Текст книги "История шпионажа времен второй Мировой войны"

Глава 11

«Барбаросса»

В июне 1940 года Гитлер, пробежавшись трусцой в Компьене, отпраздновал падение Франции и затем удалился в свое горное убежище Бергхоф, где ему лучше всего размышлялось. Менее месяца спустя, 19 июля, он пригласил генерала Альфреда Йодля отобедать. Йодль был начальником штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), располагавшегося в специальном поезде «Атлас», чтобы постоянно следовать за фюрером.

Как бы между прочим, между очередной сменой блюд, подаваемых на завтрак, Гитлер отдал Йодлю приказ приступить к разработке планов вторжения в Россию. Вернувшись в вагон «Атласа», стоявшего на запасном пути в Райхенхалле, Йодль обзвонил начальников оперативных структур – полковников Варлимонта и фон Лоссберга, командующего Юнге и майора фон Фалькенштайна – и передал им соответствующие указания фюрера.

В течение нескольких дней был подготовлен предварительный схематический проект плана, но по мере необходимости его предполагалось дополнять поступавшими данными разведки, а таковых было явно мало. Даже поверхностное изучение плана говорило об острой нехватке разведданных.

7 сентября 1940 года битва за Британию была почти выиграна люфтваффе, правда, сами немцы об этом и не подозревали. Королевские ВВС понесли чудовищные потери. Британия вместе с другими странами Запада, по-видимому, сильнее всего озаботилась готовым к прыжку на острова «Морским львом», который должен был ознаменовать конец войны в Европе.

И в тот же день в «Лисью нору» прибыл офицер с посланием лично в руки адмиралу Канарису. Это был документ, пронумерованный 150231/40, подписанный Йодлем, и содержал приказ абверу о подготовке операций против Советского Союза, ни о чем не подозревавшего союзника Гитлера. Йодль призвал к соблюдению чрезвычайной секретности. «Эти меры, – писал он, – ни в коем случае не должны создать у России впечатление, что мы готовим наступление на Востоке».

Канарис был захвачен врасплох. Отношения с Россией были дружественными; органы разведки этих двух стран временами даже обменивались информацией. И после подписания договора 1939 года абверу, в частности, недвусмысленно запретили всякий шпионаж против Советов[27]27
  Автор дезинформирует читателя. Абвер продолжал активную разведдеятельность на территории СССР, как и советские разведорганы на территории Германии и ее союзников, оккупированных немцами стран, а также нейтральных стран.


[Закрыть].

Канарис тогда воспринял тот приказ с явным облегчением – у него никогда не было эффективной сети в России. Этот немыслимый железный занавес простирался на тысячи миль – от Северного Ледовитого океана до Черного моря. Сначала тянулась ограда из колючей проволоки с часто расположенными сторожевыми башнями. Затем 15 ярдов голой земли, вспаханной и заборонованной, чтобы на ней был заметен даже крохотный след. А позади 20 миль пустынной сельской местности, населенной одними только пограничниками НКВД[28]28
  Ни сплошной ограды из колючей проволоки со сторожевыми башнями, ни «20 миль пустынной сельской местности» на границе СССР не имелось. Далеко не везде была и контрольно-следовая полоса.


[Закрыть].

Единственным способом проникнуть в Россию был проход на законных основаниях через КПП – контрольно-пропускной пункт, где туристов тщательно контролировали, а потом не спускали с них глаз на протяжении всего периода пребывания в СССР[29]29
  Шпионы и диверсанты в большом количестве пытались прорваться именно через границу, неся большие потери, и некоторым это удавалось.


[Закрыть]. Все потенциальные шпионы против России набирались со всей территории Европы, тайно переправлялись в Советский Союз, где немедленно попадали в руки тайной полиции. Все наниматели зарубежных специалистов работали на секретные контрразведывательные службы.

