Текст книги "Подземная железная дорога"

Ночь накануне того, как Риджуэй объявил войну Южной Каролине, Кора коротала на крыше Гриффин-билдинга, пытаясь разглядеть вдали плантацию Рэндаллов. До встречи с Цезарем и Сэмом у нее был целый час, и ей совсем не улыбалось ерзать на кровати под стрекотание соседок по дормиторию.

В прошлую субботу, когда закончились занятия в школе, человек из обслуги Гриффин-билдинга, беглый негр с табачной плантации, рассказал ей, что дверь на крышу не запирается. Подняться туда было несложно. Мартин, так звали парня, объяснил, что, если Кора побаивается белых с двенадцатого этажа, которые, увидев ее выходящей из дверей лифта, могут привязаться с расспросами, надо просто пойти по лестнице до самого верха.

Это был ее второй послезакатный визит. Высота кружила Коре голову, хотелось подпрыгнуть и схватить руками клубящиеся над головой сумрачные облака. Мисс Хендлер рассказывала в классе про египетские пирамиды – удивительное порождение рабского труда и пота. Неужели пирамиды еще выше, чем Гриффин-билдинг? Фараоны, наверное, сидели на самом верху и обозревали свои владения, ведь стоило подняться на определенную высоту, как все окружающее начинало казаться мельче. Внизу, на Мейн-стрит строились трех– и четырехэтажные дома. Кора ежедневно ходила мимо. Конечно, ни один из них пока не мог сравняться с Гриффин-билдингом, но придет время, и по всей округе вырастут братья-сестры гигантской башни. Всякий раз, стоило ей дать волю мечтам, и ее будоражили картины будущего города.

К востоку от Гриффин-билдинга лежал «белый» район с жилыми домами и новыми объектами вроде расширенной городской площади, больницы и музея. Кора посмотрела на запад, где находились корпуса «цветного» дормитория. С такой высоты казалось, что красные кирпичные коробки мощными рядами надвигаются на лесную чащу, тесня ее. Наверное, тут когда-нибудь на еще не проложенной улице встанет ее маленький домик. Где он будет? Вот она укладывает сына и дочку спать в детской на втором этаже. Она пытается рассмотреть лицо их отца, расслышать имена детей, но тщетно. Воображение не дает ответа. Потом она, прищурившись, переводит взгляд на юг, где земли Рэндаллов, только что там разглядишь? Ночь окутала юг тьмой.

А север? Возможно, когда-нибудь она туда поедет.

Ночной ветер заставил ее поежиться. Пора было идти к Сэму. Теперь уже можно.

Цезарь понятия не имел, зачем станционный смотритель назначает им встречу. Когда он проходил мимо салуна, Сэм подал ему знак и бросил:

– Нынче вечером.

Кора была на подземной железной дороге единственный раз, в день своего приезда, но события, с этим связанные, были до такой степени свежи в памяти, что дорогу она нашла без труда.

Звериные голоса в темной чаще, треск и пение ветвей вернули ее мыслями к побегу и тут же к Милашке, исчезнувшей в ночи.

Сквозь деревья пробивался свет из окон Сэма, и Кора прибавила шагу.

Сэм со своей обычной пылкостью заключил ее в объятия, обдав запахом алкоголя, пропитавшего его волглую рубаху. В прошлый раз пережитые потрясения не позволили ей заметить царящего в доме беспорядка: миски, в которые въелась грязь и копоть, опилки, груды одежды на полу. Чтобы пробраться на кухню, надо было перешагнуть через опрокинутый ящик с инструментами, содержимое которого валялось тут же; груда гвоздей напоминала палочки для игры в бирюльки. Кора подумала, что перед уходом надо бы сказать Сэму, чтобы он попросил в Городском департаменте распределения подобрать ему служанку.

Цезарь уже сидел на кухне за столом, потягивая из бутылки эль. Он захватил для Сэма в подарок свою самодельную плошку, и сейчас поглаживал пальцами дно, словно пытаясь наощупь определить невидимые глазу трещины. У Коры совершенно вылетела из головы его любовь к резьбе по дереву. В последнее время они виделись не так уж часто. Она с удовольствием отметила, что он приоделся. Накупил, видать, обновок в лавке для цветных. Темный костюм ему очень шел. И галстук научился повязывать, а может, это следы его житья в Виргинии, когда в надежде, что старая хозяйка даст ему вольную, он задумался о своем внешнем виде.

