Текст книги "Автоквирография"

Глава девятая

На обратном пути я не знаю, что делать с руками, а уж со спутанным клубком эмоций – и подавно. Случившееся на вершине горы отпечаталось в каждом моем синапсе – уверен, и через четыре десятилетия я не забуду, что чувствовал при каждом прикосновении Себастьяна.

Мама вечно велит мне анализировать свои чувства. Итак, сейчас, помимо дурманящей страсти, я чувствую

Нервозность

Неуверенность

Нестерпимое желание, чтобы это повторилось и поскорее.

Впрочем, все не самые приятные чувства перекрывает эйфория.

Я

Целовал

Себастьяна!

Я чувствовал его губы на своих, чувствовал его язык, чувствовал отзвуки его смеха в разделяющем нас пространстве. Мы целовались снова и снова. Целовались и так, и эдак. Быстро и лихорадочно, медленно и так глубоко, что я подумал о сексе и долгих вечерах в укромности чьей-то спальни. Себастьян прикусил мне губу, а я, ответив тем же, услышал стон, который не стихнет в моих безумных мыслях до конца выходных. Я чувствовал… что должно быть именно так, черт подери! Что мои предыдущие поцелуи настоящими не назовешь. Может, звучит глупо, но казалось, Себастьяна я целовал каждой клеточкой тела. От такого весь мой «опыт» стирается и вспоминается с трудом. Мы целовались, пока холод не проник нам под одежду.

Хотя нет, сейчас вспоминается, что целовались мы, пока Себастьян не отстранился из-за того, что я теребил подол его рубашки.

Себастьян сказал, что с парнями раньше не целовался, но с техникой он явно знаком – уверен, девушки у него были. Впрочем, от маниакального желания буквально трясло нас обоих, так что, возможно, этот раз стал принципиально новым и для него.

А он… сексом уже занимался? Думаю, нет – Осень наверняка постебалась бы, мол, отдельные мормонские детишки самые распутные в школе, но что-то подсказывает мне: Себастьян не такой. То есть он соблюдает нормы своей религии, конечно, если забыть о сегодняшнем.

Интересно, а со мной он занялся бы сексом?

Этот вопрос лишает меня покоя и превращает кровь в кипяток.

Да, это называется «бежать впереди паровоза», но я возбужден, счастлив и не знаю, что будет дальше. Мы начнем встречаться? Хотя бы тайком?

Себастьян захочет увидеться со мной снова?

Перед мысленным взором появляется мама и топает ногой, призывая меня тщательно обдумать случившееся. Но мамин образ быстро уходит на задний план и тает: слишком свежи в памяти поцелуи Себастьяна.

Когда мы встали с камня и отряхнулись, вокруг нас словно пузырь лопнул. Впрочем, и вне его на вершине горы мы с Себастьяном наслаждались уединением. С каждым шагом вниз по склону защитная оболочка тает. Внизу простирается обширный аккуратнейший Прово.

Не хочу туда! Не хочу домой! Как бы я ни любил свой дом, свою семью, свою комнату, свою музыку, мне больше нравится быть с Себастьяном.

Себастьян молчит, что ничуть не удивительно. Он идет на безопасном – мне не дотянуться! – расстоянии и не сводит глаз с тропы. Не сомневаюсь, у него в душé еще больший бардак, чем у меня. Впрочем, бардака хватает и мне – я не могу решить, стоит ли поговорить о случившемся.

С девушкой в подобной постпоцелуйной ситуации (до сегодняшнего дня в Прово я целовал только девушек) мы держались бы за руки и, спускаясь к городу, я старался бы подчинить тело голосу разума. Наверняка после поцелуев с парнем произошло бы то же самое, но только не после поцелуев с парнем-мормоном, который, если нас засекут держащимися за руки, попадет под шквал обсуждений и молитв.

Тем не менее… Вопреки всему этому я надеюсь, что ничего плохого в нашем молчании нет. Себастьян периодически оглядывается, улыбается, и на душе у меня светлеет. Но потом я вспоминаю его непринужденную (несмотря на стресс) улыбку после разговора с матерью, его непринужденную улыбку при общении с девушками в школе (ему нравятся только парни), его непринужденную улыбку на семейных фото (от родных он скрывает нечто очень личное и важное)… Неуверенность в том, что я способен отличить по-настоящему непринужденную улыбку от фальшивой, терзает похлеще ножевой раны.

– Эй, ты как, ничего? – Мой голос предательски дрожит.

