Текст книги "Автоквирография"

Глава двадцатая

Мудрый совет: никогда не засыпайте на диване в позе «ложки», особенно если вы тот, кого обнимают со спины. Во-первых, упадете, во-вторых, проснетесь с судорогами в шее. Еще, если проснетесь в гордом одиночестве на полу и перехватите взгляд отца, который гневно взирает на ваш голый торс, облепленный попкорном из перевернутой чаши, ждите наказания.

– Себастьян у нас ночевал?

– Э-э-э… – Папин вопрос заставляет меня сесть и осмотреться. Не глядя в зеркало, я понимаю, что волосы у меня стоят дыбом. Острое зернышко попкорна прилипло ко мне в опасной близости от соска, и я его стряхиваю. – Вот даже не знаю. По-моему, его нет.

– Как и рубашки на тебе?

– Папа…

– Таннер!

Сложновато воспринимать папину строгость всерьез, когда на нем пижамные штаны с Коржиком[61]61
  Коржик, он же Бисквитное Чудище, Бисквитный Монстр – персонаж телешоу «Улица Сезам».


[Закрыть], которые Хейли подарила ему на Крисмуку[62]62
  Крисмука (Chrismukkah) – название, образованное из названий двух зимних праздников – христианского рождества (Christmas) и иудейской хануки (Hanukka).


[Закрыть] два года назад.

– Ты опаздываешь, – говорит папа и отворачивается, но я перехватываю его улыбку. – Иди одевайся и съешь что-нибудь.

Я хватаю миску с сухим завтраком и бегом к себе в комнату. Нужно многое записать.

Себастьян не отвечает на эмодзи-послание – курица + попкорн + пляж, которое я отправляю до уроков, и не приходит на послеобеденный семинар. Вернувшись домой, я отправляю ему имейл на личный аккаунт.

Привет, это я. Ты на связи? Все ок? Сегодня вечером я дома, хочешь – заходи. Танн.

Себастьян не отвечает.

Мерзко сосет под ложечкой. Я пытаюсь не обращать на это внимания, но аппетит пропадает. Папа с мамой встревоженно переглядываются, когда я лишь бурчу в ответ на вопрос, общались ли мы сегодня с Себастьяном. Хейли вызывается мыть посуду после ужина.

На следующий день я отправляю Себастьяну наше стандартное послание о «боевой готовности» – эмодзи – заснеженную горную вершину. Реакции нет.

Во время ланча я звоню ему и сразу попадаю на голосовую почту. С этого момента мои сообщения отображаются зелеными облаками, будто Себастьян отключил аймесседж.

Сегодня ничего.

И сегодня ничего.

Через четыре дня после его неожиданного прихода я получаю имейл.

Таннер!

Прости, если я запутал тебя словами о своих чувствах или о своей ориентации. Надеюсь, ты не сильно пострадал от этого недоразумения.

Удачи в Лос-Анджелесе!

С наилучшими пожеланиями,

Себастьян Бразер

Что тут сказать, что думать? Разумеется, имейл я читаю раз десять, потому как первые девять не верю, что понял правильно.

Я открываю папку, в которой храню все его письма. Глубоко потрясенный ледяной формальностью имейла, я перечитываю отдельные фразы из них.

«Странно, что я хочу быть с тобой каждую секунду?»

«Иногда так трудно не любоваться тобой на семинаре. Любой, кто перехватит мой взгляд хоть на миг, меня раскроет».

«Шея до сих пор пылает от твоего поцелуя».

Но нет, все это недоразумение.

Я отправляю официальное согласие Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе и дрожащей рукой подписываю уведомление: факт зачисления зависит от моих оценок за текущий семестр. Переехать я планирую седьмого августа. Двадцать четвертого в университете пробный день. Я пишу об этом Себастьяну, а он опять не отвечает.

Сегодня я подсчитал, что за последние шесть дней отправил Себастьяну двадцать эмодзи-посланий. Безумие, да? А ведь это пустяки по сравнению с тем, сколько настоящих писем я начинал писать, но стирал. И Осси, и родители готовы выслушать меня в любую минуту. Я ходил на ланч с Мэнни: мы оба отмалчивались, но в тишине все прошло неплохо. Даже Хейли со мной очень мила.