Столкнувшись с подобными ограничениями, Канарис не пришел в восторг от нововведения. Разведслужба, какой являлся абвер, вынуждена была довольствоваться 4 источниками: сведения, просочившиеся случайно или же закономерно в советскую печать, информация, полученная от вернувшихся из СССР законным путем туристов и от всякого рода изгнанников, ну, и от герра Клатта.

Этот непостижимый человек (чье настоящее имя и личность так и не были известны) был тайным агентом № 1 абвера, действовавшим против Советского Союза. Кем он был, как выглядел и что заставило его работать на абвер, кроме чисто меркантильных интересов, сказать трудно. Он был одним из тех своенравных авантюристов, с которыми каждый сталкивается везде на Балканах, которые живут неизвестно на что, иногда даже занимаясь вполне законной деятельностью, но чаще всего теневой. Клатт жил в Софии в 1930-х годах. Там он занимался бизнесом, который, по-видимому, не имел никакого отношения к систематическому шпионажу, и так продолжалось до тех пор, пока он вдруг не проявил себя тайным агентом довольно заметного масштаба. Он получил доступ к секретам Советов и пустился на поиски организации, которой он мог бы эти секреты прибыльно сбыть. Достаточно быстро Клатт убедился, что охотников на его товар немного, если уж кто и готов выложить ему денежки, так это немцы, поскольку остальных этот материал либо не особо интересовал, либо не хватало средств на его оплату.

В тот период, а было это в 1938 году, абвер еще не располагал резидентурой в Болгарии, таким образом, Клатт вынужден был для установления контактов ездить в Австрию. Вскоре после аншлюса мюнхенское отделение абвера переместилось в Вену и отвечало за работу во всей Юго-Восточной Европе. Функционировало оно при офицере Генерального штаба, полковнике Маронья-Радвице, истовом католике и достойном баварском дворянине.

В августе 1938 года Клатт прибыл в Вену и был принят уже знакомым нам полковником. Он произвел на графа Маронья впечатление, но скорее даже не внешностью (колоритной, но отталкивающей), а прихваченным с собой материалом. Он явился на первую встречу с потрясающим количеством разведданных, в особенности о положении в советских ВВС. Клатт утверждал, что имел связь с советским дипломатическим представительством в Софии, и добавил, что большую часть информации из Советского Союза получал по коротковолновому радио. Несмотря на то что Клатт был чрезвычайно любезен, он решительно отказался сообщать детали об источниках, но вызвался предоставлять свой материал абверу. После того как материалы будут всесторонне изучены, можно будет поговорить и о деньгах. Маронья быстро представил материалы в Берлин, где они произвели настоящий фурор. Сведения были исключительными, и Клатта восприняли как первую забившую нефтяную скважину на долго и безуспешно исследуемом месторождении.

Его материал выдержал испытание самой кропотливой проверкой. Открытие этого замечательного агента сочли столь важным, что о нем сообщили непосредственно начальнику Генерального штаба – случай в целом почти беспрецедентный, и с тех пор материалы Клатта рассматривались в первоочередном порядке специальными, выделенными для этих целей офицерами в Берлине. Его данные легли в основу планируемого немцами нападения на СССР, использовались на самом высоком уровне, о чем практически вся агентура могла лишь мечтать.

Когда сделка была заключена (а это обошлось в астрономическую сумму), новый и успешный шпион вернулся в Софию, где стал главным и основным тайным агентом, собственно, единственным шпионом прямого действия – работал на абвер день и ночь в этом важном секторе секретной войны. Этот феноменальный шпион никогда не разочаровывал своих работодателей. И никогда не прекращал интриговать их. Маронья перепробовал все. Отдел III абвера не раз пытался проникнуть в тайну этого человека. Все усилия в течение многих лет, направленные на то, чтобы разузнать хоть что-то о Клатте лично и о его источниках, завершались провалом, что породило вполне логичное подозрение в том, что он был, вероятно, советским офицером разведки, имевшим доступ к подлинной информации, и, соответственно, мог сбывать немцам заодно и дезинформацию, если возникала необходимость.

