Текст книги "Без ума от графа"

Но тут каким-то чудом Лодердейлу удалось выйти из схватки. Его ноги запутались, он оступился и упал, покатившись вниз по лестнице.

Добыча ускользнула. Гриффин с глубоким сожалением смотрел туда, где раньше стоял его противник, который вдруг исчез из виду.

Послышался удивленный и испуганный шепот гостей. Но тут же раздался спокойный голос Лидгейта. Он быстро спустился вниз и всех успокоил.

– Извините, дорогие леди и джентльмены. Сожалею, но, видимо, он выпил слишком много ликера и не удержался на ногах. Эй, слуги, вызовите экипаж капитана. Осторожней, тут ведь леди. – Последние слова адресовались Гриффину.

Все поняв, он быстро отскочил назад, чтобы его не было видно смотревшим снизу вверх вдоль лестницы гостям. Хотя вмешательство Лидгейта его не обрадовало, поскольку он собирался раз и навсегда покончить с Лодердейлом.

Но придя немного в себя, Гриффин уже с большей теплотой подумал о Лидгейте. Он избавил его и Розамунду от скандала. Более того, Лидгейт продолжал усердно гасить возникшее внизу недоумение.

Успокоившись на этот счет, Гриффин повернулся к Розамунде. Она, сидя на диване, плакала, закрыв лицо руками, и повторяла:

– Я никогда не любила его… никогда не любила…

– Я знаю, дорогая. С моей стороны было бы глупо поверить в такую нелепость.

Нежно обняв Розамунду за плечо, он принялся ее утешать. Опомнившись от пережитого кошмара, она испуганно воскликнула:

– Боже мой, наверное, я ужасно выгляжу.

– Мне это безразлично, – ободрил он ее.

– Зато мне не безразлично, – заметила она.

– Я поднимусь наверх в одну из спален и вызову к себе горничную. Она поможет привести меня в порядок.

– Я пойду вместе с тобой, – прошептал Гриффин.

Улыбнувшись, она ответила:

– Нет, не надо. Но я буду тебе очень благодарна, если ты вызовешь наш экипаж. Я намерена как можно скорее уехать отсюда.

Перед тем как уйти, Розамунда пожала ему руку и тихо шепнула:

– Огромное тебе спасибо, Гриффин.

Приподнявшись на цыпочки, она поцеловал его в щеку.

Глава 24

Лежа на спине, Гриффин напряженно думал о том, что произошло сегодня на рауте. Рядом с ним неподвижно и тихо спала, или делала вид, будто спит, Розамунда.

Гриффин не сомневался: ей, как и любой женщине, хотелось выговориться, так сказать, облегчить душу – но не знал, как выразить свое участие, предложить поддержку – одним словом, помочь.

Главное затруднение заключалось в том, что он не знал, с чего начать. Все понимая, он никак не мог представить главного, как может быть легче после такого разговора, во время которого пришлось бы восстанавливать в памяти неприятные и даже гнусные детали случившегося. Надо было, чтобы она перестала страдать, отбросила прочь все мучившие ее мысли.

Гриффин молчал и тоже мучился. Мысленно он клялся, что вот сейчас соберется с духом и даст ей то, в чем она нуждалась – участие и любовь.

Он еще поворочался немного, а затем, не выдержав, начал:

– Я не сплю. Если ты не против, то мы могли бы…

В ответ послышался напряженный голос Розамунды:

– Мне очень жаль, Гриффин, но сейчас у меня нет никакого настроения заниматься любовью.

Шокированный, Гриффин произнес:

– Нет, я хотел, я думал, может, тебе хочется… мм… поговорить. О том, что случилось.

Он поморщился, ему показалось, что она сейчас выразит ему свое презрение. Но она молчала, хотя до его слуха долетали еле слышные сдавленные вздохи, отдаленно похожие на сдерживаемые рыдания.

– Любимая. – Он нежно прижал ее к себе.

Положив голову ему на плечо, Розамунда дрожащим от слез голосом спросила:

– А если бы моя мать предложила тебе купить этот портрет, ты бы согласился?

– Портрет? – Он понимал, как важен для нее ответ, но не знал, что ответить.

– Гм-гм, я как-то не думал об этом.

– Ладно. Забудь.

Искушение поверить ей на слово было велико, но Гриффин отмел его.