– Что, поезд прибывает? – спросила Кора, садясь за стол.

– Через несколько дней, – сказал Сэм.

Увидев, что Кора и Цезарь заерзали на стульях, он продолжал:

– Я знаю, что вы не собираетесь на нем ехать. Дело не в этом.

– Да, мы решили, что остаемся, – сказал Цезарь.

– Просто мы вам еще не говорили, хотели все хорошенько обдумать, – вставила Кора.

Сэм, пыхтя, откинулся на спинку скрипучего стула.

– Я чертовски рад, что ваша жизнь здесь идет в гору, поэтому пока поезда уходят без вас. Но давайте я вам кое-что расскажу, и тогда, боюсь, тогда вы можете передумать.

Сэм поставил на стол цукаты – он слыл постоянным покупателем в кондитерской «Идеал», расположенной чуть в стороне от Мейн-стрит, – и сразу перешел к делу.

– Хочу вас предупредить, чтобы вы держались подальше от салуна «У Реда».

– Конкуренции опасаетесь? – хмыкнул Цезарь.

Это была шутка. Ни о какой конкуренции речи быть не могло, поскольку в салун Сэма цветные не заходили. «У Реда», по сути, была монополия на обслуживание клиентов из дормитория, которым не терпелось выпить и поплясать, благо выпивку им отпускали в кредит.

– Нет, опасаюсь кое-чего похуже, – ответил Сэм. – Но я, если честно, еще сам не до конца понял, что к чему.

История действительно была непонятная.

Калеб, владелец бара «Дрейф», славился на редкость крутым нравом. Про Сэма, напротив, все знали, что он не прочь поболтать с клиентом. У него даже было присловье, что, дескать, «только работая здесь, и узнаёшь, чем живут люди в городе». Одним из завсегдатаев его салуна стал доктор Бертрам, новый врач из горбольницы. Сам с Севера, но остальных янки сторонился, предпочитая атмосферу и разношерстную публику «Дрейфа».

– Вот ведь здоров виски хлебать! Грехи, видать, топит, – заметил Сэм.

По вечерам Бертрам, как правило, до третьего стакана помалкивал, но потом под воздействием виски язык у него развязывался и начинал молоть про все подряд: про пургу в Массачусетсе, про истязания младшекурсников в медицинском колледже, про виргинского опоссума, который умеет притворяться мертвым и поэтому, вероятно, обладает начатками разума.

В последний раз он завел речь о дамском обществе. Доктор, по словам Сэма, частенько захаживал в заведение мисс Трамболл, ставя его выше «Ланчестер-хауса», потому что в последнем девки были, по его словам, угрюмые и неласковые, словно их привезли сюда с медвежьих углов вроде штата Мэн.

– Сэм… – поморщилась Кора.

– Извини, пожалуйста, – спохватился Сэм.

Далее он постарался обойтись без подробностей. Итак, доктор Бертрам перечислил достоинства девок из борделя мисс Трамболл и в заключение добавил:

– Но главное, старина, держись подальше от салуна «У Реда», особенно если тебе по вкусу черномазенькие.

Оказалось, что среди его цветных пациентов несколько человек были завсегдатаями этого салуна и пользовались услугами тамошних красоток. Пациентам говорили, что их лечат от болезни крови. Им прописывали микстуру, которая на деле была подслащенной водичкой, а при этом они, сами того не ведая, принимали участие в экспериментах, связанных с изучением вторичной бессимптомной и третичной стадий сифилиса.

– То есть они считают, что вы их лечите? – спросил Сэм, стараясь говорить как ни в чем не бывало, хотя кровь бросилась ему в лицо.

– Это очень важный эксперимент, – сообщил ему доктор Бертрам. – Если определить способы распространения инфекции, ее, так сказать, траекторию, то потом можно найти способ лечения.

