Текст книги "Тот, кто меня разрушил"

– Если ты не уедешь, я захочу большего, и тогда все испортится.

– Когда захочешь, тогда и поговорим. Ешь, а то снова придется питаться картоном из забегаловки!

Когда мы ехали обратно в гостиницу, в моих мыслях царила пугающая тишина. Улыбнувшись, я послала Диме сообщение с одним словом – «Шрек», и в ответ получила картинку с оттопыренным большим пальцем.

Я остановилась около номера, точно зная, что хочу сказать, но все еще набираясь смелости. После вчерашнего просить о таком очень непросто.

– Макс! – Он вздрогнул и отступил к своей двери. Ага, значит, я его сильно задела вчерашней выходкой. Глубоко. – Не мог бы ты лечь со мной?

– Лечь?

Он боится, что вчерашняя ночь повторится. Прислонился к двери, как будто ищет опоры, и недоверчиво сверлит мое лицо взглядом.

– Прости, я сморозила глупость. Спокойной ночи!

Приняв душ, я разобрала постель. Оставила щель между шторами, как всегда, чтобы был хоть какой-то свет. Знаю, что проснусь посреди кошмара и буду искать спасения от едкой тьмы. Свет – мое спасение. Макс тоже. Он держит меня на плаву. Макс, который…

…который постучал в мою дверь и, стоя в коридоре в пижамных шортах и босиком, спросил:

– Просто лечь?

– Да.

Макс лег на спину, закинул руки за голову и следит, как я осторожно подбираюсь к другой стороне кровати. Все не так, как вчера, во мне совсем нет тьмы, осталась только печаль. Забираюсь под одеяло, смотрю на его профиль, и мне вдруг становится подозрительно хорошо. Спокойно. Даже клонит в сон. Меня никогда не клонит в сон. Обычно я рушусь на кровать, обессиленная и в ожидании кошмара, а тут лежу рядом с мужчиной и любуюсь его профилем. Глаза закрываются, и я тру их кулачками, как ребенок.

– Ты долго будешь меня гипнотизировать? – интересуется Макс. Он нервничает.

– Повернись ко мне спиной!

Он сглатывает. Решает, что делать. Пытается разгадать мою задумку, но не может.

Потом сдается. Поворачивается, ложится на бок – и я вижу на его спине шрамы. Провожу по ним пальцем, и он вздрагивает.

– Служил, – и никаких пояснений.

Я не отвечаю, потому что в моей голове идет внутренний диалог: «Видишь, Лара, Максу тоже больно, у него тоже шрамы, а значит, он – такой же, как ты, он поймет. Рядом с ним ты сможешь заснуть».

Придвигаюсь ближе, прижимаюсь к напряженной мужской спине и сгибаю ноги. Копирую его позу, и получается, как будто Макс сидит у меня на коленях. Знаю, что это странно, но мне нужно касаться его всем телом. Кожа к коже. Обнять, притянуть сильнее и уткнуться носом в шрам на спине.

Я караулю тьму, которую Макс затоптал в себе, спрятал от меня. Засыпая, разговариваю с ней, заверяю, что не боюсь, что жду встречи. Что научусь доверять Максу.

Почти верю себе самой.

– Я не заслуживаю того, что ты мне даешь! – шепчу губами по коже.

Большего не скажу, но пусть знает, что я никакая. Выпотрошенная. Не подлежащая восстановлению.

– Ты… – хрипло начинает Макс, но я закрываю ладонью его губы.

– Нет, Макс, пожалуйста, не спорь! Мне нужно, чтобы ты знал правду.

Мягко провожу губами по его спине, пристраиваюсь щекой к неровному шраму. Кожа к коже. Тьма к тьме. Веки смыкаются, тяжелые, налитые сном.

Макс кладет руку поверх моей, и я парю от удовольствия.

Я вся пронизана его теплом. Его прощением.

Макс не дышит, а я уже сплю. Пусть не дышит, пусть не двигается. Пусть только попробует уйти!

* * *

Головная боль была такой сильной, что ныли даже зубы. Солнечный свет пытался раздвинуть шторы, извещая о разгаре дня и ударяя в глаза. Если верить красным тире электронного будильника, то в данный момент было девять тридцать утра, и я проспала всю ночь, ни разу не проснувшись. Отсюда и головная боль – отравление сном. Слишком много, сразу, без единого кошмара.

