Текст книги "Тот, кто меня разрушил"

Дима желает мне спокойной ночи и поднимается к себе. Искоса поглядывая на друзей Макса, я иду в виноградный домик, когда меня настигает мужской свист. Противный, грубый, какой слышишь, проходя мимо пьяных сборищ по вечерам.

– Оставь ее! – категоричный голос Макса.

– Как я могу ее оставить? Ты ее видел? У нее ноги от шеи растут!

А еще у меня курносый нос, но этого никто не замечает. Раз уж ноги «от шеи», остальное никого не интересует.

Те самые «ноги от шеи» немеют, и я невольно замедляю шаг. Твержу себе, что не знаю этого мужчину, что он не желает мне зла, что это просто шутка, но спазм в горле мешает дышать. Тру ребра костяшками пальцев и быстро моргаю, разгоняя черные точки.

– Ларочка! – Из беседки тянется влажная пухлая рука. – Давайте познакомимся!

Мужчина пьян, он неловко сползает со скамьи и силится заглянуть мне в лицо. Его внешний вид недостоин описания. Как, впрочем, и его поведение.

– Нет, – отступаю, глядя на остальных. Не узнаю никого, кроме Макса. На столе закуски и несколько бутылок. Над головами собравшихся желтый свет одинокой лампочки в облаке мошкары. Пятеро мужчин, четверо женщин, одна из них сидит у Макса на коленях и улыбается.

– Дима в своей комнате, – сообщаю Максу и шагаю к калитке.

Настойчивый ухажер выскакивает из беседки, настигает меня и обнимает за плечи. Огромный зверь в желтом свете уличного фонаря.

– Боже мой! Какие глаза! – восклицает он и уже не кажется пьяным. Скорее, обезоруженным. – Я никогда таких не видел. Лара, у тебя изумительные глаза…

Умом я понимаю, что он не опасен, а просто заигрывает без злых намерений. Однако он притронулся ко мне без разрешения, и этого достаточно, чтобы спустить курок паники. Несмотря на прошедшие годы, этот курок чувствительный, как никогда, и сейчас мое состояние никак, ну никак не похоже на излечение.

Я отталкиваю мужчину, кричу и отступаю к дому. Опешив, он отпускает меня и машет руками, он не ожидал такой бури. Пытается извиниться, но я зажмуриваюсь, кричу и вижу перед собой только черные глаза Макса, как во сне. Мужчина снова хватает меня за руку. Наверное, он пытается меня успокоить, но меня уже не остановить, я вошла в штопор. Забегаю обратно в дом, спотыкаюсь на крыльце. За спиной шум, звуки ударов, плоть о плоть, и я кричу, чтобы не слышать, и бегу. Не знаю, куда повернуть, где спрятаться от прошлого. Я посмела выжить, вернуться, нарушить покой чудовища и его друзей, и теперь они снова заметили меня и получат то, что не успели взять в прошлый раз. Дура, что вернулась! Дура, что поверила в катарсис! Дура, что пошла на конфронтацию! Что я делаю в этом городе?! Что ищу?!

Макс входит в дом следом за мной. Он трясет кистью, наверняка ударил того мужчину. Он и меня ударит. Отступаю от него, прошу отпустить меня и натыкаюсь на стену. Умоляю, как много лет назад, ведь я все еще помню те слова.

– Послушай меня, Лара! – Он наступает, твердит, чтобы я замолчала, но мне не выйти из штопора. Макс удерживает мои руки и смотрит на меня, как в ночных кошмарах. – Подожди, не кричи! Это я, Макс!

В том-то и проблема, что передо мной Макс. Придавливает меня всем телом, пытаясь удержать и заглушить крик. Давит на меня взглядом и присутствием. Мы проигрываем старую сцену, в которой я тоже кричала, умирая от страха. Это – конфронтация с большой буквы.

– Отпусти ее, или я тебя возненавижу! Больше не скажу тебе ни слова! Никогда! – раздается с лестницы, и Макс отпускает меня, поворачиваясь к Диме.

– Я ничего не делал… – Макс пытается оправдаться, но Дима кричит на него, швыряет планшет вниз по лестнице и убегает к себе. Пользуясь возможностью, я вырываюсь, бегу мимо мужчины с окровавленным носом и, не закрывая калитку, вылетаю на улицу. Закидываю вещи в чемодан, дрожащей рукой вызываю такси и бегу по улице, не глядя на дом номер шестьдесят пять.

Вот он, катарсис. Месть, ужас, пустота, все в одном.

* * *

Надо было поселиться в гостинице с самого начала. Не играть в неумелую шпионку, не подкупать работников туристического агентства, чтобы поселиться на Его улице, невдалеке от Его дома. Надо было не притворяться, что я приехала просто посмотреть на Макса, а не ради мести. Мести, на которую я оказалась не способна. Или?..

Безболезненного катарсиса не бывает. Не столкнувшись лицом к лицу, не задашь вопросы: «Почему твой взгляд не отпускает меня уже восемь лет? Почему тебя не убило молнией, не смело цунами, не задавило крышей твоего же дома за то, что ты сделал? Или, скорее, не сделал. Не спас. Ты меня не спас».

Да и с чего я решила, что, увидев Макса, смогу излечиться от прошлого?

Дура.