Подозрения, казалось, подтвердились, когда несколько из утверждений Клатта оказались ложными. Круглосуточный контроль показал, что вопреки его заявлениям у него не было абсолютно никакого контакта с советской дипломатической миссией. Каждый раз, когда Клатт утверждал, что получил материал из Советского Союза на коротковолновике, мониторы абвера не могли обнаружить работавших в этом диапазоне радиостанций. Но материалы поставлялись, были подлинными во всех случаях.

Пытались даже инфильтровать в советскую секретную службу человека с единственной целью – узнать хоть что-то о подозреваемом двойном агенте Клатте. Затея была сложной и дорогостоящей, но все, что удалось выяснить, – это что у русских не раз возникали мысли об утечке информации, но этот факт никогда не связывался ни с Клаттом, ни с его операциями.

Если бы немцы додумались искать тайну Клатта в Бухаресте, а не в Софии, они узнали бы по крайней мере часть загадки. Фактический источник шпиона был не советским дипломатическим представителем в Софии, не таинственным, глубоко законспирированным осведомителем в Генеральном штабе Красной армии, а каким-то корреспондентом токийской газеты Исоно Киёшо, проживавшим в столице Румынии. От корреспондента ниточка привела прямиком в дом в пригороде Токио, к месту жительства доктора Рихарда Зорге, истинного и основного советского шпиона. Не то чтобы Зорге действовал как двойной агент, работая и на немцев, во всяком случае, не непосредственно, хотя и сам был немец. Но вот косвенно, возможно даже без его ведома, так и было. Его сеть простиралась от Токио до Нью-Йорка, со многими станциями вдоль маршрута, включая один в Бухаресте. В румынской столице Киёшо был его агентом, получая информацию для Зорге и передавая его в Токио, и иногда даже непосредственно в Москву.

У Киёшо-сан было еще и другое задание от Зорге. В Бухаресте располагался один из крупнейших европейских филиалов японской разведслужбы, специализировавшейся на СССР, и, таким образом, заданием Киёшо была инфильтрация в этот филиал, работа в нем в качестве конфиденциального осведомителя, чьей задачей было бы выяснение характера получаемой из СССР и направляемой туда информации, а также ее источники.

Киёшо поставленную задачу выполнил. Он докладывал Зорге часть из того, что узнавал, но большую часть продавал Клатту. Вот таким окольным путем Клатт и функционировал столь феноменально – получал сведения о Советском Союзе из папок японской секретной службы через японского журналиста, а потом через работавшего на Советский Союз немецкого коммуниста и продавал их немцам. Успех Клатта был свидетельством хитрости и расчетливости этого человека, но и эффективности японской секретной службы, а в особенности примером крайней беспринципности и низости шпионских игр.

Клатт обслуживал немцев до самого конца, потому что его источники никогда не иссякали. Даже после провала Зорге в 1941 году Киёшо продолжал функционировать, и в 1943 году Клатт был перемещен в Бухарест под каким-то благовидным предлогом, чтобы быть поближе к своему источнику. Немцы никогда не баловали его излишним доверием, и нередко он оказывался на грани того, что они вполне могли отправить его в тираж, и не потому, что его материалы были плохими (они были превосходны), а потому, что его тайна не давала покоя его начальству. Однажды в начале 1945 года только личное вмешательство генерала Гейнца Гудериана, тогда начальника Генерального штаба сухопутных войск, спасло Клатту жизнь; немцы, взбешенные не поддававшейся разгадке тайной Клатта, решили избавиться от него раз и навсегда, отправив его в концентрационный лагерь. Гудериан был шокирован; информация, которую предоставлял человек, была настолько неоценимой, что начальник Генерального штаба лично отдал приказ оставить Клатта в покое, либо, как предупреждал еще Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск в 1938–1942 годах, лучший источник информации о СССР будет безвозвратно потерян.