– Конечно, я купил бы его, лишь бы не ставить тебя в неловкое положение.

– А с другой стороны? – не унималась Розамунда. – Ты бы хотел иметь такую картину?

Он не успел как следует рассмотреть картину лишь в общих чертах. Впрочем, он видел ее позирующей.

Но в этом портрете было что-то непристойное. Дело в том, что ее полуодетый образ был дорисован намеренно в чувственных выражениях. Картина была написана с единственной целью – возбудить похотливое, гнусное желание, с которым старые развратники рассматривают непристойные картинки в тех местах, где их продают.

– Нет, вряд ли, – задумчиво произнес он. – Особенно из рук твоей матери. Да и зачем мне такое изображение, когда рядом со мной находится живая женщина из плоти и крови?

Она всхлипнула. Гриффин испугался. Неужели он сказал что-то не то?

– Нет, конечно, мне всегда приятно смотреть на тебя, но мне хочется не только смотреть, хотя ты очень красивая. Мне нравится разговаривать с тобой, смеяться вместе с тобой. Мне хочется, чтобы ты делилась со мной своими мыслями, переживаниями. Мне ты нравишься такая, как есть.

Гриффин умолк, не зная, что еще сказать.

– Прости, не умею объяснить как следует.

– Не волнуйся, кажется, я поняла. Спасибо.

Он с облегчением вздохнул наконец-то в ее голосе послышалась радость.

– Я правильно ответил?

– Абсолютно правильно. Ты ответил лучше, чем я ожидала.

Прильнув к нему, она поцеловала его в знак благодарности, обвила шею руками и прошептала:

– Знаешь, я передумала. Если не возражаешь, давай займемся любовью.

Когда леди Стейн вошла в гостиную, то там, к своему немалому удивлению, нашла Гриффина, который терпеливо дожидался ее возвращения.

Он встал, но не из вежливости, а из презрения к ней.

Леди Стейн сняла шляпку, но ее руки дрожали и движения были неловкими. Однако она нашла в себе силы гордо вскинуть голову и спросить:

– Каким образом вы попали сюда?

– О, это было не трудно.

Она торопливо оглянулась по сторонам и вдруг увидела сына, стоявшего у входа в гостиную с внутренней стороны дома. Его мрачный вид не предвещал ничего хорошего. Ксавье окинул мать долгим, испытующим взглядом, от которого у Нериссы мурашки побежали по коже.

Насторожившись, она замерла на месте.

– Я слышала, ты уехал из города, – пробормотала она, но тут же не без ехидства добавила: – Впрочем, отъезд ты мог придумать в виде предлога, чтобы не ходить на мой вечер.

– К сожалению, я должен был уехать, иначе непременно был бы на твоем рауте, можешь мне поверить. Тогда я смог бы избавить мою сестру от унизительного оскорбления. И от кого? От своей родной матери.

Леди Стейн приободрилась.

– А-а, вот чем вызван ваш визит? Что за пустяки, стоило из-за этого так волноваться? Моя дочь слишком впечатлительна. Тут не было ничего оскорбительного. Если бы я знала, что это вызовет у нее неодобрение…

Усмехнувшись, леди Стейн опустила глаза.

– Вот уж не думала, что Розамунда расскажет обо всем тебе, а также своему мужу. Не пойму, из-за чего весь шум.

– Не надо нам морочить голову, мадам. Не тратьте попусту слова, – сказал Гриффин.

Как это ни странно, он больше не ревновал Розамунду к Лодердейлу. Как было разумно с ее стороны не обращать внимания на его слабость. Но если бы подобное случилось несколько недель назад, – тут Гриффин покачал головой, – не стоило даже думать об этом.

Холодным тоном Ксавье произнес:

– Ваше коварство не знает пределов, тем не менее не стоит намекать, что моя сестра по своей воле приняла участие в вашей затее.

Леди Стейн открыла было рот, чтобы возразить, но Ксавье прервал ее, не позволив произнести ни слова.

– Если вы в самом деле вынашиваете подобный план, тогда мне следует подумать о более суровом наказании дополнительно к тому, что я уже придумал для вас. Вы сейчас немедленно покидаете этот дом, а также я урезаю ваше содержание, которое так щедро выплачивал до сих пор.

Глаза леди Стейн округлились от ужаса, когда чудовищность услышанного дошла до ее сознания.