«У Реда» был единственным салуном для цветных в черте города, и владельцу дали скидку на аренду, чтобы держал ухо востро. Изучение сифилиса было лишь частью обширной научной и экспериментальной программы, проводившейся в «цветном» крыле городской больницы. Скажем, в курсе ли Сэм, что негры из африканского племени игбо, иначе именуемые «лесными жителями», склонны к психическим расстройствам? К меланхолии вплоть до самоубийства? В качестве примера доктор напомнил Сэму давний случай, когда сорок рабов, скованных вместе, спрыгнули с борта невольничьего судна, предпочтя смерть неволе. Какому психически нормальному человеку пришло бы в голову задумать, спланировать и совершить столь невероятный поступок? Теперь представим себе, что удалось бы как-то вмешаться в репродуктивные процессы черномазых, чтобы склонным к меланхолии просто не давать размножаться Можно корректировать и другие отрицательные проявления, например, сексуальную агрессию или неконтролируемые вспышки ярости, и тем самым защитить наших жен и дочерей от посягательств этих дикарей, что, по мнению доктора Бертрама, было первоочередной заботой белых джентльменов Юга.

Доктор придвинулся к Сэму поближе. Он уже читал сегодняшние газеты? Сэм отрицательно помотал головой и еще раз подлил Бертраму в стакан. Не важно, все равно Сэм наверняка помнит, о чем трубят газетные передовицы год за годом. Доктор явно сел на своего любимого конька. Америка ввезла и взрастила такое количество африканцев, что во многих штатах белое население оказалось в меньшинстве. По одной этой причине ни о каком освобождении рабов сейчас даже думать нельзя. Плановая стерилизация – в первую очередь женщин, но позднее представителей обоих полов – вот что позволит безболезненно снять с невольников оковы, не опасаясь, что в благодарность они мигом прирежут освободителей во сне. При подавлении восстаний на Ямайке выяснилось, что предки зачинщиков были вывезены с территории Бенина и Конго, поэтому отличались своеволием и изворотливостью. А если, предвидя это, заранее отсечь дурную ветвь? По словам доктора, сведения о цветных перемещенных лицах и их потомках, охватывающие годы, а то и десятилетия, станут основой самого дерзновенного научного эксперимента в истории. Плановая стерилизация населения, исследования инфекционных заболеваний, возможность оттачивать новые приемы оперативной хирургии на отбросах общества – вот почему весь цвет отечественной медицины стекается в Южную Каролину.

Тут в салун Сэма забрела шумная компания, и ему пришлось заняться новыми клиентами. Доктора Бертрама оттерли от стойки, он немного посидел со стаканом в уголке, а потом потихоньку ушел.

– Вы, конечно, не из тех, кто каждый вечер торчит в салуне, – закончил свой рассказ Сэм, – но я считаю своим долгом вас предупредить.

– Разве дело в салуне? – воскликнула Кора. – Этих людей обманывают, им не говорят, что они больны. Их надо предупредить!

Цезарь кивнул в знак согласия.

– Кому они поверят: нам или белым врачам? – спросил Сэм. – Доказательств у нас нет. Жаловаться властям бесполезно – программа идет за счет средств города. И этот город не единственный, где налажена система работы с цветными переселенцами. В других городах тоже строятся больницы.

Они толковали об этом, сидя за кухонным столом. Неужели не только врачи, но и все, имевшие отношение к работе с цветным населением, участвовали в этом дьявольском заговоре? Значит, выкупая цветных с плантаций или аукционов, направляя их на ту или иную стезю, белые прежде всего ставят над ними опыты? Так вот для чего слаженно трудятся все эти белые руки, прилежно занося на голубые бланки цифры и факты. После разговора Коры с доктором Стивенсом мисс Люси перехватила ее по дороге в музей. Ну как, Кора обдумала свое участие в медицинской программе по контролю за рождаемостью? Было бы очень хорошо, чтобы она донесла эту мысль до других девушек. Надзирательница подчеркнула, что ей будут признательны за содействие. В городе открываются разнообразные вакансии, а это дополнительные возможности для наиболее ценных и проверенных людей.

