Текст книги "Автоквирография"

Глава семнадцатая

Когда я приезжаю домой, папа еще не спит. В руке у него чашка чая, на хмуром лице большими буквами написано «Ты едва не нарушил комендантский час!».

Чувствую, уголки рта у меня ползут вниз под тяжестью извинений. Нетушки, улыбка у меня непробиваемая! Я в эхокамере, каждая клеточка тела вибрирует от прикосновений Себастьяна.

Папа двигает бровями, словно разгадывая тайну моей улыбки.

– Осень? – спрашивает он без особой уверенности. Папа знает: таким счастливым я от Осени не возвращаюсь. Я ни от кого таким не возвращаюсь.

– Себастьян.

Папа открывает рот в беззвучном «ах!», потом кивает, кивает и снова кивает, вглядываясь мне в лицо.

– Вы предохраняетесь?

Господи…

Теперь улыбка у меня дрожит от страшного стыда.

– Папа!

– Вопрос вполне закономерный.

– Да мы не… – Я лезу в холодильник за колой. Перед мысленным взором мелькают противоречивые образы. Себастьян сверху, он накрывает меня собой. Напряженный, заинтересованный взгляд папы. – Мама убила бы тебя за такое! Ты же полусознательно благословляешь меня на дефлорацию сына епископа!

– Таннер!

Папа хочет засмеяться или пощечину мне влепить – не пойму. Не факт, что он сам понимает.

– Да шучу я! До такого мы еще не дошли.

Папа отодвигает кружку, и она скрежещет по кухонной стойке.

– Не исключено, что со временем дойдете. Танн, я просто хочу убедиться, что ты не забываешь об осторожности.

Банка колы открывается с приятным шипением.

– Клянусь его не обрюхатить!

Папа закатывает глаза, и в этот самый момент появляется мама, замирая на пороге.

– Что?! – Голос у мамы звучит глухо, глаза вылезают из орбит. Я отмечаю, что на ней ночнушка с радужной надписью «Люби. Гори. Борись. Твори. Кипи». Первые буквы слов составляют аббревиатуру ЛГБТК.

– Нет, Дженна, тут не то, что ты думаешь! – смеется папа. – Таннер просто гулял с Себастьяном.

Нахмурившись, мама смотрит то на папу, то на меня.

– А что я такое думаю?

– Что у них с Себастьяном… все серьезно.

– Эй, у нас впрямь все серьезно! – парирую я, глянув на папу.

– «Серьезно» значит «настоящая любовь»? Или это значит, что дошло до секса? – уточняет мама.

– Который из вариантов пугает вас больше? – спрашиваю я со стоном.

– Ни один не пугает, – осторожно отвечает папа, пристально глядя на маму.

Судя по этим безмолвным переговорам, мой роман с сыном епископа стал у родителей самой обсуждаемой темой.

– Вам реально повезло! – заявляю я, подхожу к маме и крепко-прекрепко ее обнимаю. Мама льнет ко мне, руками обхватывает меня за пояс.

– В каком это смысле? – интересуется она.

– Со мной у вас ни забот, ни хлопот, ни страхов.

– Ну, Таннер, не льсти себе! – смеется папа. – Седых волос ты нам добавил.

– Но эта история страх на вас нагнала.

Папа серьезнеет.

– Думаю, твоей маме принять ее сложнее, чем она показывает.

Мама согласно угукает мне в грудь.

– История твоя взбудоражила и обозлила ее. В какой-то мере и огорчила. Мама хочет защитить тебя, отгородить от боли и страданий.

В груди становится тесно, и я еще сильнее обнимаю маму.

– Знаю.

– Мы очень любим тебя, малыш. – Мамин голос звучит глухо. – Хотим, чтобы ты жил среди более прогрессивных людей.

– То есть, как только придут письма о зачислении, мне нужно сбежать из Прово и начисто забыть о его существовании? – с улыбкой спрашиваю я.

– Я очень надеюсь на Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, – говорит мама, кивнув мне в грудь.

Папа смеется, потом добавляет:

– Просто не забывай об осторожности, ладно? Будь начеку.

Папа явно имеет в виду не только физическую сторону отношений. От мамы я подхожу к нему и обнимаю за плечи.

