Текст книги "Автоквирография"

В голове у Себастьяна на репите звучит негромкий голос Таннера: «Зачем ты участвуешь в этом, если ненавидишь всей душой?»

Ответить легко: мысли об отъезде приносят облегчение. Разговоры с Богом в последнее время тоже приносят облегчение. Ни с верой, ни с миссией сомнения не связаны. Гнетут родительский стыд, их ожидания.

С пылающим сердцем Себастьян заходит на кухню.

– Пап, можно мне ненадолго взять машину?

Епископ Бразер смотрит на него с тревогой.

– Что с тобой?

– Нервничаю, – честно отвечает Себастьян. – Все в порядке. Просто… Мне нужно съездить в церковь минут на десять.

Епископу такой ответ нравится – прежде чем передать сыну ключи, он в знак солидарности сжимает ему плечо.

Себастьян едет в церковь, именно туда собирается, но в итоге поворачивает налево, а не направо, потом вообще пропускает поворот и в итоге оказывается на грунтовой дороге у знака «Въезд воспрещен». Он останавливается, стелет на капот одеяло из багажника, смотрит в голубые небеса и пытается вспомнить звезды.

Сегодня у озера совсем не так, как весной. Во-первых, сейчас здесь жаркое, душное царство комаров. Во-вторых – и в-главных, – рядом нет высокого парня. Себастьян дает себе десять минут, потом двадцать. Он хочет попрощаться с Таннером, зажмуривается и просит Бога подсказать нужные слова, заклинание, которое успокоит сердце, но ответа нет.

Во время промотура Себастьян понял, что публикуемый автор должен присутствовать в соцсетях. Аккаунты у него есть, но большинство неактивные, отчасти потому, что соблазн слишком велик.

До сих пор Себастьян сопротивлялся, но сейчас, лежа на капоте отцовской машины, сдается, заходит в инстаграм и отыскивает Мэнни. Затем, прокрутив список его подписчиков, находит нужный аккаунт – tannbannthankyouman.

У Себастьяна вырывается смешок.

Аккаунт у Таннера открытый, и Себастьян кликает аватарку, чтобы увеличить. Зря он так, самому ясно, что зря. Когда на экране появляется лицо Таннера, тепло наполняет душу и сердце до краев, вытесняя все остальное. На фото Таннер нюхает огромный розовый цветок, заслоняющий ему пол-лица. Ресницы кажутся объемными, глаза сияют, волосы длиннее, чем в начале лета, на губах неповторимая лучезарная улыбка.

Лента новостей Таннера затягивает сильнее, чем думалось Себастьяну. На одном фото Таннер устроился на заднем сиденье машины и якобы душит водителя-отца. На другом рядом с ним крепко спит Хейли, а чуть ниже написано «Алиби мне в ленту! #ничутьнежаль». Еще есть фото гамбургера, жутко липовых инопланетян, машины Таннера у жилого корпуса под названием Дайкстра-холл и наконец – Себастьян едва не всхлипывает – фото Таннера в футболке Калифорнийского университета. Он в общежитии, стоит на пороге пустой комнаты и улыбается.

Так и подмывает поставить «лайк». Если кликнуть сердечко, Таннер увидит. Ну и что страшного? Таннер поймет, что он о нем думает. Со временем можно зафрендить друг друга, поддерживать связь, переписываться…

Тут и начинаются проблемы. Потому что в мыслях у Себастьяна не только переписка. Еще звонки, встречи, поцелуи и так далее. Потому что даже сейчас, когда в доме у них собираются гости, приехавшие ради него, Себастьян думает о Таннере.

Через пару недель ему получать Мелхиседеково священство, затем проходить первое таинство в храме – а Себастьян думает о Таннере. Он силится представить себя в храмовом белье – с детства же мечтал его носить – и…

Он гей. Он не сможет стать другим. Сегодня он должен засвидетельствовать свою веру, рассказать, как рад, что его призвали нести слово Божье, куда бы ни направил Всевышний. А сам он слову Божьему соответствует?

Что он творит?!

Едва Себастьян заходит в дом, от запаха еды начинают течь слюнки. Мать встречает его теплым объятием и сладким печеньем.

«Мама так счастлива, а я сейчас все испорчу», – думает Себастьян и откашливается.

– Всем привет!