Я лежу на левом боку, а Макс – за моей спиной, в точности копирует мою вечернюю позу. Колени согнуты, и я «сижу» на них, а в мою поясницу упирается его «доброе утро». Пытаюсь отползти в сторону, но меня останавливает его рука, та самая, которая покоится под моей грудью.

– Еще рано, – бормочет он, отодвигая ноги, чтобы я больше не чувствовала его возбуждение. – Полежим еще немного!

– Я на минутку!

Принимаю таблетки от головной боли и, жмурясь, сдвигаю шторы. Зеркало отражает неуверенность в глазах и мужчину в моей постели. Желанного. Приглашенного мною. Следящего за мной в этот самый момент. Я возвращаюсь в постель, и Макс прячет выдох облегчения. Я чувствую себя Юлием Цезарем, переходящим Рубикон. Если мы сделаем следующий шаг, обратного пути уже не будет.

Я готова перейти Рубикон.

Вписываюсь в руки Макса, пристраиваюсь на его колени и снова чувствую его возбуждение. В такие моменты лучше вообще не думать, но со мной творится что-то странное. Ерзаю, не могу устроиться, прижимаюсь ближе. Списываю странные ощущения на головную боль и вдруг с опозданием понимаю, что проблема в том, что я хочу Макса. Не проверять же, но, кажется, все дело в этом. Он тоже заметил мои ерзанья и сдвинул руку, задевая сосок. Потрясающий женский рефлекс – мое тело тут же потянулось к его рукам, выгнулось. Я оседлала его колено и задвигалась на нем, не веря своим ощущениям.

– Скажи, что мне сделать, Лара! Только скажи.

Возбуждение сошло на нет, как будто кто-то захлопнул дверь мне в лицо.

– Ничего не надо делать!

Пытаюсь высвободиться, и Макс сразу отпускает. Не удерживает, не успокаивает. Знает, что я должна разобраться в своих ощущениях. Я пытаюсь, честно, но опыта нет. Никакого. Хочу сбежать, но жажду остаться, поэтому в нерешительности сижу на постели, гадая, каково это – желать близости и не бояться ее.

– Я не умею хотеть, – признаюсь в надежде, что Макс разгадает эту несуразность.

– А я хочу тебя так сильно, что в глазах темнеет. Иногда мне кажется, что у меня взорвется мозг, – отвечает Макс невпопад.

Два сапога пара.

Ему тоже трудно, и от этого становится легче.

Снова ложусь. Прижимаюсь к нему, потому что я уже перешла грань, и теперь меня обуревает потребность дать Максу все, что ему нужно. Но я не знаю как. Как признаться, что я приму тьму, которую он прячет? Что я приму все, что он даст? Нежность и бурю. Похоть и ласку.

Я не знаю слов. Никаких чертовых, долбаных, мать твою, слов.

– Возьми меня грубо! – Вот и все, что я могу ему предложить. Дура. Лучше бы молчала!

Макс застывает за моей спиной, потом поднимается, опираясь на локоть и пытаясь заглянуть мне в лицо.

– Грубо? Ты надеешься, что я выбью из тебя прошлое? Ничего не выйдет, Лара. Просто отпусти! Прошлое случилось, произошло, было, и его не изменишь.

– Нет, не поэтому. – Как объяснить? Как признаться, что я не выдержу нежности? Что сорвусь в безумие, что тьма раздавит меня, если он будет со мной мягок? Мне нужно, чтобы Макс заглушил крики прошлого своей страстью, но я не могу в этом признаться. Поэтому делюсь тихим: – Мне так привычнее, я по-другому не умею.

Я на незнакомой территории, я тону. Не знаю, как дать Максу то, что ему нужно. Как помирить его зверя с щемящим теплом его нежности. Хочу его до боли в животе, но не умею.

Макс бормочет ругательства, потом снова обнимает меня и расслабляется.

– Полежим еще минут десять, а потом пойдем завтракать.

Я не спорю, послушно закрываю глаза и дремлю, сквозь сон замечая, что Макс поглаживает мою грудь. Крошечные движения, опасливая ласка, но ее достаточно, чтобы я проснулась и снова задвигалась на его колене. В этот раз он молчит, и только когда я касаюсь себя робкими пальцами, его рука движется следом, накрывает мою и повторяет ритмичные движения.