– Ничего, – отвечает Себастьян, продолжая улыбаться.

Пугает то, что случится через пять минут, когда мы спустимся на тротуар у его дома. Если бы мог, я вытащил бы его из города – посадил бы в машину, увез бы подальше отсюда, потом ночь напролет говорил бы с ним о случившемся и помогал бы справиться. Знаю, что он будет сейчас делать – то же самое, что я после самого первого поцелуя с парнем, – спрячется в своей комнате и начнет убеждать себя в том, что причина в любопытстве и только в нем.

– Чем займешься на выходных?

Себастьян делает резкий вдох, будто для ответа на мой вопрос нужно взять себя в руки.

– Завтра у меня футбольный матч, а потом мы с Лиззи отправляемся в Орем помогать одной семье с переездом.

Ясно, в программе служение. И Орем. Да… Там еще захолустнее, чем в Прово, хотя местами дома получше.

– Откуда перебираются те бедняги?

– Из Прово, – отвечает Себастьян, взглянув на меня с недоумением.

– Тебя послушать, так в Орем никому ниоткуда переезжать не захочется!

В ответ на это Себастьян смеется по-настоящему – даже глаза превращаются в щелки, и я любуюсь им.

– Нет, я просто… – Он делает паузу, потом снова смеется. – Ну да, по-моему, в Орем захочется переехать только из Прово.

– Себастьян! – окликаю я.

Он краснеет и улыбается застенчиво, но при этом соблазнительно.

– Что?

– Тебя не беспокоит то, чем мы сейчас занимались?

Он бледнеет и отвечает, на мой взгляд, чересчур торопливо:

– Нет, нисколько.

– Точно?

Застенчиво-соблазнительная улыбка становится великодушной, словно я спросил, вправду ли ему понравилось пересушенное стракотто[38]38
  Стракотто – томленая говядина по-итальянски.


[Закрыть] от моей мамы.

– Да, конечно.

Потребность в физическом контакте заставляет тянуться к его руке, но Себастьян вздрагивает и, на миг запаниковав, озирается.

– Я… мы… Нет! Не надо! – Слова звучат отрывисто, как удары топора в руках неумелого дровосека.

– Извини.

– Не так близко к городу.

Очевидно, выражение лица я контролирую куда хуже Себастьяна, потому что он морщится и шепчет:

– Не смотри на меня как на полную дрянь! Такова реальность. Мне нельзя… говорить об этом… только не в городе…

Весь вечер я игнорирую долгие – надо поговорить! – мамины взгляды и прикрываюсь горами домашки. Заданий впрямь горы, но сегодня пятница, и мне никто не верит. Звонит Осень. Звонит Мэнни. Звонит Эрик. Все куда-то собираются, все что-то планируют, но это «что-то» – дуракаваляние, за неполных три года не изменившееся. Хлебать рутбир или слабоалкогольное пиво и смотреть, как парочки отходят потискаться в темном углу, сегодня совершенно не хочется.

Хочу побыть один, но не чтобы пускать слюни на горячих мальчиков-моделей, которыми пестрит моя лента в инстаграме. Хочу прокрутить в памяти наше восхождение на вершину горы. Снова и снова – все, кроме конца прогулки.

Такова реальность.

Только не в городе.

Я захандрил бы от тоскливой правды, но перед сном прилетает послание от Себастьяна – эмодзи – заснеженная горная вершина. Это как керосин, вылитый на свечку, мерцающую у меня в груди.

Вскочив с кровати, я расхаживаю по комнате и улыбаюсь экрану телефона.

Гора. Наша прогулка. Себастьян у себя в комнате и, возможно, думает о нашей прогулке.

Мысли тотчас сбиваются с правильной траектории: возможно, Себастьян в постели…

Здравый смысл машет оранжевыми флажками: стоп, мол, пора вернуть мысли в нужное русло.

Я сдерживаю порыв отправить в ответ радугу, или баклажан, или язык и останавливаюсь на закате над горой. Себастьян присылает эмодзи – футбольный мяч. Да, завтра у него игра. Я отвечаю лодкой – напоминаю, куда мы могли бы оправиться этим летом. Если он на миссию не уедет…

Телефон в руке сигналит.

Поговорим о твоем романе?

Да, конечно.

Сердце пускается бешеным галопом. В суматохе переживаний, признаний и поцелуев я позабыл, что Себастьян прочел готовые главы и понял, что они о нем. Я позабыл – а Себастьян, очевидно, нет, – что роман таки придется сдавать.