Подъехали еще не все гости, но те, кто нужен, здесь. К Себастьяну поворачиваются пять улыбающихся лиц. Фейт, поймав его взгляд, одергивает платье и гордо выпрямляет спину. Себастьян помнит, что значит быть маленьким и наблюдать, как вскрывают письмо с вызовом. Это как находиться в одной комнате со звездой.

У Себастьяна сердце разрывается.

– Вы все сегодня такие красивые!

Миссис Бразер подходит к обеденному столу. На ней фартук с надписью: «Спасибо Создателю за крепкие нервы и за вкусный обед». Себастьян вспоминает миссис Скотт в радужном фартуке, который так сильно смущал Таннера. Что бы он не отдал за родителей, которые в любой ситуации принимают его таким, как есть!

– Себастьян! – зовет мама, делая шаг к нему. – Сынок, с тобой все в порядке?

Он кивает, но чувствует, что из груди рвется всхлип.

– Простите меня! Простите, пожалуйста… Мне нужно поговорить с родителями наедине.

Эпилог

На днях я позвонил Осени и пошутил, не знаю, мол, что стремней – Прово или Лос-Анджелес. Осси прикол не поняла, что неудивительно: она живет в идиллическом, сказочном Коннектикуте, носит свитерки с заплатами на локтях и гольфики (правда-правда, не отнимайте у парня картинку-мечту!). Не подумайте, Лос-Анджелес классный. Просто огромный. Я вырос неподалеку от Сан-Франциско и с мегаполисами знаком, но Лос-Анджелес – совсем другое дело, а Калифорнийский университет как город в городе. С высоты Вествуд-Виллидж, зажатый между бульварами Уилшир и Сансет, напоминает плотную сеть артерий и артериол в обширной сосудистой системе Лос-Анджелеса. Плутать в дебрях мегаполиса я перестал лишь недели через три.

Мы с родителями и Хейли приехали сюда на машине в августе и, наверное, дружно считаем ту поездку худшей в истории мироздания. Не сомневаюсь, в определенный момент каждый из нас молился, чтобы зомби-апокалипсис истребил самых родных и любимых. Резюме: у Хейли клаустрофобия, папа водит как глухослепой дедуля, а еще у нас принципиально разные музыкальные вкусы. Идем дальше: пробный день был мутной мутью. Нам подробно объяснили, как не стать насильником и как не умереть, отравившись алкоголем. Да, пожалуй, обе темы крайне важны. О кодексе чести мы тоже услышали – в сравнении с железобетонной дикостью, навязываемой в Бригаме Янге, это прикольные, доброжелательные советы. Прошло три недели, а я не помню, в чем там фишка. Уверен, не один я – все слушали вполуха.

Поселили меня в Дайкстра-холле, и это явный плюс, ведь пару лет назад его отремонтировали. Впрочем, я впервые живу не дома и могу сказать одно: общага есть общага. Односпальные кровати; мужские санузлы отдельно, женские отдельно, в каждом вдоль одной стены длинный ряд душей, вдоль другой – длинный ряд унитазов; постирочные; вай-фай. В жизни не встречал таких отвязных личностей, как Райкер, мой сосед по комнате. Вселенная словно сказала: «Хотел сбежать из Прово туда, где жизнь бьет ключом? Получи и распишись!» Минусы: Райкер вечно тусит и воняет пивом. Плюсы: в общаге он появляется редко.

Специализацию здесь выбирают лишь на втором курсе, но я почти уверен, что пойду на основы медицины. Удивил, да? Естественно-научные программы у нас в универе классные, и если в дополнение взять английский и литру, курсовая нагрузка станет гармоничной и сбалансированной. Благоразумно, правда? Смотрите и удивляйтесь!

Естественные науки для меня очевидный выбор, но, наверное, ясно и то, что от английского с литрой мне никуда не деться. Во-первых, Осень здорово меня натаскала – не пропадать же добру! Во-вторых, писательство открыло во мне что-то новое. Может, из первого романа выйдет что-то путное. Может, нет – тогда я вдохновлюсь и напишу новый. Будь что будет. Писательство – ниточка, пусть тонюсенькая, соединяющая меня с ним. Сейчас уже можно признать, что эта ниточка мне нужна.