Это слишком. Я не смогу.

– Открой глаза, Лара! – шепчет он, и я покорно разжимаю веки. – Не уходи туда, оставайся со мной. Держись за меня!

Я хватаюсь за него, в буквальном смысле, и в тот момент заканчивается осторожность. Макс нависает надо мной, и я вжимаю ногти в его плечо. Держусь. Позволяю его рукам взять меня, открываясь им навстречу.

– Держись за меня! – настаивает он. – Я с тобой! – Он находит во мне живое, светлое. Сначала осторожно, потом сильно умелые пальцы заставляют меня слушаться его приказа.

Я плачу, кончая, потому что это происходит с Максом, потому что для меня эта полублизость – очень много, даже слишком. Потому что, убрав руки, он целует меня в висок и шепчет:

– Я хотел убить себя за то, что не спас тебя.

«Почему же ты меня не спас? Почему? Почему?» – плачу я, принимая его поцелуи. Молча. Не могу пожалеть об этом вслух.

Восемь лет. Восемь долбаных лет.

Макс улыбается моим слезам, так как знает, что они – высвобождение. Этот мужчина понимает чертовски много, даже слишком, если хотите знать мое мнение. Я хочу подарить ему то же самое, поэтому провожу рукой по его бедру и наклоняюсь ближе. Не думаю о прошлом, потому что здесь и сейчас дверь в него закрыта.

Но Макс мягко отстраняет меня и объявляет, что нам пора завтракать.

После завтрака Макс остался работать в номере, а я отправилась гулять по городу в ожидании маминого звонка. Вернее, не по городу, а вокруг гостиницы, заходить дальше этого Макс запретил. Человек Макса следил за Олегом, и тот пока еще не перебесился, поэтому мне не следовало заходить далеко. Макс собирался отменить звонки, чтобы пойти со мной, но я, конечно же, возмутилась. Я не собака, меня не надо выгуливать. Вот я и ходила взад-вперед по главной улице, дожидаясь чего-то весомого, что изменит ход событий.

Дождалась. Мама позвала нас на ужин, именно нас с Максом, как будто мы пара. Ее голос срывался от счастья.

– Лара, постарайся понять отца, он не может вот так сразу оттаять! Но он старается. Не ругайся с ним сегодня, просто перетерпи. Он согласился на этот ужин, и для него это очень большой шаг. Если вы выдержите сегодняшний разговор, то все станет как раньше. Сделай это для меня, доченька, умоляю!

Кто я такая, чтобы разбивать ее иллюзии в очередной раз? Раз уж я вернулась в родной город, то должна вытерпеть все до конца.

– Я не знаю, придет ли Макс.

– Знаю, знаю, вы с ним просто друзья, но он тебе нужен, Ларусь! Материнское чутье никто не отменял, и я вижу, как он к тебе относится. Попроси его пойти с тобой и увидишь, что он скажет!

Я не стала просить Макса, мне не пришлось. Постучалась в номер и, услышав рассеянное «ммм?», сообщила, что буду ужинать у родителей. Оторвавшись от компьютерного экрана, Макс почесал переносицу и поставил меня в известность, что уже купил пару бутылок вина на этот случай.

– Я буду занят до семи, поэтому поедем на машине.

Единственное, что я смогла ответить, – это «ага».

Когда мы запарковались перед родительским домом, я запаниковала. Сцепила холодные пальцы в замок и умоляюще посмотрела на Макса. Что мне делать? Как себя вести? Я приехала домой в надежде снова обрести родителей, но теперь, почти получив желаемое, испугалась.

– Я не хочу лгать, но и не могу рассказать им всю правду. Что мне делать?

Пережитое мною настолько ужасно, что я не то что родителям, а и психологам не смогу во всем признаться.

– Заранее определись с тем, что ты можешь им рассказать. – Макс обнял меня за плечи, а другой рукой сжал ледяные пальцы. – Говори только об этом и больше ничего не придумывай. Как на экзамене. Если выучил всего три темы, а билетов двадцать, то приплетай к любому ответу выученный материал.