Я поправлю текст.

Уберу все очевидное.

Если хочешь, поговорим об этом при встрече.

Я морщусь и прикладываю ладонь ко лбу. Осторожнее, Таннер!

Да, конечно, давай.

После этого он присылает простое:

Спокойной ночи, Таннер.

Я отвечаю тем же.

Вспоминается его сегодняшняя фраза: «Даже не знаю, легче стало или тяжелее».

– У меня около пятнадцати тысяч слов, – вместо приветствия заявляет мне Осень в понедельник после обеда. Она садится на свое место в классе, где проходят семинары, и выжидающе на меня смотрит.

Я задумчиво скребу подбородок.

– А у меня около семидесяти стикеров.

Это ложь – готовых глав у меня уже прилично. Каждый вечер слова из меня так и хлещут. Я ничего не изменил, хоть и обещал Себастьяну. Я даже добавил, желая запечатлеть каждую секунду.

– Таннер, – начинает Осень тоном школьной училки, – в работе оценивается число слов. Подумай с этой позиции.

– Не могу, я ни в чем число слов не оцениваю.

– Ты меня удивляешь, – невозмутимо парирует Осень. – В романе должно быть от шестидесяти до девяноста тысяч слов. Ты что, пишешь на блоке стикеров?

– Может, у меня детская повесть?

Подняв брови, Осень смотрит куда-то вниз. Проследив за ее взглядом, я натыкаюсь на стикер, торчащий из недр блокнота. На нем видны лишь три слова: «ЛИЗНУТЬ ЕМУ ШЕЮ».

– У меня не детская повесть, – заверяю я, заталкивая стикер поглубже.

– Вот и хорошо, – с улыбкой говорит Осень.

– Сколько слов на одной странице? Ну, примерно?

Осень страдальчески вздыхает, и, пожалуй, это не наиграно. Я бы и себя с ума свел.

– Около двухсот пятидесяти, если набирать двенадцатым шрифтом через два интервала.

Я быстро считаю в уме.

– У тебя шестьдесят страниц?

Я накатал больше ста.

– Таннер, – на этот раз Осень произносит мое имя с бóльшим нажимом, – готовый роман нужно сдавать в мае. Сейчас конец февраля.

– Я уложусь, честное слово. – Я хочу, чтобы Осень мне поверила. А вот чтобы попросила показать готовое, не хочу. Даже Себастьяну показывать липовую версию было стремно. Раз уж его встревожила прозрачность образов Колина, Йена и Эвана – представьте, что будет, если он прочтет, что я написал в субботу вечером про то, как Таннер и Себастьян целовались на горе.

– Где ты был в пятницу? – любопытствует Осень, рассеянно тыча карандашом в углубление, появившееся на парте, потому что сотни других учеников занимались тем же самым.

– Дома.

Мой ответ привлекает ее внимание.

– Почему?

– Я устал.

– Ты был один?

Я невозмутимо смотрю на нее.

– Да.

– В пятницу после обеда я видела, как вы с Себастьяном поднимались на гору Террас.

Сердце бросается прочь из класса и без оглядки несется по коридору. До сих пор я даже не задумывался о том, что кто-то мог нас увидеть или заинтересоваться увиденным. Но Осень интересно почти все, чем я занимаюсь. И она увидела, как мы с Себастьяном уходим на прогулку, – разумеется, именно на ту, в конце которой мы целовались, как могут лишь подростки вроде нас.

– Мы просто гуляли.

Осень широко улыбается, типа, да, «просто гуляли». Неужели за этой улыбкой что-то маячит? Неужели подозрение?

Вдруг я не так невозмутим, как сам думаю?

– Осси! – шепотом зову я. В этот самый момент в класс заходят Себастьян и мистер Фуджита. Тело у меня как огнем загорается – надеюсь, никто этого не замечает. Осень смотрит прямо перед собой. Себастьян ловит мой взгляд, отворачивается и густо краснеет. – Осси! – Я тяну ее за рукав. – Я возьму твой карандаш?

Похоже, в моем шепоте слышна паника, потому что, когда Осень поворачивается ко мне, она сама мягкость и отзывчивость.

– Да, конечно. – Осень протягивает карандаш, и мы с ней синхронно замечаем, что я уже взял ручку.

