Текст книги "Подземная железная дорога"

Мэйбл

И ее первые, и последние слова, обращенные к дочери, были мольбой о прощении. Кора, размером с кулачок, еще спала у нее во чреве, когда Мэйбл просила у нее прощения за мир, в который ее принесет. Десять лет спустя Кора будет спать рядом с матерью в хижине, а мать будет просить прощения за то, что бросает ее на произвол судьбы. Ни того, ни другого Кора не услышит.

На первой же вырубке Мэйбл нашла Полярную звезду и взяла верное направление. Она собралась с силами и снова пустилась в путь через топь, глядя только вперед, потому что, стоило оглянуться, перед глазами вставали лица тех, кого она оставила позади.

Она видела лицо Мозеса. Она помнила его с младенчества, извивающийся узел тряпья, до того немощный, что никто и представить себе не мог, что он выживет и примется за обычные дела негритят на плантации – рыться по помойкам да подносить воду тем, кто горбатится на хлопке. Никто не ждал этого, ведь дети на плантации Рэндаллов умирали, так и не сделав первых шагов. Это все знахарские снадобья, припарки да зелья из корней, которые варила Кэти, его мать, баюкая его в хижине. Качая сына, она нараспев тянула колыбельные, песни, что поют рабы в поле, а также свои материнские заговоры: ты не срыгивай еду, лихоманка, уходи, до утра хоть додыши. Он пережил большинство мальчишек-одногодков. Все знали, что это Кэти выходила его от недугов и уберегла от отсева во время первого в жизни смотра, которому подвергаются невольники на плантации.

Мэйбл помнила, как старик Рэндалл продал Кэти, когда у нее отнялась рука и работать на хлопке она больше не могла. Помнила первую порку Мозеса за кражу картофелины. И вторую, за лень, когда Коннелли велел посыпа́ть ему раны на спине жгучим перцем, пока не завоет от боли. Ни то, ни другое не сделало из него злодея. Он превратился в молчуна и стал сильным и быстрым, куда быстрее любого сборщика в своей команде. Он не был злодеем, пока Коннелли не поставил его десятником, не превратил в шпиона за своими же, в хозяйские глаза и уши. Вот тогда-то и появился на свет монстр по имени Мозес.

Когда он велел ей прийти за старую школу, она плюнула ему в лицо и пыталась выцарапать глаза, но он только ухмыльнулся и сказал: не желаешь побаловаться, так можно и другую найти, Коре-то твоей сколько? Коре было восемь. После этого Мэйбл не пыталась сопротивляться. Он свое дело сделал быстро и после того раза к ней особо не цеплялся. «Что баба, что лошадь, ее надо разок переломить» – это его слова. Так со сломанным хребтом и останется.

Все эти лица, живые и мертвые. Аджарри, бьющаяся среди хлопка с кровавой пеной на губах. Полли, болтающаяся на веревке, подружка Полли, с которой они родились в одном месяце, Мэйбл опередила ее всего на недельку. В один и тот же день Коннелли перевел их с дворовых работ на хлопок. И все у них совпадало, только вот Кора живая, а дочурка Полли нет. Обе разродились с разницей в две недели – одна новорожденная кричала, когда ее принимала повитуха, другая не издала ни звука. Мертворожденный плод, окаменелый в утробе. Когда Полли повесилась в амбаре на пеньковой веревке, старый Пройдоха сказал Мэйбл: «Вы ж все завсегда вместе делали!» – словно ждал, что она рядом с подругой повесится.

Когда Мэйбл увидела лицо Коры, она побежала, не в силах смотреть ей в глаза.

Человек рождается хорошим, а потом мир делает из него злодея. Мир всегда был злым и становится только злее. Он высасывает из тебя все силы, пока ты не начинаешь молить о смерти. Мэйбл не желала умирать на плантации Рэндалла, несмотря на то что за всю жизнь ни разу не отошла от нее даже на милю. Однажды ночью в душной лачуге она решила: я вырвусь! – и через сутки уже шла по болотам за полной луной в краденых башмаках. Весь день до этого она прокручивала свой побег в голове, чтобы не допустить туда никакую другую мысль или сожаление. В трясине есть островки, иди через них к земле свободы. Она взяла с собой овощи, которые вырастила, кресало, трут и тесак. Все остальные пожитки бросила, все, что нажила, включая дочку.

