Текст книги "Автоквирография"

Глава седьмая

Домой я еду как в трансе, едва помня случившееся после ланча. Уроки слились в расплывчатое пятно. Потом я долго сидел с Осенью и помогал ей с домашкой по матану. Не уверен, впрочем, что от меня был толк или что мы решили все правильно.

Я снова и снова проигрываю в голове разговор с Себастьяном, снова и снова гадаю, обрадовался ли он нашей встрече так сильно, как кажется мне. Мы с ним флиртовали? Примерный мальчик Себастьян сбежал с занятий, чтобы закайфовать от чего-то запрещенного? При мысли о таком в мозгу у меня происходит функциональный сбой.

Еще я пытаюсь осознать, что на следующей неделе Себастьяна не будет. Я всегда любил школу, но лишь наши встречи на семинаре делают последний учебный семестр терпимым.

Возникает неплохая мысль, и я нащупываю сотовый.

Сможешь писать мне из Нью-Йорка?

Отправив сообщение, я тотчас сожалею о содеянном, хотя что мне терять на этом этапе? К счастью, Себастьян не дает мне как следует себя накрутить: вскоре экран телефона загорается снова.

Я буду работать с редактором, поэтому точно свое расписание не знаю, но да, я постараюсь.

Я выбираюсь из машины, закрываю дверцу и, по-прежнему улыбаясь экрану сотового, захожу на кухню. Мама, уже в переодевшаяся в радужную пижаму, моет посуду.

– Привет, милый!

– Привет! – отзываюсь я, прячу телефон и снимаю куртку. От рассеянности я дважды роняю ее, прежде чем повесить. – Ты пораньше сегодня вернулась?

– Скажем так: мне понадобился бокал доброго вина, – отвечает мама, закрывает посудомойку и показывает на холодильник. – Ужин я тебе оставила.

В знак благодарности я целую маму в щеку и направляюсь к холодильнику. Вообще-то я не особо голоден – стоит вспомнить ланч в Бригаме Янге, и в животе снова начинается революция, – но если не сяду есть, то прошмыгну к себе в комнату и буду перечитывать Себастьяновы эсэмэски, пока не свихнусь. Впрочем – будем реалистами! – эта участь меня все равно не минует.

К пищевой пленке на тарелке с ужином прилеплен стикер с запиской «Ты моя радость и моя гордость». Я улыбаюсь и срываю записку, хотя чувствую, что видок у меня полубезумный, глаза из орбит вылезают.

Мама смотрит на меня с другой стороны кухонного острова.

– Ты кажешься… слегка взвинченным. У тебя все хорошо?

– Да, все отлично. – Я разогреваю себе ужин и наливаю воды, физически ощущая пристальный мамин взгляд. – Что у тебя на работе?

Мама обходит вокруг разделочного стола и прислоняется к нему, словно собираясь ответить. В кармане у меня вибрирует сотовый. Как обычно, в это время прилетает эсэмэска от Осени.

Но еще есть сообщение от Себастьяна.

Кста, спасибо за ланч.

Денек был так себе, но ты все исправил.

Спокойной ночи, Таннер!

«Американские горки» в животе продолжаются: вагончик заползает на вершину горки и несется вниз.

– Таннер! – Мама собирает волосы в хвост и закрепляет резинкой, которую снимает с запястья.

Я с трудом отрываюсь от экрана сотового.

– Да?

Мама медленно кивает, наливает себе «доброго вина» и манит меня за собой.

– Давай поговорим.

Черт! Я спросил, как у нее дела на работе, и отвлекся. Оставив телефон на разделочном столе, я иду за ней в гостиную. Мама с ногами забирается в огромное кресло в углу и смотрит, как усаживаюсь я.

– Ты же знаешь, что я тебя люблю?

– Да, мам, – отвечаю я, внутренне морщась.

– Ты вырос замечательным человеком, и меня буквально распирает от гордости.

Теперь киваю я. Понятно, мне очень повезло с родителями, но порой… они перегибают с трогательным умилением и обожанием.

