Текст книги "На затонувшем корабле"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОЛОКОЛА КАФЕДРАЛЬНОГО СОБОРА

Неукротимый западный ветер, открывший капитану Арсеньеву дорогу во льдах, здесь, на балтийском побережье, натворил немало бед. В Студёное море он нёс тепло и помогал промышлять зверя, а на Балтике держал корабли в портах, мешал рыбному лову, выбрасывал на камни неосторожных мореплавателей.

На песчаном берегу среди отмелей и дюн неуютно в эти дни. Волны глухо шумят в темноте. Сосны качают вершинами, скрипят и стонут. Сквозь голые ветви кустарников видно, как пляшут на море белые гребни.

Пустынна прямая набережная среди сосен. Запорошённые снегом, маленькие аккуратные домики глядят на море. Жёлтые прямоугольники окон излучают тепло, а на улице метельный ветер сбивает прохожих с ног, слепит глаза.

Часы на старой церкви пробили девять. Жители давно разошлись по домам. И только в полупустом зале кафе «Балтийская волна» горячо спорят несколько завсегдатаев.

За углом сверкнули автомобильные фары. В лучах голубого света метнулась белая искристая мошкара. Машина остановилась у освещённого подъезда кафе.

Из машины с трудом вылез полный человек в теплом пальто и шляпе с узкими полями. Придерживая шляпу рукой, он медленно пошёл вдоль набережной. Красные сигнальные огоньки машины мелькнули и скрылись за поворотом. Острый луч фонаря на мгновение вырвался из рук приезжего и воткнулся в стену ближайшего дома. И снова стало темно.

* * *

Эрнст Фрикке-Медонис, лёжа на просторном диване и прикрыв глаза, прислушивался к потоку немецких слов. Они, словно круглые, тяжёлые шарики, катились мимо, почти не задевая сознания. В кухне жена чуть слышно позвякивала посудой.

Фрикке немного располнел. Щеки слегка округлились, отяжелел подбородок. Казалось, он был доволен своей судьбой. Да и было ли на что сетовать! Ему удалось получить в аренду дом на берегу моря. За годы, прожитые в Литве, он обзавёлся хорошей мебелью, одеждой, наполнил вместительный шкаф орехового дерева книгами на литовском и русском языках, а последнее время копил деньги на автомашину.

Никто не слышал о Фрикке ничего плохого. Сам он в беседах часто ввёртывал словечки насчёт своей скромности и честности.

«Колокол кенигсбергского кафедрального собора зовёт к размышлениям, – вещал диктор. – Немцы из восточнопрусского землячества, лишённые родины, к вам сейчас обратится герой обороны Кенигсберга генерал Отто Ляш».

Фрикке представил когда-то знакомое одутловатое лицо, мундир с высоким, неудобным воротником и окончательно проснулся.

Загрохотал барабан, запели фанфары.

Трескучий старческий голос кенигсбергского генерала, разжалованного за капитуляцию и приговорённого к смерти Гитлером, призывал немцев к реваншу. Эрнст Фрикке с интересом выслушал немудрёную генеральскую повесть. Тревожные месяцы в окружённом городе, три дня штурма, капитуляция… Плен… Да, так было! Это напомнило ему страницы собственной жизни. Поделившись с радиослушателями тягостными воспоминаниями о последних днях войны, Отто Ляш замолк. Его сменил у микрофона делец из ХДС.

За окнами стонал снежный ветер, грозно шумело штормовое море, из боннского «далека» гудели набатные колокола, а в маленьком домике на набережной тепло и спокойно. Эрнст Фрикке выключил приёмник. В ушах все ещё раздавался унылый звон и трескучий генеральский голос. Фрикке повернулся к стене и закрыл глаза. Он стал вспоминать, как прожиты последние годы.

Рекомендация отца Мильды помогла. Фрикке получил работу в порту: старшиной на разъездном катере. Став «моряком», он устроился на курсы штурманов малого плавания. Окончив курсы, командовал небольшим портовым буксиром. А теперь по воле начальства он помощник капитана порта. Время прошло быстро, как-то между рук.

Нюрнбергский процесс испугал его, заставил спрятаться в скорлупу семейной жизни. По ночам он чувствовал себя спокойнее за тёплой спиной жены. Её самоотверженная любовь иногда даже трогала Фрикке.

