Текст книги "История шпионажа времен второй Мировой войны"

Мы поняли, что боевой дух подводников высок и всякий прямой призыв к сдаче услышан не будет. Тем не менее мы все же хотели внедрить эту идею в их сознание, поэтому решили поговорить с ними, но не о сдаче, а о том, как лучше всего сдаться. Мы описали, как сдать подводную лодку. У экипажа на борту не было ничего белого, чтобы подать атакующему эсминцу США знак, чтобы тот прекратил огонь, поскольку все шторы и полотенца на лодке были зелеными. Мы предложили, чтобы для такой чрезвычайной ситуации члены экипажа принесли на борт что-то белое. И, естественно, когда экипаж подводной лодки просигналил американскому военному кораблю о том, что покидает корабль, в ход пошла белая ткань. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это рубашка старшего помощника, единственная белая вещь, которую они осмелились пронести на борт в соответствии с предложением Нордена.

В захваченных документах говорилось о Нордене и его «разрушительном влиянии на моральный дух экипажей». В качестве прямого доказательства можно привести пример командира подводной лодки Хайнца Эберхарда Мюллера, чья лодка была потоплена у побережья Виргинии. Тяжелораненого капитана Мюллера доставили в госпиталь в Форт-Мид, Мэриленд, где он первым делом попросил о встрече с коммандером Норденом. Эта просьба, хотя и лестная, вызвала немалые затруднения, хотя бы потому, что «Норден» был полным коммандером, а его голос – лишь лейтенантом[83]83
  Звание коммандер соответствует армейскому подполковнику.


[Закрыть]. Для поездки к постели Мюллера Альбрехту дали еще одну лычку. Мюллер принял его со слезами на глазах и поблагодарил его за полные сострадания трансляции, после которых, по его утверждению, многие подводники стали доверять информации Нордена больше, чем немецкому радио.

Самая драматичная трансляция Нордена была посвящена капитану подводной лодки Вернеру Хёнке, фанатичному нацисту и уважаемому, но не любимому экипажем командиру. Когда в Южной Атлантике был потоплен шедший в Южную Африку британский транспорт «Керамик» с членами семей военнослужащих на борту, нам из секретного донесения разведки стало известно, что командиром потопившей судно подводной лодки был Хёнке. Также мы узнали, что, прежде чем скрыться с места катастрофы, Хёнке отказался помочь или вызвать подмогу для спасения гибнувших в воде.

Норден вышел в эфир с суровым предупреждением о том, что после победы союзников Хёнке за свой поступок будет осужден как военный преступник. По странному совпадению всего неделю спустя после этой трансляции американские самолеты потопили подводную лодку Хёнке, а Хёнке выжил. И вновь, по иронии судьбы, адмирал, командовавший проводившим спасательную операцию авианосцем, читал английский перевод передачи Нордена о Хёнке. Он приказал доставить военнопленного в свою каюту.

– Вы знаете, – сказал ему адмирал, – что англичане вас разыскивают. Я иду на Азорские острова, где собираюсь передать вас им.

Командир подводной лодки сломался под этой угрозой. Он признался, что слышал передачу Нордена о себе, и всеми силами постарался заверить адмирала, что Норден ошибался. Адмирал был непреклонен.

– Вас передадут британцам, – сказал он, – если вы не будете сотрудничать с нами.

– Но как? – спросил Хёнке.

– Вы подпишете документ, подтверждающий ваше согласие на сотрудничество с нами.

Хёнке подписал. Его увели и больше не допрашивали, но, как стимул для сотрудничества, показали подписанный им документ его людям. Хёнке так и не смог этого пережить. В лагере он покончил жизнь самоубийством.

Это было грязное дело, и оно прекрасно удалось. По словам прославленного корреспондента «Нью-Йорк тайме» и руководителя Управления военной информации Уоллеса Кэрролла, передачи Нордена были «нашим единственным эффективнейшим пропагандистским оружием в период войны».

