Текст книги "Горец IV"

18

Два человека сидели друг напротив друга. В нескольких шагах их уже не было видно: вереск скрывал сидящих. И в тех же нескольких шагах – не было слышно: ветер крал тихо переговаривающиеся голоса, прятал их в травяном шелесте и уносил прочь…

– Значит, ты полагаешь, что мой Путь пройден еще не до конца, Учитель?

– Да.

– Ну что ж… Я верю – тебе видней.

– Правильно. Мне видней…

Дункан глубоко вдохнул прохладный воздух. Теперь в глазах его была не леденящая отстраненность, не мертвенная тоска – а мольба была.

Мольба…

– И все же – дай мне цель в жизни, Учитель! Дай мне ее – такую цель, чтобы мог я видеть ее перед собой. И не в горных высотах, не тогда, когда я сумею укрепить свой дух…

– Понимаю. Здесь и сейчас?

– Да! Здесь и сейчас! Такому, как я есть, – а не каким могу быть или должен быть! Иначе…

– Иначе – что? – Конан смотрел на него в упор.

– Иначе… Иначе – ничего… – голос Дункана вдруг упал до едва различимого шепота:

– Иначе я все равно пойду за тобой, Учитель… Не смогу не пойти. Но идти я буду лишь через силу…

Дункан запнулся, умолк на минуту. И вдруг его голос окреп:

– А нужен ли я тебе такой – идущий через силу, Учитель? Тебе – и себе самому?!

Было сказано: горцу, преодолевающему тяжелый перевал – нужен слабый спутник, а не сильный. Нужен для того, чтобы горец мог сам в полной мере проявить свою Силу.

Этого не знал Дункан.

Да, не знал он этого. Не знал он и того, что в свете вышесказанных слов его вопрос звучит вовсе не так риторически, как ему самому казалось.

Как сказать… Может быть, такой спутник и нужен Судьбе – бредущий вслед за Конаном через силу…

Нужен для Силы самого Конана. Так?

Может быть, и так…

Но если бы Конан был способен принять этот вариант – он был бы другим человеком. Может быть, этот другой лучше справился бы с встающими перед ним проблемами. Даже наверняка – лучше справился бы…

Хотя – как сказать… Все-таки ведь именно Конан, а не кто-то другой, единственный из всех, сумел пройти свой Путь до конца.

Точнее, все-таки не весь Путь, а некую его часть. Сам же Путь – бесконечен…

Но Конан был Конан и становиться кем-то иным вовсе не собирался. Незачем!

Быть самим собой – тоже достойный выбор. Единственно достойный! Лучше плохо делать свое, чем…

А еще лучше – хорошо делать свое!

И именно потому, что Конан оставался самим собой, он протянул Дункану нечто.

И сказал:

– Смотри…

– Смотри!

Дункан жадно вгляделся, но ничего не понял сперва. Тряпки какие-то… Разодранные, окровавленные…

– Узнаешь рисунок тартана, ученик? Какому клану он принадлежит?

(Вот оно что… И как это Дункан сразу не догадался?! Воистину: хочет Господь покарать – первым делом лишает разума).

– Ты… ты снял это с убитого, Учитель?

– Да. Это одежда того, которого загрыз твой пес, заплатив за это своей жизнью.

– Ясно…

Странным движением взял Дункан окровавленные лохмотья: с ненавистью, с отвращением – и в то же время бережно. Великой ценностью обладали они…

– Итак, какой клан носит такие узоры?

– Не знаю, – прошептал Дункан, напряженно всматриваясь в материю.

– И я не знаю. Но я знаю тех, кто может это знать.

– Где они? – Дункан пружинисто вскочил на ноги.

Куда девалась усталость, где горе, где недавнее желание смерти?! Нет ничего этого. Будто не было никогда!

– Что же ты медлишь, Учитель?! В путь!

– В путь…

Говорили в старину: люди имеют право на месть. Но Тот, Кто Стоит Над Людьми, сказал: «Отмщение – мне!». И это – высшая правда…

19

…Вот так и было все. Наверное…

Наверное – потому что память Дункана не сохранила событий того вечера. Вернее, сохранила, но – избирательно.

Помнил он, как уходили они вдвоем из деревни. Помнил, как осматривал чужой тартан, жадно выискивая знакомый узор.

А между этими двумя вехами – пустота…

Не было попытки осесть на Священной Земле. Не было рун, вырезанных на камне. Вообще не было. Даже сами воспоминания о камне исчезли – а ведь им был не год и не два.

И уж, конечно, не было тех картинок, которые показывал ему Конан – из его и из своей жизни…

Рана памяти затянулась, как затягивается любая рана. Затянулась, оставив рубец.