Он со мной всегда и везде. На первой университетской вечеринке я играл в социальную игру, выпил пива, кое с кем познакомился, пофлиртовал, но в общагу вернулся один. Когда же пройдет эта постоянная боль и меня потянет к кому-то еще? Уже возникали ситуации, когда я думал: «Если бы не Себастьян, сегодня завязался бы тесный контакт». Но мне нужен только он. Глупо верить, что этот текст только для моих глаз, особенно после всего случившегося, но осмелюсь написать правду – надежду я не оставил. Из головы не идет его реакция на нашу встречу в книжном. И эмодзи с заснеженной горной вершиной в моем экземпляре «Огненной бури». Себастьян любит меня. Точно любит.

Ну, или любил.

Лос-Анджелес выделяется не только огромной территорией: чтобы ни творилось в стране, он был и остается центром толерантности. Здесь никто не прячется. Здесь никто себя не стыдится. По улицам за ручку прогуливаются самые разные пары, и местным хоть бы хны. На улицах маленького городка я подобное не представляю, в Прово – особенно. Мормоны в целом слишком вежливые, чтобы осудить открыто, но запашок гадливости и неодобрения появится.

Я даже не знаю, где Себастьян в итоге служит на миссии, но беспокоюсь за него. Хорошо ему сейчас? Плохо? Или приходится скрывать часть своей сущности, чтобы не огорчать близких? Знаю, с ним сейчас не связаться, поэтому ни имейлы, ни сообщения не пишу, но, дабы стравить давление в груди, я порой что-нибудь набираю и отправляю себе – нужно же дать выход словам, которые перекрывают мне воздух.

По словам Осени, в честь вскрытия письма с вызовом миссис Бразер планировала вечеринку с публичной трансляцией на фейсбуке. Меня такое бы убило. Я думал, хоть Осень посмотрела, но она клянется, что не в курсе, куда отправили Себастьяна. Даже если врет, я взял с нее слово никогда мне об этом не говорить. Вдруг он в Финиксе? Или в Сан-Диего? Я ведь не удержусь, поеду туда и начну прочесывать мормонскую общину в поисках первосвященника Бразера. Он самый сексапильный парень на свете, он ездит на велосипеде в белой рубашке с коротким рукавом и носит длинную челку.

Порой, когда мучают бессонница и воспоминания о наших встречах, я представляю, как сдамся и выспрошу у Осени, где Себастьян. Я представляю, как приеду туда, как увижу его в миссионерской форме и как он мне удивится. Я готов на бартерную сделку: «Я обращаюсь в мормоны, а ты будешь со мной всегда, пусть даже тайно».

Первое воскресенье октября. Я звоню Осси в обычное время – в одиннадцать утра. Поначалу мне всегда больно: знакомый голос как ножом режет. Странно, но с Осенью прощаться было тяжелее, чем с родителями и Хейли. Временами я страшно жалею, что не открылся ей раньше. У нас обоих появится кто-то еще, но друг для друга мы стали первыми наперсниками, первыми отдушинами. Что бы мы ни говорили и ни обещали, дальше все будет иначе.

– Боже, Таннер, повиси на трубке, я письмо тебе прочитаю!

Вот так Осень начинает разговор – с места в карьер. Я пикнуть не успеваю, а она уже откладывает телефон, вероятно чтобы взять свежее послание Понтали.

В соседки Осси досталась пафосная кривляка Натали, которая забрасывает ее пассивно-агрессивными записками с жалобами на шум, бардак, отсутствие общей зубной пасты и число ящиков в шкафу, которые «захватила» Осень. Прикольный момент: мы оба почти уверены, что Натали, решив, что Осси спит, начинает мастурбировать. Прикол реально пустой, но меня приколол так, что я затребовал кучу подробностей, прежде чем согласиться с теоретическим обоснованием.

Телефон Осси по чему-то чиркает, и она возвращается с бодрым «господибожемой!».

– Хорошее письмо?

– На сегодняшний день – лучшее! – Осси делает глубокий вдох и, смеясь, выдыхает. – Я же рассказывала тебе, что в начале этой недели Понтали приболела?

Едва помню то сообщение: переписываемся мы активно.

– Угу.

– Вот, началось все с этого. Значит, так… «Дорогая Осень! Еще раз спасибо, что принесла мне завтрак. Я же тогда совсем расклеилась! Писать о таком – черная неблагодарность, но мысли не дают покоя, значит, нужно их излить…»

– Господи! – потрясенно восклицаю я и посмеиваюсь, предчувствуя, к чему идет дело.