– Милый, я только волнуюсь за тебя, – мягко говорит мама, подавшись вперед.

– Извини, я прослушал то, что ты рассказывала про работу.

– Дело не в этом.

Да я уже догадался…

– Мама, Себастьян – мормон, а не социопат.

Мама насмешливо вскидывает брови, словно хочет съязвить, но сдерживается. Я дико этому рад, ведь в груди закипает горячее желание его защитить.

– Так отношения у вас пока чисто платонические или?..

Мне становится не по себе. Закрытых тем у нас в семье нет, но из головы не идут лица родителей вчера за ужином и внезапное осознание: моим партнером они видят только парня с определенным социальным статусом – неконсервативного диссидента, вроде нас самих.

– А если мои чувства к Себастьяну не назовешь платоническими?

В глазах у мамы боль и страдание, но она медленно кивает.

– Не скажу, что я сильно удивлена.

– Во время ланча я встречался с ним в Бригаме Янге.

Мама сдерживается, сглатывает свою реакцию, как густой сироп от кашля.

– Ты ведь не против? – уточняю я.

– Против того, что ты уходишь с кампуса? – Мама откидывается на спинку кресла и внимательно на меня смотрит. – Нет, пожалуй, нет. Я в курсе, что за территорию уходят все, и расстраиваться по пустякам не стану. Против твоей сексуальной ориентации? Нет, нисколько. В этом плане ты всегда можешь рассчитывать на наше с папой понимание. Не забывай об этом, ладно?

Большинству молодых квиров о таком и мечтать не приходится. Мне несказанно повезло…

– Ладно, – отвечаю я сиплым от избытка чувств голосом.

– Другой вопрос, не против ли я, что ты бегаешь за парнем или девушкой из мормонов. – Мама с жаром кивает. – Да, Таннер, я против. И признаюсь в этом честно. Может, дело в моей предвзятости, но меня это по-настоящему беспокоит.

Моя благодарность мгновенно улетучивается.

– Чем такие слова отличаются от запрета его родителей смотреть на парней?

– Всем отличаются. Приведу один из сотни примеров: мормонизм – дело добровольное, бисексуальность – часть человеческой сущности. Я спасаю тебя от тлетворной идеологии мормонизма.

Я срываюсь на смех.

– А родители Себастьяна спасают его от ада!

– Тут другое дело, Танн. Мормонизм не угрожает геенной огненной!

Вот теперь я выхожу из берегов.

– Откуда мне знать про дела СПД?! – осведомляюсь я, повысив голос. – Разве ты дала нам реальное представление о том, во что верят мормоны и чем занимаются? От тебя я слышал, что они ненавидят геев, ненавидят женщин – ненавидят, ненавидят, ненавидят!

– Таннер…

– А я особой ненависти у мормонов не почувствовал. Это ты ненавидишь их!

У мамы глаза вылезают из орбит, она отворачивается и делает глубокий вдох.

Черт, перегнул я палку…

Будь у мамы склонность к насилию, она сейчас же вскочила бы и влепила мне пощечину – об этом говорят и ее напряженные плечи, и ее нарочито размеренное дыхание.

Только мама к насилию не склонна. Она мягкая, спокойная и на мои провокации не поддастся.

– Таннер, милый, для меня здесь все сложнее, чем ты можешь себе представить, и если тебе хочется поговорить о моих отношениях с СПД, давай поговорим. Только сейчас я беспокоюсь о тебе. Ты в первую очередь слушаешь голос сердца, а не рассудка, но, пожалуйста, подумай как следует. – Мама снова поджимает ногу под себя и продолжает: – Вы с Себастьяном словно из разных лагерей. Ситуация, конечно, иная, чем у нас с папой или у тети Эмили, хотя отличается не принципиально. Полагаю, его семья не знает, что он гей?

– Мам, даже я точно не знаю, гей он или нет.

– Давай чисто гипотетически предположим, что Себастьян – гей и твои чувства взаимны. Тебе известно, что мормонизм не порицает влечение к представителям своего пола, но давать ему волю запрещает?

– Да, известно.