Рубцом этим и были сохранившиеся воспоминания Дункана. Только о фактах – да и то не обо всех, – но уж никак не об их эмоциональной окраске…

…Когда миллионы лет меняют местами низменность и возвышенность, – горный хребет уходит под воду, лишь только оконечности вершин высочайших пиков продолжают торчать над поверхностью моря.

Но это уже не горы, а острова…

По ним, по этим островам, можно проследить направление исчезнувшего хребта. Но не его неприступность.

Поди разбери сквозь водяную толщу, где был удобный перевал, по которому шли отары овец, и сопровождающие их всадники даже не трудились оставить седло, чтобы брести в гору, держась за хвост лошади.

Может быть, не такой перевал был на этом месте, а наоборот – пропасть с почти отвесными стенами, непреодолимая даже для самых опытных горцев…

И думал Учитель, глядя на лицо своего ученика, вновь обретшее спокойствие: видно, не только на теле Первая Рана оставляет свой след.

Для души – тоже существует нечто вроде Первой Раны… Правда, не всегда она по времени совпадает с раной телесной – но что из того…

Только бы не изуродовал душу шрам, как уродует он иногда тело…

– Знаешь?

– Нет…

Каждый в Шотландии разбирается в волшебном переплетении нитей, образующем клановый узор. Но есть такие, кто сделал это занятие основным содержанием своей жизни.

Подобно тому, как всякий рыцарь разбирается в языке гербов, – но наряду с этим есть и Мастера Геральдики. Именно к их услугам прибегают, когда надо разоблачить самозванца или установить степень родства.

И знатоки «науки тартана» – тоже Мастера…

Не меньшим почетом и уважением окружаются они, чем Мастера Волынки или даже Мастера Клинка. Потому что не менее значимой представляется их работа.

Почему? По многим причинам…

В обществе, где столь важную роль играет клан, – прерогативы клана не менее важны.

Мастера Тартана помогают установить кровное родство – или свершить кровную месть. Или заключить свадьбу. Или определить главного наследника из нескольких претендентов.

Иногда после консультации с ними разгорается война. Иногда – война затухает.

Не одного и не двух мастеров обошли Конан с Дунканом. Вернее, Дункан с Конаном.

И каждому из них задавали вопрос:

– Знаешь?

И каждый, внимательно осмотрев плед и юбку-килт, снятые с убитого, отвечал:

– Нет…

Конечно, не все так просто было. С ходу к мастеру не явишься, с порога вопрос не задашь… Во всяком случае, к настоящему Мастеру. А ненастоящий…

Зачем он нужен, ненастоящий?

И приходилось участвовать в застольях, пить, не пьянея, эль, виски и красное вино. Пить – и похваливать, даже если вкус этого пойла выворачивал наизнанку.

Потому что изготовлялось оно по клановым рецептам. А к клану Мастера нельзя проявить неуважение…

Иногда приходилось и иные услуги оказывать клану Мастера. Или семье Мастера. Или даже – ему самому (но это – реже всего).

Услуги…

Самыми разными они бывали. От неведомой ранее горцам песни или метко сказанного слова, которое будут вспоминать, смакуя, несколько поколений клана, – до столь же меткого удара клинка, направленного на одного из тех, кого клан или сам Мастер считает своим врагом.

Или – лихого налета на вражеские земли. С поджогом замков, угоном стад…

Или…

Многими способами можно отплатить Мастеру за то, чтобы проявил он свое искусство. Лишь одним нельзя отплатить.

Нельзя – деньгами…

Не примет Мастер Тартана ни золото, ни серебро. Впрочем, как и любой другой из Мастеров…

Посмей предложить плату – бросит монеты в лицо. И окончится на этом весь разговор. Навсегда.

Поэтому много времени, много сил и труда уходит каждый раз на то, чтобы задать вопрос:

– Знаешь?

И получить ответ:

– Нет!

Говорили в старину: упорство важнее силы, важнее страсти, важнее отваги…

20

К счастью, – и сил, и тем более времени достаточно у бессмертных.

Однако, если они вершат свои дела в обыденном миру, – надлежит им примеряться к законам этого мира. Мир же сей – не вечен есть!

Нельзя до бесконечности откладывать месть. Иначе и мстить будет некому…

И вновь думал Конан, поглядывая на своего ученика: ученик ли он ему теперь? Не слишком ли дорогой ценой удалось пробудить в нем интерес к жизни?