– «…и вилка, и тарелка были грязными, в крошках. „Она так нарочно?“ – подумала я тогда. Надеюсь, что нет. Да, порой я капризничаю, но мне хочется, чтобы мы с тобой навсегда остались близкими подругами…»

– Девушку серьезно глючит!

– «…вот я и решила спросить прямо. В общем, знай, что я все заметила, и если ты поступила так нарочно, это гадко. Если же это была случайность, прочти и забудь. Ты очень милая. Целую и обнимаю, Нат».

– Осси, без дураков, найди себе другую соседку. – Я тру себе лоб. – Рядом с Понтали мой Райкер просто душка!

– Не могу! У нас тут некоторые меняют комнаты, и это полный гемор.

– А с Понтали не гемор?

– Гемор, – соглашается Осси, – но с налетом сюрности, и в этом реальный кайф.

– Нет, письмо о крекерных крошках я понимаю. Я тебе годами про них трындел. Но жаловаться на грязную посуду, когда ей, заболевшей, принесли завтрак в постель?..

– Типа она в столовке нашей не питается! Заведение то еще.

– Как они смеют?! Это же Йельский университет…

– Да ладно тебе! Как Лос-Анджелес?

– Солнце светит, – отвечаю я, выглянув в окно.

Осси аж стонет.

– Хорошо уик-энд проводишь? Что интересного?

– Вчера наша команда играла против Вашингтонского универа, и мы дружно ходили смотреть.

– Не подозревала, что ты футбол любишь.

– Не по любви это, а по негласным правилам. – Я откидываюсь на спинку стула и скребу подбородок. – Вчера ребята из общаги Хедрик-холл устраивали вечеринку, и я ходил вместе с Брекином.

Брекин – мой первый и пока лучший университетский друг. Он вырвался из техасского захолустья и, по невероятному совпадению, во-первых, гей, во-вторых, мормон. Такое захочешь – не придумаешь. Еще он умница и книгоголик, вроде Осени. Я запал бы на него, только свободных мест у меня в сердце нет.

– Короче, суббота вышла неплохая. А ты чем занимаешься?

– У Дикона вчера была гонка, она и съела весь день.

Дикон. Ее новый бойфренд и, похоже, звезда местной гребной команды.

Отрицать бесполезно – червячок ревности во мне шевелится. Да нет, парень вроде классный – ирландец и от Осси без ума, так что он заочно мне нравится. На прошлой неделе он даже эсэмэску мне прислал – спросил, что лучше подарить Осси на день рождения. Лучшего друга подключил, молодец!

– Я соскучился по тебе, – говорю я.

– А я по тебе.

Мы выясняем, кто когда приедет домой на День благодарения, договариваемся созвониться через неделю и целуем-обнимаем друг друга и отсоединяемся.

Минут через пятнадцать начинается хандра, но вскоре на пороге комнаты появляется Брекин с фрисби.

– По кому тоскуешь на этот раз?

Однажды вечером у меня в комнате состоялся марафонский просмотр сериала «Во все тяжкие»[68]68
  «Во все тяжкие» – телевизионная криминальная драма. Транслировалась в США пять сезонов, с января 2008 года по сентябрь 2013 года.


[Закрыть] под водку с тоником, и теперь Брекин знает все.

– По обоим.

Брекин машет фрисби.

– Пошли на улицу! Погода классная.

Действие высших сил я ощущал несколько раз в жизни. Первый раз, когда мне было шесть, а Хейли три. Это мое первое четкое воспоминание. Все более ранние – расплывчатые: как кидаюсь спагетти, как вечером смотрю в потолок, пока мама или папа читает мне книжку, но то происшествие отпечаталось в памяти с мельчайшими подробностями. Мы с мамой и Хейли поехали в универмаг «Ти-Джей Макс». Забитые вещами стойки располагались близко-близко друг к другу – между ними не протиснешься, не задев что-то шерстяное, шелковое или джинсовое.