– Мне неважно, что ты думаешь то, что думаешь, – шепчу я с таким видом, словно попросил карандаш только для того, чтобы она придвинулась ближе ко мне. – А вот ему важно.

Осень корчит придурковатую рожицу, изображая недоумение.

– Что же такое я должна думать?

У меня отлегает от сердца.

Стоит мне бросить взгляд на переднюю часть класса, Себастьян отворачивается. Мы не виделись шесть дней. Мне хотелось, чтобы нашу первую встречу после прогулки наполнял особый, тайный смысл, но ее наполняет неловкость. Себастьян, наверное, увидел, что Осень прильнула ко мне, что мы перешептываемся и посматриваем на него. Он беспокоится, что я о чем-то ей проболтался? Или что дал ей почитать свой роман – оригинальную версию? Я качаю головой, стараясь показать, что все в порядке, но Себастьян на меня больше не смотрит.

Себастьян не смотрит на меня до конца урока. Когда мы разбиваемся на группы, он занимается исключительно Джули и Маккенной, которые лебезят и заискивают перед ним. Когда Фуджита встает перед нами, рассказывает о развитии сюжета и подаче персонажей, Себастьян отходит в сторону и читает работу Ашера.

После звонка он просто разворачивается и спешит прочь из класса. Я запихиваю свои вещи в рюкзак и бросаюсь следом, но вижу только его спину: он распахивает дверь и выходит на залитый солнцем двор.

Во время ланча я расхаживаю взад-вперед, взад-вперед и гадаю, как, избегая очевидностей, написать Себастьяну, что волноваться не о чем.

– Ведешь себя как псих, – говорит Осень с бетонного блока, на который поставила свой поднос с овощами и хумусом. – Садись сюда!

Чтобы умиротворить Осень, я плюхаюсь рядом, цепляю у нее с тарелки морковку и за два хрума съедаю. Но тревога за Себастьяна цепью сковывает мне грудь. Вдруг он сильно расстроился из-за моего романа? Смогу я переписать главы? Да.

Я могу переписать. Я должен.

В новом приступе паники я начинаю болтать ногами, но Осень, похоже, не замечает.

– Тебе нужно пригласить на выпускной Сашу.

– Снова выпускной… – Я грызу ноготь большого пальца. – Мне вообще не хочется идти.

– Что?! Ты должен пойти!

– Нет, не должен.

Осень пинает меня в ногу.

– Короче… Эрик пригласил меня.

Я поворачиваюсь к ней с круглыми глазами.

– Пригласил?! А почему я не в курсе?

– Без понятия. Я в инстаграме об этом постила.

– Так мы теперь новостями обмениваемся? Через посты в соцсетях? – Я вытаскиваю телефон. Точно, в ленте у Осени фото гаражной двери, на которой красуется «ВЫПУСКНОЙ?» из разноцветных стикеров.

Суперкреативно, Эрик!

– Пригласи Сашу. Тогда мы пошли бы вместе.

У меня перехватывает дыхание, и я беру Осень за руку.

– Осси, я не могу.

Осень меняется в лице, но старается сдержаться. Это хорошо, с одной стороны, с другой – ужасно.

То есть я не надеюсь, что Себастьян поведет меня на выпускной – такому не бывать вовек. Но сейчас мое сердце принадлежит ему, и пока он не решит, как с ним быть, я ничего изменить не смогу.

Осень пристально на меня смотрит, и пару странных секунд мы с ней дышим в унисон.

Я вырываюсь из плена ее взгляда и цепляю еще одну морковку, на этот раз без зазрения совести.

– Спасибо.

Осень встает, оставляя свой ланч мне, и целует меня в макушку.

– Перед шестым уроком я должна заглянуть к миссис Поло. Спишемся, ладно?

Я киваю, потом смотрю, как Осень исчезает в здании школы, потом хватаю телефон, лежащий рядом на блоке. Перебрав несколько вариантов «успокоительного» сообщения, я останавливаюсь на:

Как прошли выходные?

Себастьян тут же начинает печатать ответ, и у меня зашкаливает пульс. Сперва мигают точки, потом исчезают – я ожидаю рассказа о футболе и о помощи с переездом из Прово в Орем, но после пятиминутного ожидания получаю лишь

Хорошо!

Он что, прикалывается?

Я не свожу глаз с экрана. Сердце стучит не только в висках, НО И в каждом органе, каждой клеточке тела. Если закрою глаза, я услышу его стук. Не представляю, что ответить Себастьяну, поэтому отправляю поднятый вверх большой палец и убираю сотовый.