Коре вспомнился вечер, когда они с Цезарем приняли решение остаться, и женщина, метавшаяся по лужайке перед дормиторием.

– Мои дети! Детей отдайте!

Она терзалась не из-за старых обид на плантации, а из-за нового преступления, совершенного уже здесь, в Южной Каролине. Детей отнимали не бывшие хозяева, а доктора.

– Меня спрашивали, из какой части Африки родом мои предки, – пробормотал Цезарь. – А я ни сном ни духом. Врач сказал, что, судя по носу, из Бенина.

– Не больно-то лестно такое слышать, когда за это кастрируют, – отозвался Сэм.

– Надо предупредить Мэг, – продолжал Цезарь. – Некоторые из ее подружек заходят в салун «У Реда». Крутят там с парнями.

– Что за Мэг? – спросила Кора.

– Девушка, с которой я встречаюсь.

– Я пару дней назад видел тебя с ней на Мейн-стрит, – вставил Сэм. – Красотка, просто загляденье.

– Да, приятный был вечер.

Цезарь, пряча от Коры глаза, отхлебнул пива, стараясь смотреть только на темную бутылку и никуда больше.

Они мало до чего договорились, пытаясь понять, к кому обратиться, и просчитать возможную реакцию остальных цветных жителей города. Цезарь предположил, что многие предпочли бы остаться в неведении. В конце концов, что все эти слухи в сравнении с тем, откуда они вырвались? Если сопоставить все, что сулит им их нынешнее положение, с досужими россказнями и пережитыми ужасами, к какому выводу они, в результате придут? Согласно букве закона многие из них по-прежнему оставались чьей-то собственностью, с именами, записанными на листах бумаги, хранящихся в конторках чиновников правительства Соединенных Штатов Америки. Предупредить знакомых – это все, что сейчас можно было сделать.

Кора и Цезарь дошли почти до самого города, когда он сказал:

– Мэг служит в одной семье на Вашингтон-стрит. Знаешь, в таких больших домах.

– Это хорошо, что у тебя кто-то есть, – промолвила Кора.

– Ты серьезно?

– Выходит, лучше бы мы уехали?

– А может, нам именно здесь и надо было сойти. А может, и нет. Вот Милашка бы что сейчас сказала?

Кора не ответила. Больше они не разговаривали.

Ей не спалось. На восьмидесяти койках сопели во сне и ворочались женщины. Они легли спать с верой в то, что отныне свободны, что белые не помыкают ими и не решают, какими им быть и что делать. Что своей судьбой они распоряжаются сами. Но на самом деле они были скотиной, которую одомашнивали и пасли. Они по-прежнему оставались живым товаром, подрощенным и холощеным. Содержащимся в дормиториях, словно в клетушках или садках.

Утром Кора вместе с другими девушками отправилась на работу. Когда «типажи» переодевались, Айcис попросила, чтобы они поменялись витринами. Она плохо себя чувствовала и могла только сидеть за прялкой.

– А то ноги не держат.

За полтора музейных месяца Кора вывела для себя последовательность, которая ее больше всего устраивала. Если начинать с «Обычного дня на плантации», удавалось подгадать так, что ее вторая «смена» в этой витрине заканчивалась сразу после обеда. Эту пародию на рабство Кора ненавидела всей душой и стремилась разделаться с ней как можно быстрее. Переход с плантации на невольничий корабль, а с него в глубины Черной Африки был исполнен некой утешительной логики: время словно бы поворачивало вспять, прочь от Америки. Каждый раз, завершая день «Сценой из жизни Черной Африки», она неизменно погружалась в воды покоя; шутовское действо переставало быть шутовством и превращалось в подлинную отдушину. Но Айcис нельзя было отказать. Придется закончить один день рабыней.

На хлопковом поле за ней всегда смотрели беспощадные глаза надсмотрщика или десятника. «Не разгибаться!» «Еще тот ряд пройти!» У Андерсонов днем, когда Мейзи была в школе или в гостях, а Реймонд спал, она работала без догляда и указки. Это была ее маленькая награда. Музейные витрины возвращали ее к хлопковым рядам Джорджии, под тупыми взглядами любопытствующих она снова была выставлена на всеобщее обозрение.