Глупышке Хейли хотелось играть, и пару раз она пряталась среди вещей, которые рассматривала мама. А потом исчезла. Как сквозь землю провалилась. Минут десять мы, паникуя все сильнее, носились по универмагу, звали ее, выворачивали наизнанку каждую стойку, каждую полку, каждый кронштейн. Безрезультатно. У мамы началась истерика. У меня тоже. Тогда впервые в жизни я закрыл глаза и взмолился: пусть сестренка найдется! Обращался я не к человеку, не к какой-то силе, а скорее к будущему. Парой недель раньше я выучил слово «похищение», и оно взбаламутило мне мозги настолько, что насильственный увод мерещился мне сплошь и рядом.

Горячую просьбу я повторял снова и снова – пусть она найдется, пусть она найдется, пусть она найдется, – и мне полегчало. Наверное, поэтому много лет спустя я понял Себастьяна, когда тот сказал, что ему помогает молитва. Тогда я чувствовал свое бессилие, но верил в силу своих добрых намерений, в то, что они повлияют на происходящее с сестренкой.

Никогда не забуду охватившее меня спокойствие. Беззвучно повторяя свою просьбу, я обнял маму, и мое спокойствие передалось ей. Перепуганные продавщицы сновали туда-сюда, обыскивая закутки и подсобки, секьюрити перекрикивались по рации, а мы стояли, старались мерно дышать и надеялись, что Хейли где-то рядом. Мы так и стояли, когда из-за пыльной стойки с надписью «РАСПРОДАЖА» в глубине магазина вынырнула сестренка. «Хейли победила!» – завопила она, сияя от гордости.

Были и другие случаи. Помню, кто-то словно не подпускал меня к океану в день, когда пляжи в итоге закрыли из-за опасных тягунов. Помню волну спокойствия, которая мгновенно смывала стресс, не позволяла грузиться и загоняться, заставляла ровно дышать, недоумевая, что сдержало панику и помогло расслабиться. Порой это мелкие эпизоды, порой – крупные события, но мне всегда казалось, что это вытекает из человеческой сущности, из воспитания рациональными людьми.

Впрочем, «воспитание рациональными людьми» не объясняет случившееся в то воскресенье. Мы с Брекином вышли на улицу с фрисби. Погода стояла чудесная – семьдесят четыре градуса[69]69
  74 °F = 23,33 °C.


[Закрыть] и ни ветерка, ни облачка. Непонятная утренняя дымка с океана уже растаяла, вернув небу невероятную синеву, которую подмечает и особо выделяет каждый турист. Ярко-зеленая фрисби рассекала ярко-голубые небеса, летая туда-сюда между мной и Брекином. Мы обходили отдыхающих на лужайке, извинялись, когда фрисби падала под ноги. Один раз она врезалась студенту в голень… Мы начали играть, когда солнце было слева от нас, но, пока бегали, кидали и ловили, оно поднялось в зенит и стало светить прямо в глаза.

Пожалуй, сейчас я романтизирую. То есть в минуты реалистического скепсиса я абсолютно уверен, что романтизирую, в другое время уверенности меньше. Сейчас, по прошествии времени, рисунок нашей игры напоминает мне замысловатую петельчатую спирограмму. Я ловил пасы Брекина и после каждого смещался на определенный угол – вот я повернулся на десять градусов к стартовой позиции, потом на пятнадцать, потом на двадцать, потом на тридцать и, наконец, на девяносто.

Походка каждого человека индивидуальна и узнаваема не меньше, чем отпечатки пальцев. Себастьян ходит прямо, неторопливо, размеренно – каждый шаг такой же твердый, как предыдущий. Разумеется, я помнил его мускулистые плечи и горделивую посадку головы. Я помнил, что при ходьбе большой палец правой руки он держит близко к ладони, отчего кажется, что правая рука сжата в кулак, а левая расслаблена.

И вот я увидел его, но против света. Лицо не разглядишь, но он шел ко мне, и я оценивал походку.

Брекин отдал пас – мои внимательные, изумленно вытаращенные глаза ослепило солнце, и фрисби пролетела мимо.

Когда яркое световое пятно перестало мешать, я снова глянул Брекину за спину. Шедший приблизился, только это был не Себастьян. Кто-то с отличной осанкой, гордо поднятым подбородком и правой рукой, словно сжатой в кулак. Кто очень похожий, но не он.