Что произошло с Клаттом – вопрос гипотез. В марте 1945 года, когда крах Германии был уже неизбежен, он прибыл в Вену и появился в тамошнем немецком бюро секретной службы. Он молил о помощи, пытаясь не попасть в руки наступавших русских. Просил заступиться за него кого-то еще, но заступавшийся исчез – это был Киёшо-сан. На следующий день после того, как Клатт обратился к нему за помощью, этот субъект исчез, и никто и нигде его больше не видел.

В отличие от немцев, которые, фигурально выражаясь, должны были складывать фактически все российские яйца в корзину герра Клатта, поляки подходили к делу куда расчетливее, работая на советском направлении. Поляки всегда были лучше остальных информированы о Красной армии. Это объясняет то, что адмирал Канарис последовал за вермахтом в Польшу в 1939 году. Его очень интересовало одно здание на площади Пилсудского: штаб-квартира польской разведслужбы.

1 октября 1939 года абвер, заняв упомянутое здание, убедился, что оно в относительно хорошем состоянии – свыше 100 больших сейфов в целости и сохранности. Из Берлина срочно доставили слесарей абвера и приступили к вскрытию. Выяснилось, что большинство сейфов пусты. Ничего ценного по России не обнаружено, даже фамилий отдельных польских агентов, которых, возможно, взял бы к себе абвер.

Вскоре после этого немецкий офицер во время ежедневной прогулки около старого польского форта Легионов[30]30
  Построен в 1852–1854 гг. на южном мысу Варшавской цитадели русскими военными инженерами и строителями.


[Закрыть] заметил, что дверь в одну из оконных створок старого форта была распахнута, и он вошел, чтобы проверить внутреннюю часть полуразрушенного здания. Он был удивлен, обнаружив там множество стальных шкафов. Это была часть архивов польской военной разведки. Ненасытная толпа специалистов абвера набросилась на находку, но и тут результаты оказались неутешительными. Большая часть найденных данных по России были устаревшими, другие неточными, таких, кстати, было большинство. Даже немецкие сведения о России отличались гораздо большей точностью.

Однако попытки обнаружить польский архив продолжались, поиски местонахождения польской агентуры, специализировавшейся по русским, тоже. Довольно скоро часть из них добровольно предложили свои услуги абверу. Была сформирована специальная Abwehrkommando именно для того, чтобы организовать и направить деятельность этих людей, но управлять и вообще заниматься ими стало делом хлопотным, да и к тому же очень многие сотрудники абвера не горели желанием работать с поляками. Большинство этих добровольцев были заурядными негодяями – недобросовестными, распущенными, недисциплинированными и безответственными людьми, – чьи негативные личные качества незамедлительно сказались на их работе. Подавляющее большинство их были одержимы идеей отомстить русским. Они злоупотребляли своим привилегированным положением при нацистах для сведения личных счетов, ликвидируя личных врагов, и вымещали злобу на беззащитных евреях.

Более многообещающие агенты были завезены из Финляндии и стран Балтии; абвер желал использовать выживших офицеров разведки армий этих стран, захваченных русскими[31]31
  Страны Балтии (Литва, Латвия, Эстония) добровольно вошли в состав СССР после победы в них на выборах, демократических и тайных, левых сил. Финляндию СССР не захватывал – после «зимней войны» 1939–1940 гг. к СССР отошли некоторые пограничные территории Финляндии.


[Закрыть]. Некоторые из этих людей, как мужчины, так и женщины, зарекомендовали себя как ценные новые кадры, но большинство опять-таки были неисправимы.

Так что лучшее, что мог сделать абвер, так это тайно доставить людей через новую границу Польши и как следует разузнать все то, что им было известно о Красной армии, оккупировавшей их страну.

Большая часть российской техники, которую шпионам абвера удалось определить, была устаревшей, к тому же в ужасном состоянии. Исходя из этого, абвер пришел к заключению, что вооружение Красной армии в основном крайне низкого качества.