В отделе мы также писали листовки, сочиняли слухи, распростиравшиеся агентами среди подводников, а среди прочего составили для немецких моряков песенник, каждая песня которого описывала простой способ уклонения от несения службы.

Наша самая действенная листовка, особо отмеченная коммандером Коггинсом, была изначально настолько же уморительной, насколько впоследствии оказалась эффективной. У моряка с пытавшегося прорывать блокаду корабля офицеры отдела «Z» нашли своеобразную брошюрку. Это был путеводитель по борделям Бордо, порта приписки корабля, с картой города и обозначением домов терпимости по именам их лучших прелестниц, типа «мезон Фифи» и т. д. В ней же перечислялись больницы и кабинеты врачей, куда моряки могли обратиться за профилактикой или лечением. К брошюре прилагалась пайковая карточка, только с указанием, что каждый моряк имеет право на однодневное посещение дамских учреждений.

Мы выпустили 5 миллионов копий брошюры, как она есть, воссоздав все детали, вплоть до скверной бумаги, на которой она была напечатана, и разбросали их над Германией. Только на последней странице мы добавили одну фразу (красным): «Немецкие женщины! Поблагодарите фюрера за такую превосходную заботу о ваших мужчинах!»

Операция «Норден» имела огромное тактическое значение. С течением времени военный отдел также получил важные стратегические задания, а именно два: критически проанализировать суть и моральные последствия формулы президента Рузвельта о безоговорочной капитуляции и подготовить скоординированную кампанию в адрес Верховного командования Японии, выдвинув аргументы, которые будут использовать японские сторонники капитуляции.

Формулировка о безоговорочной капитуляции, провозглашенная на Касабланкской конференции в январе 1943 года, явилась для нас камнем преткновения. Стало очевидно, что она укрепляет моральный дух противника, не позволяя ему даже помыслить о капитуляции, и ведет к продолжению войны. Эйзенхауэр попросил Объединенный комитет начальников штабов США и Великобритании что-то сделать с формулировкой, и в феврале 1944 года комитет поручил нашему отделу подготовить записку с рекомендациями. «Вопросы, – пишет в «Секретных миссиях» Захариас, – на которые были призваны ответить эксперты военного отдела, состояли в следующем: во-первых, способствовала ли формулировка о безоговорочной капитуляции усилению или ужесточению сопротивления противника; а во-вторых, как мы можем изменить формулировку, не теряя лица или не нанося ущерб политическому престижу».

Когда формулировку только провозгласили, мы в военном отделе считали ее выдающейся психологической находкой, поскольку, как выразился Захариас, «она демонстрировала и нашу решимость, и уверенность в доведении войны до победного конца в то время, когда военная ситуация оснований для подобного оптимизма и уверенности не давала». Однако к 1944 году мы стали сомневаться в мудрости и эффективности подобной формулировки. Еще до получения приказа Объединенного комитета начальников штабов я провел исследование об историческом происхождении и законности формулировки.

Я установил, что она основана на историческом заблуждении, неверном толковании выражения Гранта, употребленного в ходе гражданской войны. Более того, я обнаружил, что она юридически ничтожна и по нормам военного права фактически незаконна. С учетом положений Гаагской конвенции, четко различающей меру ответственности комбатантов и нонкомбатантов на войне, этот термин применим исключительно к прекращению боевых действий, но не к будущей судьбе целого народа.

Тем не менее мы рекомендовали Объединенному комитету начальников штабов придерживаться формулировки ради сохранения престижа, если та «не подразумевает режим, который будет установлен после войны и который должен обусловливаться прямо выраженными условиями мирного договора, а не диктатом, подразумеваемым безоговорочной капитуляцией». Эта озабоченность отдела формулировкой о безоговорочной капитуляции обрела еще большее значение в связи с нашим японским заданием.