В одиннадцатом классе на биологии мы учили, что у болевых рецепторов, называемых С-волокнами, очень тонкие, медленно проводящие аксоны. Сигнал боли движется к мозгу дольше любой другой информации, включая осознание того, что боль близко. Учитель спросил, как, на наш взгляд, это помогает эволюции, и тогда ответ казался очевидным: человек получает шанс избежать боли, прежде чем она выведет из строя.

Мне нравится думать, что именно так я заранее настроился на встречу с горькой реальностью. Конкретно в том случае меня предварительно ослепило солнце. Оно предупреждало, что близится источник боли – моя надежда. Оно напоминало, что шедший никак не может быть Себастьяном. Я в Лос-Анджелесе, а он где-то в другом месте, вербует новых СПД. Где угодно, но не здесь.

«Он никогда сюда не приедет, – думал я. – Он никогда ко мне не вернется».

Устраивало это меня? Нет. Но тосковать по Себастьяну до самой смерти проще, чем мучиться так, как он, – каждое утро запирать свою самость на замок, заталкивать ключ в глубины сердца и уповать на то, что оно не перестанет биться.

Каждый день я волен быть собой: ходить на занятия, знакомиться с новыми людьми, потом выбираться на свежий воздух и играть с фрисби. Каждый день я буду благодарить судьбу за то, что мои родные и близкие не осуждают меня за излишнюю мужественность, женственность, открытость или замкнутость.

Каждый день я буду благодарить судьбу за то, что имею; за возможность быть собой безнаказанно и беспрепятственно.

Каждый день я буду бороться за Себастьяна и за его товарищей по несчастью – за тех, кому повезло меньше, чем мне; за тех, кто с трудом находит себя в мире, твердящем, что лишь узколобые белые натуралы получают призы в игре под названием жизнь.

В груди у меня теснились недовольство, неосознанное облегчение, непоколебимость. «Хочу еще! – беззвучно сказал я тому, что меня слушал: Богу, или Волшебнику из Страны Оз, или трем сестрам Мойрам. – Пусть еще не раз мне померещится его возвращение. Боль терпеть согласен! Напоминание о том, что он не вернется и по какой причине, не даст мне опустить руки».

Я поднял фрисби и кинул Брекину. Тот поймал ее одной рукой, а у меня словно сил прибавилось – я заскакал из стороны в сторону, разведя локти.

– Погоняй меня!

– Осторожнее, Танн! – засмеялся Брекин, подняв подбородок.

– Да в норме все. Ну, бросай!

Брекин снова поднял подбородок и куда серьезнее сказал:

– Ты человека собьешь!

Испугавшись, я прижал локти к бокам и развернулся, чтобы извиниться перед подошедшим сзади.

Он! Он стоял в паре футов от меня, чуть подавшись назад, словно я впрямь мог двинуть ему локтем по лицу.

Ноги подкосились, и я рухнул на траву, приземлившись на задницу. Солнце его больше не подсвечивало, слепящего нимба вокруг него больше не было. Только небо.

Он сел на корточки, положив руки на бедра, и встревоженно сдвинул брови.

– Ты не ушибся?

К нам подбежал Брекин.

– Эй, ты как, ничего?

– Ч-ч-что?.. – начал я, потом судорожно выдохнул: – Себастьян?

Брекин попятился прочь от нас. Даже не знаю, куда он делся, но дальше в воспоминаниях у меня только мы с Себастьяном, бескрайняя зеленая лужайка и синее небо.

– Да?

– Себастьян?

Господи… Та дерзкая, обаятельная улыбка, как от прикола, который легко поймет каждый.

– Да?

– Только представлял, как ты идешь ко мне с дальней стороны двора, думал, Господь решил меня наказать. И через нецелых двадцать секунд ты стоишь прямо передо мной!

– Привет! – Себастьян взял меня за руку.

– Я думал, тебя в Камбоджу отправили.

– Вообще-то планировался Кливленд.

– Да я не в теме. Камбоджа просто сболтнулась.

– Так я и понял. – Себастьян снова улыбнулся, и у меня чуть сердце не остановилось. – Я не поехал.

– Разве тебя не должны посадить в мормонскую тюрьму?

Он засмеялся и сел на траву лицом ко мне. Себастьян. Он здесь. Он держит меня за руку.

– Условно-досрочное освобождение оговаривается.