Нельзя жить только желанием мести. Никак нельзя. Не жизнь это…

А если Путь не является жизнью – пускай даже смертью он тоже не является, – каждый, кто идет по этому Пути, рано или поздно становится носителем темной Силы.

И скорее рано, чем поздно…

Что ж, с этим, по крайней мере, можно бороться. Во всяком случае – можно попробовать…

Одного нельзя Учителю: бросить своего ученика. Потому что он все-таки всегда остается учеником.

Даже если он сам этого не осознает. Даже если не просто не осознает, а впрямую отказывается от соединяющих их уз…

Более того: и тогда нельзя, когда Учитель сам рад бы от этих уз отказаться…

Но не рвутся в этом мире такие узы…

Вот отчего всегда в ответе Учитель за ученика. И ученик за Учителя – тоже.

Трижды уже жухла трава, облетали листья, и склоны холмов покрывались белым пушистым одеялом. Ни разу за это время не ночевали Конан и Дункан под одной крышей два раза.

Конечно, за исключением тех случаев, когда приходилось им надолго задерживаться в ожидании, когда можно будет просить совета у очередного знатока старинных узоров…

Но ни разу на вопрос «Знаешь?» они не услышали «Да!».

Наконец, когда наступила четвертая осень, задан был этот вопрос последнему из хайлендских Мастеров Тартана.

И он тоже ответил:

– Нет!

И опустились при этом известии плечи одного из Мак-Лаудов: оборвалась последняя нить. Напрасны были их поиски!

А другой Мак-Лауд глубоко вздохнул, и во вздохе этом облегчение смешалось с тревогой.

Облегчение – потому что теперь можно будет свернуть с выбранной его учеником дороги, которая – в том не было сомнений у Конана – была дорогой ложной. Тревога же…

Тревожило: удастся ли заставить Дункана свернуть? Не слишком ли свыкся он с этой дорогой?

А если и удастся – то как поставить его на Путь? Трудное это дело… Рамирес сумел сделать это с Конаном быстро – даже не за годы, а за месяцы. Но это – Рамирес. И это – с Конаном…

В сущности, то, что происходило между ними, не долго оставалось односторонним обучением. Очень скоро Конан стал помогать Рамиресу в познании Силы с тем же мастерством, с каким Рамирес помогал ему.

Конан в свое время – в той, прошлой жизни – тоже сумел быстрее поставить Дункана на Путь.

Вот именно – в прошлой жизни… Тогда куда более страшный рубец остался на теле Дункана. Душа же его – рубцов не имела…

Поэтому, хотя не в силах был Дункан помочь Конану, – но и не мешал, по крайней мере…

Конечно, Путь идет сквозь нас, – поэтому не можем мы не идти по Пути, даже если искренне заблуждаемся на этот счет.

Но ведь и идти можно по-разному.

Осознанно – и не осознанно, словно в бреду или во сне. Медленно – или быстро…

Наконец – вперед или назад…

Правду сказано: Путь каждому из нас определен изначально, задолго до нашего рождения или рождения этого мира.

Но не меньшей правдой будет и другое: каждый из нас свободен на этом Пути. Свободен в праве выбора…

Ибо лишь несведущему может показаться, что Путь – это прямая…

Для того, чтобы описать его форму, не придуманы еще слова в человеческой речи. Да и форма его непостоянна – если вообще можно ее назвать формой.

Достаточно сказать лишь одно: много вариантов имеет Путь. И даже если в целом светел он, – можно найти на нем и темные участки.

Обратное – тоже верно…

И лишь от тебя одного зависит: выберешь ты Свет – или Тьму. День – или ночь.

Будешь ты Крагером или…

Впрочем, довольно об этом. Все равно не понять это смертному.

Тем же, кто понял, – нет нужды в объяснении…

Говорили в старину: если поешь о победе, – не смей умолчать и о поражении.

21

Но на сей раз не удовольствовался Мастер тем, что сказал «нет». Знал он, что на него – последняя надежда. Не утаили это от него.

Именно поэтому первый и единственный из всех Мастеров Тартана – именно оттого первый, что был он последним по счету, – дал им совет.

Сказал он:

– Ведомо мне: есть еще один Мастер Тартана. Говорил мой отец – нет ему равных…

(Произнеся это – зубами скрипнул. Нелегко говорить «нет ему равных» про другого…

Впрочем, про себя такое – и вовсе нельзя говорить. Пусть люди скажут!).

– Кто это, о Тидир? – воскликнул Дункан, ибо Тидир было имя Мастера.

И надежда зажглась в глазах Дункана. А зрачки Конана полыхнули совсем иным огнем…

Помедлил Тидир, глядя в пол, едва ли не сокрушаясь о сказанном. Но раз уж сделал один шаг – надо и второй сделать.