В нашем отделе работала горстка людей, а его бюджет был меньше стоимости пары торпед. У нас имелось итальянское подразделение в составе милого лейтенанта из добровольного женского резерва ВМС, Дороти Сандлер. Германский подотдел состоял из профессора Стефана Т. Поссони из Джорджтаунского университета, и Иомена Эрнста Эриха Нота, сегодня профессора Университета Оклахомы. В японском подотделе работали профессор Джон Пол Рид из Университета Майами, Деннис Маковой, писатель и лингвист, поразительно бегло говоривший по-японски, профессор Йоси Ёсиока, известный японский психолог, Фрэнсис Ройал Истлейк и Клара Ист-лейк, дети великого американского лексикографа, составителя прославленного японско-американского словаря. Истлейк был выдающимся лингвистом, его сестра – социологом. Нашим военно-морским советником был профессор Бернард Броуди из Дартмутского колледжа, автор книги «Военно-морская мощь в машинную эру», исследователь «мэхэнианской» доктрины[84]84
  А. Мэхэн (1840–1914) – американский военно-морской теоретик и историк, контр-адмирал (1906). Создал (одновременно с английским теоретиком Ф.Х. Коломбом) так называемую теорию «морской силы».


[Закрыть] и, на мой взгляд, самый выдающийся и яркий американский эксперт в области стратегии и политологии. Я, в роскоши своего одиночества, участвовал в исследованиях и специальных разработках, сотрудничая со всеми подотделами тематически и как литератор, предлагая темы и идеи сценариев для Нордена, выдумывая слухи, сочиняя листовки и поставляя аргументы нашему старшему офицеру для защиты нашего отдела от прицельного огня твердолобых военно-морских консерваторов.

Коггинс остался хирургом у китайских партизан за линией японского фронта в Китае. Его место занял коммандер Уильям X. Каллинан, новостной радиокомментатор из Бостона, чей дипломатический такт оказался крайне необходим для самого нашего выживания.

Тем не менее важнейший сотрудник отдела стал заметен после отъезда. Это был Захариас. Спустя 9 месяцев после формирования подразделения его перевели из Управления военно-морской разведки и отправили в море командовать линкором «Нью-Мексико». Это было тяжелым ударом для нас, как и для всего Управления военно-морской разведки, поскольку Зак был самым динамичным руководителем в управлении. Пока он работал в управлении, военно-морская разведка буквально горела активностью. Именно в пору пребывания в управлении он участвовал в секретной миссии по похищению адмирала-антифашиста из Италии. Он также тесно сотрудничал с Управлением стратегических служб по нескольким совершенно секретным шпионским проектам, а также с различными отделениями британской секретной службы в операциях, выходящих далеко за пределы узкой компетенции военно-морской разведки. Он сумел отлично организовать работу во всех своих подотделах, но в особенности в японском, возглавляемом полковником морской пехоты Буном и капитаном ВМС Эгбертом Уоттсом.

За день до отъезда «капитан Зак» пригласил меня к себе домой и дал мне прощальное задание.

– Послушайте, – сказал он мне, – я пойду в море и сделаю все, что в моих силах, чтобы внести вклад в военное поражение японцев, однако я абсолютно уверен, что лучше и быстрее мы могли бы одержать над ними победу невоенными средствами. Я хочу, чтобы вы всесторонне изучили все ситуации поражения японцев в истории и сделали выводы. Затем подумайте об аргументах, которые мы могли бы представить тем высокопоставленным японцам, которые мечтают о мире и нуждаются в них.

Это было в конце лета 1943 года!

Он ушел на два года и покрыл себя славой. За время его отсутствия я часто уходил в Библиотеку конгресса и с помощью Истлейка и профессора Ёсиоки выполнил поручение Зака.

Мои изыскания привели к фантастическому выводу. За всю свою историю японцы вели всего несколько войн с другими государствами, обычно сражаясь между собой, клан против клана. Мы исследовали сотни таких братоубийственных конфликтов и выяснили, что подобные войны крайне редко велись до победного конца. Вопреки популярной легенде капитуляция среди самураев была отнюдь не экзотикой. Харакири после поражения японцы прошлого совершали редко, если вообще совершали[85]85
  Вывод, противоречащий хорошо известным фактам японской истории. Харакири были общепринятыми, что подтвердилось и в 1945 г. после поражения Японии.