Но мне нужно поговорить с ним.

Завтра мне сдавать роман. Что делать, ума не приложу. Себастьян появляется во второй главе. Фуджита предупредил: чтобы получить проходной балл, я должен показать ему сто страниц. Он знает, что у меня больше. Если прочтет первые сто страниц, он как раз дойдет до места, где Себастьян признаётся, что ему нравятся парни. И до нашего поцелуя дойдет.

Самое смешное, что любого, кто наблюдал за мной на семинаре дольше двух минут, никакими изменениями не собьешь. Можно перенести действие в альтернативную вселенную на планету СкайТрон-1, переименовать Себастьяна в Стива, себя в Баки[63]63
  Стив Роджерс и Баки Барнс – персонажи комиксов о Капитане Америка.


[Закрыть], наделить нас обоих суперсилой, но все равно будет очевидно, о чем мой роман. Рядом с ним я не могу справиться с чувствами и признаюсь в этом на каждой странице, независимо от сеттинга.

Если получу за семинар двойку – именно ее поставит Фуджита, если не увидит больше двадцати страниц, – меня аттестуют, но баллов отличника лишат. Думаю, Лос-Анджелес меня все равно примет. То есть так думаю я.

Знаю, финал у романа дерьмовый, едва причесанный, но другого нет. Я идиот, раз взялся за роман о написании романа и серьезно рассчитывал на хеппи-энд. Такие вот у меня установки – хеппи-энды и легкая жизнь. Что же, горькую правду лучше усвоить сейчас, чем потом, когда окажусь вдали от дома в менее дружественной обстановке.

Да я везунок, жизни не нюхавший!

Я жду у кабинета Фуджиты. По-моему, сейчас у него Джули, и она плачет, наверное, за свой роман боится. А у меня ноль эмоций. Нет, не совсем так. Мне полегчало оттого, что оба опасения – снова потерять Себастьяна и разбираться с Фуджитой – больше не омрачают мне горизонт. По крайней мере от меня больше ничего не зависит.

Моя очередь. Я захожу в кабинет. Фуджита смотрит на мой ноутбук.

– Ты не распечатал работу?

– Нет.

Фуджита смотрит на меня в полном недоумении.

– Мне нечего сдавать.

– Чушь собачья!

М-м-м, такие слова из уст учителя вставляют не по-детски.

– Это правда. – Я переминаюсь с ноги на ногу: под пристальным взглядом Фуджиты мне очень неуютно. – То есть я написал кое-что, но сдать не могу. Даже сто страниц не могу.

– Почему?

Я и объяснить не могу, поэтому смотрю ему через плечо, на захламленный письменный стол.

– И что прикажешь мне делать? – тихо спрашивает Фуджита.

– Двойку поставьте.

– Садись! – велит он. – Даю тебе пять минут, чтобы все обдумать. Ты с ума сошел?

Да, сошел. Разве есть другие варианты?

Поэтому я открываю ноутбук на коленях и пишу слова

слова

слова

слова…

Себастьян

Ночью, лежа без сна, Себастьян смотрит в чисто-белый потолок и чувствует, как ожог медленно разъедает грудь изнутри. Появляется он всегда под грудиной и медленно тянется вниз, черный, скручивающий края плоти, как спичка, которую поднесли к полиэтилену.

В первую ночь Себастьян принял его за расстройство желудка.

Во вторую ночь он понял, что дело не в этом.

В третью ночь он его боялся, а в четвертую пошел спать пораньше, заранее зная: начнется все с легчайшего укола и перерастет в острую боль, которая диким, злым потоком растечется до живота. Почему-то рождается боль, едва его голова коснется подушки. Раньше в этот момент перед глазами, как по команде, возникали образы Таннера: его улыбка, его смех, изгиб его уха, его хрупкие плечи, прищур его глаз, когда шутка становится язвительной, потом сразу же – покаянное расширение зрачков. Теперь вместо этого, едва положив голову на подушку, Себастьян вспоминает, что Таннер больше не с ним, и чувствует боль, боль, боль…

Пафос Себастьян не жалует, но боль лучше чувства вины, лучше страха, лучше сожаления и лучше одиночества.