Что я могу им рассказать? В деталях – ничего, но по поверхности – многое. Живу в Хельсинки, снимаю квартиру, работаю медсестрой. Люблю животных, комедии, фиалки и солнце.

Что я должна скрыть? Все остальное.

* * *

В этот раз отец встретил нас в коридоре. Пожал Максу руку, с интересом изучил этикетки на бутылках и завел мужской разговор. Футбол, ремонт машины, недавняя авария на химзаводе. Неловко кивнув мне в знак приветствия, отец пригласил нас пройти на кухню. Мама суетилась вокруг, подавая закуски, и улыбалась так счастливо, что я сдалась ее оптимизму. Пусть Макс все делает за меня, пусть разговаривает с родителями, строит между нами мосты. Я больше не злюсь на него за вмешательство. Я посижу, послушаю, а потом вдруг вступлю в разговор и скажу что-нибудь настолько важное и интересное, что у родителей дух захватит. И тогда никто уже и не вспомнит, что я пропадала целые восемь лет. Мы войдем в привычную колею и никогда не оглянемся назад.

Мечты, мечты.

– …Вот я и сказал председателю комитета: «Какой смысл целиться так низко?» Академические успехи – это основа будущего, поэтому нельзя стремиться к минимуму. Я и дочерям своим всегда говорил: раз уж учишься, то должна быть лучшей. – Заведя разговор на любимую тему, отец мазнул по мне взглядом. – А вы, Макс, как относитесь к красным дипломам?

Макс на секунду замешкался, потом заговорщически наклонился к отцу и прошептал:

– Очень люблю красный цвет!

Мама, которая уже давно пыталась сменить тему, принялась радостно щебетать о красных обоях, которые нашла в каталоге.

Покрутив вилку между пальцами, как заправский жонглер, отец повернулся ко мне:

– А ты что думаешь, Лара?

– Смотря о чем. Красные обои отлично подойдут к интерьеру. А насчет обучения скажу, что я медицинский работник. Больные ждут от тебя помощи, надеются и верят, что ты не хуже, а то и лучше других. Им не скажешь: «Ой, простите, я не могу вам помочь! Я пропустила эту тему и так и не пересдала зачет». Так что выхода нет, приходится стремиться быть лучшей версией себя.

Отец откашлялся и отодвинул тарелку. Протерев очки салфеткой, снова надел их, как будто собирался как следует меня разглядеть.

– Вот и я о том же, Лара, – сказал глухо.

Я следила за его взглядом, за тем, как он взволнованно дергает себя за пуговицы. Мама замерла с вилкой у рта, не замечая одинокую слезу, зависшую на скуле.

Макс сжал мою руку и кивнул, подтверждая то, о чем я и сама догадалась. Лицо отца выражало гордость. Незаслуженную, но такую приятную.

Отец мной гордится. Да, именно так. Не чувствует облегчение от того, что я не опозорила семью, не радуется, что я хоть чего-то добилась. Он мной гордится. Вот так вот, быстро и сразу, после одной фразы. Оказывается, такое случается. Мне чертовски повезло, что я сказала правду.

– Некоторые вещи даются нам легко, другие – с трудом, – начал отец и тут же замолчал, ссутулившись и все еще играя с вилкой.

– Суфле, – вдруг подхватила мама. – У меня ни разу в жизни не получилось нормальное суфле. Проваливается в центре, как будто кто-то на него сел.

– Стихи, – признался Макс. – Вообще их не понимаю, хоть сто раз читай! А с цифрами могу делать что угодно.

– А я не умею просить прощения. – Закрыв глаза, отец покачивался на стуле.

– Не надо, папа! – Вцепившись в скатерть, я судорожно сглотнула. – Прошу тебя, не надо!

– А я и не буду, не волнуйся, дочка! Некоторые поступки простить нельзя, так зачем впустую переводить слова?

– Пожалуйста, папа, не надо!

Я задыхаюсь. От всего: от счастья, от лжи, от моей жизни.

Макс притянул меня к себе вместе со стулом и поцеловал в волосы. Мама сидела, опустив голову, ее слезы таяли снежинками на белой скатерти.

– А я умею делать суфле! – сказал Макс, и все мы посмотрели на него, удивленно моргая.

– Правда? – удивилась мама.

– Нет, конечно, – фыркнул Макс, – я вообще не умею готовить. Только кофе. Хотя с тех пор, как познакомился с Ларой, я расширил свой репертуар. Научился делать чай.