[Закрыть].

Результатом этого исследования – важной составляющей разведывательной деятельности – явился утвердительный ответ на вопрос: «Можно ли надеяться или ожидать, что японцы капитулируют?» Мы подготовили наши данные в ожидании возвращения «Зака», однако с командной должности в море его перевели на берег, начальником штаба военно-морского округа на Западном побережье США. Именно там в начале 1945 года его, вынашивая исторический план, нашел министр военно-морских сил Джеймс В. Форрестол[86]86
  В 1947–1949 гг. был первым министром обороны США. В условиях сложной международной обстановки заработал психическую болезнь, постоянно повторял: «Русские идут, русские идут. Они везде. Я видел русских солдат». В конце концов выбросился из окна с 16-го этажа.


[Закрыть].

Захариас был одержим идеей о том, что ему удастся убедить японское командование капитулировать, даже безоговорочно, при условии предоставления определенных гарантий, таких как заверение в том, что императору, символу «японского духа», будет позволено сохранить трон. Захариас изложил свою идею Форрестолу, и министр решил вернуть его в Вашингтон для ее воплощения в жизнь. Однако даже гражданский руководитель ВМС был бессилен преодолеть отдельные возражения против второго пришествия Зака.

Форрестол решил дать Заку шанс и потому пошел на компромисс. Он назначил Захариаса в Управление военной информации, над которым недруги Зака на флоте не имели власти, а затем Форрестол выделил ему стол в своем собственном офисе и напрямую подчинил себе.

Захариас прибыл в Вашингтон в феврале 1944 года и, как снег на голову, явился в наш отдел. Первую неделю в Вашингтоне он провел, погрузившись в анализ всех разведывательных донесений, а вторую – составляя отчет с оценкой ситуации лично для министра.

Я встретил его специальным «подарком», заставившим Захариаса едва не подпрыгнуть от радости. Это было всего одно разведывательное донесение, но столь выдающейся значимости, что он посчитал его окончательным подтверждением своей теории. И вот как оно оказалось в нашем распоряжении.

Президент Рузвельт наградил своего друга Джорджа Эрла, бывшего губернатора штата Пенсильвания, захватывающим назначением на должность помощника военно-морского атташе в посольство Софии в Болгарии, отличным постом перехвата информации. У Эрла были все самые лучшие качества для этой работы, однако осмотрительность в их число не входила. Он был неординарен, одарен богатым воображением, смел и умен, но он одновременно ярок и легко вскипал. Эрл показал себя настолько хорошо, что немцы потребовали, чтобы болгарское правительство объявило его персоной нон грата. Рузвельт перевел губернатора в Турцию, где тот подружился с высокопоставленным чиновником министерства иностранных дел в Анкаре и через него получил копии докладов турецких послов в столицах противника.

Из докладов в Анкару из Германии или Венгрии мы мало что узнали, однако отчеты турецкого посла в Токио оказались чрезвычайно полезными. Ему мы дали оперативный псевдоним «Акула». Вечером в канун Рождества в 1944 году я был на работе один, когда вестовой принес пятистраничный отчет. Он был от «Акулы». В нем содержалась информация чрезвычайной важности.

«Акула» подробно описывал будущий политический курс Японии. Он прямо написал, что Коисо вскоре отправят в отставку с поста премьер-министра и на смену ему придет адмирал Судзуки, доверенное лицо императора. Однако еще важнее было то, что он писал о наличии в высших эшелонах власти в Токио «партии мира» и о том, что с недавних пор к ней примкнул сам император. Главная цель «партии мира» заключалась в получении от нас разъяснений формулировки о безоговорочной капитуляции и изучении наиболее благоприятных условий мирного договора. По утверждению «Акулы», сам император все еще не встал окончательно на сторону «партии мира», главным образом потому, что не уверен в сохранении за собой трона. Если союзники смогут его в этом уверить, он связал бы свою судьбу с «партией мира» и сделал все возможное для ее победы.