– Хорош обо мне волноваться, а? Со мной все в порядке. Себастьян мне очень нравится, но я прекрасно понимаю, что к чему приводит.

Мама медленно подходит к холодильнику за перекусом.

– Вот даже если не думать о родителях Себастьяна и их чувствах… Ты в курсе, что он может вылететь из университета за сам факт свидания с тобой? Даже если церковь стала лояльнее, чем в пору моей молодости, ты в курсе, что кодекс чести Университета Бригама Янга запрещает заниматься тем, чем вы сегодня занимались?

– Мам, я когда-нибудь смогу просто насладиться нашими отношениями? – Честное слово, сейчас совершенно не в кайф обсасывать хреновые варианты развития событий. Я и так травлю себя этим сутки напролет. – Проблема не в нас с Себастьяном, а в правилах.

Мама хмуро смотрит на меня через плечо, и папа немедленно вмешивается:

– Понимаю, о чем ты, но все не так просто. Нельзя сказать, мол, правила здесь не те, поэтому что я хочу, то и ворочу.

Кайф от прикосновений Себастьяна, от нашей близости начинает отлетать. Хочу убраться с кухни и побыстрее. Ну почему с родителями у меня такая хрень? Здорово, что я могу поделиться с ними абсолютно всем. Здорово, что они видят меня насквозь. Но стоит разговору коснуться отношений с Себастьяном, их забота превращается в темную тучу, наползающую на солнце. Она омрачает все вокруг.

Поэтому папе я не отвечаю. Чем больше я буду спорить, тем больше благоразумных контраргументов выложат родители. Папа вздыхает, скупо улыбается и приподнимает подбородок: иди, мол. Он будто чувствует, что мне нужно сбежать и как-то излить впечатления от сегодняшнего вечера.

Я целую маму и несусь по лестнице к себе в комнату.

Слова так и рвутся на волю из головы, из кончиков пальцев. Все случившееся, все пережитое и прочувствованное льется наружу, наконец облегчая мне душу.

Потом слов уже нет, а впечатлений еще море – от ленивой улыбки, с которой познавший таинство Себастьян опустился на капот «камри», – я беру блок стикеров и залезаю на кровать.

Сегодня после обеда мы строили.

«Для людей», – сказал он.

Новое для отдыха, новое для будней, новое для праздников.

Мы построим новое, а «Спасибо» не дождемся.

Но мне было хорошо, и я признался ему в этом.

Он положил брус на плечо, словно штык.

Я чуть не засмеялся.

Так вот что значит любить

Солдата из вражеской армии?

Я закрываю глаза.

Мне следовало предугадать. Мне следовало подумать, что после субботнего вечера встреча на семинаре в понедельник получится неловкой, потому что эти два дня разделяет напичканное молитвами и церковными делами воскресенье.

Когда в понедельник я прихожу на семинар, Себастьян не отрывается от чтения. Но меня он однозначно чувствует так же, как я его, потому что невольно подается назад, прищуривается и тяжело сглатывает.

Даже Осси замечает неладное. Она вываливает учебники на соседнюю парту, наклоняется ко мне и чуть слышно спрашивает:

– В чем дело? У вас все в порядке?

– Что? – Я смотрю на Себастьяна, будто не понимаю, о чем речь, и пожимаю плечами. – Уверен, у него все хорошо.

А у самого пульс зашкаливает… За вчерашний день Себастьян не прислал мне ни одного сообщения, а сегодня упорно не смотрит в мою сторону.

Что-то очень не так. Я легкомысленно отмахнулся от родительских тревог, и, похоже, сейчас мне это аукнется.

Ашер врывается в класс с верещащей Маккенной на закорках. Мы все замираем: на пол он ее опускает похабнейшим образом. Маккенна скатывается ему по спине, а Ашер откровенно лапает ей задницу. Получился нелепый, выпендрежный выход на арену, даже Дейв-Буррито изумленно восклицает:

– Да ты что, чувак?!

Ашер и Маккенна целуются перед всем классом, объявляя о своем воссоединении.