Никому другому это грубое вмешательство не сошло бы с рук, но Макс отличается от других. В глубине его тяжелого взгляда скрывается удивительное тепло, и когда оно вырывается наружу, от него нет спасения. Мама рассмеялась, и даже отец выдавил улыбку.

– Лара тоже не умеет гото… – ахнув, мама шлепнула себя ладонью по губам.

– Ага, конечно, спасибо, мам! Думаешь, я и за восемь лет не смогла бы научиться готовить?

– Научилась? – смущенно спросила мама, нащупав тему, которую мы с ней еще не раскрыли и которая тянется, как красная нить, в отношениях женщин всех поколений. Семейные рецепты, секреты красоты. Женские тайны.

– Я плохо готовлю, – призналась честно.

– А Димке нравится! – улыбнулся Макс и тут же сжал зубы и буркнул что-то неразборчивое, но весьма грубое. Проболтался.

– Кто такой Димка? – настороженно спросила мама.

– Всего лишь мой племянник, – слишком весело ответил Макс, пытаясь скрыть неловкость.

– Ааа, – разочарованно выдохнула мама. Неужели она думала, что я скрываю от нее ребенка?

– Макс, позвольте задать вам личный вопрос. – Отец вдруг посерьезнел и, поправив галстук, посмотрел на Макса поверх очков.

– Разумеется!

Макс напрягся так сильно, что я задержала дыхание. Чего он боится? Неужели даже его мучают страхи?

– Какие у вас намерения в отношении Лары?

Ошарашенная, я вскочила со стула и умоляюще посмотрела на Макса, призывая его не злиться.

– Папа! Ты что! Мы с Максом просто друзья… знакомые… ты не имеешь права…

– Я дам ей все, что она согласится взять, – перебил Макс.

Выкрутился, как на экзамене, молодец.

– Я вижу, что вы – мужчина небедный, – отец кивнул на машину под окном, – но все равно спрошу: как вы собираетесь обеспечивать мою дочь?

– Папа! Прекрати! Кто в наше время о таком спрашивает?!

– Я отдам вашей дочери все, что у меня есть, а это немало.

– Немало? – переспросил отец, не обращая на меня внимания.

– Немало. Я финансирую стартапы – новые компании в сфере туризма. – В ответ на поднятые брови отца Макс добавил: – Ничего нелегального.

Отец кивнул.

– Папа, перестань! Я сама себя обеспечиваю, Макс мне ничего не должен! Перестань задавать такие вопросы!

Я переводила умоляющий взгляд с одного мужчины на другого в надежде, что один из них услышит мои крики и образумится. Но они не разрывали взгляда.

– В прошлый раз вы сказали, что любите мою дочь.

– Он пошутил! Вы меня слышите? Прекратите!

– Я сказал правду, но мои чувства не накладывают на Лару никаких обязательств.

Я захлопнула рот, зависнув под укоризненным взглядом мамы. Укоризненным, представляете?!

Макс же посмотрел на меня с полуулыбкой.

«Как будто ты и сама этого не знаешь», – написано на его лице.

– Это хорошо, – сказал отец, – потому что Лара любит свободу. Всегда стремилась все делать по-своему, в этом она похожа на меня. Не любит, когда ей диктуют условия. Кстати, Лара, проверь, пожалуйста, мои лекарства! У меня в прошлом году был грипп с осложнениями, так мне надавали столько таблеток, что я чувствую себя погремушкой. Не верю я врачам и не люблю, когда мне говорят, что делать!

– Конечно.

Все еще озадаченная откровением Макса, я отвлеченно царапала скатерть. Ведь чувствую же, что его отношение ко мне разрывает все шаблоны, но все равно не верю. Может, у него так проявилось обостренное чувство вины или безумная радость от того, что я его простила. Любовь – это слишком сильно, слишком остро и очень, очень незнакомо.

Я все еще думала об этом, когда мы ехали в гостиницу.

– Не зависай, Лара, я не сказал ничего страшного.

Интересно, а он всегда знает, о чем я думаю?

– Да, я читаю твои мысли, – подтвердил Макс, улыбаясь.

Я поневоле рассмеялась.