«Акула» даже описал ход событий, которые приведут к капитуляции Японии. В самый удобный момент Судзуки тоже уйдет в отставку, уступив место принцу, прямо отражающему волю и власть императора и который и подписал бы капитуляцию Японии, гарантируя «исполнение и соблюдение условий капитуляции». В декабре 1944 года «Акула» даже назвал имя этого принца – Хигасикуни, двоюродный брат императора.

Я был в восторге от этого отчета и агитировал за него в Управлении военно-морской разведки, но сторонников не нашел. Даже эксперты японского отдела сочли его пустой фантазией. В Управлении военно-морской разведки, в Объединенном комитете начальников штабов и во всем Вашингтоне на возможность капитуляции Японии смотрели с изрядной долей скептицизма. Помня о выводах, к которым я пришел, поработав в Библиотеке конгресса, я этот пессимизм не разделял.

Другое мое исследование показало, что от дислоцированной в Маньчжурии пресловутой Квантунской армии осталась лишь внешняя оболочка. Большую часть ее элитных полков уже бросили в бой на фронты в Тихом океане и уничтожили на Сайпане и Палау. Это был еще один отчет, который я усердно продвигал, но не нашел единомышленников.

Когда Захариас вошел в мой кабинет, я показал ему отчеты, и он отнес их Форрестолу, а затем использовал в кампании по вербовке сторонников своего плана в Белом доме и на Капитолийском холме. Вскоре у нас было два чрезвычайно важных покровителя, адмирал Уильям Л. Лехи, начальник личного штаба президента, и сенатор США от штата Юта, Элберт Томас, когда-то служивший миссионером в Японии и оценивший план «Зака» как эксперт.

В то время (мы этого не знали и узнали, когда стало слишком поздно) между нами и учеными, работавшими над созданием атомной бомбы в Лос-Аламосе и Ок-Ридже, шла гонка. Сравнивать эти два проекта в плане масштабов может показаться неправомерным, однако это вполне оправданно, поскольку сегодня нам известно, что план нашего отдела имел отличные шансы на успех. Его успех сделал бы излишним не только вторжение в Японию, но и применение атомной бомбы. Оба проекта имели одну и ту же цель – ускорить капитуляцию Японии без кровопролитной десантной операции. В остальном проекты разительно отличались. Во-первых, наш отдел со дня формирования и до дня победы над Японией обошелся казне в общей сложности в 97 500 долларов, а Манхэттенский проект до момента взрыва первой бомбы – в 2 миллиарда долларов. Во-вторых, целью нашего проекта было спасение жизней, а атомная бомба унесла тысячи.

При наличии разумно многообещающей альтернативы применению бомбы против Японии, а по-моему, она имелась, применение бомбы до предоставления этой альтернативе всех шансов на успех было бы глупостью.

19 марта Захариас положил перед Форрестолом свой план ведения наступления психологической войны. Цель формулировалась так: «Соединенные Штаты проведут интенсивную психологическую кампанию против японского командования через официального представителя высокого ранга для ускорения и достижения безоговорочной капитуляции Японии без необходимости боевого десантирования на главные острова Японского архипелага».

Форрестол одобрил план с ходу. Одобрил его и адмирал Кинг. Не возникло никаких возражений и у военного министерства. Несколько дней колебались в Объединенном комитете начальников штабов, но затем также его благословили. Осталось получить лишь одно окончательное и решающее одобрение – президента Рузвельта. Однако Рузвельта в городе не было, и беспокоить его было нельзя.

После утомительной и обременительной поездки в Ялту[87]87
  Где 4—11 февраля 1945 г. происходила Крымская (Ялтинская) конференция глав правительств трех союзных держав антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне – председателя СНК СССР И.В. Сталина, президента США Ф.Д. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля. Во многом определила судьбу послевоенной Европы. Было принято также решение о вступлении СССР в войну против Японии через 2–3 месяца после окончания войны в Европе, при условии возвращения Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов, сохранения статуса Монгольской Народной Республики, восстановления аренды на Порт-Артур как военной базы СССР и др.