– Ну вот и слава богу, – говорю я, кипя от гнева. МакАшеру дозволено тискаться по всему кампусу – в худшем случае пара человек глаза закатит. Кстати, они оба мормоны и, если не ошибаюсь, вообще не должны так себя вести, а в школе – тем более. Но что им светит: насмешки, остракизм, угрозы? Да ничего! На них даже епископу не пожалуются. Из школы их не исключат. А ведь они провоцируют беспорядок и сходятся только потому, что соскучились без сплетен. Соскучились настолько, что бессознательно стараются дать пищу для новых пересудов. Зуб даю, они трахались и так, и эдак, однако Ашер отправится на миссию, по возвращении женится на порядочной мормонской девушке – может, даже на Маккенне – и станет таким же ханжеским моралистом, как большинство СПД. А Себастьян в классе и посмотреть на меня не решается, вероятно потому, что поедом ест себя за сравнительно невинные субботние прикосновения.

Меня от такого тошнит, аж выворачивать начинает.

– Думаю, приближение выпускного настроило их на романтический лад, – говорит Осень за соседней партой.

– Или на отчаянный. – Я вытаскиваю ноут из рюкзака и снова смотрю на Себастьяна. Он так и не обернулся, чтобы хоть взглянуть на меня.

Швырнуть бы ему чем-нибудь в затылок или бесстыдно – пусть все слышат! – заорать: «Эй, помнишь меня?» Вместо этого я беру телефон, под партой быстро набираю и отправляю ему: «Привет, я здесь!»

Вот он лезет в карман за сотовым, читает, потом оборачивается, слабо улыбается через плечо – смотрит не в глаза, а куда-то поверх моей макушки – и снова отворачивается.

В голове полная каша. Снова слышится мамин голос, он успокаивает, напоминает, что Себастьяну скоро уезжать, что у него полон рот забот, которые мне в жизни не понять. Вдруг после молитвы ему впервые в жизни стало не легче, а больнее?

Семинар тянется как ствол гигантской секвойи, а я все сильнее загоняюсь и заморачиваюсь. Черновой вариант романа готов почти у всех, и Фуджита дает рекомендации по саморедактуре. То есть я думаю, что он их дает, и радуюсь, что Осень все тщательно конспектирует, потому как сам не улавливаю ни слова. Вместо этого я склоняюсь над блоком стикеров и пишу:

 
Луна спряталась,
Лишь где-то вдали желтели огни фонарей.
Навстречу им убегала грунтовая дорога
Длиной в вечность.
В кои веки мы остались наедине.
Твое тепло на капоте «камри»
Для меня памятка нашей близости.
В руке у меня твоя тяжесть.
В ладони годы неутоленного желания.
Ты прикусил мне шею, когда кончил,
Потом целовал, не открывая глаз.
Я отчаянно стараюсь не таращиться на него.
 

Я хватаю рюкзак и вылетаю из класса буквально через секунду после звонка. Осень окликает меня, но я бегу прочь. Потом напишу ей и все объясню. Я уже в конце коридора, когда меня снова окликают. На этот раз не Осень.

– Таннер, подожди!

Шаги замедляются против моей воли.

– Привет!

Совсем рядом длинный ряд шкафчиков, и я не свожу с них глаз. Нельзя нам сейчас общаться! Обиженный, обескураженный, обозленный его игнором, я боюсь того, что могу наговорить.

– Привет… – повторяет Себастьян, явно озадаченный. Неудивительно: в первый раз ему пришлось бежать за мной, а не наоборот.

Застыв посреди школьного коридора, мы как крупный камень в ручье – плотный поток учеников струится вокруг нас. Тихим и уединенным это место не назовешь, но раз оно подходит Себастьяну, то и мне тоже.

– Ты на урок бежал?

Почему говно во мне закипает именно в эту секунду? Почему, почему сейчас? Выходные-то прошли отлично. Ну помолчали мы денек, ну пообщались странным образом в школе, и сразу бац! – у меня паника первого уровня по шкале Дефкон[58]58
  Дефкон – шкала готовности вооруженных сил США. Коды соответствуют накаленности военной обстановки. Стандартный протокол в мирное время – Дефкон 5, который уменьшается с накалом и ужесточением военной обстановки. Дефкон 1 соответствует ожиданию немедленной полномасштабной атаки.