Четыре морковки спустя я проверяю сообщения.

Себастьян ответил эмодзи-горой, а парой минут позже написал кое-что еще.

В эти выходные к нам приезжают бабушка и дед из Солт-Лейк-Сити. Мама велела пригласить тебя на ужин. Ты в шоке, да? Они милые, слово даю.

Буду очень рад, если ты придешь.

Глава десятая

Вприглашении на ужин какая-то шифровка? Себастьян напоминает мне, что нужно быть осторожным? Или только так он способен выразить опасения по поводу моего романа, который может выдать его тайну? Ведь реально, именно побывав у него в гостях, я понял, как мало у нас общего в домашнем быту. Он же сам заметил мой повышенный интерес!

А как насчет того, чем мы занимались на вершине горы? Целовались-то мы не по-дружески, не по чистой случайности, а со знанием дела – и языки, и руки подключили. Я, вспоминая те минуты, словно в теплую воду погружаюсь. Себастьян, когда по склону спускался, не мог смотреть на меня, не краснея. Приглашение на ужин – полное безумие, разве нет?

Что он творит?

Я придирчиво рассматриваю свое отражение в зеркале. Вещи на мне новые, так что хоть по размеру подходят – несколько лет я рос настолько быстро, что рукава вечно были коротковаты, а штанины – до лодыжек. Рубашку я менял раз семь, стригся недавно и, по-моему, выгляжу неплохо. Классическая рубашка на пуговицах от «Квиксилвер» – это не слишком буднично? Все-таки рубашка с галстуком – вариант слишком вычурный, как для свидания или для знакомства с родителями. А таких планов нет. По крайней мере я так думаю…

– Ну, вы теперь… парочка?

Хейли прислонилась к двери моей комнаты, сложила руки на груди и смотрит оценивающе.

Я снова оглядываю рубашку.

– Да черт его знает!

Хейли цокает языком, отлепляется от двери и тяжело плюхается на мою кровать.

– Им такие выражансы не понравятся.

Я матерюсь сквозь зубы, ведь Хейли, мать ее, права. Нужно быть настороже.

– Ты не уверен, что вы пара, а сам идешь ужинать с его семьей?

– Откуда ты знаешь про ужин?

– Будь ужин секретом, ты не стал бы обсуждать его в гостиной с родителями.

– Вообще-то это не секрет, но…

Секрет, конечно же, секрет.

Хейли кивает. Объяснения ей не требуются. В кои веки она не корчит из себя самозацикленную говнюшку! Когда решили перебраться в Юту, родители провели с Хейли беседу и очень четко объяснили: благоразумие и осмотрительность теперь – наше все. Даже я чувствовал, с каким страхом мама внушает Хейли, что брошенное в порыве гнева слово выдаст меня и обернется катастрофой. Мол, нас растили понимающими, но многие люди не такие, особенно здесь, в Прово.

Наклоняясь, чтобы собрать вещи, я вспоминаю, что Хейли в одном классе с Лиззи.

– Сегодня я увижу Лиззи. Передам ей от тебя привет.

Хейли морщит нос.

Смеясь, я убираю футболки в ящики шкафа, остальное вешаю на плечики.

– Ты удивишься, если я скажу, что они все такие.

Хейли переворачивается на спину и стонет.

– Она каждому улыбается и с каждым здоровается.

– Какой кошмар!

– Вечно такая счастливая, а что хорошего быть мормонкой? – В словах сестры мне впервые слышится наша слепая предвзятость. – Я пошла бы повесилась.

С Лиззи я еще не общался, но защитить ее все равно тянет.

– Ты говоришь как невежественная идиотка.

На тумбочке у меня заряжается сотовый. Хейли хватает его и вбивает мой пароль.

– Но она не обрадуется, если узнает, что ты мечтаешь залезть в штаны к ее братцу.

– Заткнись, Хейли!

– А что? Думаешь, они пригласили бы тебя на ужин, если бы понимали, каков расклад? Для этой семьи ты дьявол, заманивающий их сыночка в ад.

– В ад они не верят, – поправляю я, стараясь отнять телефон. – Не говори так!

– Себастьян тебя и по мормонизму натаскивает?

– Об этом мне известно от мамы. Я просто хочу узнать его получше, а для этого нужно понять, чем он живет.

На мое лицемерие Хейли не купится.