Но прошло время. Нюрнбергский процесс стал забываться. Оставшиеся в живых нацисты пока притихли. Кое-кто из военных преступников неплохо устроился в правительстве Федеративной республики. Эрнст Фрикке понял – западное правосудие больше не опасно. Его не беспокоили: люди с янтарными мундштуками не появлялись, и Фрикке решил, что он накрепко забыт. «Утеряны списки», – думал он.

С новой силой одолевали мечты о богатстве. Сокровища ждут. Фрикке должен заняться ими. Швеция не уйдёт. Он был терпелив. Теперь время настало. Но каким способом проникнуть на затонувший корабль, как, не возбуждая подозрений, достать дядюшкин ящичек? Он должен сделать это один: сообщники ненадёжны.

Каюта Э 222! Три двойки. Они снились ему ночами, мерещились при самых неожиданных обстоятельствах…

И вот Фрикке решил действовать. Сложна задача проникнуть в каюту затопленного корабля так, чтобы никто не догадался об истинной цели. Вероятно, надо заняться подводным спортом. Акваланг! Но как добыть его? Эрнст Фрикке обратился к Иосифу Барайше: он-де хочет заниматься подводным спортом, он будет первым аквалангистом-литовцем. Мильда буквально осаждала отца просьбами. Спортивная затея мужа казалась ей делом достойным, благородным.

Для Иосифа Барайши в то время достать акваланг было нелегко, но как отказать дочери? Пришлось обратиться к друзьям. И вот новенький французский прибор у Фрикке в руках. Два года тренировался он и в совершенстве постиг все премудрости подводного плавания.

В дверь постучали. Он шевельнулся, поднял голову. На пороге стояла Мильда. В модном коротком платье и прозрачном переднике с оборками. Она ещё больше похорошела после замужества.

– К тебе пришли, – сказала она, улыбаясь. – Я не хотела будить, ты так сладко спал, но человек просит…

– Ладно, – проворчал Фрикке. – Кому это так приспичило? – Он сел на диван, поднял с пола книгу. Сжав челюсти, беззвучно чихнул.

– Я его никогда не видела. – Мильда пожала плечами.

Фрикке надел грубошёрстный, в синюю крапинку пиджак, неторопливо пригладил волосы перед зеркалом и кивнул жене.

Мильда пропустила в комнату высокого тучного человека с красным лицом, белыми бровями и ресницами. Короткий тупой нос, большой подбородок заметно выпирал вперёд. Во рту торчала сигара.

«Я встречал его раньше», – мелькнуло в голове Фрикке. Дрогнуло сердце…

Незнакомец, осторожно ступая по ковру, сделал два шага, остановился, озадаченно крякнул и быстро взглянул на дверь.

– Эрнст Фрикке! – воскликнул он. – Штурмфюрер! Вот так встреча! Ну, никак не ожидал! Цум Тей-фель! Никак не думал, что Медонис – это ты.

Протянув руки, он шагнул вперёд. И можно было подумать, что он собирается обнять хозяина.

– Я именно Медонис, – холодно проговорил Фрикке, поспешно отодвигаясь и тоже взглянув на дверь. – Антон Адамович Медонис. И не имею чести вас знать.

– Ну как же, вспомни, – не унимался незнакомец. – Мы драпали из Кенигсберга к морю. Наш буксир обстреляли. Разве ты забыл, мы чуть не погибли в канале? Ну, здравствуй!

Фрикке мельком взглянул на протянутую руку гостя. Огромная лапа. На толстом пальце заплыл золотой перстень. Теперь он не сомневался: он видел эту руку.

«А-а, троюродный брат Маргариты Мальман! – как-то сразу пришло в голову. – Родственник Пауля Даргеля».

Перед глазами Фрикке встала давнишняя картина: палуба пароходика, морской канал, общительный грузный мужчина.

– И все же мне непонятен ваш визит…

Но гость уже вытаскивал из поясного карманчика янтарный мундштук с двумя золотыми ободками. Повертев его в руках, он спросил:

– Я слышал, в этих местах находят янтарь?

– Да, на берегу моря, – сразу ответил Фрикке по-немецки. Теперь все было понятно. – Кажется, вас зовут Дучке? Карл Дучке?