– Ты сможешь находиться рядом с Себастьяном, не прикасаясь к нему?

Вопрос риторический, ответа мама не ждет.

– Если нет, то готов ли ты прятаться? Готов таиться от его родителей? А если Себастьян близок с ними так же, как мы с тобой? Представляешь, каково будет тебе, если родные отвернутся от Себастьяна из-за ваших с ним отношений? – На этот раз мама ждет ответов, а я, если честно, не знаю, что сказать. Ощущение такое, что я ставлю телегу впереди коня, черт, да впереди целого табуна. – Каково будет тебе, если от него отвернутся местные прихожане? Или если вы по-настоящему полюбите друг друга, но в итоге Себастьян выберет не тебя, а церковь?

Я отбиваюсь шуткой:

– Да мы едва переписываемся! Предложение делать рановато.

Мама видит меня насквозь и отвечает грустной, терпеливой улыбкой.

– Знаю, но таких сильных чувств я у тебя еще не замечала. Первые разы всегда накрывают с головой, и о последствиях порой думать сложновато. Мой долг – присматривать за тобой.

Я нервно сглатываю. По сути, мама права, но природное упрямство твердит, что в жизни бывает всякое. Я справлюсь с этой ситуацией.

Мама желает мне добра, только мои чувства к Себастьяну как потерявший управление поезд. Машинист сбежал, и двигатель едва не пылает. Моя одержимость контролю не поддается.

Но вот я поднимаюсь к себе в комнату, обдумываю услышанное и, немного успокоившись, осознаю, что мама делилась с нами бо́льшим, чем мне всегда казалось. Тетя Эмили очень страдала, когда родители выгнали ее из дома после того, как она, набравшись смелости, открылась им. Несколько месяцев она жила на улице, потом перебралась в приют. Там ее встретили не слишком приветливо, и она попыталась совершить самоубийство.

Для мамы это стало последней каплей. Она отчислилась из Университета Юты и увезла Эмили в Сан-Франциско. Мама поступила в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, а ночами работала в «Севен-илевен»[27]27
  «Севен-илевен» – сеть однотипных продовольственных магазинов, в ассортимент которых входит также ограниченный набор товаров повседневного спроса и журналы, работающих круглосуточно и располагающихся в бойких местах.


[Закрыть], чтобы кормить себя и сестренку. Диплом магистра мама получила уже в Стэнфорде, а Эмили окончила магистратуру в Калифорнийском университете в Беркли.

Их родители – мои бабушка с дедушкой, ныне живущие в Спокане, – вычеркнули обеих дочерей из жизни, из своих завещаний и никогда не пытались разыскать.

Мама делает вид, что ей уже не больно, только разве это может быть правдой? Порой родные меня бесят, но без них я жить не смогу. Неужели родители Себастьяна впрямь выгонят его из дома? Неужели отрекутся от него?

Боже, все куда серьезнее, чем я ожидал. Думал – так, прикол, мимолетное увлечение, а теперь влип по самое некуда. И мама права: бегать за Себастьяном – затея дурацкая. Может, и к лучшему, что из-за поездки в Нью-Йорк он пропустит наш семинар.

На выходные я уезжаю к Эмили и Шивани и, как ни странно, ни разу не порываюсь написать Себастьяну. Мама наверняка сообщила Эмили последние новости, потому что пару раз тетя заводит разговор о моих «делах сердечных», но я отмалчиваюсь. Если маму эта тема волнует сильно, то тетю чуть ли не до дрожи.

Эмили и Шивани ведут меня на заумный артхаусный фильм про женщину, которая разводит коз, и посередине кино я засыпаю. За ужином они отказываются налить мне вина, и я громко вопрошаю, на хрена тогда нужны две тетушки-отщепенки. В воскресенье я четыре часа подряд играю в пинбол с Эмили в гараже, съедаю семь порций нутового карри по рецепту Шивани и еду домой, балдея от своей семьи.

Небольшая смена обстановки здорово проветривает голову.