[Закрыть].

Я снова на вершине горы, снова слышу Себастьяново «Это не так. Я не гей». А сегодня он и зубы стиснул, и от меня отворачивается, показывая, что от субботней встречи ему больше вреда, чем пользы. Себастьян с чем-то борется, сам того не осознавая. Он по уши увяз в своих догмах, в болоте своих «должен». Он не в силах признаться себе, что западает на парней, что это не изменится, потому как составляет часть его сущности, совершенную, заслуживающую восхищения, уважения и права на жизнь не меньше, чем остальные.

– Уроки закончились. Я собирался домой, – отвечаю я.

– Да, конечно. Я так и думал. – Себастьян качает головой. – Таннер, изви…

Договорить не получается: к нам подходит Мэнни.

– Привет, ребята! – говорит он и улыбается. То есть он обращается не ко мне и к Себастьяну, а к нам с Себастьяном. К нам как к паре. Я поворачиваюсь, чтобы оценить реакцию Себастьяна, и чувствую: он тоже уловил разницу.

Господи, Мэнни, неужели нельзя поддерживать меня чуть сдержаннее?

– Привет, Мэнни! – говорит Себастьян.

Я поворачиваюсь к Мэнни и киваю на куртку с логотипом школы.

– У тебя сегодня игра? – Я стараюсь, чтобы голос звучал беззаботно, а у самого сердце так и бухает. Я ведь до сих пор не сказал Себастьяну про разговор с Мэнни. Я до сих пор не сказал, что Мэнни в курсе.

– Ага, баскетбол. Слушайте, в эти выходные я открываю сезон в бассейне. Приглашаю вас обоих! Будут ребята из школы, друзья моего брата и… – Мэнни осекается, глядя то на Себастьяна, то на меня. Судя по выражению его лица, видок у нас еще тот. Мэнни поворачивается ко мне. – Таннер, это не те кретины с озера. Все ребята адекватные, так что не загружайся.

Себастьян медленно наклоняет голову набок и спрашивает:

– О чем это ты?

У меня аж дыхание перехватывает.

У Мэнни глаза вылезают из орбит. Пожалуй, хуже могло получиться, только ляпни он: «Вы, ребята, сладкая парочка».

– Да просто… – Мэнни смотрит на меня в надежде на помощь. – Извини… Просто неделю назад я вас в горах видел и подумал…

Себастьян мертвенно бледнеет.

– Мэнни… – начинаю я, но он отмахивается.

– Не-е, ребят, я понял. Как хотите! Короче, приглашаю вас обоих. Вместе или по отдельности – решайте сами.

Мэнни – парень уживчивый, неконфликтный, ему все равно, чем два человека занимаются наедине. Надеюсь, Себастьяна это успокоит… Нет, он застыл как статуя. Разок оглянувшись, Мэнни уходит, и Себастьян обрушивается на меня:

– Что ты ему наговорил?!

Я поднимаю руки в знак капитуляции.

– Сбавь обороты, ладно? Я не говорил ему ничего. Мэнни только что сказал, что видел нас в горах.

Боже… Который из походов засек Мэнни? Мы же много раз восхождения устраивали, постепенно расслабились и целовались на склонах, как за закрытыми дверями. А Мэнни что-то видел… В тот момент он мог быть не один… От таких мыслей в животе у меня начинается революция.

Себастьян отворачивается. Его профиль – воплощение подавленного гнева. Пожалуй, сейчас я впервые по-настоящему чувствую, что мы пара. По горькой иронии происходит это в пустеющем школьном коридоре. Поблизости только несколько копуш, которым невдомек, что у нас роман, что мы целовались, что я видел Себастьяна во власти экстаза, что я держал его за руку, когда он плакал. Что я видел его отзывчивость и раздувался от гордости, ведь этот парень мой. Ни в одной из тех ситуаций наша связь не ощущалась так остро, как сейчас, когда мы на грани крупной ссоры.

– Что случилось у озера?

– Чьи-то приятели включили мудаков. Мэнни подошел к нам с Осенью и сказал…

– Осень тоже в курсе? – спрашивает Себастьян неожиданно высоким голосом.