Однажды она решила дать отпор белой рыжеволосой дамочке, которая скривилась при виде Кориных действий «в открытом море». Кто знает, может, когда-то она была замужем за моряком с порочными наклонностями, и поэтому от нахлынувших воспоминаний ее перекосило – причину враждебности Кора не знала и знать не хотела, – но дамочка ее зацепила. Кора твердо и яростно посмотрела ей в глаза, не отводя их, пока посетительница, смешавшись, почти бегом не ретировалась в соседний отдел, посвященный сельскому хозяйству.

После этого раз в час Кора выбирала себе из публики жертву для «дурного глаза».

Молоденький клерк, вынырнувший из-за конторки в Гриффин-билдинге, какой-нибудь живчик, запыхавшаяся матрона с гуртом сорванцов, юнец с кислой миной, из тех, кто вечно барабанит по стеклу, пугая «типажи», – сегодня один, завтра другой. В толпе она нащупывала слабое звено, которое под ее взглядом гнулось и ломалось. Слабое звено… Ей нравился этот образ. Отыскивать слабину в сковывающей тебя цепи. Отдельное звено – штука вполне победимая. Но, несмотря на свою уязвимость, вкупе с себе подобными оно превращается в гигантские оковы поработившие миллионы. Ни один из людей, которых она выбирала – старых, молодых, из богатых кварталов города и из районов попроще, – никогда не притеснял ее лично. Но все вместе они ее сковывали. И если продолжать и дальше разбивать по одному слабому звену всякий раз, когда оно попадается ей на глаза, возможно, из этого выйдет какой-то результат.

«Дурной глаз» у нее получался на славу. Взгляд, поднятый от невольничьей прялки или бутафорского туземного костра, пригвождал жертву к месту, словно букашку или клеща в коллекции насекомых. И они всегда сдавались, эти люди, не ожидавшие этой ведьминской атаки, отступали назад, потупившись, или начинали оттаскивать спутников от витрины. Кора считала это отменным уроком: пусть зрители знают, что рабыня-негритянка тоже смотрит на них. В день, когда Айcис было невмоготу, во время своей повторной вахты на корабле она посмотрела через стекло и узнала косички Мейзи. На девочке было платьице, которое Кора столько раз стирала и вешала сушиться. Это была школьная экскурсия. Кора узнала лица мальчишек и девчонок, которые пришли в музей, хотя те давно забыли, как выглядит бывшая служанка Андерсонов. Даже Мейзи сначала ее не признала, но когда Кора пригвоздила ее взглядом, девочка все поняла. Учительница подробно рассказывала о сцене, изображенной в витрине, дети показывали пальцами на шкипера Джона и потешались над его приклеенной улыбкой, а Мейзи стояла с искаженным от ужаса лицом. Ни один сторонний наблюдатель не смог бы понять, что в тот момент происходит между этими двумя. Так уже было один раз, когда они с Блейком впились друг в друга глазами над сколоченной им собачьей будкой. «Моя возьмет, Мейзи», – словно говорила ей Кора. Так и вышло. Девочка убежала прочь сломя голову. Зачем Кора это сделала – она сама не знала, и до самого вечера, пока не переоделась, чтобы идти в дормиторий, пребывала в замешательстве.

Вернувшись с работы, она зашла к мисс Люси. Целый день она ломала себе голову над словами Сэма, крутила их и так и эдак, рассматривая на просвет, словно уродливую побрякушку. Надзирательница не раз выручала Кору. Но теперь в ее предложениях и советах чувствовался умысел. Так крестьянин всякими уловками принуждает осла двигаться в нужную сторону.

Когда Кора просунула голову в дверь кабинетика, надзирательница складывала в стопку голубые бланки. А вдруг на одном из них значится ее имя с какими-нибудь примечаниями, подумала она и тут же одернула себя. Не ее имя. А имя Бесси.

– Только недолго, – сказала надзирательница.

– Я видела, что в сороковом корпусе опять живут. Но из старых никого нет. Они все еще в больнице, на лечении?