[Закрыть]он отдыхал в своей усадьбе в Гайд-Парке (Нью-Йорк).

Внезапно произошло событие, огромное значение которого было понятно только нам. 8 апреля кабинет генерала Коисо подал в отставку, и ему на смену пришло правительство Судзуки, как и предсказывал «Акула» в декабре. Для нас это было знаком того, что император окончательно связал свою судьбу с «партией мира» и что впредь усилия японцев по достижению «почетной капитуляции» будут ускорены.

Со своей стороны мы тоже удвоили усилия, подготовили сценарий первой радиотрансляции для «официального представителя», а также составили заявление от имени президента. Предполагалось, что оно будет первым из серии подобных президентских заявлений, призванных разъяснить японцам, что мы в нашем отделе понимаем под «условиями безоговорочной капитуляции».

Заявление лежало на столе Рузвельта в Белом доме, положенное туда директором Управления военной информации Элмером Дэвисом в один из апрельских дней, проведенных президентом в Вашингтоне по пути из Гайд-Парка в Уорм-Спрингс. Видимо, он читал и обдумывал заявление, сделав несколько бледных карандашных помет, которые мы увидели, когда документ нам вернули, однако уехал из города, не подписав его. Через день он умер.

Мы почувствовали, что для нашего проекта это звучит как похоронный звон, так как думали, что потребуется время, прежде чем Трумэн ознакомится с проектом, прежде чем мы «продадим» ему идею и получим одобрение и согласие на сотрудничество. Мир был поглощен величественными событиями в Европе, где гитлеровский рейх опадал, как перепеченное суфле.

Затем Захариас откопал посредника, у которого был друг в Белом доме. Посредником был Самуэль Р. Дэвенпорт, другом Мэтью Дж. Коннелли, личный секретарь Трумэна. Дэвенпорт передал заявление Коннелли, который положил его сверху в корзину входящих бумаг на столе президента. За несколько дней заявление пределало путь из верхней в нижнюю часть корзины, поскольку Коннелли каждое утро покорно его перекладывал. И 8 мая в связи с провозглашением Дня Победы в Европе Трумэн внезапно его обнародовал.

В тот же день Захариас вышел в эфир со своей ведущейся по-японски передачей для Токийского высшего командования и зачитал заявление президента. Его слова транслировали мощные коротковолновые передатчики в Сан-Франциско и Гонолулу. На Сайпане его поставили в эфир на средней волне, используемой Радио Токио, дав возможность 5 миллионам японцам, владельцам радиоприемников, его услышать, если у них хватило смелости или интереса. Заявление адресовалось не им, хотя их интерес горячо приветствовался. Оно было прямо и непосредственно нацелено на императора и его круг, на членов «партии мира» и на японское высшее командование, избранную аудиторию, возможно, в 500 слушателей.

В этот момент в наш сюжет вторглась теневая фигура, очевидно даже не подозревавшая о нашем существовании. Это был Дзири Тагучи – один из иностранных дипломатов, направленных министром иностранных дел Того в Германию, чтобы в частном порядке и из первых уст поведать ему о смертельной агонии Третьего рейха. Нашим разведчикам удалось раздобыть копию этого конфиденциального отчета, предназначавшегося Того. В мрачном докладе Тагучи призывал министра иностранных дел предпринять какие-то меры, чтобы Японии удалось избежать судьбы Германии. Личное сообщение этого корреспондента мы передали в прямом эфире как адресату, министру иностранных дел Того, так и любому, кому привелось услышать.

Начали поступать отчеты агентов с сообщениями о реакции Японии на заявление президента и на внезапное появление в прямом эфире «официального представителя правительства США». 20 мая агент проинформировал нас, что заявление и передачи Захариаса обсуждались на заседании кабинета министров. На девятнадцатый день кампании мы почуяли запах настоящей крови. Первый ответ Захариасу дал в эфире «официальный представитель» японского правительства, доктор Исама Иноуэ.