– Что? – жалобно воскликнула она. – Ты неблагодарный. Эгоистичный негодяй! Мне следовало сделать аборт, чтобы ты не появился на свет!

В бешенстве она схватила китайскую вазу и бросила ее, целясь в голову сыну.

Но Ксавье на лету играючи поймал вазу и, повернувшись, как ни в чем не бывало поставил ее на каминную полку.

Презрительно хмыкнув, он произнес:

– Приберегите вашу злость и негодование для других, матушка. Мне уже надоели ваши фокусы. Хватит.

Ксавье открыл дверь, ведущую на улицу, и крикнул стоявшему там лакею:

– Вещи ее светлости упаковали и снесли вниз? Готов ли экипаж?

– Ты не посмеешь, – растерянно залепетала леди Стейн. – Это возмутительно! Это неслыханно! Ксавье, что ты делаешь? Разве можно так поступать с матерью? Что скажут люди?

– О, я уверен, все скажут – поделом ей, – невозмутимо возразил Ксавье. – Но если ты станешь распространять грязные сплетни о Розамунде, винить ее во всем и чернить в глазах света, я уничтожу тебя.

– Я хочу получить то, что принадлежит мне по праву!

Я одна воспитывала двух детей, когда отец ушел от нас. Неужели ты не видишь, какая это была жертва с моей стороны?

Ксавье презрительно улыбнулся:

– Нам с сестрой было бы спокойнее жить среди волков, чем вместе с тобой.

После некоторого раздумья Ксавье тряхнул головой:

– Нет, бесценная матушка, вы растратили все свое состояние на драгоценности, туалеты, наряды… Ах да, вы еще безудержно играли и чаще всего проигрывали. Однако вам досталось наследство от отца.

– Жалкие крохи!

– Не говорите так, мадам, – возразил Ксавье. – Вы получили гораздо больше, чем имели на это право.

Леди Стейн облизнула губы и прищурилась.

– Сколько вы заплатите мне за то, чтобы я молчала об этой истории с Розамундой?

Ксавье бросил на мать такой презрительный и жестокий взгляд, что Гриффину стало не по себе.

– Лучше поговорим о том, что я предприму, если вопреки благоразумию вы не будете хранить молчание. – Ксавье шумно вздохнул. – Жизнь в больших городах полна опасностей, разве не так? Несчастный случай с каретой, неожиданная пуля от браконьера в лесу или непомерно большая доза снотворного на ночь…

Ксавье широко развел руки:

– Вот видите, сколько возможностей.

Сломленная, леди Стейн заплакала. Вид у нее сразу стал жалким и беспомощным.

Вышколенный слуга, по всей видимости – из числа прислуги Ксавье, с невозмутимостью, достойной похвалы, взирал на сцену.

Уничтоженная и униженная, маркиза вышла из гостиной.

Ксавье повернулся к Гриффину и ухмыльнулся.

– Вы себе не представляете, какое удовольствие доставляет мне подобное зрелище. Сколько лет я искал предлог, чтобы осуществилось мое тайное желание.

– Мне тоже очень приятно. – Гриффин протянул руку Ксавье, и тот не задумываясь пожал ее.

Несмотря на весь свой сарказм, Ксавье выглядел довольно мрачно: лоб пересекла глубокая морщина, лицо серое, щеки ввалились. Что бы он ни говорил, но расставание с матерью давалось тяжело.

Гриффин посочувствовал ему:

– Если бы я знал, что все так кончится…

Ксавье нахмурился еще сильнее.

– Вы ни в чем не виноваты. Более того, вы даже не представляете себе, на что способна моя мать. Откровенно говоря, даже я не представляю всей меры ее коварства. – Он горько усмехнулся. – Мне не следовало уезжать. Тогда, полагаю, ничего подобного не случилось бы.

– Мы не отвечаем за чужие ошибки.

Ксавье лишь пожал плечами и вдруг совершенно неожиданно для Гриффина произнес:

– По-видимому, мне следует выразить вам мою благодарность.

– Какую благодарность? Зачем?

– Вы любите мою сестру, а она – вас.

Ксавье помолчал.

– Ведь я думал о вас обоих иначе, плохо думал.

Гриффин не знал, что ответить. Его чувства к Розамунде были слишком сокровенными, чтобы говорить о них в открытую. Он не любил откровенничать.