Мисс Люси напряглась и опустила взгляд на бланки:

– Их перевезли в другой город. Нам нужны места для новых переселенцев, например, таких, как Гертруда. А тех, кому необходима специальная помощь, направляют туда, где им смогут ее оказать.

– И оттуда они уже не возвращаются?

– Нет, не возвращаются.

Мисс Люси посмотрела на собеседницу оценивающим взглядом.

– Я вижу, что тебя это беспокоит. Ты умная девушка, Бесси, и я по-прежнему надеюсь, что даже если ты сама полагаешь, что сейчас в этой операции не нуждаешься, ты будешь замечательным примером для остальных девушек. Если хорошенько подумать, это же все ради блага твоего народа.

– Я могу сама за себя решать. Почему они не могут? На плантации все решал хозяин. Я думала, это уже давно позади.

Мисс Люси чуть не подпрыгнула от такого сопоставления:

– Ну, если ты не видишь разницы между нормальными здоровыми людьми и душевнобольными, слабоумными или преступниками, то ты не та, за кого я тебя принимала.

Да, я не та, за кого вы меня принимали.

Их разговор прервала еще одна надзирательница постарше, по имени Роберта, которая представляла в дормитории департамент трудоустройства. Это она несколько месяцев назад устроила Кору к Андерсонам.

– Люси, ты тут? Тебя ждут.

Мисс Люси недовольно поморщилась.

– У меня все готово. Но в Гриффин-билдинге точно такие же списки. Согласно закону о беглых рабах, мы обязаны передавать им беглых и не чинить препятствий, но это не значит, что нужно бросить все, чем мы занимаемся, просто потому, что какой-то охотник за невольниками во что бы то ни стало желает получить вознаграждение. Укрывательством убийц мы здесь не занимаемся.

Она поднялась, прижимая к груди пачку бланков.

– Бесси, мы вернемся к нашему разговору завтра. Пожалуйста, обдумай наше решение еще раз.

Кора вышла на лестницу. Села на ступеньки. Мало ли кого они ищут. В дормитории полно беглых, есть те, кто только-только сбросил оковы, есть те, кто уже долгие годы живет сам по себе. Да мало ли, кого они ищут.

Они разыскивают убийц.

Первым делом Кора бросилась к дормиторию Цезаря. График его она знала, но от ужаса не могла сообразить, в какую он сегодня смену. Снаружи никаких угрожающего вида белых – так, по ее представлениям, должны были выглядеть охотники за беглыми – она не заметила. Через лужайку Кора помчалась в мужской корпус. Старичок у входа косо посмотрел на нее – посещение девушкой мужского дормитория всегда воспринималось двусмысленно – и сообщил, что Цезарь пока с работы не приходил.

– Хочешь – сиди, жди.

Смеркалось. Кора мучительно думала, пойти или нет на Мейн-стрит. В городских списках она значится под именем Бесси, но после их побега Терренс велел отпечатать объявления с их портретами, намалеванными довольно грубо, но сходство было схвачено, так что смышленому охотнику на беглых достаточно было одного взгляда в ее сторону. Она понимала, что не сможет заснуть, пока не поговорит с Сэмом и Цезарем. Девушка решила идти по Элм-стрит, которая шла параллельно Мейн и тоже упиралась в квартал, где находился салун «Дрейф». За каждым углом ей чудилась группа ухмыляющихся всадников с винтовками и факелами. В салуне уже стоял дым коромыслом, одних «дрейфующих» она знала, других нет. Ей дважды пришлось пройти мимо витрины, пока станционный смотритель, заметив ее, не сделал ей знак идти к черному ходу.

В салуне громко хохотали. Кора скользнула сквозь полосу света, пробивавшуюся в проулок из окон. Задняя дверь была приоткрыта. Сэм, притаившийся в тени, стоял, поставив ногу на ящик, и шнуровал ботинок.

– Я уж не знал, как передать, – произнес он. – Охотника на беглых зовут Риджуэй. Он сейчас расспрашивает констебля про вас с Цезарем. Еще двое его молодцов сидят, пьют виски.