– Япония, – заявил Иноуэ, – готова обсудить условия заключения мирного договора при определенных изменениях в формулировке безоговорочной капитуляции. Мы хотели бы объединить усилия для создания международного механизма, направленного на утверждение мира во всем мире и на благо человечества.

Иноуэ неоднократно подчеркнул, что он не только ответил на призыв Захариаса, но и ожидал ответа от Захариаса.

– Мне хотелось бы узнать, – завершил свою передачу Иноуэ, – что думает Захариас-кун об этих предложениях Японии.

Присоединение к фамилии «кун» имело особое значение: «кун» – обращение, принятое в кругу близких знакомых, нечто вроде «мой дорогой друг».

Агенты сообщили, что Императорский дворец запросил копии трансляций Захариаса. В Берне Тагучи искал тайной встречи с американским министром Леландом Б. Гаррисоном. Хотя на руках Тагучи были полномочия, подписанные Того, его сочли свободным переговорщиком и не восприняли всерьез. Была упущена еще одна прекрасная возможность в цепочке, звенья которой могли бы шаг за шагом привести к капитуляции Японии.

В апреле на сцену вышел сам император. Используя архиепископа Токио в качестве личного посредника, он тайно попросил Ватикан прозондировать в Соединенных Штатах почву относительно приемлемых условий. Папа поручил заняться этим вопросом кардиналу Пьетро Фумасони Бьонди, никак не замешивая Ватикан.

Престарелый кардинал попросил Гарольда Титмэна, сотрудника американского дипломатического представительства в Ватикане, передать в Вашингтон послание императора с предложением о мире. По какой-то неясной и необъяснимой причине эта переписка велась не Госдепартаментом, а штаб-квартирой Управления стратегических служб в Вашингтоне. Я отчетливо помню, как бумаги нам носил самый высокопоставленный посыльный из когда-либо курсировавших по Вашингтону, первый помощник Донована в звании бригадного генерала. Появление в заговоре императора преисполнило нас большими надеждами, но нам велели их оставить, поскольку предложения о мире шли через Ватикан. Святейшему Престолу сочли нецелесообразным дозволять малейшее касательство к любому посредничеству в японской капитуляции, опасаясь, что общественное мнение в Соединенных Штатах заклеймит позором и возмутится этим фактом как папским вмешательством.

Малейшее шевеление в этом направлении не ускользало от нашего отдела, в то время в Вашингтоне он был единственным сейсмографом, фиксировавшим эти толчки. Государственный департамент на тот момент был практически парализован. Государственным секретарем был Эдуард Стеттиниус. Именно тогда оказался слишком занят подготовкой к торжественному открытию Организации Объединенных Наций, запланированному на июнь в Сан-Франциско. В отсутствие Стеттиниуса обязанности госсекретаря исполнял Джозеф Грю, многолетний американский посол в Токио, идеально подходивший для этой сложной операции, однако Грю перенес инсульт и еще не совсем оправился. Кроме того, Госдепартамент смущал весьма неприязненный настрой к Японии и пропагандистский шквал, обрушенный отдельными американскими политическими группировками, выступавшими против сохранения императора, поэтому он счел за благо не будить лиха, пока оно тихо.

В июне при весьма зловещих обстоятельствах была предпринята третья попытка начать мирные переговоры. В посланиях с высокой степенью шифрования, направленных Того своему послу в Москве, опытному и мудрому дипломату Сато, министр спросил его, что он думает о передачах Захариаса. Сато ответил, что они были интересны, но Захариасу следовало конкретнее описать подробности условий капитуляции. Того и Сато обменялись несколькими телеграммами, а затем Того вдруг прямо приказал Сато идти к Сталину и просить его о посредничестве между Японией и Соединенными Штатами.

Американские дешифровальщики, отслеживая все исходящие и входящие передачи в Японии, перехватили и расшифровали дипломатические депеши. Расшифровки отправили нескольким получателям, имевшим право допуска. Естественно, их передали Трумэну и Грю, но обошли нас.