Кроме этой деятельности абвера в области тактической разведки (низкоуровневая деятельность, все эти хлопоты с техникой никогда не привлекали Канариса, не привлекли его и сейчас), при Генеральном штабе существовал отдел, специально занимавшийся техникой и сбором технической информации с акцентом на Красную армию. Отдел носил название «Иностранные армии – Восток» (аналогичный дочерний филиал под названием «Иностранные армии – Запад» занимался армией Франции). Во главе его стоял худощавый, аскетического вида перфекционист из разведки, с каменным лицом. Его звали Рейнхард Гелен.

Гелен был истинным гением в своей игре, в этом человеке чувствовался заложенный природой потенциал к великим делам в разведке, но ему здорово мешали на данном этапе рутинные препоны в генеральных штабах для работы разведки: низкий бюджет, некомпетентный, безликий персонал, ограничения юрисдикции и общая несостоятельность. Строгие властные ограничения его отдела отражались даже в воинском звании Гелена – глава этого потенциально самого важного отдела был всего лишь майором по званию.

Накануне «Барбароссы» и при подготовке к нему Гелен и его специалисты должны были работать в основном с инструментами, доступными сидящим за кабинетными столами офицерам разведки, отчетами военных атташе, различными источниками: газетными вырезками и устными отчетами возвращающихся из СССР туристов.

Если позже, уже в ходе кампании на Востоке, Гелен преуспел в том, чтобы превратить свою организацию в важный винтик немецкой военной машины, на данном этапе его «Иностранные армии – Восток» работали просто ненамного лучше, чем абвер и большая часть разведки в целом. Кроме того, его отчеты редко достигали уровня выше самого Гелена. Эти сведения до Гитлера не доходили, несмотря на то что тот нуждался в любой информации.

Это привело к поразительно неточной оценке российских вооруженных сил. Большая часть техники Красной армии, которую шпионам абвера и кабинетным разведчикам Гелена удалось идентифицировать в Польше, была безнадежно устарелой, к тому же в плохом состоянии. Из этого немецкая разведка сделала вывод, что в целом советское вооружение и техника отстают от германских. Позже, когда немцы увидели много высококачественного вооружения в руках красноармейцев, Гитлер подумал, что русские специально ввели в Польшу вооружение старой конструкции, то есть это было преднамеренной российской уловкой, чтобы ввести в заблуждение абвер. Было ли это так, сказать сложно[32]32
  Новейшие образцы вооружения, например танки Т-34 и КВ, действительно не участвовали в освободительном походе на Западную Украину и в Западную Белоруссию в сентябре 1939 г., так как поступили на вооружение позже – в декабре 1939 г., к 22 июня 1941 г. в войска поступило 1225 Т-34 и 639 КВ. Похожая картина была и в авиации.


[Закрыть], но после этого Гитлер фактически отказался верить чему-либо, что Канарис или его представители пытались ему втолковать о русских. Агенты абвера верно сосчитали 77 частей и соединений Красной армии в Польше[33]33
  Имеются в виду Западная Украина и Западная Белоруссия, захваченные Польшей в 1919–1921 гг. и освобожденные в сентябре 1939 г.


[Закрыть], но офицеры собственной разведки Гитлера подвергли сомнению эту цифру. А еще позже, уже после вторжения в Советский Союз, во время одного из своих наступлений, Гитлер, как слышали многие, с сожалением заметил: «Взгляните на эти российские танки! Прекрасные машины, а мы о них ничего не знали заранее! Если русские в чем-то опередили нас, – презрительно произнес он, – то это – шпионаж!» Эти слова демонстрируют его презрение к тому, что он назвал «Abwehrkram», «абверовским хламом», которым его постоянно потчевала собственная военная разведка.

Там, где так важна масса информации и решающая стратегия, – в историческом нападении на Советский Союз 22 июня 1941 года – разведка и шпионаж сыграли подчиненную роль. На этот раз немцы предприняли кампанию с недостоверными сведениями о противнике, но последствия этой недостоверности проявились не сразу. По-другому обстояли дела в лагере противника, где надежная разведка и шпионаж были и оставались жизненно важным оружием, хотя даже у русских поначалу далеко не все шло гладко.