– Имя его – Этерскел. Из клана Фуадов он родом…

– Где найти нам его, о Тидир? – голос Дункана дрогнул, когда задавал он этот вопрос.

Кажется, Тидир усмехнулся, но не разобрать – углы его рта были прикрыты седыми усами.

– Его – уже нигде, наверное…

– Почему? – и вновь дрогнул голос Дункана.

На сей раз уже не было сомнения: усмехался Тидир. Торжество и горечь были в его усмешке одновременно.

– Плохо слушаешь, юноша. Очень плохо. Я сказал – отец мне это говорил. Во время отца моего, Глуинделла, это было. А мои волосы уже густо присыпаны серебром. И нет в живых Глуинделла больше лет, чем ты и твой спутник на свете живете, юноша!

– Ты еще не знаешь срока моей жизни, старик… – пробормотал Конан.

(Впрочем, он все-таки не сказал этого – по крайней мере, вслух не сказал).

Тишина надолго повисла под крышей дома, зацепившись за потолочную балку, растекаясь по стенам.

– Значит…

– Вот именно. Это значит как раз то самое!

И снова торжество и горечь проявились на лице старого Тидира.

Не была эта горечь тенью зависти. Как раз наоборот.

Далеким отпрыском зависти было именно торжество. Ясно ведь: коль скоро так, то давно оставил этот мир Этерскел Мак-Фуад.

А стало быть – нет сейчас под солнцем человека, который бы разбирался в Тартане много лучше, чем Тидир ап Глуинделл!

(Прочие Мастера – не в счет… Все они примерно одинаковы по силам и все сознают это. Кто-то лучше знает одно, кто-то другое лучше знает…

Но ни про кого нельзя сказать – «нет ему равных!»).

Отчего же горечь?

А вот именно оттого, что такое высокое мастерство кануло в Лету…

Но снова заговорил Тидир, сын Глуинделла:

– Да, сам Этерскел уже не жив, конечно. Но ведь и я – не с рождения науку тартана знал…

– Ты хочешь сказать… – и вновь надежда колыхнулась в глубине глаз Дункана. А глаза Конана – вновь сверкнули предостерегающе.

– Не знаю… Я не знаю, был ли у Этерскела сын. А теперь, возможно, уже и внук. Не ведомо мне и то, оказался ли наследник этого Мастера – а тем более наследник его наследника – способным усвоить науку чтения по ткани. Но если оказался…

И исчезло с лица Тидира торжество. Но зато и горечь – тоже исчезла.

Вот что сказал Тидир ап Глуинделл, Мастер Тартана. Сделал главное – возродил надежду.

А еще, кроме этого, было сказано многое и о многом.

Например, сказано было, что вскоре после рождения Тидира клан Мак-Фуадов был начисто вырезан в одной из межродовых войн. И будто бы лишь двоих пощадили: самого Этерскела, как признанного Мастера, и еще одного, имя которого не сохранила память.

Мастером Меча был тот, второй из уцелевших…

(Редкое это богатство – два Мастера в одном клане! И не менее редкое дело, – чтобы имя одного из них не осталось в памяти!).

Будто бы, не найдя себе места в Хайленде, в Лоуленд удалились они оба, в равнинную Шотландию. К королевскому двору. В Эдинбург.

Об этом следовало бы сказать с ненавистью – но сказано было со слегка напряженным безразличием. Все-таки не совсем в «Сассэнах» подался – к королю скоттов ушел…

Или к королеве? Кто знает…

Не разобрать, спустя десятилетия, дед ли нынешнего короля сидел на троне, или царствовала королева Мария, мать короля нынешнего.

Впрочем, важно ли это? Нет, не важно.

Важно другое…

Да, важно было другое. И угрюмо молчал Конан, слушая рассказ Тидира.

Он и сам кое-что слышал о гибели рода Мак-Фуадов. И об исходе двух Мастеров – тоже слышал он.

Двух? Или все-таки одного?

Говорили в старину: до Истины можно дойти, но не раньше, чем износишь три дюжины пар железных башмаков.

22

Этот разговор происходил, когда в кронах деревьев только появились первые проблески желтизны – далекие предтечи осеннего увядания.

А ту невидимую, но вполне реальную черту, которая разделяет Хайленд и Лоуленд, они пересекли уже глубокой осенью. Дожди прибивали к земле вереск

– и голы были леса вокруг.

Тяжел и неблизок путь в горах. Особенно, если пролегает он не только в пространстве, но и во времени.