– Смотри-ка, – гость засмеялся, – запомнил моё имя! Да, я Карл Дучке, хотя тебе и не положено это знать. Ну что делать, если мы оказались старыми друзьями. А помнишь, я показывал фотографию Генриетты? Сейчас моя жена прибавила в весе, я ведь не люблю худых.

«Зачем я им понадобился?» – думал Фрикке.

– Как ты живёшь? – осматриваясь, сказал Дучке. – Вижу, окопался недурно. За тобой не следят? – Он понизил голос.

– Почему же за мной должны следить? – так же тихо, но твёрдо ответил Фрикке. – Я честный литовец Антанас Медонис…

– Но бывает и так и эдак. Надо быть осторожным, – пыхтел Дучке. – Говорят, без осторожности никакая мудрость не поможет. Слушай, ты помнишь Фридриха Эйхнера? Тоже из Кенигсберга? – Он бросил пронзительный взгляд на хозяина.

– Эйхнер? – Фрикке на минуту задумался. – Главное управление имперской безопасности, – сказал он.

События последней ночи в Кенигсберге запомнились на всю жизнь. Он представил себе королевский замок, комнату дяди, уставленную картинами и деревянными рыцарями.

– Штурмбанфюрер?

– Да, да! – обрадованно отозвался Дучке. – Теперь полковник, ответственный пост в полиции. Десять лет отсидел в России как военный преступник. Весьма уважаемый человек. Никто так ловко не может накинуть наручники: раз – и готово! – Дучке щёлкнул пальцами. – Но об этом потом. Ты должен помогать в нашем великом деле, – важно изрёк он. – Мы начинаем все с самого начала… Да ты садись, у меня устали ноги.

Они уселись в кресло, пристально наблюдая друг за другом.

– Слушай, Дучке, мы даже не вспрыснули встречу, – состроив весёлую мину, сказал Фрикке. Он, не вставая, открыл дверку небольшого настенного шкафчика, достал бутылку. – Трепещи, приятель, это старый армянский коньяк.

На низеньком столике, стиснутом грузными креслами, появились рюмки, сифон содовой, яблоки. Все это Фрикке мгновенно достал из того же шкафчика за спиной. Это было его изобретение – не вставая с кресла, угощать гостей.

Дучке вынул из нагрудного карманчика пиджака новую сигару и стал молча рассматривать красно-золотую этикетку.

– Смотри, при наци мне редко удавалось курить такую, – медленно говорил он. – Разве после обыска арестованных. Три марки штука!.. Домик не хуже твоего. – Дучке оценивающе оглядел стены кабинета. – Правда, за него ещё не все выплачено. Детишки кончают школу, расходы большие, – добавил он, будто оправдываясь

Дучке чиркнул спичку и осторожно принялся разжигать сухие кручёные листья.

– Сигара должна загораться равномерно. Это сохраняет аромат, – неожиданно произнёс он каким-то неестественным для него сладким голосом. – Гаванцы, истинные знатоки и ценители табака, только так раскуривают сигару. – Дучке выпустил в потолок десяток голубых колец и опять замолк, наблюдая, как они увеличиваются, сливаются, образуя причудливое облако.

– Сказать по правде, – продолжал он, – при наци работать было легче. Главное – думать не надо: получил приказ – стреляй или руби голову. В прятки не играли. А теперь, если нужно кого-нибудь укокошить, боже мой, сколько разговоров!

Карл Дучке непрерывно подливал себе в рюмку, Фрикке был настороже. Он тоже смотрел, как тянулся нескончаемой нитью дымок с кончика сигары гостя, слушал, изредка задавая вопросы.

На письменном столе зазвонил телефон. Фрикке взял трубку. Гость вздрогнул

– Нет, вы спутали номер, – сказал Фрикке, – это квартира.

Неуклюже загребая мясистой ладонью, Дучке взял бутылку. Толстые, мягкие пальцы плотно обжали стекло.

«Однако ты, друг, не из храбрых». В памяти всплывала картина, как после взрыва на пароходике Дучке мгновенно уполз на четвереньках, словно провалился под палубу. Фрикке не мог сдержать улыбки.

Гость налил себе коньяку и, не глядя на хозяина, выпил.