– Да-да, конечно! Я именно об этом. Себастьян рассказывает, что мормоны вот-вот признают гомосексуальные браки? А с тем, что конверсионная терапия – страшная жестокость, они тоже согласны? – саркастически интересуется сестра. – Вряд ли ему чудесным образом откроется, что ты для него дороже Бога, или Иисуса, или Джозефа Смита. Ужин – затея та еще!

Слова Хейли бередят кровоточащую рану у меня в груди. Стремительный выпад, и я вырываю сотовый у нее из рук.

– Ты говнюк!

При втором посещении дом Себастьяна пугает меня все так же сильно. Внешним видом он дает исчерпывающую информацию о своих обитателях. Итак, здесь живет белая семья, они аккуратисты, но не патологические чистоплюи. От дома веет гостеприимством и безопасностью, хотя я чувствую, что смогу здесь напортачить: сломать, залапать что-нибудь или кого-нибудь, например их старшего сына.

В открытом гараже стоят «субурбан» Бразеров и «лексус» поновее, наверняка бабушки и деда. Увидев свое отражение в окне с пассажирской стороны, я начинаю психовать в два раза сильнее. Как выдержать ужин с самой правильной семьей Прово и не показать, что я умираю от любви?

Может, Хейли не ошиблась: затея та еще.

Собравшись с духом, я нажимаю на кнопку звонка. По дому разносится трель, потом слышится голос Себастьяна: «Я открою!»

Меня тотчас бросает в дрожь.

Дверь распахивается, и на крыльце резко заканчивается кислород. Себастьяна я не видел с семинара, прошедшего в непонятном мне молчании. Тогда он не мог даже смотреть на меня, зато сейчас смотрит. Все нейроны с маркером «Зачем я здесь?» тают в серый клейстер.

Закрыв дверь за собой, Себастьян выходит на крыльцо. На нем классические брюки и белоснежная рубашка, расстегнутая на вороте. Видны гладкая шея и ключица, просматривается грудь… Еще немного, и у меня потекут слюни.

Может… Себастьян повязывал галстук, но снял его для меня?

– Спасибо, что пришел.

От отчаяния подскакивает пульс, от страха облажаться колет в сердце. Хочется с порога заверить, что все главы будут переписаны, но я лишь благодарю за приглашение.

– Так, предупреждаю сразу: будет скучновато, – говорит Себастьян и кивает на дверь: пошли, мол. – Еще разговор, к сожалению, может зайти о церкви. – Он запускает руку себе в волосы, и я тут же вспоминаю, как касался их на вершине горы. – По-другому мои родные не могут.

– Шутишь, да? Посмотри на меня, я обожаю разговоры о церкви.

– Да, конечно! – смеется Себастьян, приглаживает себе волосы, поправляет рубашку и тянется к дверной ручке.

Я накрываю его ладонь своей: подожди секунду!

– Ощущения странноватые или это у меня нервы шалят?

Ясно, что я провоцирую его намекнуть, что он помнит о случившемся на прогулке и не жалеет об этом.

Его ответ – лучшее, что я слышал за всю гребаную неделю.

– Нервы шалят не только у тебя. – Себастьян заглядывает мне в глаза и улыбается. Ничего прекраснее я в жизни не видел, семейным фото, что украшают комнаты, такая улыбка и не снилась.

– Я переписываю свой роман! – выдаю я, поддавшись порыву.

У Себастьяна глаза лезут на лоб.

– Правда?

– Угу. – Я тяжело сглатываю: бешеный пульс не дает нормально дышать. – Постоянно думаю… об этом, но понимаю, что такое сдавать нельзя. – Тревожная перспектива переписывать главы и радость от встречи с Себастьяном завязываются в животе тугим узлом. Меня колотит, и ложь срывается будто сама собой. – Я уже по новой начал.

Очевидно, именно это хотел услышать Себастьян, потому что он мгновенно светлеет лицом.

– Отлично. Я могу тебе помочь. – Три секунды он смотрит мне на губы, потом заглядывает в глаза. – Готов?

Я киваю. Себастьян открывает дверь, дарит мне еще один ободряющий взгляд, и мы переступаем порог.

В доме пахнет свежим хлебом и жареной индейкой; на улице чуть холоднее, поэтому окна слегка запотели. Вслед за Себастьяном я прохожу мимо малой гостиной в передней части дома – «И снова привет, фото семнадцатилетнего красавца Себастьяна! Привет, бесконечные Иисусы! Привет, мрачная плакетка!» – в конец коридора, где с одной стороны большая гостиная, с другой – кухня.