Но уже на следующей неделе Себастьян заходит в класс в темно-серой рубашке-хенли с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными до локтей рукавами. Моему взору открыта обширная панорама гладкой кожи, мышц, вен, красивых кистей – как мне справиться с этим?

Да еще он чуть ли не с удовольствием подходит ко мне посмотреть первые страницы романа. Он даже смеется над упоминанием постера с котенком и, едва скрывая любопытство, осведомляется, не автобиография ли это.

Будто сам не догадался!

«А я в твоем романе есть?» – читается в его глазах.

«Зависит от тебя», – думаю я.

Очевидно, смена обстановки помогла мне ненадолго.

Познакомившись с Мэнни, я ненадолго запал на него – успел даже представить, каково будет остаться с ним наедине, – но интерес быстро угас, внимание переключилось на кого-то другого. Целовать парней приятно. Целовать девушек приятно. Но почему-то кажется, что от поцелуев Себастьяна я вспыхну, как сухое сено от горящей спички.

В последнее время наше с Осенью общение – это школа и фотки еды у нее в снэпчате. Однажды вечером она приезжает ко мне в районе ужина. Мама даже не пытается скрыть бурную радость и приглашает дорогую гостью с нами поужинать. Потом мы поднимается ко мне в комнату – все как в старые добрые времена.

Я лежу на кровати и из дневной порции заметок на стикерах пытаюсь скомпоновать что-то годное для следующей главы романа. Осень разбирает мне гардероб и выдает экспресс-сводку школьных сплетен.

Я в курсе, что на прошлой неделе во время учительского баскетбольного матча Макензи Гоубл сделала минет Девону Николсону прямо на трибунах?

Я в курсе, что какой-то парень из туалета пролез на потолочные перекрытия и по ним дополз до женской раздевалки?

Я в курсе, что Мэнни пригласил на выпускной Сэйди Уэймент?

Эта новость отвлекает меня от стикеров – подняв голову, я вижу Осень в своей футболке. Родители ввели строгое правило: когда у меня гости – хоть парень, хоть девушка, – дверь в мою комнату остается открытой. Впрочем, на Осень сие правило не распространяется, и это такой прикол, потому что, пока я перебирал стикеры, она раздевалась и мерила мои вещи.

– Я и забыл, что выпускной уже на носу.

Осень смотрит на меня как на тормоза.

– До выпускного четыре месяца. Я говорила тебе об этом в машине неделю назад.

Я резко сажусь.

– Правда?

– Ага, правда. – Осень смотрит на себя в зеркало и одергивает футболку. – Похоже, меня ты больше не слушаешь.

– Извини, просто… – Я отодвигаю кучку стикеров и поворачиваюсь к ней. – Просто я с головой ушел в литературный проект, от него мозги набекрень. О чем ты говорила в машине?

– Ой! – восклицает Осень, на миг забыв свою досаду. – Я спрашивала, не хочешь ли ты пойти со мной, ну, чтобы не заморачиваться…

О-па! Я полный мудак… Осень фактически пригласила меня на выпускной, а я не отреагировал. Точнее, пропустил ее слова мимо ушей. Да, мы с Осенью вместе ходили на танцы, когда ни она, ни я ни с кем не встречались. Так было раньше.

Раньше – значит до Себастьяна?

Я полный мудак.

Осень пристально смотрит на меня в зеркало.

– Если, конечно, ты не хочешь пойти с кем-то другим.

Я отвожу взгляд, чтобы Осень не видела моих глаз.

– Нет, я забыл про выпускной, только и всего.

– Забыл про выпускной?! Таннер, мы же в двенадцатом классе!

В ответ я бурчу и пожимаю плечами. Оставив в покое мои вещи, Осень садится на край кровати рядом со мной. Ноги голые, моя футболка доходит до середины бедер – в такие моменты становится ясно, насколько упростилась бы моя жизнь, втрескайся я в Осень так, как в Себастьяна.

– Ты точно не хочешь никого пригласить? Сашу, например, или Джемму?

Я морщу нос.

– Они же обе мормонки.

Вот так парадокс!

– Да, но они классные мормонки.

Я притягиваю Осень к себе.