Мимо проходит девушка – Себастьян мгновенно берет себя в руки, прячет гнев под своей фирменной маской и выдает доброжелательное: «Привет, Стелла!»

Девушка удаляется, и я через ближайшую дверь увожу его на парковку. Здесь ни души: ни учителей, ни учеников, даже прохожих на тротуаре не видно, тем не менее Себастьян держит приличную дистанцию. «По-мормонски приличную дистанцию», – мысленно стебусь я.

– Мэнни однозначно нас видел. В тот день у озера один мудак обозвал другого педиком. Мы с Осенью собрались уезжать, а Мэнни подошел к нам и извинился за мудаков. Получилось неловко, так же, как и там. – Я показываю на школьный коридор. – Осень потом часа два донимала меня расспросами.

– Таннер, это просто ужас! – Себастьян свирепо на меня смотрит, потом отводит взгляд и медленно выдыхает. Точь-в-точь огнедышащий дракон!

– Слушай, Мэнни видел нас. Не одного меня, а нас. Я радужным флагом не размахиваю и о бисексуальности своей на каждом углу не кричу. Осень, моя лучшая подруга, узнала о ней неделю назад. И про тебя я ей не говорил. Я сказал, что ты мне нравишься, а не про то, что мои чувства взаимны.

– Я подумал… После субботнего вечера… – Себастьян качает головой. – Я подумал, что ты мог что-то рассказать Эрику или Мэнни.

– С какой радости? – Следующую фразу говорить явно не стоит: она по-детски мелочная, но язык мой ЦУ игнорирует. – Только если бы захотелось поделиться с кем-то эмоциями от важного для меня события.

Себастьян вскидывает голову.

– О чем это ты?

– Только о том, что ты мог бы и вчера объявиться, и не игнорить меня сегодня, когда увидел на семинаре.

Себастьян раздраженно кривится.

– Таннер, вчера я был занят.

О-па, а это как пощечина! Раскрытой ладонью, до красного следа на щеке.

– Церковные дела заели?

Разумеется, Себастьян в долгу не остается.

– Представь себе, по воскресеньям мы занимаемся церковными делами. Попроси свою мать тебя просветить. Если она помнит.

Раз…

Два…

Три…

Четыре…

Пять…

Я отсчитываю секунды, напоминая себе, что Себастьян боится, что он сбит с толку. Если бы я взглянул на нашу перепалку со стороны, то наверняка сказал бы себе: «Это не твой гемор, а Себастьянов. Не встревай». Только разве этот гемор меня не касается? Хотя бы чуть-чуть? Разве мы не вместе его лечим?

Себастьян отвернулся, вцепился себе в волосы и мерит шагами угол парковки. Еще секунда, и он сбежит. А ведь он, скорее всего, об этом и мечтает. Дело не в том, что он не хочет конкретно этой разборки, а в том, что разборок он не хочет вообще. Он хочет отношений без привязок, свободных, как облако, – сегодня они есть, а завтра могут запросто раствориться в тумане.

– Ты вообще собираешься признаться родителям, что ты гей? – спрашиваю я.

Себастьян ничуть не удивлен, что я быстро перевел стрелки. Ни испуга, ни замешательства не чувствуется. Он мрачнеет пуще прежнего и отступает еще дальше от меня.

– Мне нужно со многим определиться, прежде чем заводить такой разговор с родителями.

Я не свожу с него глаз.

– Себастьян, ты гей или нет?

Ну конечно, он гей.

Да ведь?

Он смотрит на меня как на чужака.

– Не знаю, как на это ответить.

– Варианта всего два.

– Я знаю, каким хочу быть.

– Каким ты хочешь быть? – переспрашиваю я в полном шоке. Что еще за хрень?

– Хочу быть как Христос – добрым и великодушным.

– Разве я об этом спросил? Ты уже такой! А еще ты чудесный, верный, заботливый. Поэтому я и люблю тебя. Все эти качества уже при тебе. Гомосексуальность их не отменяет.

Ну вот я и высказался… Не о гомосексуальности. О любви. Я четко вижу, как Себастьян улавливает и как усваивает смысл моих слов.