Он протянул ей листок бумаги. Это было объявление, такое же, как те, про которые рассказывал Флетчер, за одним только исключением: теперь, когда она знала грамоту, слово «убийство» резануло ее в самое сердце.

Из бара доносились громкие возгласы, и Кора отступила глубже в тень. Сэм сказал, что освободится только через час. Он постарается узнать как можно больше и, если получится, попытается перехватить Цезаря по дороге с фабрики. А Коре разумнее всего будет ждать их в доме Сэма.

Она давно не бегала так быстро, стараясь держаться ближе к обочине и при каждом звуке шагов ныряя в лес. В дом Сэма она зашла с заднего крыльца, юркнула на кухню и зажгла свечу. Сидеть она не могла и, померив кухню шагами, принялась за единственное дело, которое могло ее успокоить. К приходу Сэма она перемыла всю посуду.

– Плохо дело, – выпалил запыхавшийся станционный смотритель прямо с порога. – Один из их шайки примчался сразу после нашего разговора. Тот еще типчик, на шее ожерелье из отрезанных ушей, как у индейца. Остальным сказал, что стало ясно, где тебя найти. Они поехали на встречу со своим главным, этим Риджуэем. Не понимаю откуда, но они знают, кто ты такая.

Кора беспокойно вертела в руках вырезанную Цезарем плошку.

– Сейчас вся шайка в сборе, – продолжал Сэм. – Цезаря я не видел, но мы еще раньше договаривались, в случае чего он придет либо в салун, либо сюда, так что наверняка он уже на подходе.

Чтоб не разминуться, Сэм решил вернуться в «Дрейф» и подождать его.

– Кто-нибудь мог заметить, как мы разговаривали? – спросила Кора.

– Спустись-ка ты лучше на платформу.

Вдвоем они оттащили в сторону кухонный стол и толстый серый ковер, потом откинули крышку люка, которая никак не хотела поддаваться. Снизу потянуло затхлым воздухом; фитилек свечи заплясал. Кора схватила какую-то еду, фонарь и шагнула в темноту. Крышка над ее головой опустилась, и было слышно, как встает на прежнее место стол.

Она ни разу не была в церкви для цветных. На плантации Рэндаллов молиться запрещалось, чтобы не поощрять непрошеных мыслей об освобождении, а по приезде в Южную Каролину ей даже в голову не приходило сходить в церковь. Цветные смотрели на это косо, но ей давно стало плевать, как на нее смотрят. Может, сейчас надо молиться? На платформе было слишком темно, чтобы разобрать, где вход в тоннель. Сколько им понадобится времени, чтобы вычислить Цезаря? Как быстро он сможет бежать? Она знала, что в самых крайних случаях люди дают обеты. Это что-то вроде сделки, чтобы спала лихорадка у младенца, чтобы прекратил лютовать надсмотрщик, чтобы вырваться из ада невольничьей жизни. Правда, никаких плодов эти сделки не приносили. Лихорадку сбить порой удавалось, а плантации как стояли, так и стоят. Поэтому она не молилась.

За ожиданием она не заметила, как заснула. Проснувшись, она прокралась на цыпочках по лестнице, притулилась на верхней ступеньке, точно под крышкой, и сидела, жадно вслушиваясь. Там, наверху, еще была ночь, а может, уже наступил день. Кору мучили голод и жажда. Она пожевала хлеба с колбасой.

Так, двигаясь вверх-вниз по лестнице, то припадая ухом к потайной дверце, то отходя от нее, она коротала час за часом. Доев последние крохи, она впала в полное отчаянье, раз за разом обращаясь в слух под дверью, но оттуда не доносилось ни звука.

Разбудил ее грохот, разорвавший пустоту. Там, наверху, был не один человек и не двое, их было много, очень много. Они громко орали, обшаривая дом, переворачивая мебель и круша шкафы. Стоял страшный шум, который был совсем рядом. Кора сползла вниз и съежилась у подножия лестницы. Слов погромщиков она разобрать не могла. Потом они ушли. Стыки в двери не пропускали ни единого луча света. Запаха дыма она не почувствовала, только услыхала звон бьющегося стекла и треск горящего дерева.

Там, наверху, дом был объят пламенем.