В те дни в Берлине можно было встретить одного американца, о котором не сразу составишь и определенное мнение. Это был 48-летний Сэм Эдисон Вудс, удивительный, всесторонне развитый человек, образованный, квалифицированный специалист, инженер, бизнесмен, дипломат, предпочитавший держаться в тени космополит, наделенный способностью быстро сходиться со знающими и нужными людьми. Он с 1934 года служил атташе по экономическим вопросам в посольстве Соединенных Штатов и проявил себя как достаточно любознательный собиратель составлявших государственную тайну сведений, чему в немалой степени способствовала его врожденная скромность и приобретенная страсть к анонимности. И действительно, немцы, которые орлиным глазом наблюдали за некоторыми из посольства США, каким-то образом пропустили Сэма Эдисона Вудса, который, по их мнению, «ничего особенного не представлял».

В августе 1940 года Вудс получил с утренней почтой билет в один Берлинский кинотеатр, хотя ничего подобного для себя не заказывал. Тем не менее он пошел в этот кинотеатр и рядом с собой обнаружил одного своего знакомого, знаменитого немца со связями, протянувшимися аж до Верховного главнокомандования, – доктора Ялмара Шахта из Имперского банка. Вудс знал этого человека как убежденного антинациста, который, однако, быстро сориентировался, поняв, как скрыть свои реальные чувства к режиму.

Оба сделали вид, что не знают друг друга, так и просидели рядом весь фильм, по-видимому поглощенные сюжетом. По окончании сеанса оба спокойно разошлись. Но, придя домой, Вудс извлек из кармана листок бумаги, который ему подложили в кинотеатре. Там сообщалось, что «совещание в штаб-квартире Гитлера посвящено приготовлениям к войне с Россией».

Вудс поставил в известность Государственный департамент, где это восприняли со значительной долей скептицизма. Как выразился Кордел Халл, разведка «все еще не отошла от фикции с якобы запланированной высадкой немцев на побережье Великобритании». Вудсу посоветовали продолжать в том же духе, и последовало еще несколько подобных скрытных встреч в берлинских кинотеатрах. Немец уверял американского атташе по экономическим вопросам, что его информация была абсолютно надежной – прибыла к нему от кого-то из «святилища» Верховного главнокомандования вермахта. «На самом деле, – убеждал он Вудса, – воздушные налеты на Англию служили лишь прикрытием для истинных и продуманных планов и приготовлений Гитлера к внезапному, сокрушительному удару по СССР».

Его друг предоставил Вудсу детальные сведения относительно быстро набиравшего ход плана «Натиска на Восток». Среди прочего он сообщил американскому атташе, что «вермахт организовывался в расчете на госструктуры царской России, и для этих территорий уже даже назначены экономические и административные управляющие». Он информировал также, что немцы начали печатать целыми тюками валюту СССР.

18 декабря Гитлер издал историческую «директиву № 21» под кодовым названием «Барбаросса»[34]34
  Это был окончательный вариант плана. Разработка же плана «Барбаросса» велась с 21 июля 1940 г. – распоряжением Гитлера она была возложена на ОКХ (Главное командование сухопутных войск).


[Закрыть]. Даже этот факт был известен лишь весьма узкому кругу посвященных. План содержал инструкции для тщательно продуманного прикрытия и введения в заблуждение Сталина с помощью маневров, обозначенных особыми кодовыми названиями – «Акула» и «Гарпун». Цель – произвести впечатление, что наращивание сил предназначалось для масштабных операций против Англии из скандинавских баз.

Но утаить что-либо от Сэма Вудса было невозможно. Едва план «Барбаросса» был издан, как немецкий друг Вудса тут же представил документ: стратегический план немцев состоял в том, чтобы нанести удар по трем расходящимся направлениям с главным направлением удара на центральном участке – на Москву. Кроме того, подчеркнул информант Вудса, Гитлер распорядился, чтобы подготовка к осуществлению плана «Барбаросса» была завершена не позже весны 1941 года.