Кора осталась в хижине, где родилась, где когда-то родилась и сама Мэйбл. Еще ребенок, не ведающая страшного, не успевшая познать размера и тяжести женского бремени. Будь сейчас в живых Корин отец, разве шастала бы сейчас Мэйбл по болотам? Ей было четырнадцать, когда Грейсон появился на южной половине плантации, после того как пьяница хозяин, разводивший индиго в Северной Каролине, продал его в Джорджию. Высокий, черный, ласковый, с веселыми глазами. После самого трудного дня ходил гоголем. Ничто его не брало.

В первый же день Мэйбл поняла – он, и никто другой. Когда он улыбнулся, она стояла, залитая лунным светом, словно с небес на нее снисходило чье-то благословение. Он подхватил ее, и они закружились в танце. «Я выкуплю нас на свободу», – сказал он. В волосах у него запутались сухие травинки с сеновала, где они лежали. Старик Рэндалл, конечно, начнет упираться, но он его уговорит. Он жилы из себя вытянет, станет лучшим сборщиком на плантации – он заработает себе свободу. И ей тоже.

– Честно? – спросила она, веря и не веря, что ему это удастся.

Ненаглядный Грейсон, умерший от лихорадки до того, как она узнала, что носит его дитя. Чье имя она более не произнесла ни разу.

Споткнувшись о кипарисовый корень, Мэйбл плашмя упала в воду. Потом сквозь камышовые заросли добрела до маячившего впереди островка и рухнула на землю. Сколько же она уже бежит? Хватая губами воздух, она чувствовала, что сил мало.

Достав из мешка репку, молоденькую и сочную, она вонзила в нее зубы. Самый сладкий из всех плодов, который принесла когда-либо грядка Аджарри, пусть даже с привкусом болотной жижи. Мать по крайней мере оставила ей в наследство землю, любовно возделанный клочок. Нужно иметь возможность передать ребенку что-то важное. Лучшие качества Аджарри – ее неукротимость, ее стойкость – Мэйбл не достались. Зато достался клочок земли в три квадратных ярда и всякая овощная радость, которая из этой земли перла. Мать билась за нее как бешеная. Самая бесценная земля во всей Джорджии. Лежа на спине, Мэйбл сунула в рот еще одну репку. Не слыша больше ни фырканья, ни всплесков, притихшие было болотные обитатели вновь оживились. Лопатоногие жабы, черепахи, всякие ползучие гады и зудящие в темноте насекомые. А наверху, выше листвы и ветвей растущих на болотах деревьев, ее глазам открывалось небо, в черноте которого, пока она собиралась с силами, раскручивались новые созвездия. Ни патрульщиков, ни надсмотрщиков, ни предсмертных хрипов, говорящих ей о чужой агонии. Их нет. Нет стен лачуги, смыкавшихся вокруг нее безбрежными ночами подобно переборкам трюма на судне работорговцев. Канадские журавли в красных шапочках, певчие славки, ныряющие выдры. Здесь, на влажном ложе земли, ее дыхание выровнялось, а все, что отделяло ее от болота, исчезло.

Она была свободна.

В этот самый миг.

Надо возвращаться. Ей пора к дочке. Остальное пока подождет. Ночью ее обуяло отчаянье, нашептавшее ей, словно демон, лукавые мысли. То, что Мэйбл сейчас чувствовала, у нее теперь не отнять, это ее сокровище. Когда она найдет слова, чтобы рассказать о нем Коре, дочь поймет, что плантация – это не весь мир, что есть то, о чем она пока не ведает. И однажды, если ей достанет сил, это будет принадлежать ей.

Мир, может, и злой, но человека не принудить творить зло, если он не согласится.

Мэйбл подняла мешок и стала перекладывать его содержимое. Если бежать быстро, она поспеет назад до рассвета, так что самые ранние пташки на плантации еще не проснутся. Побег ее был полным бредом, но даже малая его толика навсегда останется лучшим, что случилось с ней в жизни.

Она вытащила еще одну репку и надкусила ее. И правда, сладкая.