Обращение японцев к Сталину за посредничеством было недвусмысленным. Никто из имевших доступ к этим телеграммам Того и Сато не мог сомневаться в искренности или срочности, с которой они надеялись урегулировать вопрос. Просьбу о посредничестве Сталин резко отверг, но также отказался проинформировать об этом самом открытом предложении мира нас, своих союзников. В июне его министр иностранных дел, загадочный Молотов, лично прибыл в Вашингтон, но о японском обращении помалкивал.

Сложилась уникальная в истории дипломатии ситуация. Правительство Соединенных Штатов знало, что Япония на грани краха и просит Сталина вмешаться, однако нам выказывать осведомленность в деле было неудобно, поскольку информация была получена благодаря взлому японского дипломатического шифра.

Швейцарское правительство знало об усилиях Тагучи от имени и по поручению Того, но вновь отказалось признать их законными, как предпринимаемые неофициальным посланником.

Ватикан знал прямо от императора, что Япония пребывает в отчаянном поиске путей капитуляции, но отказался заниматься этим вопросом официально в силу отсутствия с Соединенными Штатами дипломатических отношений.

Швеция знала, что Япония ищет выход из войны, поскольку к ее послу в Токио японцы также обратились с просьбой о содействии.

Захариас прямо говорил с японцами о безотлагательности и возможности мира и получил ответ от представителя правительства Токио, фактически просившего его предоставить Японии условия, на которых она сможет подписать капитуляцию.

В этом пункте я решил взяться за дело сам и разработать «условия», которые Захариас вслед за тем мог бы передать японцам в одной из своих трансляций. Соединенные Штаты вцепились в формулировку безоговорочной капитуляции так, что сами не могли отцепиться, не вызвав волны общественного негодования, с которой Вашингтон не знал, как себя вести или справиться. Формулировку американской общественности прочно внедрили в сознание. И мужи в Государственном департаменте не знали, что с этим поделать.

Я собрал все возможные военные декларации Рузвельта, Черчилля и генералиссимуса Чан Кайши, имевшие отношение к капитуляции Японии. Их я нашел пять: Атлантическая хартия, Каирская декларация, Новогодняя декларация 1944 года Чан Кайши, заявление, написанное мною для президента Трумэна, и решение судьи Верховного суда Роберта Джексона о военных преступниках.

Я включил их в письмо редактору «Вашингтон пост», твердо полагая, что оно быстро дойдет до японцев. Подписать его я решил просто – «Обозреватель», чтобы создалось впечатление, что письмо было пробным шаром, запущенным американским правительством. Я не только ждал, что японцы признают его «условиями» нашей формулировки о безоговорочной капитуляции, но также и надеялся заставить свое собственное правительство принять их на себя и тем самым положить конец этому бесполезному периоду нерешительности.

Письмо я написал в своем кабинете, в рабочее время на госслужбе, на американской правительственной почтовой бумаге, поскольку оно не было моей собственностью, моей гордостью, моей личной проблемой или моим личным интересом. Я даже не ожидал получать за него благодарности или признания заслуг. Я считал, что обязан об этом сказать, кричать со всех крыш так громко, чтобы быть услышанным на расстоянии в одиннадцать тысяч миль в Токио.

Редактором «Вашингтон пост» был Херберт Эллистон. Он был моим другом. Время от времени я ходил в его маленькую «святая святых», чтобы «вдохновлять» редакционные статьи о Японии. Теперь я пошел к нему снова и сказал, что устал барахтаться в этом «заговоре» в одиночестве и хотел бы, чтобы он стал моим партнером. Я показал ему письмо и попросил опубликовать его и поддержать в собственной редакционной статье. Я также сказал ему, что намерен остаться в тени и перебросить мяч на сторону Захариаса, поскольку официальный представитель, в конце концов, именно он. Я попросил Эллистона сказать любому, кто спросит об авторе письма, что оно написано «капитаном Заком», а его взгляды отражают политику правительства США.