Отвернувшись, он посмотрел в окно.

По двору шла леди Стейн в сопровождении слуги, направляясь к дожидавшемуся ее экипажу. И хотя ее голова была высоко поднята, красные пятна на щеках выдавали боль и волнение.

Гриффин вздохнул: как было бы хорошо, если бы их жизненные пути никогда больше не пересекались.

Глава 25

Письмо было написано тем же самым почерком, что и в предыдущий раз. Но теперь отправитель не поленился и послал письмо не в Пендон-Плейс, а прямо в Лондон.

В раздумье Гриффин смотрел на лист бумаги. Раньше он не знал, какие чувства движут автором письма – то ли злоба, то ли обида. Теперь же не могло быть никаких сомнений – шантаж.

Да-да, шантаж. Отправителю нужны были деньги, и он теперь перешел к угрозам. Однако Гриффин прекрасно понимал: заплати шантажисту один раз – и будешь платить до конца жизни. Но у него не было ни малейшего желания разыгрывать из себя дойную корову.

Ведь должен быть способ обнаружить отправителя писем. Скорее всего злостный распространитель слухов в Пендон-Плейс и писавший письма шантажист – одно и то же лицо. Он образованный человек. Некто прятавший камень за пазухой…

Вдруг Гриффин вспомнил, что однажды видел бумагу, написанную рукой Крейна. Да-да, пару раз он видел бумаги, написанные Крейном, когда просматривал деловые счета, оставшиеся после смерти деда.

Он подозревал Крейна, и, надо сказать, у него имелись на это основания. Бывший управляющий был нечист на руку, склонен к мошенничеству и вообще прихватывал все, что плохо лежит. Пропавший скот, исчезнувшее собранное зерно – как справедливо полагал Гриффин, все это были проделки Крейна.

Хотя по здравом размышлении подобные послания были не в духе Крейна. Как деловой человек бывший управляющий не стал бы тратить время, бумагу и чернила на пустые угрозы.

А если у писавшего была иная цель – держать Гриффина в постоянном напряжении, а когда у него сдадут нервы, потребовать сразу побольше денег, лишь бы только шантажист хранил молчание?

Впрочем, для Крейна это было не характерно. Если бы он знал правду, то не стал бы ждать, сразу использовал бы подобные сведения в своих интересах, стремясь извлечь из них скорейшую и максимальную для себя выгоду.

– Гриффин, лорд Девер опять напоминает о том… О, ты занят, извини.

Подойдя поближе, она заметила его хмурое лицо.

– Что случилось? Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке, – ответил он, пряча письмо в нагрудный карман. – Да, что говорит Девер?

Она смотрела на него с тревогой в глазах. В них было еще что-то.

Душевная боль, вот что. Она увидела, как он прятал от нее письмо, и ей явно хотелось узнать, что там написано. Он не собирался рассказывать ей правду, но вкравшаяся между ними ложь не сулила ничего хорошего, ложь разделяла их.

Раскаяние овладело им. Ему захотелось рассказать ей обо всем, но ведь он обещал никому ничего не говорить. Это была не его тайна.

Она что-то говорила о бале; о Боже, она все время трещит об одном и том же, совсем не обращая внимания на то, что волнует его.

Он нахмурился.

– Бал? Здесь, в моем доме? Ты что, шутишь?

– Нисколько. Мы в Лондоне уже целый месяц, пора выводить Жаклин в свет. Она уже немного привыкла, держится более уверенно, кое с кем познакомилась, так что все идет как надо. Мы вовсе не бросили ее в море, кишащее акулами.

Розамунда рассмеялась.

– Неуклюжее сравнение, хотя высший свет полон опасностей. Их не меньше, если не больше, чем в теплых морях, где полным-полно акул. Без поддержки друзей и родных в свете можно так же легко погибнуть, как и в море среди акул.

Гриффин кивнул в знак согласия. Он это хорошо понял после своего первого, памятного выхода в свет.

– Кроме того, – продолжала Розамунда, – на балу можно собрать претендентов на руку Жаклин, подобранных Девером, чтобы ты смог всех их осмотреть.

Розамунда сказала об этом так, как будто речь шла о каком-то приятном развлечении. Гриффин тяжело вздохнул. Ну что же, в конце концов, в этом была доля правды. Следовало заключить помолвку до того, как закончится сезон. Но поскольку симпатии Жаклин были на стороне Мэддокса, ему оставалось лишь разыгрывать из себя купидона. Роль, которая была ему совсем не по душе.