Змея нашла ее на обратном пути, в самом начале. Пробираясь свозь заросли камыша, Мэйбл ее потревожила. Водяной щитомордник укусил ее дважды – сперва в икру, потом повыше, в мясистую ляжку. Ни звука, просто боль от укуса. Сперва Мэйбл гнала от себя эту мысль – обычная водяная змея, она жалит, но не до смерти же. Когда во рту появился мятный привкус, а ногу стало жечь, сомнений не осталось. Мешок она где-то бросила, прошла еще с милю, потом поняла, что сбилась с пути. Можно было бы идти через топь дальше – работа у Рэндаллов сделала ее сильной, по крайней мере физически, но она споткнулась о кочку мягкого мха, и все стало правильно. Она сказала себе: все, пришла. И трясина сомкнулась над ней.

Север

Разыскивается

бежавшая от законного, но неправедного владельца тому более пятнадцати месяцев молодая рабыня по имени Кора; росту среднего, цвет кожи темно-коричневый, на виске шрам от удара в форме звезды, нраву горячего, по натуре изворотлива. Может отзываться на имя Бесси.

Последний раз замечена в шт. Индиана среди преступников с фермы Джона Валентайна.

Она больше не беглая.

Награда останется невостребованной.

Она никогда не была ничьей собственностью.

Декабря 23-го дня

Отправным пунктом ее последнего путешествия по подземной железной дороге стала крохотная станция под заброшенной лесной сторожкой. Призрачная станция.

Кора привела их сюда после того, как ее схватили. Во время их отъезда кровожадные белые налетчики все еще бесчинствовали на ферме Валентайна. Ружейные выстрелы и вопли доносились издалека, с дальних границ угодий. Там новые хижины, там мельница. Похоже, погромы, захлестывая соседние фермы, тянулись до самого округа Ливингстон. Целью белых было разметать цветной анклав.

Когда Риджуэй тащил Кору в фургон, она билась и лягалась. Зарево от пылавшей библиотеки и дома Валентайнов освещало всю округу. Прикрывая лицо, Хомер сумел связать Коре ноги, только после этого им удалось затащить ее внутрь и продеть цепь, пропущенную через ручные кандалы, к вделанному в пол кольцу, ее старому кольцу. Один из белых парней, присматривавших за лошадьми, оживился и крикнул, что он тоже в очереди. Риджуэй съездил ему по морде.

Она отказывалась вести их к сторожке, пока охотник на беглых не приставил ей пистолет к глазнице. Сейчас она лежала на лавке фургона, изнемогая от головной боли. Если бы только можно было выключить мысли, задуть их, как свечку. Роя и Ландера убили. До остальных не добраться.

– Один из депутатов говорил, что ему это напоминает прежние времена Северо-западной индейской войны, вроде операций на реке Биттер-Крик или при Блю-Фоллс. Сам-то он этого помнить не может, должно быть, отец рассказывал.

Риджуэй сидел на лавке напротив Коры. Остался у него только фургон, запряженный двумя тощими клячами. Полыхающий снаружи огонь освещал дыры и длинные прорехи в парусине.

Риджуэй закашлялся. Со времен Теннесси он словно бы усох. Седой как лунь, со спутанными волосами и землистой кожей. Речь стала другой, подрастерялись командные ноты. На месте выбитых Кориным башмаком зубов теперь были вставные.

– Боусмана похоронили в общей могиле на чумном кладбище, – сказал он. – Он бы, конечно, возмутился, но его забыли спросить. А того, что на полу лежал в луже крови, я узнал. По очкам. Тот самый заносчивый выродок, что устроил на меня засаду.

Зачем она так долго гнала от себя Роя? Думала, что у них впереди много времени. Чья-то возможная жизнь, срезанная под корень, словно над ней поработал одним из своих скальпелей доктор Стивенс. На ферме она позволила убедить себя в том, что мир не такой, каким он на самом деле всегда был. Даже если она никогда ничего не говорила, Рой все-таки знал, что она его любит. Должен был знать.

Раздался скрипучий голос ночной птицы. Через какое-то время Риджуэй велел ей поглядывать, туда ли они едут. Хомер придерживал лошадей, чтобы шли помедленнее. Дважды она заводила их не туда, дорожная развилка маячила как знак, что съезд они проскочили. Риджуэй наотмашь ударил ее по лицу и сказал, что шутить не намерен.

– После Теннесси мне понадобилось время, чтобы встать на ноги. Вы с дружками сильно меня подставили. Но с этим покончено. Все, Кора, ты наконец-то едешь домой. Вот только взглянем одним глазком на эту приснопамятную железную дорогу.

Он дал ей еще одну пощечину. При следующей попытке она узнала тополя. Значит, съезд тут.