– Может быть, я кажусь нескромным, Фрикке, но пойми: у меня за последнее время совсем расклеились нервы. – Он вытер губы и снова взялся за сигару. – Ты думаешь, мне приятно было ехать в эти края? Срочная командировка. Моя бедная Генриетта, мои сыновья… Они отговаривали меня. Но что я могу! Я никому не верю: ни одному человеку! Человек человеку – враг. Надёжный друг – только деньги, капитал, собственность, дающая деньги. Я брожу по свету, оскалив зубы и поджав хвост. Если кто-нибудь отвернётся, даст маху, я его схвачу за глотку.

Дучке все дымил. В комнате стало душно.

Фрикке на миг распахнул форточку. Порыв холодного ветра колыхнул штору. Упавшие на стол снежинки быстро таяли. Когда от них остались лишь мокрые следы, Дучке заговорил снова:

– Я написал в анкете, что говорю по-литовски. Я ведь родился в Мемеле. Это соблазнило американцев. Потом оказалось, кое-что позабыто. Они заставили учить заново. В придачу я должен был заниматься ещё одним языком – русским. – Дучке опять тяжело вздохнул. – Это было свыше всяких сил. Чужой синтаксис. Цум Тейфель! Попробуй запомни, куда пристроить глагол. У нас все ясно – ставь в конец фразы. А здесь: я не карашо на этому языку говору, – медленно произнёс Дучке по-русски и выпятил подбородок. – Правильно?

– Да, неважно тебя учили, – рассмеялся Фрикке. – Вот литовский ты знаешь сносно.

– Я недолго пробуду здесь. А потом опять в Западный Берлин. – Он закрыл глаза, и на лице его расплылась улыбка. – Ты знаешь разницу между светлыми и тёмными сортами сигар? – неожиданно перешёл на другое гость, и Фрикке заметил, что голос у него опять изменился.

– Нет, – ответил Фрикке.

– Тёмные крепче. Правда, после двух-трех затяжек сигара теряет свой аромат. А в светлых лёгкий аромат сохраняется до конца. Я курю светлые… Сигара, словно зимнее яблоко, должна созреть в ящике. Посмотри. – Дучке показал мясистым пальцем едва заметные бледно-жёлтые пятна на табачном листе. – Сигара созрела. Ты можешь купить сразу целую партию – и не прогадаешь, – неожиданно закончил он.

– Гм-м, но я не собираюсь покупать, – ничего не понимая, посмотрел на гостя Фрикке. – А ты что, торгуешь сигарами?

– Черт возьми, – Дучке рассмеялся, – действительно, я торгую сигарами! В Западном Берлине у меня табачная лавка. Без торговли я не прокормил бы детей. Ах, какой аромат в лавке! Порой думаешь, что тебя закупорили в сигарный ящик. Аромат лучших сигар и кедрового дерева. Пять марок штука… Моя Генриетта, она так божественно выглядит в этом душистом храме!

– Вот почему ты оказался таким знатоком… Вот откуда дорогие сигары. – Фрикке чихнул, беззвучно шевельнув ноздрями. – Ну и торгуй на здоровье, а зачем лезешь в драку?

– Гм, лезу! У меня выбора нет. Такие люди, как мы, не могут честно работать: слишком много укороченных человеческих жизней за плечами. Будем говорить прямо. Порядочное правительство не для нас. Нам нужен хозяин из нашего племени. Тогда и мы проживём. Я помню, в школе у нас было правило: если набедокурили – всему классу притронуться к какому-нибудь предмету. Ну, например, к камню, которым разбили окно. Тогда попробуй поищи виновного – виноваты все. Никому не удавалось отвертеться и уйти чистенькими. А мы все замараны. Мы должны поддерживать друг друга – и большие и маленькие. Цум Тейфель! Генералы хотят воевать? Ну что же, нам деваться некуда. И признаюсь: в воздухе густо запахло порохом.

Эрнст Фрикке насторожился. Разговор с Дучке был для него своеобразной отдушиной. Человека из знакомого мира можно было в какой-то мере не опасаться. Правда, он-то, Фрикке, не слишком откровенничал. Но последние слова гостя будили страх, от них несло мертвечиной.

Беседа дальше как-то не клеилась. Дучке налил себе ещё.

– Фрикке, – угрюмо начал он снова, – со мной творится что-то странное. Мне страшно. Очень страшно! В каждом углу вижу врага. Цум Тейфель… По ночам мучаюсь, плохо сплю. Ей-богу, даже читаю молитвы. – Дучке поймал на кончик мягкого пальца яблоневое семечко и стал возить им по гладкому столу.