– Давай посмотрим, что к чему, а потом решим. Я еще надеюсь, что Эрик возьмет себя в руки и сделает тебя честной женщиной. Сама же говоришь, мы в двенадцатом классе. Разве ты не хочешь как следует заморочиться с выпускным?

– Нет, не хочу… – уныло начинает Осень, но я сгребаю ее в охапку и давай щекотать! Осень визжит и обзывается. Лишь когда Хейли колотит мне в стену, а папа кричит, чтобы мы сбавили громкость, я отпускаю ее, довольный, что выпускной забыт.

Чем ближе весна и длиннее дни, тем проще становится жизнь. За исключением редких прогулок пешком или на лыжах, несколько месяцев мы почти не бывали на улице. Вечно запертый в четырех стенах, я чуть не свихнулся от собственных мыслей. К середине февраля мне настолько осточертели моя комната, дом, школьные классы, что с первыми по-настоящему теплыми днями я под любым предлогом выбираюсь на воздух.

Каждый день снег понемногу сходит, и наконец остаются только островки на лужайке.

В субботу утром на холодильнике меня ждет записка с поручениями от папы, а во дворе – пикап и прицепная тележка. Я перевожу катер от двери черного хода на подъездную аллею и снимаю брезент, из-под которого выбегают чешуйницы. В кокпите темно, пахнет плесенью, и я оцениваю объем предстоящей мне работы. Кататься на катере мы сможем лишь через несколько месяцев, но его нужно привести в божеский вид.

Всюду на подъездной аллее лужицы талого снега. Из-за моторного масла с дороги, гнилых листьев и веток она выглядит ужасно, только я знаю, что за этим последует – солнышко, долгие прогулки, аромат барбекю все выходные напролет. В апреле нам сделают перетяжку внутренней обивки катера, поэтому я начинаю обдирать старую обивку вместе с липким слоем. Увлекательным это занятие не назовешь, только настоящей работы у меня нет, а бензин сам себя не купит, поэтому я выполняю папины поручения.

Я готовлю нужные принадлежности, заранее расстелив на траве большой кусок брезента, чтобы потом легче было убирать. Я успеваю вытащить капитанское кресло, когда за спиной у меня негромко скрипят тормоза и шуршат шины – кто-то приехал.

Я оборачиваюсь: Себастьян придерживает свой велосипед и щурится на солнце.

Вне школы я не видел его две недели, и почему-то от этого становится больно. Я выпрямляюсь и подхожу к палубе катера.

– Привет!

– Привет! – отвечает он с улыбкой. – Чем это ты тут занимаешься?

– Отрабатываю свое содержание. Ты, наверное, назвал бы это служением, – отвечаю я и пальцами ставлю в воздухе кавычки.

Себастьян смеется, и у меня щемит сердце.

– Служение – это скорее, – он ставит воображаемые кавычки, – помощь ближнему, чем, – опять воздушные кавычки, – субботник на крутом папином катере, ну да ладно.

Черт возьми, он надо мной стебется! Я показываю на старую обивку у себя под ногами и на брезенте.

– Видел это заплесневелое уродство? Какая уж тут крутость?!

Себастьян приглядывается к палубе катера.

– Убеждай себя и дальше.

Когда я опускаюсь на колени, лицо Себастьяна оказывается в считаных дюймах от моего.

– А что ты здесь делаешь?

– Я репетиторствовал тут поблизости и решил заглянуть.

– Ты учишься в универе, пишешь книги, подрабатываешь ассистентом препода и репетиторствуешь? Лентяй я лентяй!

– Еще церковные дела не забывай. – Себастьян отступает и, покраснев, отводит взгляд. – Вообще-то репетиторствовал я не поблизости.

Мой мозг не сразу соединяет точку А с точкой Б, но когда я наконец делаю очевидный вывод – Себастьян приехал специально, чтобы навестить меня! – хочется соскочить с палубы и сжать его в объятиях.