– Почему обязательно бал? – вдруг рассердился Гриффин. – Разве нельзя устроить что-нибудь попроще – суаре, раут или музыкальный вечер?

– О, нет ничего лучше на свете, чем бал; более того, бал идеально подходит для нашей цели, – возразила Розамунда. – Танцевать в паре с кавалером – для девушки нет ничего более восхитительного.

Неожиданно ее лицо стало грустным, блеск в глазах погас.

– Хорошо, думаю, суаре нас тоже вполне устроит, – как-то вяло сказала она.

Гриффин выругался про себя. Как она обрадовалась одной лишь мысли устроить бал, а он в одно мгновение разрушил все ее надежды.

– Ладно, пусть будет по-твоему. Только учти, я не собираюсь танцевать на балу, никогда.

Она подлетела к нему словно мотылек и несколько раз радостно поцеловала его.

– Благодарю, Гриффин. Ты не разочаруешься. Это будет самый грандиозный бал, который когда-либо видел в Лондоне. На нем будет весь свет.

Черт, чему тут радоваться?

Впрочем, он не мог отказать ей, тем более что награда за его покладистость была так велика. Он поцеловал ее в ответ.

– Как бы мне хотелось, дорогой, протанцевать с тобой хотя бы один тур вальса. Ты представить себе не можешь, насколько это восхитительно…

Ее теплое дыхание на его щеке приятно щекотало кожу, более того, слегка возбуждало.

– Ты не поверишь, – шептала Розамунда, – насколько возбуждающе это будет действовать. Быть вместе с тобой среди танцующих и знать, что нельзя заняться… тем самым…

Он едва не задохнулся от наслаждения, когда ее руки нежно коснулись его и пробежали сверху вниз.

– Впрочем, с тем всегда можно успеть после, – проворковала она. – Даже можно во время бала, если на короткое время спрятаться от гостей. Ты умеешь вальсировать, хотя бы чуть-чуть?

Он кивнул.

– Это прекрасно. Какое удовольствие покружиться в вальсе вместе с тобой!

– Ладно. Один тур вальса. Обещаю.

Сапфировые глаза Розамунды заблестели от счастья.

– Не обманываешь?

– Слово джентльмена, – буркнул он, подхватывая ее и кружа вокруг себя.

Глаза Жаклин широко раскрылись от удивления.

– Неужели тебе удалось уговорить его танцевать? Даже не верится?!

Розамунда была вправе гордиться собой. Ее усилия не пропали даром, хитрости и уловки принесли наконец-то свои плоды.

Впрочем, цель, которую она ставила перед собой, была вполне достойной. Она никак не могла взять в толк, почему Гриффин терпеть не может балы. В чем причина такой откровенной неприязни, даже отвращения? Она очень надеялась, что со временем он привыкнет как к изящным костюмам, так и к светским развлечениям, перестанет презирать себя.

Высший свет тоже привыкнет и не будет со страхом взирать на этого провинциального медведя. До сих пор в Лондоне не стихли недоуменные сплетни, вызванные женитьбой графа Трегарта. Однако Розамунда надеялась, что со временем, куда бы они ни ходили вместе, везде их будут встречать с дружеским вниманием и уважением.

– Почему он так упорно не хочет танцевать, Жаклин? Почему он так плохо танцует? У него отличная координация движений, ведь он прекрасный боксер – так меня уверял Энди. Он ведь должен легко двигаться, не так ли?

Сесили не удержалась от саркастического выпада.

– А если он забудется и посреди танца случайно двинет партнершу по лицу?

Все вокруг рассмеялись.

Вытирая выступившие от смеха слезы, Розамунда сказала:

– В моем случае не стоит так бояться, поскольку танцевать он будет всего лишь один вальс и то со мной; надеюсь, все обойдется без скандала.

– Надень прочные туфли, – посоветовала Жаклин.

– Ни за что на свете. – Розамунда гордо вскинула голову. – Бальные туфельки, и ничто иное! Я верю в него больше, чем вы все.

– Вот что значит любовь. – Сесили насмешливо закатила глаза.

– Любовь? – одновременно воскликнули Розамунда и Жаклин.