– Послушай, у тебя есть дети? – вдруг спросил он. – С ними не так страшно. По ночам в тяжёлые времена я брал к себе в постель маленького ангелочка. – Дучке вздохнул.

– Детей у меня нет, – отрезал Фрикке. – Странно ими обзаводиться в чужой стране.

– Пожалуй, ты прав. Но тебе, должно быть, очень тяжело…

Дучке вдруг замолчал и прислушался. В передней хлопнула дверь, послышались голоса.

– Ты умрёшь страшной смертью, – плаксиво сказал он, тяжело дыша. – Мы безжалостны к предателям. Если я не вернусь… Серая рука… – Дучке проглотил слюну. Его выпуклые рачьи глаза налились страхом.

– Надо лечить нервы, – с презрением заметил Эрнст Фрикке. – К жене пришла знакомая, только и всего.

– Ты прав, я буду лечить нервы. – Дучке облегчённо вздохнул и вытер лоб. – Цум Тейфель. – Он обгрыз и закурил новую сигару. – Больше никуда не поеду, даже если придётся продать лавочку. У меня куча долгов… – Ноздри его трепетали, он словно принюхивался к собеседнику.

– Сказать по правде, я придерживаюсь твоего мнения. – Эрнст Фрикке говорил тихо, стараясь не обращать внимания на подозрительные взгляды Дучке. – Надо служить хозяину такой же масти, как и у тебя. И не принюхиваться, если смердит. Хочу заработать побольше денег и убраться восвояси подобру-поздорову. Вот и все!

Дучке опять густо задымил.

– Я слышу разумные речи, – донеслось из табачного облака. – Скажи откровенно, как другу, ты готов выполнить приказ?

Эти слова были произнесены с неожиданной чёткостью. Фрикке почувствовал напряжение в голосе гостя.

– А для чего я сижу здесь? – осторожно ответил Фрикке, жмурясь от едкого дыма. – Приказ есть приказ, я обязан его выполнять. Скажи мне, дорогой Дучке, – заискивающе добавил он, – на что можно рассчитывать? Ну, ты понимаешь…

– Не сомневайся, говорю тебе, как человек чести. Доллары. Мы откроем на твоё имя счёт в любом банке.

– Я согласен, – повторил Фрикке, с трудом изобразив благодарную улыбку.

Он мучительно соображал: «Как будет с личными делами? Выгодно ли влезать в большую политику? Хочешь не хочешь, придётся снова вступить в игру, – думал он, – или сделать вид, что вступил. Пока это не будет мешать моим планам. Летом я должен найти дядюшкин ящичек. А потом уеду в Швецию, пусть ищут! Отказаться? Они выдадут меня, уничтожат. Вот и все! Если гвоздь торчит не у места, его забивают или выдёргивают».

– Приказывайте, – подытожил Фрикке свои размышления. – Я готов.

– Превосходно! – Гость прошептал несколько слов на ухо Фрикке. – А теперь я хочу поужинать, – закончил он громко. – Ты меня угостишь?

– Откровенно говоря, я боюсь. Зачем тебе лезть на глаза? Моя жена любопытна, обязательно будет расспрашивать, а потом поделится с подругами…

– Ты прав: осторожность прежде всего, – с сожалением протянул Дучке. – Конспирация. Обидно: я голоден. Придётся идти в ресторан. – Он с кряхтеньем поднялся.

– Где я найду тебя?

– О встрече условимся так: получишь поздравительную открытку с голубком, приходи через три дня на почту. Ровно в полдень. Тут где-то недалеко я видел вывеску.

– Да, почта за углом. Что я должен делать?

– Скоро ты все узнаешь. Назревают серьёзные события. – Дучке улыбнулся. – Конспирация. Меня зовут Лаукайтис. Запомни: Пранас Лаукайтис. Карла Дучке нет, он умер.

Проводив гостя, Эрнст Фрикке долго сидел в своём кабинете. Потом включил радио. На боннской волне опять звонил колокол кафедрального собора.

А за окном по-прежнему свистел ветер и угрюмо шумело море.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
«МЫ С ВАМИ ЛЮДИ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ…»

– И вы утверждаете, что в Студёном море можно плавать зимой, пользуясь этими… ну, как вы их называете?..