Когда он просыпается, боли нет, но запах завтрака автоматически запускает заведенный график действий. Подъем. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Пробежка. Душ. Работа над книгой. Молитва. Еда. Работа над книгой. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Боль. Сон.

Итоговые отметки выставлять через два дня, и в приступе отчаяния Фуджита отдал Себастьяну три семинарские работы с просьбой прочесть и оценить. Семестр выдался плодотворный – каждый из учеников написал более шестидесяти тысяч слов. Вот и получается почти миллион слов – одному человеку на пять дней многовато.

Роман Таннера Себастьяну не попался. Тысячу раз он собирался попросить его у Фуджиты, но потом выбросил эту мысль из головы. Прочел он маловразумительное нечто от Ашера, несуразный детектив от Дейва-Буррито и мастерски закрученный шпионский триллер от Клайва. Себастьян написал рецензии, отметив плюсы и минусы каждой работы, и предложил оценки.

Проверенные работы он возвращает на два дня раньше срока, чтобы Фуджита, если потребуется, просмотрел их сам, прежде чем выставлять отметки. Себастьян возвращается домой, готовый влиться в график на этапе очередного приема пищи, но на крыльце застает Осень.

На ней толстовка с гербом Когтеврана, джинсы и шлепки. На губах неуверенная улыбка, в кулаке что-то зажато.

– Привет, Осень!

Улыбка девушки становится еще неуверенней.

– Извини, что я так… без приглашения.

Себастьян не может не улыбнуться в ответ. Осень уже забыла, что люди постоянно являются без приглашения? Улыбка улыбкой, но чувствуется и боль: Осень-то видит его, когда пожелает.

– Так мы войдем?

Себастьян качает головой.

– Лучше здесь поговорим.

В доме Себастьян чувствует себя как внутри огромного пушистого микрофона – слишком жарко, слишком тесно, слишком тихо. В редкие свободные минуты он гуглит просторные немеблированные квартиры в Атланте, Нью-Йорке, Сиэтле, Лос-Анджелесе.

– Так, перво-наперво я хочу извиниться, – тихо начинает Осень. – Знаю, Таннер рассказал тебе о том, что у нас с ним случилось. Надеюсь, ты понимаешь, что он был в полном раздрае. Я воспользовалась ситуацией. Еще раз извиняюсь.

У Себастьяна сводит челюсть. Не слишком приятно, что Осень напомнила ему о том случае, зато она ответила на снедавший его вопрос: «Они теперь вместе?»

– Спасибо, Осень, только извиняться не нужно. Объяснять тоже.

Пару секунд Осень внимательно его разглядывает, и Себастьян догадывается, какое впечатление производит. Осень, конечно же, горе видела, а теперь и Себастьяну известно, как оно отпечатывается на тех участках лица, которые не растянешь в натужной улыбке. Под глазами у него синие круги. Кожа не бледная, но какая-то землистая, словно он редко бывает на солнце.

– Ну, я сама хотела извиниться. – Осень разжимает кулак – на ладони у нее маленькая розовая флешка. Шея краснеет: Осси чувствует себя предательницей. – И хотела отдать тебе текст романа.

– Разве твоя работа не у Фуджиты?

Срок сдачи давно прошел, и Осени это известно.

Во взгляде у девушки недоумение.

– Это не моя работа.

Среди бела дня боль еще не появлялась, но вот она, пожалуйста! Распаленная, на солнце она усиливается быстрее, как степной пожар при порывистом ветре. На секунду Себастьян теряет дар речи.

– Откуда она у тебя?

– Из его ноутбука.

Сердце как-то странно екает, потом давай бешено колотиться.

– Он ведь не в курсе, что ты взяла флешку?

– Нет, не в курсе.

– Осень, верни ее! Это вмешательство в его частную жизнь.

– Таннер сказал мистеру Фуджите, что сдавать ему нечего. Мы с тобой знаем, что это неправда. Даже Фуджита знает, что это неправда.

Себастьян бледнеет, и его вопрос звучит шепотом:

– Хочешь, чтобы я сдал работу за него?

