы сжимали голые стебли из металлических прутьев, которые кузнец на наковальне вытянул и выгнул специально для нее только на прошлой неделе. Они впились в ладонь так сильно, что выступила кровь. Еще больше крови, окропившей землю.

В старости, читая о Великой войне в Европе, она вспомнит эту ночь. К тому времени у нее появится домик на Лонг-Айленде, где она будет жить с боготворящим ее моряком из индейского племени шиннекок. А до этого ее помотает по Америке: придется пожить и в Луизиане, и в Виргинии, где ее отец откроет образовательные учреждения для цветных, и в Калифорнии. Потом недолго в Оклахоме, куда переберутся Валентайны. Своему моряку она скажет, что война в Европе и страшная, и беспощадная, но вот по поводу одного слова у нее есть возражения: Великая война была и есть всего одна – это война между черными и белыми. Была, есть и будет.

Кора звала Молли. Она не узнавала лица людей вокруг себя, до такой степени их исказил ужас. Вокруг расползался жар от пламени, это полыхал дом Валентайнов.

В окно второго этажа влетела банка с ворванью. Теперь вспыхнула спальня Джона и Глории. В окнах библиотеки с дребезгом лопались стекла, на полках пылали ряды книг. Она невольно сделала шаг, и тут ее схватил Риджуэй. Его ручищи сомкнулись на ней, она вырывалась, болтая и взбрыкивая ногами в воздухе, словно висельник на суку.

Рядом с Риджуэем крутился Хомер – это он давеча подмигнул ей, сидя на скамье в глубине молельного дома. Белая рубаха и штаны на помочах придавали ему вид невинного дитяти, каким он был бы в другой жизни. При виде него Кора издала жалобный вопль. Ее голос влился в хор стенаний, расстилающийся над тем, что осталось от фермы.

– Тут есть тоннель, сэр, – сказал Хомер. – Он ей сказал, я слышал.