На самом деле мне не смешно, потому что я не знаю, что делать дальше. Я нахожусь в незнакомом месте в начале отношений, на которые я не способна. Кроме того, раз я наладила связь с родителями, значит, пришел конец моему отпуску. Катарсис превзошел все возможные ожидания, и я могу двигаться дальше. Только вот куда? Прошлое все еще во мне, живое, как никогда, и от этого никуда не денешься.

Когда мы вернулись в гостиницу, я открыла номер и жестом попросила Макса войти. Он не протестовал, но насторожился, наблюдая за моими решительными движениями. Пока я вела его к креслу, он старательно пытался разгадать мои намерения. Заглядывал в глаза, щурился. Почему лунный свет считают романтичным? Он зловещий, особенно когда разлит по убогому гостиничному номеру.

Когда я опустилась перед Максом на колени, мое отражение застыло в его глазах, и его мышцы напряглись в ожидании дальнейших действий.

– Что ты собралась делать? – его голос глубокий и темный, как угроза. Руки застыли над подлокотниками, готовясь схватить меня при малейшем движении.

Я не знаю, что собираюсь делать. Может, мне нужно воспроизвести прошлое? Чтобы понять, как мы пришли сюда, к этому моменту, и почему путь оказался таким длинным. Глядя в глаза, кладу руку на его бедро. Его челюсть дергается, но он сдерживается, ждет. Кладу вторую руку, смотрю испытующе, провожу вверх-вниз.

Макс подается вперед и поднимает меня с колен.

– Ты не будешь этого делать. Сядь!

Завернув в одеяло, он усадил меня на постель, а сам вернулся в кресло.

– Давай попробуем поговорить, – предлагает он. Чувствует, что прошлое кипит во мне, но я не могу его выпустить. Макс знает, как помочь. Он видит путь там, где для меня сплошная тьма. – Я начну. – Он дожидается моего кивка. – Меня исключили из школы в восьмом классе. Со мной не могли справиться ни учителя, ни родственники. Отца не было, мать умерла, когда мне исполнилось десять, а дальше я мало что помню. Только бешенство и красный туман перед глазами. Милиция, уговоры, угрозы. Я угнал мотоцикл и затащил его в школьный коридор, и тогда меня выгнали.

Закончив, Макс выжидающе склонил голову. Так вот что он задумал: откровение за откровение. Если прошлое не выйдет само, надо выпустить его понемногу. Я принимаю игру Макса, и огненный шар воспоминаний раскаляется, обдавая меня нестерпимым жаром.

– Олави меня не похищал. Я поехала сама, добровольно. Он соблазнил меня комплиментами, обещаниями и сказками о прекрасном будущем. Самое страшное – знать, что я сама на это согласилась. Поругалась с родителями, оскорбила их и сбежала. Олави…

– …был опытным хищником. Олег поделился со мной этой историей. Никогда больше не вини себя в том, что случилось. Слышишь? Никогда. У тебя не было ни малейшего шанса выстоять против опыта Олави. А если бы ты постаралась, он бы скорее всего скрутил тебя и увез насильно.

После слов Макса захотелось плакать от легкости в душе́. Но так нельзя. Ведь я не помогаю ему заново пережить бешеную юность, а значит, мы просто должны обменяться фактами и принять их.

– Не помогай мне, Макс! Просто прими меня.

– А ты – меня.

– А я – тебя.

– Я потерял пять лет. Проводил больше времени в милиции, чем дома, дрался, пил, забывался. Даже не пытался что-то изменить. Служил, но и в армии не делал ничего путного.

– Я потеряла восемь лет. Олави пичкал меня транквилизаторами. Он достал фальшивые документы, и мы перебирались из страны в страну. Иногда спали на сеновалах, иногда – на полу у незнакомых людей. К счастью, я плохо помню то время. Потом волнения улеглись, бизнес Олави пошел в гору, и мы стали жить на съемных квартирах.

Макс опустил голову и долго сидел, глядя на сжатые кулаки. Не хотел спрашивать. А ведь было что спросить. Например, что со мной делали, кто, как часто.

Я сжалилась над ним, потому что видела, что он во всем винит себя.