– Нет. О таком я никогда не попросила бы. Хочу, чтобы ты прочитал его роман. Потом, может, поговоришь с Фуджитой, попросишь разрешения поставить оценку. Я слышала, что несколько работ оцениваешь ты. Фуджита в курсе, что Таннер не решился сдать свой роман, но, думаю, обрадуется, если его прочтешь ты. Я ученица, к моей просьбе Фуджита не прислушается, а ты другое дело.

Себастьян кивает, не сводя глаз с флешки, которую держит в руке. Желание прочесть роман просто ослепляет.

– Для меня тут палка о двух концах…

Над этим Осень смеется.

– Ага, ясно. Но других вариантов у меня нет. Если Таннер сдаст работу, то без спросу раскроет твою тайну Фуджите. Если не сдаст, то завалит задание, от которого напрямую зависит итоговая оценка, и поставит под угрозу поступление в Калифорнийский универ. И тебе, и мне известно, что имена в романе так просто не заменить.

– Да, верно.

– Лично я не представляю, о чем он думал. – Осень поднимает взгляд на Себастьяна. – Знал ведь, в итоге придется что-то сдавать. Но такой уж Таннер – сперва чувства и только потом рассудок.

Себастьян садится на нижнюю ступеньку и смотрит на асфальт.

– Он же говорил, что пишет новый роман.

– Ты всерьез в это поверил или так было проще? Ни о чем другом он думать не мог.

Себастьян полон зудящего, скребущего раздражения: пусть Осень уйдет, смотреть и слушать ее – что незажившую рану бередить.

Осень усаживается на ступеньку рядом с ним.

– Можешь не отвечать, потому что меня это, наверное, не касается… – Она смеется, потом теряет решительность и делает паузу. Себастьян сосредоточенно прислушивается к себе: куда подевалась жгучая боль? – Они знают о Таннере?

Себастьян заглядывает Осени в лицо, но тут же отводит взгляд.

Так они знают о Таннере?

Вопрос сложнейший, а ответ, разумеется, отрицательный. Если бы они знали о Таннере – о том, сколько в нем нежности, чувства юмора, такта, общительности, он, Себастьян, сейчас был бы с ним. Себастьян искренне в это верит.

– Они знают, что мне кто-то нравился, что это был парень. До подробностей дело не дошло: они и так встали на дыбы. Поэтому…

Поэтому он отправил Таннеру тот имейл.

– Раньше по всему дому у нас висели вдохновляющие цитаты и фотографии в рамках, – говорит Осень. – Помню принт с надписью «Семья – это вечное».

– Такой наверняка есть и у нас.

– А вот звездочки с пометкой «Только при определенных условиях» я не припомню. – Осень смахивает с джинсов невидимую соринку и смотрит на Себастьяна. – Почти весь тот декор в рамках мама выкинула. Свадебное фото перед храмом Солт-Лейк вроде бы уцелело, но уверенности нет. Она тогда сильно злилась и могла отправить в мусор и его.

Себастьян поднимает на нее глаза.

– Таннер рассказывал про то, что случилось с твоим отцом. Мне очень жаль.

– Тогда я не понимала мамину реакцию, а теперь понимаю. Цитаты должны вдохновлять, но ощущение скорее такое, что за спиной у тебя пассивно-агрессивный некто, который указывает на твои промахи и твердит, что беда твоя – скрытое благо, часть замысла Божьего. Маме все это претило.

– Ясно. – Себастьян опускает взгляд себе на ноги и моргает.

– Могу поспорить, тебе сейчас несладко. – Осень толкает его плечом.

Себастьян наклоняется вперед, чтобы чуть отодвинуться, и упирается локтями в колени. Дело не в том, что он не желает прикосновений, а в том, что он желает их отчаянно, до жгучей боли.

– Они едва разговаривают со мной.

Осень аж рычит.

– Шестьдесят лет назад они недовольствовали бы точно так же, приведи ты домой чернокожую девушку. Мол, душа, может, и хороша, но цвет кожи, увы, не тот. Понимаешь, как это нелепо? Независимым мышлением не пахнет – голимые догмы, которым подчинена любовь к своему ребенку. – Осень ненадолго замолкает. – Не сдавайся ни в коем случае!

Себастьян встает и отряхивает брюки от грязи.