Мужчина, предположительно отец Себастьяна, смотрит там телевизор. Увидев нас, он встает. Он буквально на пару дюймов выше Себастьяна, именно от него унаследовавшего светло-каштановые волосы и веселое добродушие. Не знаю, чего я ожидал от него – может, большей импозантности? – но протянутая для рукопожатия рука и сногсшибательная, как у сына, улыбка застают врасплох.

– Ты Таннер, да? – Ярко-голубые глаза мистера Бразера лучатся умиротворенностью. – Я много о тебе слышал.

Он… и что теперь?!

Я бросаю на Себастьяна вопросительные взгляды, но он демонстративно смотрит в другую сторону.

– Да, сэр, – отвечаю я и тут же исправляюсь: – То есть епископ Бразер.

Он смеется и кладет мне руку на плечо.

– Епископ Бразер я только в церковных делах. Зови меня Дэн.

Папе не понравилось бы, что я зову отца друга по имени, но спорить не буду.

– Хорошо, мистер… Дэн.

По ступенькам спускается пожилой мужчина. Темные кудри на висках седеют, костюм аскетически-строгий, но при этом вид у него моложавый, даже проказливый.

– Аарон попросил помочь ему с лего. Потом спросил, откуда мне известно, как собирать, и я сказал, что все дело в дипломе инженера. Теперь он тоже хочет диплом инженера, чтобы собирать лего до конца дней своих. Наверное, все средства хороши…

Себастьян встает рядом со мной.

– Дедушка, это Таннер. Мой друг с Литературного Семинара.

Меня осматривает еще одна пара ярко-голубых глаз.

– Ты тоже писатель! – восклицает дед Себастьяна и тянется за рукопожатием. – Меня зовут Эйб Бразер.

– Рад знакомству, сэр, – отвечаю я. – Настоящий писатель – Себастьян, а я скорее мартышка, дорвавшаяся до клавиатуры.

Эйб и Дэн хохочут, а Себастьян глядит на меня, сдвинув брови.

– Это неправда.

– Ну, тебе виднее! – сквозь смех бормочу я. Если честно, разве не унизительно то, что я смог написать лишь о происходящем со мной день ото дня, а потом дал Себастьяну прочесть в страшно исковерканном виде?

На кухне Себастьян знакомит меня со своей бабушкой Джуди, которая интересуется, местный ли я. Думаю, этот вопрос расшифровывается как «Из какого ты прихода?».

– Таннер живет возле загородного клуба, – поясняет Себастьян и спрашивает, нужна ли наша помощь. Когда его мать и бабушка заверяют, что нет, он говорит, что мы поработаем над моим романом.

От паники меня прошибает ледяной пот.

– Хорошо, милый! – говорит его мать. – Ужин будет готов минут через пятнадцать. Скажи девочкам, пусть руки моют, ладно?

Себастьян кивает и уводит меня по коридору.

– Я не принес распечатки нового варианта, – шепчу я. Поднимаясь вслед за ним по ступеням, я отчаянно стараюсь смотреть себе на ноги, а не ему на спину.

Наверху лестницы коридор расходится в противоположные стороны.

Комнаты.

Себастьян останавливается у комнаты Фейт. Пурпурно-розовая романтичная жуть с признаками доподросткового ангста едва не течет за порог.

Себастьян стучит и заглядывает за дверь.

– Скоро ужин, так что мой руки, ладно?

Фейт что-то отвечает, и Себастьян отходит от двери.

– Ты слышал меня? – шепчу я чуть громче. – Я не принес распечатки новой версии.

Зря я намекнул, что уже начал писать заново? Себастьян скоро захочет увидеть переработанный вариант?

Себастьян смотрит на меня через плечо и подмигивает.

– Я тебя слышал. Тебя я сюда позвал не работать.

– А-а… Ладно.

Себастьян плутовато улыбается.

– Я ведь должен показать тебе дом?

Я уже чувствую, что смотреть здесь особенно не на что – на втором этаже всего четыре двери, – но киваю.

– Спальня родителей, – говорит он, показывая на самую большую комнату. Над кроватью там висят еще одна фотография храма Солт-Лейк и принт с надписью «Семья – это вечное». На стенах школьные и отпускные фотографии – всюду улыбающиеся лица.

– Вот ванная, вот комнаты Фейт и Аарона. Моя – внизу.