Разумеется, я не соскакиваю и не сжимаю. Судя по тому, как Себастьян стиснул руль велика, это признание его смущает. В душе у меня вспыхивает надежда. Так мы и выдаем себя – невольным смущением, реакцией, которую не скрыть. Отчасти поэтому страшно жить здесь, раскрыв свою сексуальность лишь самым близким. За порогом дома я могу выдать себя, скривившись от слова «педик», или слишком пристальным взглядом, или неадекватным ответом на дружеское объятие другого парня.

Ну, или переживаниями из-за того, что Себастьян решил ко мне заглянуть.

Наверное, это просто мое мнение; просто видение ситуации, окрыленное моими надеждами, но мне все равно хочется спрыгнуть с палубы и взять Себастьяна за руки – хватит уже держаться за велосипед!

Вместо этого я откалываю шутку:

– Значит, с тем, что я лентяй, ты согласен? Ладно-ладно!

Себастьян заметно расслабляется и отпускает руль велика.

– Ничего такого я сказать не хотел. Я только…

– Может, прекратишь умничать и поможешь мне?

Себастьян опускает велик на землю и, сняв куртку, на удивление легко забирается на прицеп, потом на корму катера.

– Ну вот, теперь ты понимаешь, в чем суть служения.

Я знаю пару хороших шуток про службы и служение, но вовремя прикусываю язык.

Себастьян подбоченивается и оглядывает катер.

– Ну, что нужно делать?

– Вытащить сиденья и содрать старую обивку. Ах да, еще отскоблить липкий слой. Что, уже сожалеешь о своем великодушии? – Я вручаю Себастьяну перчатки и позволяю себе поглазеть на него ровно три секунды. Он опрятен до безупречности, а еще много времени проводит на свежем воздухе: кожу позолотило солнце.

– Зачем ты даешь перчатки мне? – спрашивает Себастьян, отталкивая их.

– В гараже есть еще одна пара.

Себастьян согласно кивает, я спрыгиваю на землю и перевожу дыхание – медленно иду к гаражу и обратно. Если бы я слушал маму, то не упустил бы шанс расставить точки над i, объяснить, что, хоть Себастьян и знает мой секрет, у нас с ним ничего не выйдет.

«Скоро, – обещаю я себе. – Скоро я с ним поговорю. Наверное».

Мы вытаскиваем из катера второе кресло, скамью, а когда принимаемся за ковер, оба уже в поту, хотя температура вряд ли выше шестидесяти градусов[28]28
  60 °F = 15,56 °C.


[Закрыть] – для февраля это рекорд.

– Не пойми меня неправильно, – начинает Себастьян, – но почему твой отец вешает эту работу на тебя, вместо того… Я не знаю… – Он виновато косится на наш дом. – Вместо того чтобы кому-нибудь заплатить?

Вслед за Себастьяном я смотрю на наш дом. Находится он, пожалуй, в лучшем районе Прово. Здесь у всех красиво изогнутые подъездные аллеи и большие ровные лужайки. Здесь у всех достроенные подвалы, а над гаражами – комнаты для гостей. Да, мои родители хорошо зарабатывают, но транжирами их точно не назовешь.

– Моя мама считает каждый цент, а рассуждает примерно так: «Купить лодку я мужу позволила, но обслуживает ее пусть своими силами».

– Очень в духе моей мамы. – Себастьян крепко хватается за особо неподатливую часть обивки и дергает. В тесном кокпите раздается треск рвущегося материала. – По крайней мере в том, что касается пересчета центов, – уточняет он. – Ее девиз: «Носи, пока до дыр не порвется. Без новинки любой обойдется».

– Пожалуйста, не говори это моей маме! Она на футболке такой девиз напечатает.

Или на наклейке на бампер.

Наконец обивка отдирается – Себастьян выпрямляет спину и швыряет ее за борт. Бабах! – она приземляется на брезент, подняв облако пыли. Тыльной стороной ладони Себастьян вытирает пот со лба.

Силком отрывать взгляд от его торса – самое настоящее преступление.

Себастьян оценивающе смотрит на ободранный кокпит.

– Старый, не старый, а катерок что надо.