– Брак – это навсегда, это союз мужчины и женщины, ведущий к вечному благу семьи. Гомосексуальность в замысел Божий не вписывается. – Себастьян говорит без всякого выражения, словно с листа читает.

Осень поднимается с крыльца и дарит ему непроницаемую улыбку.

– Из тебя выйдет отличный епископ.

– Да, наверное. Сколько проповедей я в жизни выслушал!

– Твои родные расстроены, но однажды они поймут, что ты можешь быть либо праведным, либо любимым. И то и другое мало кому выпадает.

Себастьян проводит пальцем по флешке.

– Так роман здесь?

– До конца я не дочитала, но то, что успела…

Себастьян молчит одну, две, три секунды, потом делает вдох.

– Ладно.

Себастьян не привык избегать родных. Он из тех сыновей, которые помогают матери убираться, чтобы она отдохнула до ужина. Он из тех сыновей, которые приходят в храм пораньше, чтобы побыть с отцом. Но в последнее время к нему относятся как к не слишком желанному гостю. Когда машина Осени задним ходом выезжает с подъездной аллеи и исчезает в конце улицы, Себастьян жалеет, что нужно заходить в дом.

Напряженными отношения стали после того, как Себастьян чисто гипотетически спросил родителей, как они отреагировали бы, окажись один из их детей геем. Они уже явно заметили и обсудили то, что откровенной гетеросексуальности у их старшего сына не наблюдается. Себастьян фактически бросил спичку в лужу бензина.

Дело было пару недель назад. Теперь мать снова с ним разговаривает, но едва-едва. Отца вечно нет дома, потому что ему вечно нужно в какое-то другое место спасать от кризиса какую-то другую семью. Бабушка и дед не приезжают в гости. Аарон мало что замечает; Фейт чувствует неладное, но не поймет, в чем проблема. Только Лиззи осознает все полностью и, к полному отчаянию Себастьяна, сторонится его, словно он заразнее нулевого пациента[64]64
  Нулевой пациент – лицо, с которого начинается эпидемия.


[Закрыть].

Самое ужасное, Себастьян не уверен, что имеет право отчаиваться и страдать. Страдания подразумевают, что в этой ситуации он сама невинность, жертва любовной драмы, а не кузнец собственного несчастья. А ведь это он прятался от родителей. Он влюбился в Таннера, а потом его бросил.

Встреча с Осенью всколыхнула что-то внутри, и теперь Себастьян не может войти в дом и притворяться, что все тип-топ, что его мир не перевернулся с ног на голову от рассказа о жертве, которую принес Таннер, выгораживая его.

Притворяться Себастьян умеет здорово, но, видимо, всему есть предел.

Занавески раздвигаются и сдвигаются в третий раз, и лишь тогда Себастьян заходит в дом. Его мать времени не теряет: едва закрывается дверь, она подлетает к сыну.

– Осень уехала?

Себастьян хотел сразу спуститься к себе в комнату, но мама загораживает лестницу. Он направляется на кухню, берет из буфета стакан и наливает себе воды. Флешка прожигает в кармане дыру, руки чуть ли не трясутся.

Осушив стакан за пару мгновений, Себастьян ставит его в раковину.

– Да, уехала, – отвечает он.

Мать обходит кухонный остров и включает миксер. Пахнет шоколадом и маслом – она печет капкейки. Вчера было сдобное печенье. Позавчера – бискотти. В домашнем хозяйстве никаких подвижек. Семья не распадается. Ничего не изменилось.

– Не знала, что вы с ней друзья.

Отвечать на вопросы об Осени не хочется, но Себастьян знает: молчание лишь подстегнет маму.

– Я был ассистентом преподавателя у нее на семинаре, и только.

Повисает тягостное молчание. По идее, Себастьян и для Таннера был «ассистентом преподавателя, и только», так что его ответ не слишком утешает. Впрочем, мать не давит. У Себастьяна с родителями теперь не разговоры, а обмен любезностями: «Пожалуйста, передай картошку», «Скоси траву на газоне, хорошо?» Похоже, нормально контактировать у них в семье скоро разучатся. Вообще-то Себастьян ожидал, что отношения изменятся, когда он станет старше и опытнее и сможет общаться с отцом и матерью на новом для себя, взрослом уровне. Не ожидал он, что родительские шипы и ограниченность проявятся так скоро и так резко. Это примерно как выяснить, что мир плоский, что исследовать и открывать нечего – забудь о чудесных приключениях в другой части света. Шагни за край, и сгинешь.