– Разделы.

– …пользуясь разделами, можно плавать, почти не прибегая к помощи ледокола? – Первый секретарь обкома Квашнин перевернул несколько страниц в лежавшей перед ним синей папке и взглянул на моряка с четырьмя золотыми нашивками и значком капитана дальнего плавания.

Прежде чем принять Арсеньева, секретарь не только добросовестно прочитал всю работу, но и советовался с министерством, а там, в свою очередь, консультировались с научно-исследовательским институтом. Отзывы из министерства и научно-исследовательского института были не совсем в пользу Арсеньева. Начальник пароходства, как оказалось, не интересовался льдами, считая их объектом деятельности морской инспекции. Он, как встречается среди хозяйственных руководителей, считал, что обязан только обеспечивать выполнение плана. Но Арсеньеву очень повезло, в это время проходило совещание капитанов и местных работников гидрометеослужбы, там одобрили его предложения.

Секретаря обкома заинтересовала возможность плавать во льдах без ледокола, и в душе он решил поддержать Арсеньева. Но, конечно, многое зависело от сегодняшнего разговора. Полное, добродушное лицо Квашнина выражало живейший интерес. Серые глаза, казалось, подбадривали собеседника,

– Но почему… – секретарь обкома закашлялся. Это обычно с ним случалось в затруднительных случаях, что-то вроде нервного рефлекса, – почему зимой не плавали, ну, скажем, в первую мировую войну? Ведь и тогда для царской России такая возможность была очень заманчивой. Ещё бы, важнейший стратегический фактор… Вы тут пишете, – он показал на страницу в папке, где красным карандашом были подчёркнуты несколько строчек, – Северный флот в те времена уже имел несколько мощных ледоколов.

– А вот почему, Андрей Александрович, – возбуждённо отозвался Арсеньев. – Не там, где следовало, плавали – наперекор природе, в Архангельск хотели попасть. А мы в Отечественную войну корабли в Зимнегорск водили, на Никольском устье.

– Но, видимо, не только выбор порта играл роль.

– Конечно, – подтвердил Арсеньев. – Но это печка, от которой следовало танцевать.

– Что необходимо сегодня для успеха таких плаваний, товарищ Арсеньев? Ладно, курите, раз невтерпёж, – недовольно пробурчал секретарь, заметив в руках капитана измятую папиросу.

– Аэрофотосъёмка. Несколько лётных часов. – Арсеньев торопливо, косясь на Квашнина, зажёг папиросу.

– Ежедневно?

– Что вы! Всего один раз. Здесь все расчёты, – капитан показал на папку.

– Но это чепуха! – снова закашлялся Квашнин. – Я хочу сказать: чепуха в смысле стоимости работы. И это все, что вы просите?

– Да, это главное.

– Удивляюсь! – Секретарь встал с кресла. Из полированного шкафа он вынул бутылку боржома и два бокала. – Изжога замучила, – пожаловался Квашнин. – Хотите?

– С удовольствием, Андрей Александрович. – Для пользы дела Арсеньев не отказался бы сейчас и от касторки.

Квашнин, морщась и поглаживая рукой живот, налил пузырящуюся жидкость. Сказать прямо, ему нравились дотошность и настойчивость этого капитана. Вопрос, конечно, стоит, чтобы им занялись. Главное – экономически выгодно.

– Так вот, товарищ Арсеньев, меня подкупает ваше предложение, – поразмыслив, сказал Квашнин. – Давайте подробности. Зинаида Петровна, – обратился он к вошедшей секретарше, – я занят, скажем, час. – Он посмотрел на Арсеньева. – Хватит?

– Вполне, Андрей Александрович. Я вкратце. – Капитан Арсеньев заметно волновался. – Сильные приливные течения в Студёном море…

Над телефоном вспыхнул зелёный глаз сигнальной лампочки. Квашнин взял трубку.

– Здравствуйте… Нашли новый район лова? Прекрасно!.. Кто обнаружил? Вот видите, а вы не верили в него! Хорошо, хорошо, завтра поговорим. Утром прошу ровно в девять.

Секретарь положил трубку и кивнул Арсеньеву.

– Сильные приливные течения в Студёном море…

Опять вспыхнул огонь. На этот раз Квашнин взял трубку чёрного разлапистого аппарата.