Мы спускаемся на первый этаж, сворачиваем за угол, спускаемся еще по одному пролету. Наши шаги глушит толстый ковер, чем дальше, тем слабее голоса наверху.

Какой светлый у них подвал! Лестница спускается в очередную гостиную, просторную и застланную ковром. В одной ее части телевизор, диван, кресла-мешки, в другой оборудована кухонька. За гостиной еще несколько дверей.

– Это комната Лиззи. – Себастьян показывает на первую дверь, затем переходит к следующей. – А эта – моя.

У меня аж дух захватывает: сейчас я увижу комнату Себастьяна!

Комнату, в которой он спит.

Комнату, в которой он…

К моему огорчению, в комнате образцовый порядок. С фантазиями о Себастьяне на мятых простынях придется немного повременить. На полке выстроились футбольные трофеи, чуть выше флаг команды «Пумы Университета Бригама Янга». В углу стоит ярко-синяя болельщицкая рука из поролона с логотипом – огромной буквой Y. Представляю Себастьяна на матче: он кричит вместе с толпой, на губах широкая улыбка, сердце бешено колотится.

Себастьян стоит у двери, а я обхожу его комнату – ничего не трогаю, только приглядываюсь к фотографиям и корешкам книг.

– Жаль, я по твоему дому от души не пошнырял! – сетует Себастьян, и я смотрю на него через плечо.

– В следующий раз, – обещаю я с улыбкой и… на миг немею от осознания того, что следующий раз состоится. – Если честно, меня удивило приглашение на ужин с твоими родными после… – Я подбираю нужные слова, но вижу, что Себастьян меня понимает, когда от шеи к скулам у него растекается румянец.

– Мама любит сближаться с нашими гостями, – поясняет Себастьян. – А я к себе почти никого не зову.

– А-а, ясно.

– Думаю, маме захотелось получше тебя узнать. – Он быстро поднимает руки. – Никакой вербовки, клянусь!

Еще один вопрос слетает с языка, будто по своей воле:

– Думаешь, она чувствует, что я?.. – Вместо того чтобы закончить фразу, я поднимаю брови.

– Думаю, такое ей и в голову не придет. Скорее, мама просто хочет понять, кто мои друзья, особенно если не знает их по церкви.

Себастьян смотрит так, что в животе у меня начинается пинбол. Я вырываюсь из плена его глаз и обвожу комнату взглядом. Книги повсюду – на полках, высокими стопками лежат у кровати, низкими – на письменном столе. Возле компьютера Библия в кожаном переплете и в чехле на «молнии». Спереди золотым вытиснены инициалы Себастьяна.

– Эта Библия для церкви, – поясняет Себастьян. Шагнув к столу, он вынимает ее из футляра и переворачивает тонкие страницы.

– Она огромная!

– Ее называют четверной, – смеясь говорит Себастьян. Я беру у него Библию и чувствую ее вес.

– Много же у вас догм.

– Пожалуй, ты прав, можно и так сказать. – Подавшись ко мне, Себастьян открывает книжищу и показывает содержание. – Видишь? Здесь не одна книга, а целых четыре: Библия, Книга Мормона, «Учение и заветы»[39]39
  «Учение и заветы» (The Doctrine and Covenants) – Священное Писание, признаваемое Церковью Иисуса Христа Святых последних дней. В книге содержатся «откровения», данные основателю церкви Джозефу Смиту, а также несколько откровений, полученных другими пророками последних дней.


[Закрыть] и «Драгоценная жемчужина»[40]40
  «Драгоценная жемчужина» (The Pearl of Great Price) – одна из священных книг Церкви Иисуса Христа Святых последних дней.


[Закрыть].

Я поднимаю глаза и удивляюсь: Себастьян так близко ко мне…

– Ты все это прочел?

– Да, почти все. Кое-что не по разу.

У меня глаза на лоб лезут. Ничуть не сомневаюсь, что сам уснул бы за такими книгами. Из меня получился бы худший мормон на свете. Примириться с такой долей я смог бы, лишь уподобившись Рипу ван Винклю[41]41
  Рип ван Винкль – герой одноименного произведения Вашингтона Ирвина, проспавший двадцать лет.


[Закрыть].

– Когда у меня возникают вопросы, я точно знаю, что найду здесь ответ, – говорит Себастьян.

Я снова опускаю взгляд на книгу. Откуда у него такая уверенность? Как он мог целовать меня на вершине горы и все равно соглашаться с тем, что здесь написано?