– Ты никогда о ней не рассказывал.

Мама что, не понимает, что он никогда не рассказывал ни об одной девушке, даже о Мэнди?

– Она завезла кое-что для Фуджиты.

Себастьян наблюдает, как мама связывает одно с другим, и подозрение омрачает ей лицо, словно туча.

– Осень знает его, верно?

Его.

– Они дружат.

– Так она приезжала не из-за этого?

Есть только один презренный «он» и только одно неприличное «это». Раздражение накрывает Себастьяна с головой: родители даже имени его не называют.

– Его зовут Таннер.

Произнесенное вслух имя заставляет сердце свербеть – Себастьяну хочется дотянуться до него и грубо стиснуть.

– Думаешь, я не знаю, как его зовут? Это что, шутка?

Внезапно мать краснеет от линии роста волос до воротничка, в глазах появляется лихорадочный блеск. Никогда прежде Себастьян не видел ее такой злой.

– Себастьян, как мы дошли до такого? До такого! Что с тобой творится? – Мать тычет в воздух согнутым пальцем, заключая «творится» в воображаемые кавычки. – Творишь ты все сам. Отец Небесный с твоими решениями не связан. Счастья ты себя лишаешь исключительно по собственной воле. – Мать берет деревянную ложку и зло погружает ее в тесто. – Думаешь, я чересчур строга к тебе? Поговори с отцом! Ты не представляешь, сколько боли причинил ему.

Поговорить с отцом Себастьян не может: Дэна Бразера никогда нет дома. После рокового ужина он задерживается в церкви после службы или навещает одну семью за другой и домой возвращается, когда все уже спят. Раньше ужины проходили в болтовне, а сейчас тишину нарушают лишь стук приборов о тарелки и редкие разговоры о домашнем задании. Место во главе стола вечно пустует.

– Извини, – говорит Себастьян, полный искреннего раскаяния сын. Он, разумеется, понимает, что мамина злость от сильной любви. «Представь тревогу о том, что твое дитя навек от тебя отдалится, – думает Себастьян. – Представь искреннюю веру в то, что Господь любит всех детей Своих, но при условии, что они любят друг друга путем праведным. Это как думать, что Господь любит деревья, – мозг Себастьяна перефразирует вычитанные где-то строчки, – но порицает их цвет по весне».

Себастьян огибает кухонный остров и подходит ближе к матери.

– Осень впрямь завезла кое-что для семинара.

– Я думала, ты уже закончил с ними заниматься.

– Мне нужно отрецензировать работу, которую мистер Фуджита еще не читал.

И ведь ни слова откровенной лжи!

– Но ты же больше с ним не встречаешься? И не разговариваешь?

– Мы не общались уже несколько недель.

Это тоже правда. Себастьян держится подальше от школы, от всех мест, где они бывали вместе. Даже в горы не ходит. Он хочет репетиторствовать, но знает, что соблазн будет слишком велик – слишком легко будет снова остановиться у его дома и дождаться, когда он вернется с занятий.

У Себастьяна даже голосовых сообщений не сохранилось. Он стер их за считаные минуты до того, как отец забрал у него сотовый.

– Вот и хорошо. – Мать заметно успокаивается, отключает миксер и давай водить ложкой по краям миски, раскладывая тесто по формочкам. – Ты в долгу перед мистером Фуджитой за все, что он для тебя сделал. Так что, если есть время, помоги ему с рецензированием. Еще тебе нужно встретиться с братом Янгом и заполнить последнюю анкету. – Мама обожает составлять списки заданий, чтобы постепенно вычеркивать, перепоручать, организовывать, и Себастьян ей это позволяет, даже если никак иначе они больше не общаются. – Обязательства свои выполни, а потом давай, пожалуйста, поставим на этой истории точку.