– Кроме шуток, мне… – начал я, растерянно хлопая глазами, потому что приколы кончились, а у меня мозги кипели. Уж слишком медленно прояснялась картинка. – Мне вообще непонятно, что происходит.

– Сегодня утром я прилетел в Лос-Анджелес, – ответил Себастьян, внимательно следя за моей реакцией, потом добавил: – Чтобы разыскать тебя.

Вспомнилось, как я обнаружил его на пороге нашего дома, раздавленного игнором родителей. От страха шея покрылась гусиной кожей. Настала моя очередь спрашивать:

– Ты как, в порядке?

– Если честно, Международный аэропорт Лос-Анджелеса – это полный финиш.

Я закусил губу, сдерживая не то усмешку, не то всхлип.

– Я серьезно.

Он слабо покачал головой.

– Пока нет, но порядок будет. Вот увидел тебя, и как камень с души свалился. – Себастьян сделал паузу. – Я скучал по тебе. – Он посмотрел на небо, а когда снова взглянул на меня, глаза у него блестели от слез. – Очень скучал. Я должен заслужить прощение. Если ты позволишь.

В голове у меня все слова перепутались.

– Но… что случилось?

– Встреча на автограф-сессии все во мне перевернула. Я как от летаргического сна очнулся. – Солнце заставило Себастьяна сощуриться. – Потом был промотур. Я читал твой роман почти каждый день.

– Что?!

– Для меня он стал новым священным писанием. – Себастьян засмеялся, явно подшучивая над собой. – Звучит безумно, но получилось именно так. Твой роман – настоящее любовное письмо. Он каждый день напоминал, как сильно я был любим.

– «Любим», – поправил я. – Никаких «был».

В ответ на это Себастьян сделал резкий вдох и заговорил тише:

– Через пару недель после моего возвращения из Нью-Йорка пришло письмо с вызовом на миссию. Мама собралась устроить грандиозную вечеринку – пригласила пятьдесят гостей, еще многие ждали трансляции на фейсбуке.

– Об этом мне Осень рассказывала. Думаю, она смотрела онлайн, но я не позволил ей делиться подробностями.

Себастьян нервно глотнул и покачал головой.

– Не было никакой вечеринки. В тот вечер я заявил родителям, что не могу поехать. Точнее, я мог бы рассказывать людям о церкви, о своем откровении, о замысле Божьем, – уточнил он и, закрыв глаза, поднес мои пальцы к губам. Поцелуй получился… благоговейным. – Но я не смог бы делать это так, как хотели они, – без тебя, без них, каждый день изменяя самому себе.

– Так ты не поедешь?

Себастьян покачал головой, скользя губами по моей ладони.

– Я и из Бригама Янга ушел. Думаю перевестись в другой университет.

На этот раз надежда пересилила все остальные чувства.

– Сюда?

– Посмотрим. Аванс за книгу дает мне пространство для маневров и время подумать.

– А твои родные?

– Сейчас отношения неважные. Нет, они потихоньку налаживаются, но какими будут, я не представляю. – Себастьян запрокинул голову и поморщился. – Пока не представляю.

«Я готов нести эту ношу, – подумалось мне. – Само собой ли так получилось или моими стараниями». Хочется доказать ему – как минимум попробовать, – что возможные потери окупятся, если он станет полновластным хозяином собственной жизни.

– Нам будет непросто, но меня это не пугает.

– Меня тоже. – Себастьян улыбнулся, царапнул мне ладонь зубами, и я весь вспыхнул от его игривого урчания.

Я закрыл глаза и выждал десять секунд, чтобы успокоиться. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох.

Потом я резко навалился на него и давай тузить. От неожиданности Себастьян повалился на спину, я – сверху. Сверкающие, как озеро под солнцем, глаза вылезали из орбит. Я смотрел в них, чувствуя, как сердце колотится в груди. Оно стучало прямо у сердца Себастьяна, умоляя открыться и впустить меня.

– Ты здесь, – прошептал я.

– Я здесь. – Себастьян огляделся по сторонам: суперосторожность работала на автомате. В нашу сторону не смотрел никто.

Он разрешил мне поцелуй. Всего один, но я извлек из него максимум, включив нижнюю губу.

– Ты здесь, – прошептал Себастьян. Его руки обвили мне пояс, пальцы сомкнулись на пояснице…

– Я здесь.