– Можно сказать, что мне в чем-то повезло, потому что Олави на меня запал. Сильно. С самого начала не хотел делиться мною с другими, запирал, тащил меня за собой через всю Европу, пока мы скрывались. Даже пытался помочь мне прийти в себя и потратил уйму денег на фотографии. Кричал, что сдержал обещание, сделал меня моделью, и требовал в ответ любви. Не получал ее – и снова срывался на побои. Только ему позволялось мучить и бить меня, никому другому, я фактически была его рабыней. Уходя из дома, он запирал меня в комнате. Если он долго не возвращался, меня не кормили и не выпускали. Иногда я мечтала о быстрой смерти, но в другие моменты радовалась, что он оберегает меня от своих друзей и клиентов. Я же видела, что происходит с другими девушками и что их заставляют делать перед камерой и без. Для съемок выбирали единицы. Некоторые девушки просто шли по рукам, других продавали клиентам. Они никогда не возвращались.

Не поднимая на меня взгляда, Макс потер лицо руками. Думаю, что он услышал достаточно.

– Скажи мне, что стало с двумя девушками, которые были на той встрече? Их звали Люда и Маша, я вспоминала о них все эти годы.

Не открывая глаз, Макс отрицательно покачал головой.

Ясно. Их убили. Олави и его банде не нужны лишние свидетели.

Макс продолжил, глухо, тихо. Локти на коленях, лицо в ладонях.

– Когда мне исполнилось двадцать, двоюродный брат, отец Димы, набил мне морду. Он был старше и умнее меня, у него уже был успешный гостиничный бизнес. Так вот: он врезал мне как следует и запер в сарае. Оставил там на несколько дней, пока я не пришел в себя и мы не уладили наши разногласия путем хорошей драки. Он держал меня за горло и орал, и у меня как будто свет в голове включили. Закончил вечернюю школу, потом получил высшее по математике, я в ней всегда был на шаг впереди учителей. Все это время учился у него бизнесу, работал. Какое-то время все шло хорошо, но потом я снова сорвался. Вседозволенность, деньги. Сама понимаешь, что все это обычная, примитивная история. Мне всегда везло с цифрами, а деньги – всего лишь цифры. Тогда-то я и решил, что мне мало гостиничного бизнеса, и связался со старыми знакомыми, а они ничем хорошим не занимались. Так и пропал бы, если б не встреча с тобой. Олави приехал в Анапу в надежде найти партнеров и получить доступ к побережью. Я не знал, в чем состоит его предложение. Я финансирую компании туристического профиля, и ко мне постоянно обращаются с новыми идеями. Однако то был особый случай. Старый знакомый сказал: «Приходи, может, тебя заинтересует. Прибыльный бизнес, мужик с русскими корнями уже набрался опыта». Как только Олави заговорил, я понял, о чем речь, но не успел ничего предпринять, как заметил тебя. Я как с ума сошел, да еще с похмелья был. Как больной, смотрел на тебя, и меня аж трясло. Думал, плевать на остальное, плевать на Олави, сейчас заберу тебя и сбегу к чертовой матери. Не важно, кто ты такая, даже если работаешь на Олави добровольно, все равно украду и сбегу, спрячу от всех. Я проигрываю эти минуты в памяти каждую ночь. Почему сразу не забрал? Почему увел в комнату? Ведь видел же страх в твоих глазах, чувствовал, что ты не можешь быть заодно с Олави. А потом, когда мы остались вдвоем, у меня аж в глазах потемнело. А ведь тогда уже точно знал, что ты умираешь от страха. Могли ведь сразу сбежать, прямо из той комнаты. Я бы встал под пули, чтобы ты успела скрыться. Но я сидел как истукан и смотрел на тебя. Когда ты попросила о помощи, я очнулся, но было поздно. Встреча была подставной. Думаю, ты помнишь облаву. Кто-то предупредил полицию.

Полицию?!

Помню взрывы, крики, выстрелы. Олави сказал, что их подставили, но я решила, что виноваты конкуренты. Я подошла так близко к спасению и сбежала?!