Преклонив колени, они с братом Янгом молятся, чтобы Себастьян стал сильным, чтобы он вновь стал примером для подражания теперь, когда уходит в свободное плаванье; чтобы из всего этого он извлек пользу.

Брат Янг рад подняться с колен, у него вид человека, не зря прожившего день. Он обнимает Себастьяна, говорит, что всегда готов его выслушать, что очень им гордится. В каждом его слове мудрость взрослого, опытного человека, а ведь ему только двадцать два.

После ухода брата Янга на душе у Себастьяна становится еще тяжелее. Молитва – рефлекс, ритуал, часть его естества, только надежду на лучшее она больше не дает. Мать зовет ужинать, а Себастьяну не хочется. В последнее время он ест, потому что терзать тело голодом – грех, а грехов у него и так с избытком.

На кровати тихонько гудит ноутбук. Себастьян подключил его почти час назад, едва уединившись в своей комнате, и с тех пор наблюдает, как медленно разряжается аккумулятор. Так складывается успокоительный ритуал: ноут уходит в спящий режим, экран темнеет, и Себастьян проводит пальцем по трекпаду, чтобы активировать.

На рабочем столе новая папка под названием «Автоквирография», в ней один-единственный файл с текстом, который хочется прочесть, а Себастьян не в силах себя заставить. Отчасти дело в страхе: он знает, что чтение лишь усилит боль. Еще есть что-то завораживающее в организованности Таннера. Семинарские работы в идеальном порядке, несколько вариантов романа датированы и озаглавлены. Помимо текстов, в папке лежат фотографии Себастьяна с метками

СЕБАСТЬЯН ФУТБОЛ 2014

СЕБАСТЬЯН ФУТБОЛ 2014А

СЕБАСТЬЯН СОЛТ-ЛЕЙК ТРИБ

СЕБАСТЬЯН ПАБЛ. УИКЛИ 2016

СЕБАСТЬЯН ДЕЗЕРТ НЬЮС 2017

Здесь скрыт подвох. Роман – ключ к внутреннему миру Таннера. Тщеславная сторона Себастьяна умирает от желания заглянуть туда и увидеть все до мельчайших нелогичных подробностей. Рациональная сторона твердит, что ничего существенного роман не откроет и не приблизит его к Таннеру ни на шаг. Стоит ли мучиться? Не разумнее ли удалить файл, поблагодарить Осень и попросить ее передать Таннеру несколько слов? Что-то искреннее, окончательно-бесповоротное; такое, что не распечатаешь и молча не передашь за ужином, как поступил отец со всеми его сообщениями и имейлами?

В комнате снова стемнело, а Себастьян и не заметил. Он проводит пальцем по трекпаду и щурится от яркого света. Дрожащей рукой он кликает иконку, и экран заполняют слова.

Начинается роман с разговора парня и девушки, с подначки и раскрошенных крекеров на постельном белье.

Но по-настоящему он начинается с оценивающих взглядов и «…его улыбка меня убивает».

Себастьян читает почти всю ночь. В некоторых эпизодах по щекам у него текут слезы, в некоторых он смеется – если честно, он не представлял, что такое настоящее веселье, пока не влюбился в Таннера. Он поднимается за парнями на гору и вспоминает первый поцелуй. Он видит, как беспокоятся родители Таннера: первые предостережения Дженны теперь кажутся чуть не пророческими.

Себастьян наблюдает, как Таннер уклоняется от правды, как держит Осень в неведении. Пульс эхом отдается у него в ушах, когда он читает о звуках, которые они издают, о пальцах, ладонях и губах, которые спускаются все ниже.

Он влюбляется под полным звезд небом.

За окном брезжит рассвет, а Себастьян смотрит на экран затуманенными глазами. Он вставал, чтобы подключить ноутбук к сети, а помимо этого не двигался несколько часов.

Он вдыхает полной грудью, чувствуя, с одной стороны, опустошенность, с другой – душевный подъем, робкий, но совершенно очевидный. А еще страх. Вот-вот проснутся родные и, если он намерен что-то предпринять, нужно уйти, пока никто не увидел. Фуджите он мог бы позвонить – сказать, что дело впрямь личное, предложить свой вариант отметки…

Мышцы протестуют, когда он встает, отсоединяет провод и выскальзывает за дверь.