Описываемые события относятся к январю 1941 года. К этому времени у секретаря Халла не было оснований сомневаться относительно точности разведданных. Вудс телеграфировал, что его информация может быть подтверждена видным немецким изгнанником, проживавшим в Соединенных Штатах. Заместителя госсекретаря Брекинриджа Лонга послали взять интервью у упомянутого изгнанника, и тот подтвердил информацию. В январе Халл представил все отчеты президенту Рузвельту.

Государственный департамент тогда провел серию конфиденциальных конференций с Россией, чтобы снять напряжение между Сталиным и Гитлером. В заключение одной из таких встреч заместитель госсекретаря Самнер Уэллс предъявил послу Константину Уманскому информацию о намерениях Гитлера, которой располагали американцы. Это было самым первым полученным СССР предупреждением, но Сталин наотрез отказывался верить ему. Он рассматривал его как неуклюжую попытку британцев, явно с подачи Америки, стравить его с Гитлером. Есть основание полагать, что на самом деле его возмутило решение Уманского принять от американцев эти сведения и он порицал посла за недопустимую, по его мнению, наивность.

Черчиллю, разумеется, был предоставлен полный доступ к отчетам Вудса, но до марта 1941 года премьер-министр тоже отказывался принять эту важную информацию всерьез. Вероятно, он отклонил ее по какой-то психологической причине, потому все уж очень складно звучало, чтобы быть правдой; и он, конечно, отклонил эти сведения, по-видимому, на основании каких-то тоже достаточно серьезных оснований, исходивших от разведки, потому что Объединенный разведывательный комитет Великобритании рекомендовал ему без авторитетной оценки не впадать в иллюзии по поводу «спасительной» русско-германской войны.

К тому времени британская секретная служба уже вполне уверенно функционировала на Европейском континенте. Ее новички-агенты сообщали в деталях о передвижении немецких войск, но рассеянные сведения тактического характера приносили мало пользы. Война Гитлера была до чрезвычайности текучей. Его конфликтовавшие друг с другом идеи требовали постоянных передислокаций. Выводы, которые позволяли сделать эти, никак не связанные друг с другом, отчеты, касались, как правило, лишь небольших регионов и не связывались в единое целое, в лучшем случае были весьма туманными.

Кроме того, немецкая система дезинформации работала превосходно. Вермахт вдоль Ла-Манша был силен, провел целый комплекс учений по высадке и бомбардировал всех пространными утечками о «Морском льве» как об остающейся в силе запланированной операции. В Москве генерал Кёстринг, германский военный атташе, получил инструкции удивить советский Генеральный штаб собственной и весьма правдоподобной версией. Кёстринг заявил русским, что «поскольку операции на Западе завершены, немцы намеревались заменить личный состав пожилого возраста на Востоке молодежью, чтобы те, кто постарше и уже и имели опыт работы, и гражданские специальности смогли в Германии вернуться на производство». Другая причина, утверждал атташе, состояла в том, что обучение и снабжение были лучше именно на Востоке, к тому же здесь немцы были избавлены от опасности воздушных налетов. Советский Генеральный штаб не был склонен полностью верить его россказням, но Сталин не позволял слишком уж недоверчивым генштабистам высказываться по поводу возможных злонамеренных планов Гитлера.

7 апреля 1941 года Объединенный разведывательный комитет Великобритании представил Черчиллю оценку ситуации. Комитет признавал, что у Германии имелись значительные силы на Востоке и что немцы рано или поздно будут воевать с Россией, но в завершение все-таки было сказано, что эта война в тот период представляется маловероятной. И 23 мая комитет сообщил, что «слухи о предстоящем нападении на Россию улеглись».

Но премьер-министр уже знал все намного лучше. В конце марта он велел майору Мортону обеспечивать для него поступление оригиналов значительно более важных первоначальных отчетов. И однажды среди них обнаружил один, который внезапно представил весь сложный комплекс проблем.