– Да уж. – Я встаю и вылезаю на подъездную аллею. Обоих родителей до сих пор нет дома, и пригласить Себастьяна войти суперзаманчиво.

– Выпьешь что-нибудь?

– Да, с удовольствием.

Через гараж Себастьян проходит за мной в дом. На кухне я открываю холодильник, наслаждаясь охлажденным воздухом, хлынувшим мне в лицо, и смотрю, что у нас есть. Папа сейчас в больнице, мама с Хейли уехали по магазинам.

Это радует, но тет-а-тет с Себастьяном ощущается с особой остротой.

– У нас есть лимонад, кола, кола-лайт, «Витаминвотер», кокосовая вода…

– Кокосовая вода?

– Мама любит пить ее после тренировок. По мне, так на вкус она как водянистый крем для загара.

Себастьян встает у меня за спиной, чтобы заглянуть в холодильник, и я забываю, как дышать.

– А на этикетке об этом не пишут… Странно, правда? – Он смеется, и я чувствую, как вибрирует его грудь.

Боже, я в полном раздрае…

– Давай «Витаминвотер», – просит Себастьян, откашлявшись.

Я достаю две бутылки, одну протягиваю Себастьяну, другую, едва он отворачивается, прижимаю себе ко лбу.

– Твой папа – доктор? – спрашивает Себастьян, обводя взглядом кухню. Вот он откручивает крышку и подносит бутылку к губам, чтобы как следует напиться. Мое сердце бьется в такт каждому глотку…

…один

…два

…три.

Себастьян делает вдох, и лишь теперь осмеливаюсь вдохнуть я.

– Да, в клинике Университета долины Юты. – Я снова поворачиваюсь к холодильнику, надеясь, что голос у меня не надламывается. – Перекусить не хочешь?

– Да, пожалуй. – Себастьян подходит ко мне. – Руки можно вымыть?

– Да, да, правильно!

Бок о бок мы стоим у раковины, намыливаем руки и споласкиваем под краном. Мы стукаемся локтями, а когда тянусь за полотенцем, я задеваю Себастьяна бедром. Случайно задеваю, а мысли за долю секунду перелетают от бедер к тазовым костям Себастьяна и к тому, что между ними. Извращенец я полный!

Сообразив, что торчать у раковины и глазеть Себастьяну на бедра нельзя, я передаю полотенце ему и возвращаюсь к холодильнику.

– Бутерброды будешь?

– Да, спасибо!

Я достаю из холодильника мясную нарезку, сыр и так далее, а из посудомойки – тарелки и несколько ножей. Себастьян уселся на кухонный табурет. Через разделочный стол я придвигаю к нему упакованный хлеб.

– Ну, как дела с проектом? – Он разворачивает полиэтиленовую упаковку и выкладывает хлеб на тарелки.

– С проектом?

Смеясь, Себастьян наклоняется вперед, чтобы заглянуть мне в глаза.

– С литературным проектом. С романом для семинара, который ты посещаешь.

– Да, точно… – Мясная нарезка тоже упакована, я должен ее вскрыть, поэтому выигрываю еще как минимум десять секунд. Мне их не хватает. – Все отлично.

Себастьян удивленно вскидывает брови.

– Отлично?

«В последнее время я пишу только о тебе, но тут полный порядок. В неловкое положение я тебя не поставлю».

– Ага. – Я пожимаю плечами, под тяжестью его внимания ни на что четче и внятнее не способный. – Думаю, получается замечательно.

Себастьян отрывает листок салата и аккуратно кладет себе на хлеб.

– Дашь мне еще почитать?

– Обязательно! – вру я.

– Сейчас?

– Нет! – слишком резко отвечаю я. – Не сегодня!

– Можешь приехать ко мне после уроков на следующей неделе, и мы посмотрим, что получается.

«Витаминвотер» застывает во рту. Сглатываю я с огромным трудом.

– Ты серьезно?

– Конечно. Как насчет пятницы?

Он дает мне неделю на вычитку написанного.

– Хорошо.

– Принесешь мне первые несколько глав. – В глазах у Себастьяна вспыхивает огонек.