Хомер засветил фонарь, и они вошли под старые мрачные своды. Мальчишка успел переодеться, на нем опять красовался черный сюртук, на голове цилиндр.

– Это под погребом, – сказала Кора.

Риджуэй настороженно подобрался. Потянув на себя крышку, он отскочил в сторону, словно ожидал, что там в засаде притаилась шайка чернокожих разбойников. Потом он сунул Коре свечу и велел спускаться первой.

– Многие думают, что это просто фигура речи, – бормотал он, – дескать, «подземная» что «подпольная» – все равно одно название. Но меня не проведешь! Я всегда знал, что все эти тайны ведут под землю. И с этого момента мы их накроем. Всех. Каждую линию.

Живность, обитавшая в погребе, сегодня сидела тихо. Хомер пошарил по углам, извлек откуда-то лопату и протянул ее Коре. В ответ она вытянула вперед закованные в кандалы руки. Риджуэй кивнул:

– Ладно, сними. Иначе мы отсюда до утра не выберемся.

Хомер достал ключ и отомкнул наручники. У Риджуэя явно кружилась голова в предвкушении, в голосе проступала былая властность. В Северной Каролине Мартин Уэллс по прочтении отцовского завещания полагал, что в заброшенной слюдяной шахте лежат спрятанные сокровища, а вместо них нашел тоннель. Для охотника за беглыми этот тоннель был дороже и желаннее всех сокровищ мира.

– Хозяин твой помер, – бросил Риджуэй, пока Кора копала. – Правда, меня это не удивило. Порода-то была гнилая. Уж не знаю, заплатит ли нынешний владелец плантации вознаграждение за твою поимку, но мне на это плевать.

Он сам удивился собственным словам.

– Я с самого начала должен был понимать, что дело сложное, ты ведь истинная дочь своей матери, яблочко от яблони…

Лопата ударила в крышку люка. Проступили границы квадрата, который Кора расчистила от земли. Она давно не слушала ни его разглагольствований, ни придурочного хихиканья Хомера. Кора с Роем и Рыжим во время последней встречи, конечно, спеси Риджуэю поубавили, но первым человеком, унизившим его, стала Мэйбл. Именно с нее началась мания, распространившаяся на членов ее семьи. Если бы не Мэйбл, Риджуэй не превратил бы поимку Коры в дело жизни. Та самая Мэйбл, единственная, кому удалось уйти. После всего, выпавшего на ее долю, Кора не знала, гордиться ей матерью или ненавидеть еще сильнее.

На этот раз люк поднимал Хомер. Снизу пахнуло плесенью.

– Она? – спросил Риджуэй.

– Да, сэр, она самая, – эхом отозвался Хомер.

Риджуэй повел пистолетом в сторону Коры, приказывая ей спускаться. До него уже существовали белые, которым довелось увидеть подземную железную дорогу, он не первый. Но он был первым ее ненавистником. После всего пережитого еще и этот позор предательства тех, кто сделал ее побег возможным. Кора замешкалась на верхней ступеньке. Ни у Рэндаллов, ни у Валентайнов она никогда не танцевала в кругу. Ее пугали эти мчащиеся по кругу разгоряченные тела, когда посторонний человек так близко, а ты полностью беззащитна. Много лет назад мужчины вложили в нее этот страх. Сегодня, сказала она себе. Сегодня я прижмусь к нему, как в медленном танце, тесно-тесно. Словно в этом одиноком мире мы только вдвоем, и нас не оторвать друг от друга до конца мелодии. Она дождалась, когда Риджуэй спустится на третью ступеньку, крутанулась на пятке и оплела его руками, словно железными цепями. Свеча упала и погасла. Он пытался удержаться на ногах, упираясь в стену, но Кора висела на нем всей тяжестью, прижимая его к себе, словно возлюбленного, и вот два сплетенных тела кувырком полетели по каменным ступеням лестницы в кромешную темь.

Пока падали, они продолжали бешено бороться, не размыкая хватки. Не разбирая, куда летит, Кора треснулась головой о камень, нога вывернулась в одну сторону, потом рука ушла куда-то вниз, а сама Кора рухнула сверху. Основной удар принял на себя Риджуэй. Хомер завизжал, услышав звуки, которые издавал его хозяин во время падения. Зажав фонарь в трясущейся руке, мальчик медленно спускался по лестнице, неверный свет выхватывал из темноты то один, то другой угол станции. Кора оторвала себя от Риджуэя и, превозмогая дикую боль в левой ноге, поползла к дрезине. Охотник на беглых не издавал ни звука. Она пыталась нашарить хоть что-то для обороны, но ничего не нашла.