Последняя выпрямилась и внимательно взглянула на Розамунду, та покраснела и, нагнувшись, принялась за свое рукоделие.

– Как ты можешь говорить такие глупости, Сесили?

– В самом деле? Она действительно любит Гриффина? – спросила Жаклин у Сесили. Розамунда отметила про себя, что вопрос был задан не ей, а ее кузине.

– Конечно, – отозвалась Сесили. И заговорила гнусавым, менторским тоном, каким знаменитый ученый читал свои лекции в Королевском обществе, которое раньше обе кузины часто посещали. – Вы видите, дорогая Жаклин, что экземпляр, который сейчас перед нами, склонил голову и прячет глаза. В животном мире, особенно среди стайных животных, такое поведение символизирует подчинение или покорность более слабой особи перед более сильной. Хотя для Rosamundus подобная поза и вид скорее говорят о виновности или смущении.

Жаклин глупо захихикала. Розамунда подняла голову и метнула в сторону Сесили гневный взгляд.

– Далее, – как ни в чем не бывало продолжала Сесили, – как можно заметить, кожные покровы у данной особи порозовели. Если бы речь шла о хамелеоне, то это была бы защитная реакция в целях естественной маскировки. Если бы наша Rosamundus захотела, то могла бы стать незаметной на фоне вот этого дивана; к сожалению, она не сидит на нем. Кроме того, в последнее время у нее появилась одна особенность: очень яркие, предательски блестящие глаза. У животных это служит признаком хорошего здоровья, но у женских особей Humanus…

– Довольно! Хватит! Так и быть, я признаюсь, лишь бы только не слышать такой жалкой имитации, – воскликнула Розамунда. – Да, я люблю его. Вот! Я призналась, все слышали!

Сесили театральным жестом указала на нее:

– Изменница.

– Прости, не поняла?

– Что же тут неясного? – вздохнула Сесили. – Монфор из сил выбивался, чтобы выдать каждую из нас замуж по расчету, а не по любви. И что мы видим?! Джейн оставила нас из-за любви, и теперь ты наслаждаешься счастьем с человеком, по которому так долго сохла. Я единственная из всех вас, кто не отличается подобной чувствительностью.

Я никогда не полюблю.

Сесили озорно подмигнула.

– Во всяком случае, только не своего мужа.

– Ха, поглядим еще, – откликнулась Жаклин. – Как знать, может, ты так же сдашься, как и твоя кузина? Может быть, твой герцог лучше, чем ты о нем думаешь?

Розамунда и Сесили обменялись взглядами.

– Ты ведь ничего не знаешь, поэтому задаешь такие наивные вопросы. Монфор не выбирал для меня жениха. Его выбрали мои родители. Наша помолвка состоялась до их смерти.

Жаклин наморщила нос.

– Он что, ведет безнравственную жизнь или он урод?

– Нет, – ответила Розамунда.

– Он что, старый и беззубый, как лорд Мэлби?

– Нет. – Сесили снова покачала головой. – Впрочем, будь он безнравственным, оказался бы намного интереснее.

Сесили улыбнулась.

– Мой жених один из самых знатных герцогов в королевстве. Я знакома с ним давным-давно. Это тихий и спокойный человек, и я очень рада, что выйду замуж именно за него.

– Потому что ты будешь властвовать над ним, – усмехнулась Розамунда.

Сесили тряхнула головой.

– Вот именно.

Жаклин нахмурилась:

– Чужая душа потемки, нельзя быть такой уверенной.

Я была знакома с одним джентльменом, который казался тихим и застенчивым. Он выглядел смирной овечкой, а на деле оказался похотливым волком в овечьей шкуре.

Жаклин умолкла, и по ее задумчивому взгляду было видно, что она больше ничего не скажет. Чуткая Розамунда положила ладонь на руку Жаклин и слегка пожала ее. Она поняла, на что намекала Жаклин. И ей очень хотелось завести разговор об Олбрайте, но только не в присутствии Сесили.

Как бы подводя черту под вышесказанным, Розамунда заметила:

– Ну что ж, Сесили, твой герцог будет на нашем балу, и тогда Жаклин решит, кто из животных скрывается под его мягкой пушистой шерсткой.

Сесили рассмеялась.

– У меня нет сомнений, что за зверек скрывается под его обличьем: конечно, это мышь.