На редактуру у меня чуть больше пяти дней. Нужно как минимум изменить имена. Возможно, еще перейти от дневниковой формы к более художественной.

Господи, дай мне сил!

Несколько минут мы едим молча – передаем друг другу пакет чипсов, запиваем их кофеиносодержащей – вот безобразие! – колой. Потом Себастьян встает и подходит взглянуть на фотку, прикрепленную к холодильнику.

– Классная фотка! – хвалит он, наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть. – Где снимали? Здание просто нереальное.

На фотке я летом после десятого класса, стою перед высокой, сложного архитектурного стиля, церковью.

– Это храм Святого Семейства, он в Барселоне.

Себастьян смотрит на меня круглыми от удивления глазами.

– Ты был в Барселоне?

– Папа участвовал в крупной научной конференции и взял нас с собой. Классно получилось! – Я встаю за спиной у Себастьяна, тянусь ему через плечо, показываю и объясняю: – Все фасады храма совершенно разные. Я у фасада Страстей, самого простого по стилю. Вот в этих башнях, – я показываю на веретенообразные колокольни, тянущиеся к облакам, – можно подняться на самый верх.

– У тебя здесь такое лицо! – Себастьян смеется. – Ты будто знаешь какой-то неизвестный фотографу секрет.

Себастьян так близко, что я вижу крошечную родинку на крыле его носа. Когда он хлопает глазами, я вижу, что его ресницы едва не касаются щек. Так и подмывает рассказать, что во время той поездки я целовался с парнем. Он был у меня вторым. Звали его Дакс, он приехал в Барселону с родителями. Для докторов и членов их семей устроили ужин, а мы с Даксом улизнули от всех и целовались, пока губы не онемели.

Так что, да, я знал секрет, неизвестный фотографу. Хотя несколько месяцев спустя я рассказал родителям про Дакса.

Хочется кивнуть Себастьяну, мол, прав ты, прав, потом объяснить, в чем секрет, и посмотреть на его реакцию. Но вместо этого я вру:

– Я высоты боюсь. Помню, чуть не свихнулся, когда родители сказали, что по нашим билетам можно подняться наверх.

Себастьян поднимает подбородок и смотрит на меня.

– Так ты поднялся?

– Ага! Всю дорогу держал маму за руку, но поднялся. Может, поэтому у меня тут такой довольный вид.

Себастьян отходит от холодильника и возвращается за стол.

– Однажды мы проехали сорок миль до Нифая…[29]29
  Нифай – город в штате Юта, до 1882 года назывался Солт-Крик, затем был переименован в честь Нефия, пророка движения Святых последних дней.


[Закрыть] – начинает он. – Ты круче, что говорить!

Я выдавливаю смешок.

– Нифай – это тоже круто.

– Мы посетили храм в Пейсоне, видели реэнактмент с тележками на Мормонской тропе…[30]30
  Мормонская тропа – маршрут длиной в 2092 километра, использовавшийся членами церкви Святых последних дней с 1846 по 1868 год. Пролегает от города Нову (Иллинойс) до города Солт-Лейк-Сити (Юта).


[Закрыть] Так что да, это круто.

Теперь смеемся мы оба. В знак сочувствия я кладу ему руку на плечо.

– Ну, может, в следующий раз круче будешь ты.

– Это вряд ли, – отзывается Себастьян, улыбаясь поверх банки с колой. От его улыбки в кровь мне выбрасываются эндорфины.

– Давай покатаемся на катере, когда доведем его до ума?

Себастьян ставит банку рядом со своей тарелкой.

– Ты уже катался без родителей?

– Ну, прицеп я самостоятельно не возил, но, думаю, справлюсь. В июле мы собираемся на водохранилище Пауэлл. Поехали с нами!

На долю секунды Себастьян мрачнеет, потом возвращается к обычному для себя амплуа классного парня.

– Отличная мысль!

– Вдруг нам повезет и скоро совсем потеплеет? – говорю я. – Вдруг лето придет раньше времени?

А вдруг он видит, как бешено колотится мое сердце?

– Очень надеюсь.