Хомер склонился над хозяином. Его рука была перемазана кровью, заливавшей затылок Риджуэя. Из дыры на штанах торчала берцовая кость, другая нога жутким образом выгнулась под невообразимым углом. Хомер почти приник к Риджуэю лицом, и в этот момент раненый простонал:

– Ты здесь, мой мальчик?

– Да, сэр.

– Это хорошо.

Риджуэй попробовал сесть и завыл от боли. Он водил вокруг глазами, не понимая, где находится. Его взгляд безучастно скользнул по Коре.

– Где мы?

– На охоте.

– Столько ниггеров, что их не переловить. Блокнот с тобой?

– Да, сэр.

– Запиши, мне тут мысль пришла.

Хомер достал книжицу и раскрыл ее на чистой странице.

– Императив – это … нет, нет, все не так. Американский императив – это лучшее… это маяк, сверкающий в ночи.

Он закашлялся, его тело сотрясали конвульсии.

– Это возникшее между молотом … и наковальней порождение необходимости и добродетели … Ты записываешь, Хомер?

– Да, сэр.

– Я начну еще раз.

Кора налегла на рукоятку дрезины, но та даже не шелохнулась, как она ни старалась. У ее ног из деревянной платформы торчала металлическая скоба. Кора вдавила ее внутрь, и рукоятка взвизгнула. Она снова налегла, и дрезина поползла вперед. Кора оглянулась: охотник на беглых диктовал свое обращение, а негритенок в цилиндре записывал каждое слово, которое шептали его губы. Она давила на рукоятку и уезжала все дальше и дальше в темноту. Вглубь уводившего в никуда тоннеля, который построил непонятно кто неизвестно когда.

Через какое-то время она поймала ритм движения, раскачиваясь всем телом и передавая толчок рукам, чтобы двигаться вперед. На Север. Всякий раз, отжимая рукоять вниз, она словно вонзала кайло в камень или била кувалдой по крепившему шпалу костылю. Она не столько ехала вдоль тоннеля, сколько пробивала его под землей. Она так и не добилась от Роя рассказа о тех, кто построил подземную железную дорогу, о миллионах мужчин и женщин, которым пришлось продолбить миллионы тонн грунта и камня, копаться во чреве земли ради того, чтобы вывести на свободу невольников вроде нее. Кто стоял в одном ряду с людьми, открывавшими перед беглыми двери своих домов, кормившими их, переправлявшими на Север на своем горбу и принимавшими за них смерть. Станционные смотрители, проводники, сочувствующие. Кем вы становитесь по завершению столь величественного труда, ведь, строя эту дорогу, вы начинаете путешествие по ней из одного конца в другой. На одном конце – те, кем вы были, спускаясь под землю, а на другом на свет выходят уже новые люди. Как прозаичен внешний мир по сравнению с чудом, которое вы созидаете там, внизу, чудом, политым потом и кровью. С тем тайным торжеством, которое каждый из вас хранит в сердце.

Она оставляла позади милю за милей, фальшивые убежища, бесконечные цепи, разгромленную ферму Валентайнов. Вокруг была лишь тьма тоннеля и там, где-то далеко впереди, выход. Или тупик, если так угодно судьбе, – глухая безжалостная стена. Последняя злая насмешка. Окончательно выдохшись, Кора свернулась на подножке калачиком и погрузилась в дрему, паря во мраке, словно угнездившись в самой глубокой впадине ночного неба.

Проснувшись, она решила проделать остаток пути пешком – поклажи у нее не было. Хромая, спотыкаясь о шпалы, она брела вперед. Ее пальцы, ощупывающие стены, танцевали вдоль долин, рек, горных хребтов, очертаний новой нации, проступающей из-под старой. «Мчишься, смотришь по сторонам, – вот тебе и истинное лицо Америки». Она не видела, но чувствовала это, двигаясь через самую сердцевину. Больше всего Кора боялась, что во сне повернется и, проснувшись, пойдет в обратную сторону. Может, ее уводило вглубь? Или отбрасывало куда-то назад? Она полагалась на невольничью заповедь: бежать не куда, а откуда. Благодаря этой заповеди, она уже вон как далеко зашла, и теперь либо доберется до конечной станции, либо сдохнет на рельсах.