– Других девушек убили сразу, чтобы не сдали остальных. Охрана прикрыла Олави, и он сбежал, но его людей арестовали. К сожалению, они почти ничего не знали о его бизнесе, так как Олави постоянно менял наемников. Когда раздались выстрелы, я успел вытолкнуть тебя из окна, но в тот момент меня взяли. Я видел, что напугал тебя до крика, но надеялся, что ты придешь в себя и убежишь. Я кричал, но ты меня не слышала, да и я оглох от взрыва. По ночам мне снится, как ты лежишь в траве и смотришь на меня с ужасом. Пока меня скручивали, я клялся, что никуда не уйду, останусь на месте, только пусть тебя спасут. Олави смотрел на тебя больным взглядом, и я знал, что он без тебя не уйдет. Но меня никто не послушал, репутация подвела.

– Я тебя почти не слышала. А потом, когда вернулся слух, разобрала только зловещий смех из окна и мужской голос, назвавший твое имя.

Сморгнув слезы, я рассказала ему о том, как выла от страха, как Олави вытащил меня из кустов и поволок по дороге. Я ничего не видела от слез, падала, а он тащил дальше. Я убегала от того, кто, как оказалось, хотел меня спасти, с мужчиной, который меня разрушил. Олави напичкал меня таблетками, и после этого на мир опустился туман.

Макс меня искал. Долго. А родители – нет. Они знали, что я ушла добровольно и навлекла на семью позор. Погибших девушек опознали, но они жили далеко от моего городка, поэтому расследование дотуда не дотянулось. След Олави затерялся в Европе. Арестованные наемники приехали издалека, и дальнейший поиск ни к чему не привел. Наконец Максу удалось разыскать одного из сбежавших мужчин, который меня запомнил. Так он узнал мое имя и встретился с Олегом, но и это не помогло ему меня найти.

– Я не смог тебя найти. Как сошел с ума в тот день, так и не оправился. Следил за твоими родителями. Предчувствовал, что однажды ты вернешься.

– Чтобы тебя убить?

– Да. Мне снилось, что ты вернешься, чтобы меня убить. Я бы не возражал, только за Димку испугался, когда увидел вас на кухне.

– Я боялась тебя все эти годы, видела твой взгляд во сне. Верила, что ты разыщешь меня, чтобы забрать себе или убить. Я сделала тебя олицетворением зла. Извини, Макс, мои слова ужасны. Моя жизнь и так была тяжелой, а я придумала себе ночной кошмар. Хотя кто знает, может, это было формой защиты. Чтобы не сойти с ума, я придумала угрозу хуже, чем мое рабское положение. Я выбрала тебя мишенью, на которую выплеснула ненависть и бессилие. Было легче обвинить тебя во всем, потому что ты меня не спас. Я связала с тобой весь кошмар моего существования, чтобы не видеть остального. Пряталась от реальности за угрозой. Ты этого не заслуживаешь.

– К сожалению, заслуживаю, причем в полной мере. Никогда не прощу себе того, как повел себя в тот день. Надо было схватить тебя в охапку и бежать, а я что? Медлил. Утащил тебя, напугал своим поведением, грубостью и необузданной страстью. Ты и так еле держалась, а я подлил масла в огонь. Пропустил шанс, обрек тебя на годы рабства, а ведь мог спасти. Сгорал изнутри, когда ты смотрела на меня и кричала от ужаса. У тебя есть полное право меня ненавидеть.

– Какая дикая история! – Закрыв сухие глаза, я болезненно поморщилась и потуже затянула одеяло вокруг себя. – Ты пытался мне помочь, кричал, чтобы я бежала, а я звала Олави, чтобы спастись от тебя. Если б я знала…

Макс дернулся и сжал подлокотники, быстро переводя тему. В наших откровениях нет места «если бы».

– А потом тебе удалось сбежать.

Какое счастье, что это был не вопрос, а утверждение и Макс не ждал моего ответа.

Иначе мне пришлось бы признаться, что это не так.

Однажды мне действительно удалось сбежать. Я провела сутки на пляже в незнакомом городе, языка которого не понимала. Грызла песок, чтобы не кричать. Меня выворачивало в кусты, я полоскала рот соленой водой и просто старалась выжить. Лекарственный дурман постепенно спадал, и у моих ног плясала правда. Изгалялась, корча рожи и танцуя передо мной извращенный танец. Я поняла, что прошло два года, а я их почти не помню. Остались только провалы в памяти и боль. Звериный инстинкт выживания толкнул меня вперед, и я поползла вдоль берега в поисках помощи. Через десять минут я наткнулась на Олави. Он меня нашел, а Макс – нет.