В шестнадцатом веке от Рождества Христова…

Пересекли они эту черту – и ничего не изменилось вокруг.

Но все вокруг изменилось… Даже природа.

Сменились травы холмистых гор на травы холмистой равнины. Исчезла хрустальная чистота вод. Кустарниковый лес сменился высокоствольным.

Даже птицы, кажется, запели по-иному…

Впрочем, почему «кажется»? Иные птицы на равнинах, иные звери…

И люди – тоже иные.

Испокон веков во всех краях горцы сильно отличаются от жителей низин

– нравами, обычаями, характером… Но, как правило, это вдобавок ко всему

– еще и не один и тот же народ…

В Шотландии народ – один.

Да, народ один, но различия все те же. Это не просто разница в количестве миль до столицы. И уж тем более – не в числе футов над уровнем моря. Это – разница между двумя эпохами…

Наверное, ничто бы не объединяло страну замков и страну городов, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это – вопрос о том, где будет находиться резиденция короля.

Впрочем, вопроса тут никакого и нет…

Не пристало королю ходить в домотканой одежде, мерить свое богатство числом поголовья овец и пировать за столом из неструганых досок, на глиняной посуде.

Не пристало!

Уже семнадцатый век на носу!

Однако ничего иного не смог бы ему предоставить Хайленд…

Поэтому – Лоуленд. Равнина. Древний город Эдинбург.

В свое время сказал о нем великий бард Томас Лермонт или Том-стихоплет, как звали его односельчане:

– Рим – был, Лондон – есть, Эдинбургу – быть.

Самым главным, самым славным из всех прослыть…

Слова эти греют сердце каждого шотландца. Ведь известно всем: в своих стихах-пророчестве не ошибался Томас. Потому что от фей получил он свой стихотворный дар.

Как знать… Может быть, в веках это предсказание и сбудется…

Но пока что – не все королевское состояние, как неизбежно было бы это в горах, но значительную часть его составляют именно овечьи стада.

И дворец короля – скорее даже не дворец, а жилище. С пыльными потолками, закопченными стенами.

На стенах вперемешку были развешены гобелены нормандского времени, восточные ковры и траченные молью шкуры.

И серебряную посуду подают только тогда, когда зван к обеду какой-либо иностранный посол. А золото и фарфор – даже тогда не подают…

Не богат и не силен шотландский король. И даже те атрибуты власти, которые ему поставляет Равнина, – лишь символ…

Но именно он, король, объединяет Горы и Равнину. Не обойтись им без него.

Потому что исчезни король – и нарушится равновесие. Пойдет клан на клан, желая добиться перевеса, ибо не позорно повиноваться далекому монарху, а близкому соседу – позорно. Пускай богат он и силен, пусть даже мудр он, даже справедлив, даже великодушен.

Но это – едва ли… Редко проявляют горцы данные качества в межклановых отношениях.

И завертится междоусобная карусель с невиданной силой.

Если уж в мирное время волками смотрят друг на друга как предводители, так и рядовые члены соответствующих кланов, – можно представить, что случится после исчезновения верховной власти! Пусть даже символической…

Кровавый вихрь, который выплеснется наружу, настолько же превзойдет уровень обыденного зверства, насколько ливень превосходит изморось.

Это – не отвлеченные рассуждения. Уже не раз и не два приходилось Шотландии отпить из чаши сей…

И больше пить она не желает.

А ведь рядом, отделенная такой же невидимой, но именно потому непроницаемой границей – рядом Англия. Держава Сассэнах!

Могучий, немирный, небескорыстный сосед.

Уже ломал он гордость горцев у Сольвейского залива. И еще предстоит ему окончательно сломить ее в Куллоденских болотах [две знаменитые битвы эпохи англо-шотландского противостояния, соответственно шестнадцатого и семнадцатого веков; поражение под Куллоденом окончательно закрепило зависимость Шотландии], подтвердив превосходство строя – перед натиском, тактики – перед отвагой.

Нового Времени – перед Старым…

Впрочем, это еще не сейчас. Но очень многие и ныне, помня о Сольвейе, предвидят в глубине своих мыслей призрак Куллодена.

Вот отчего чтут горцы обитающего в Лоуленде короля. Чтут, хотя с трудом признают за лоулендерами право зваться людьми.

И не считают позором сменить Горы на Равнину лишь в одном случае. Если тот, кто свершает эту перемену, уходит не просто в Лоуленд, а именно к королю…

Тогда это – не позор. Но все равно: уж никак и не слава это…

Говорили в старину: есть тропа Чести, есть тропа Истины, есть тропа Выгоды. И не всегда совпадают они…