Он чуть слышно произносит мое имя и отводит взгляд.

Я только что признался ему в любви, а он даже не смотрит на меня.

– Себастьян, ты меня слышал? Я тебя люблю. Это хоть как-то отложилось?

– Отложилось, – кивает он.

На щеках у Себастьяна вспыхивает румянец. Вспыхивает и не гаснет. Я знаю, что это от счастья, – по оттенку розового вижу. Я знаю, какого цвета его эмоции, прикольно, да?

С одной стороны ему нравится мое признание, с другой – нет.

– Для тебя это перебор?

– Да, пожалуй, – отвечает Себастьян. – Просто как-то все сразу… И дело не в твоем вопросе… – Он украдкой оглядывается и понижает голос: – О том, гей я или нет. Для меня это перебор, потому что книга выходит, потому что скоро ехать на миссию, и еще миллион разных «потому что».

– То есть сейчас мое признание слушать несподручно?

– Нет, Таннер! – Себастьян морщится. – Я просто не уверен, что смогу ответить взаимностью на чувство, которое ты хочешь подарить мне.

– Дело не в желании подарить любовь! – Мне аж смешно становится. – Я просто люблю, и все.

Себастьян смотрит на меня как на ненормального.

Как будто он мне не верит.

– Я люблю тебя, потому что ты – это ты, а не за румянец, не за цвет глаз, не твои чудесные прикосновения, – говорю я, и Себастьян снова краснеет. – То, что я люблю в тебе, не исчезнет, когда ты отправишься в промотур и когда отправишься на миссию, не исчезнет. Я буду ждать тебя, буду вспоминать все самое любимое. Буду работать над собой, чтобы стать хорошим человеком, другом, сыном. Буду думать, как стать тебе хорошим бойфрендом. А ты на своей миссии будешь горевать о том, что оказался геем.

Чувствую, Себастьян в ярости. Сперва мне хочется забрать свои слова обратно, но это желание быстро улетучивается: я сказал то, что думаю.

– Не буду я горевать… – начинает Себастьян, но резко отворачивается. От злости у него начинает дергаться челюсть.

– Так это предел? – спрашиваю я. – Другие чувства ты мне подарить не готов?

Себастьян качает головой, но говорит:

– Ты хочешь, чтобы я стал чем-то мне совершенно чуждым.

Чем-то… Не кем-то, а чем-то.

– Я хочу, чтобы ты принял себя таким, как есть. И знаю, что из нас двоих на чувства способен не один я.

Спрятав лицо за маской абсолютного спокойствия, Себастьян прицеливается и стреляет.

– Думаю, нам нужно расстаться. – Он делает паузу и оценивает результат, а у меня внутри все леденеет и раскалывается. – Так больше нельзя.

Остаток дня с трудом поддается объяснению.

Я ушел сразу, как Себастьян вынес мне приговор, и даже сейчас не могу вспомнить, чем занимался. Может, к озеру съездил. Я кружил, кружил, кружил по городу.

К наступлению темноты сотовый мигает миллионами сообщений от Осени. Себастьян не прислал ни одного. Я разворачиваю «камри» и аккуратно останавливаюсь у обочины возле ее дома.

Никогда прежде я не замечал, что в комнате Осси свечи с ароматом ванили, а голубоватый свет лампы успокаивает. Никогда прежде не замечал, что Осси обнимает в несколько приемов. Сперва обовьет меня руками, потом легонько прижмет к себе, потом сильнее. Кажется, и моральная поддержка разная по интенсивности, от «Эй, в чем дело?» до «Таннер, поговори со мной!» и «Господи, ну что же такое случилось?!».

А потом мы переходим на новый уровень – Осси уговаривает меня прилечь. Ее ладони у меня на щеках. Я не почувствовал, что расплакался, и теперь Осси сцеловывает мне слезы. Я изливаю ей душу – рассказываю, что был с Себастьяном; и что случилось после, и что мы расстались, и что я чувствую себя ничтожеством.

Ее губы так близко… Потом они у меня на губах. Потом ее рот приоткрывается от удивления.

Дальше больше…

И тут я ухитряюсь все похерить.

Тут я пускаю все под откос.