– Кто? Сергеев? Я слушаю. – В голосе слышалось раздражение. – Ну вот ещё!.. Прошу позвонить через час. Занят.

Положив трубку, Квашнин насупился и вызвал секретаршу.

– Зинаида Петровна, – он закашлялся, – я ведь сказал, занят, никаких телефонов, а вы… – Он опять закашлялся.

Секретарша мгновенно исчезла. Двери мягко закрылись.

– Сильные приливные течения в Студёном море… – быстро сказал секретарь загрустившему капитану. – Валяйте дальше.

– Течения в Студёном море создают районы – разделы и колоба, не подверженные обычным законам движения льдов под действием ветра, – несколько торопясь, говорил Арсеньев. – В разделах даже при сильных ветрах лёд остаётся разреженным, а в колобах, наоборот, он сбит в плотную массу. Ну, колоба мы оставим, они нам не нужны. А вот разделы… Практически они образуются на одном и том же месте и даже имеют свои названия. – Капитан покосился на молчавшие пока телефоны. – И ещё одно обстоятельство: разделы как бы продолжают друг друга и расположены на пути кораблей. Некоторые из них имеют свои названия…

– Кто же им дал названия? – полюбопытствовал секретарь.

– Поморы, в очень давние времена. В разделах – секрет зимнего плавания. Они расположены так. – Арсеньев мгновенно начертил схему беломорских разделов и показал Квашнину.

– Но зачем вам нужна аэрофотосъёмка? Тут у вас и так «зелёная улица», – прищурился секретарь.

Он наклонился, блеснув лысиной. Несколько мгновений Арсеньев продумывал ответ.

– Не всегда в разделах просторно, Андрей Александрович, через шесть часов течения меняются, и возникают сильнейшие сжатия. Если ежечасно фотографировать льды в прилив и отлив, можно составить атлас ледовитости разделов и пользоваться как атласом течений. Я, кажется, замысловато говорю?

– Вместо прикладного часа предлагаете ледовый?

– Да, да, правильно, – оживился Арсеньев. – Приятно иметь дело с моряком, – от души сказал он.

Секретарь обкома довольно усмехнулся. Он десять лет плавал механиком на судах торгового флота и, как все моряки, любил море и корабли. Но эти льды… Не всякий в них разберётся. «А справится ли Арсеньев? – думал секретарь. – Слишком необычное дело для капитана. У нас привыкли рассуждать так: раз ты капитан – значит, плавай, план выполняй. А в разные теории не лезь, на то другие есть. Правильно ли это?» На память пришли слова Перовского, министра внутренних дел при Николае I, сказанные знаменитому собирателю народной мудрости В. Далю: «Писать – так не служить, служить – так не писать». Далю туго пришлось со службой. Нет, Квашнин считал, что думающего человека всегда стоит поддержать. Но сейчас, по правде сказать, он не мог сразу до конца поверить Арсеньеву. Не укладывалось в голове: как это один человек может давать какие-то гарантии, обещать что-то в таком большом деле? Обычно за большим делом стояли большие коллективы, известные авторитеты. А здесь кустарь-одиночка. Если бы требовалось рисковать большой суммой, секретарь наверняка подумал бы, прежде чем высказываться за необычный проект. Но расходы невелики, и Арсеньев для себя ничего не просит. Увлёкся человек льдами и хочет открыть зимнюю навигацию. Что ж, разве это плохо?

– Я помню такой случай, – неожиданно сказал Квашнин. – Мы запоздали с выходом в море, и пришлось нашему пароходу вернуться и зимовать в Архангельске. Знаете, я и до сих пор не понимаю, как это нас угораздило!

– Очень просто, Андрей Александрович, – отозвался Арсеньев. – Капитан пошёл напрямик, по кратчайшему расстоянию, забыв поморскую ледовую азбуку. А напрямик не всякий ледокол пройдёт.

Арсеньев понимал, что секретарь обкома колеблется.

"Однако я должен убедить его, – повторял он про себя, – иначе вряд ли пробьёшь дорогу. Если обком скажет «нет» – считай сражение проигранным. Попробуй тогда доказать, что твоя работа нужна. Хорошо, что секретарь моряк, а будь он врач или, скажем, агроном. Толкуй тогда про льды… Что Квашнин, – подумал Арсеньев, – если в научно-исследовательском институте океанограф Туманова так и не поняла, почему льды на разделах надо фотографировать. «Толочь воду в ступе, – сказала она. – По вашему принципу весь Ледовитый океан фотографировать придётся».