Еще дважды она засыпала. Оба раза ей снился Рой, они вместе были в ее комнате. Лежа на боку, Кора рассказывала ему о своей прошлой жизни, он прижимал ее к себе, потом развернул вверх лицом и они смотрели друг на друга. Он стащил с нее платье через голову, потом сбросил брюки и рубаху. Кора целовала его, пальцы бегали по его телу. Когда он раздвинул ей ноги, она была влажная, и он скользнул внутрь, шепча ее имя, как никто никогда его не произносил, так сладко и нежно. Оба раза она просыпалась в темноте тоннеля, а отрыдав свое, вставала и шла дальше.

Выход из тоннеля сначала казался крохотной дырочкой в темноте. Мало-помалу дырочка превратилась в круг, потом в свод пещеры, вход в которую снаружи скрывали заросли дикого винограда и ежевики. Отведя рукой колючие ветки, Кора вышла на вольный воздух.

Было тепло. Солнце стояло почти в зените, все тот же скупой зимний свет, но теплее чем в Индиане. Расселина вывела ее в хвойный лес из виргинских сосен и елей. Она понятия не имела, как выглядит Мичиган, Иллинойс или Канада. Может, она уже и не в Америке? А Америка осталась далеко позади?

Кора опустилась на колени, чтобы зачерпнуть воды из ручья, и замерла: чистая ледяная вода. Она оттирала с лица и рук копоть и въевшуюся грязь.

– Талая, – сказала она, вспомнив статью в одном из пыльных альманахов. – С гор.

От голода у нее кружилась голова. Солнце с неба подсказывало, в какой стороне север.

Когда Кора вышла на дорогу, плохонькую, всю изрытую колдобинами, уже смеркалось. Сев на придорожный камень, она ждала. Через какое-то время вдали послышался скрип колес, и она увидела три фургона, снаряженных для дальнего путешествия, с мощными колесами, увязанной поклажей и развешанной по бокам всякой всячиной. Путь они держали на запад.

Первым правил высокий белый человек в соломенной шляпе. Его лицо с седыми усами было бесстрастно, скала. Рядом с ним на козлах восседала жена, закутанная в плед, из которого высовывались только шея да румяное лицо. Они равнодушно мазнули по Коре глазами и проехали мимо. Кора тоже не отреагировала на их появление.

На козлах второго фургона сидел молодой рыжий парень ирландской наружности. Она почувствовала на себе взгляд синих глаз. Фургон остановился.

– Эй, красота! – окликнул ее ирландец. Голос был звонким, похожим на птичий щебет. – Что-нибудь нужно?

Кора отрицательно покачала головой.

– Может, нужно что, говорю?

Она опять помотала головой и стала растирать озябшие руки и плечи.

Третьим фургоном правил старый негр, коренастый, поседевший, одетый в тяжелую видавшую виды ковбойскую куртку. Ей показалось, что глаза у него добрые. В нем чувствовалось что-то знакомое, но что именно, она уловить не могла. Дым из его трубки пах картофелем, и у Коры заурчало в животе.

– Голодная? – спросил негр.

Судя по выговору, он был с Юга.

– Ужасно, – призналась Кора.

– Ну, так залезай, сама выберешь.

Кора вскарабкалась на козлы. Возница раскрыл корзинку с припасами. Отломив краюху хлеба, она жадно сунула ее в рот.

– Еды вдоволь, – успокоил ее негр.

На загривке у возницы было выжженное тавро в виде подковы, и, перехватив Корин взгляд, он поднял ворот повыше.

– Ну, догоняем остальных?

– Хорошо!

Он гикнул лошадям, и те потрусили по выбоинам.

– Куда вы едете? – спросила Кора.

– В Сент-Луис. Там народ с Миссури забираем и на Калифорнию.

Кора ничего не ответила. Тогда он спросил:

– Сама-то с Юга?

– Из Джорджии. Я беглая.

Она сказала, что ее зовут Кора, развернула лежавшее под ногами одеяло и закуталась в него.

– А я Олли буду, – ответил возница.

Два других фургона показались впереди на повороте.

Жесткое одеяло царапало подбородок, но ей было плевать. Она думала, откуда он бежал, чего нахлебался и сколько ему пришлось пройти, чтобы оставить это позади.