Это было донесение одного из самых доверенных британских источников, агента, которого Черчилль искренне уважал и которому отдал дань уважения в своих мемуарах. Этот агент, наблюдая за передвижением германских войск в Центральной и Юго-Восточной Европе, определил местонахождение пяти танковых дивизий в Польше под Краковом, где в них явно не было нужды, если Германия собиралась напасть на Англию. Да, у Черчилля не могла не возникнуть мысль о том, что фюрер наверняка запланировал кое-что на Востоке. Потом совершенно неожиданно было свергнуто в результате переворота прогерманское правительство Югославии. Два дня спустя, 29 марта, поступил еще сигнал от того же агента. Он сообщал, что 3 из этих 5 дивизий в спешном порядке перебрасывались в Румынию. Но и в Кракове оставались 2 дивизии. И что это может значить, спросил себя премьер-министр. Переброска одной-единственной танковой дивизии – солидная работа, требующая задействования 20 железнодорожных составов. Итого 60 составов, вычислил Черчилль, и эти соединения перебрасывают не из прихоти, что бы ни могло втемяшиться в голову господина Гитлера.

Должен существовать некий мотивирующий фактор, размышлял он, для 5 танковых дивизий, находящихся в Кракове, а этим фактором могла быть лишь надвигавшаяся война с Советским Союзом. Вывод 3 из этих 5 дивизий мог свидетельствовать о том, что Гитлер временно приостановил свой план нападения на СССР и предпринял карательную операцию против Югославии в качестве ответной меры после переворота. И как только упомянутая операция свою задачу выполнит, рассуждал Черчилль, танковые войска немедленно вернутся к остальным в Краков[35]35
  Всего для осуществления операции «Барбаросса» было выделено 190 расчетных дивизий Германии и ее союзников, в том числе 19 танковых и 14 моторизованных.


[Закрыть].

Больше сомнений у премьер-министра не оставалось. На следующий день он написал о своих размышлениях Идену, который находился в Афинах, энергично действуя и дожидаясь результатов. Черчилль делал предварительный набросок того, что в скором будущем должно было обрести весьма четкие формы, предстоящие фактические шаги Гитлера. За 7 дней до начала югославской кампании Черчилль сказал Идену, что это несомненно произойдет, добавив, что Греция будет следующей. Он сказал ему, что после Югославии и Греции Гитлер повернет против русских.

Он был настолько убежден в точности своих умозаключений, что три дня спустя, 3 апреля, дал команду сэру Стаффорду Криппсу, своему послу в Москве, поделиться со Сталиным лично своими предположениями на основе «достоверной информации от агента, которому доверяют». Не было никакого ответа до 12 апреля, и только поступила телеграмма от Криппса, что он так еще и не передал сообщение. Черчилль был задет за живое; он телеграфировал Криппсу, чтобы тот немедленно выполнил его поручение. И все же все как-то затягивалось. Сообщение было передано только 19 апреля, и к тому же А.Я. Вышинскому, заместителю министра в Наркомате иностранных дел, а не Сталину. Наконец 22 апреля поступили известия от Криппса: Вышинский заверил его, что сообщение было вручено Сталину.

Если предупреждение Уманского от Вашингтона повергло советского диктатора в раздражение, то после сообщения от британского премьер-министра Сталин просто вскипел. Теперь он был убежден (разве это не было доказательством?), что Черчилль стоял за коварной кампанией, цель которой рассорить его с Гитлером. «Никому бы из нас этого не удалось, – писал Черчилль позже, – это говорило лишь о близорукой предубежденности Сталина».

Тогда даже в Москве бурлили слухи об опасности и неизбежности германо-русской войны, но ввиду отношения к этой теме Сталина было весьма опасно выражать подобные опасения вслух. Немецкий военно-морской атташе предупредил Берлин 24 апреля, что приезжие из Германии в Москве говорили довольно свободно о «Барбароссе», и добавил, что британский посол предсказал, что война вспыхнет 22 (!) июня 1941 года, то есть с точностью до дня, который все же был определен Гитлером.