Мысли Арсеньева работали необычайно чётко, все его силы были собраны.

– Министерство считает нереальным зимнее плавание, – в раздумье проговорил Квашнин.

– Мне кажется, вопрос серьёзно не обсуждался, а в разговоре руководящие товарищи обычно ссылались на суда типа, «Лена». Они, дескать, пройдут, если нужно. – Арсеньев натужно улыбнулся и вытер платком вспотевшее лицо. – Эксплуатационные потери при обычном плавании? Разрешите, я вам найду, – он быстро перелистал страницы. – Вот расчёт, смотрите, – сжигают вдвое больше топлива, и затрачено в три раза больше часов.

– Ну, хорошо, – перебил секретарь. – Атомный ледокол вы тоже сбрасываете со счётов?

– Атомный ледокол? Но ведь не станет же он обслуживать зимнее плавание в Студёном море. Не дороговато ли будет? У нас привыкли к широкому карману, – сказал Арсеньев громче, чем хотел. – Надо сочетать технику с дарами природы.

– Пожалуйста, огонёк, – чиркнул спичкой Квашнин, видя, что капитан никак не может зажечь спичку. – Сам хоть и не курю, а спички держу на всякий случай, – сказал он, чтоб подбодрить Арсеньева. – Продолжайте, продолжайте!

– Скажу вам откровенно, Андрей Александрович, если атомный ледокол поведёт корабли напрямик, по закрытым разделам, все равно будет большая потеря времени. Он пройдёт, а транспорты застрянут. Студёное море не Арктика, приливы дают знать себя крепко.

* * *

В это время в приёмной скапливались люди. Вспыхивал смех, громкий разговор, возникали споры.

– Потише, товарищи, прошу вас, – повторяла секретарша, с беспокойством поглядывая на дверь.

А там беседа все продолжалась.

– Кстати, как прошло совещание капитанов? Ведь ваша работа обсуждалась в пароходстве, – посмотрев на часы, спросил секретарь обкома,

– Капитаны приняли её благожелательно. Все прекрасно понимают, что значит ледовый атлас для зимнего плавания.

– Решено, товарищ Арсеньев, я поддержу вас. – Квашнин ещё раз мельком взглянул на часы. – В пять собираются рыбаки. Меня очень заинтересовал ваш доклад, – сказал он. – Течения, выходит, мешают.

– И в то же время они-то и создают возможности зимнего плавания, – продолжал волноваться Арсеньев. – Я, Андрей Александрович, пришёл к выводу…

– Пять часов, Андрей Александрович. Рыбаки собрались, – с некоторой торжественностью доложила появившаяся в дверях секретарша.

– Зовите, – сказал Квашнин, закашлявшись. – Извините, но больше у меня нет ни минуты. – Он вышел из-за стола, пожал Арсеньеву руку и уже раскладывал какие-то карты и планы.

«Все ли я сказал Квашнину? – подумал Арсеньев, медленно спускаясь по лестнице. – Как будто да».

Зарывшись в воспоминаниях, он не заметил, как подошёл к торговому порту. У проходной Арсеньев внезапно остановился. «Мне ведь в пароходство, – вспомнил он. – Надо решить, что делать с Глушковым. Черт побери, не люблю возвращаться, однако ничего не поделаешь!»

Шумная толпа кончивших работу грузчиков вырвалась из ворот. На какой-то миг она окружила стоявшего на дороге Арсеньева.

– Черти! – отряхиваясь, беззлобно ругался капитан. – Сами как мельники и меня одарили. Наверно, с «Брянска». У него во всех трюмах мука.

* * *

Не вставая с кресла, начальник отдела кадров пароходства товарищ Подсебякин, седовласый, с лицом английского джентльмена, торопливо подал маленькую костлявую руку капитану Арсеньеву.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Вы ещё здесь? А я-то думал, давно в море. – Он прищурил блеклые глаза, напыжился.

С подчинёнными Подсебякин всегда пыжился. Поправив небрежно накинутое на плечи синее пальто и склонив голову к плечу, он вынул из ящика стола пачку сигарет, чёрный мундштук с антиникотиновым патроном и принялся вставлять короткую сигарету.