В гостинице хорошо. Чудом удалось найти место, благо, что с деньгами проблем нет. Наслаждаюсь комфортом, лоском и чужими улыбками, хотя внутри зудит прошлое и хочется вернуться к Диме. Пусть знает, что я не хотела уезжать, что мы друзья и он может требовать от меня все, что угодно. А еще признаться, что я ему завидую и хочу научиться у него тому, для чего пока что не придумали имя. Жизни, наверное. Спокойствию в глазах. Тому, как он бесстрашно поднимается по лестнице, отправляясь спать. Тому, как он накричал на Макса, как, не раздумывая, встал на мою защиту. Хочу научиться такой вот беспечной смелости. Меня прибило к одиннадцатилетнему ребенку, привязало к нему, как к бую во время бури.

Самое время уехать, иначе моя нездоровая привязанность превратится в проблему.

Да и мне хорошо в гостинице, безопасно и спокойно, и я даже отвечаю на звонок Игоря. Людмиле Михайловне намного лучше, и она благодарна за помощь. В ответ я сообщаю Игорю о переезде в гостиницу и упираюсь в его удивленное молчание. Он полагал, что даже после приезда Макса я все равно останусь в их доме. Если Игорь станет меня уговаривать, напоминать о болезни Димы и прошлых проблемах, то я сломаюсь и вернусь, поэтому быстро желаю ему удачи и отключаюсь. Отбрасываю телефон, он мне больше не нужен. Дима прекрасно справится без меня, а если что-то пойдет не так, Макс сможет ему помочь. Моя совесть чиста.

Я предоставлена самой себе, как и должно быть, как будет всегда. Неприлично красивый мужчина покупает мне коктейль и улыбается, глядя на мои ноги. Я благосклонно киваю в ответ, принимая невысказанный комплимент. Мне импонирует неискренняя жизнь, в ней безопаснее. В ней не стыдно притворяться. Я такая, я могу. Длинные ноги, томные глаза, улыбки. За мной струится шлейф порочной недосказанности. К ночи я в только что купленном черном платье с обнаженной спиной, в баре, гипнотизирую пианиста. Он оживляется, вдыхает всего себя в незамысловатый репертуар и отвечает мне похотливым взглядом. Даже посвящает следующую композицию мне, что-то игривое с вкраплениями популярных песен. Я облокачиваюсь на рояль, позволяя оценивающим взглядам разбиться о мое равнодушие. Пусть смотрят. Снаружи ни к чему не придерешься, а вот внутри – другое дело. Но никого не волнует, что внутри, когда я стою у рояля и во мне пять коктейлей. Или шесть?

Мне нравится притворяться, что я такая, как все, что я могу позволить хоть кому-то ко мне прикоснуться. Моя абсолютная недоступность затаилась во мне, придавленная игрой.

Доиграв очередную мелодию, пианист тушуется. Обычно гости не стоят рядом с ним так долго, но мне некуда идти. Ведь впереди только ночь, в которой меня ждут злые черные глаза и крики ночных кошмаров. Парень встает и приглашающе кивает на рояль, и я сажусь на его место, ужасаясь своей смелости. Мои пальцы не знали клавиш восемь лет.

Я предсказуема, как короткое черное платье: играю «Лунную сонату» Бетховена. Ничего другого от меня и не ждали. Пианист кисло улыбается, пока я разрабатываю в себе музыку, как больные суставы. Слишком длинные ногти клацают по клавишам, но я упорствую, и ни разу, ни на секунду меня не посещает мысль, что я могу не вспомнить ноты. Восемь лет не трогала клавиш – и никакой паники. Мышечная память, музыкальная, какая угодно – все при мне.

Вот она, проблема: у меня слишком хорошая память. Жадная. Она впитала в себя чудовище и все, с ним связанное, и не отпускает. Иначе я бы просто поднялась в номер и легла спать без опасения, что кошмар снова всплывет в моем сознании.

Моя нетрезвая жизнь превращается в цифры.

8. Восемь коктейлей. 2. Двое мужчин предлагают мне знакомство, грязное и не очень. 1. Одна сигарета, которую я мну в руке, потому что не курю. Анджелина курила, Лара – никогда. 3. Три лестничных пролета, потому что я не люблю лифт. 6. Шесть секунд, чтобы добраться до постели и впасть в беспамятство.

В эту ночь я не вижу ни снов, ни кошмаров, потому что я слишком пьяна, а пьяных, как известно, бог бережет. Хорошо, что я раньше об этом не догадалась, иначе давно бы спилась. Проснулась в три утра, рот – горькая пустыня, босоножка застряла в пододеяльнике, нога занемела. Я с трудом высвободилась, жадно хлебнула воды из графина, потом выползла из постели и потянулась к молнии на платье.

– На твоем месте я бы не стал раздеваться.

Есть люди, которых парализует от неожиданных звуков. Внезапные слова Макса возымели на меня именно такой эффект, поэтому я осела на ковер, даже не пискнув.

Доигралась.

– Лара, я не причиню тебе вреда!

Слышали бы вы, как Макс это сказал! С таким нажимом, будто давал клятву. Я попыталась отползти к двери, но он поднял меня и усадил на кровать. Даже не запыхался, хотя я билась, как в конвульсиях, пытаясь вырваться. Скрутил, ощупал ледяные руки и закутал в одеяло.

– У тебя кровообращение отключилось, что ли? – пробурчал, усаживаясь в кресло напротив. – Обморозила меня своими руками.

Шпионка из меня никакая. Когда я уходила в бар, задвинула все занавеси, а теперь две из них открыты и впускают в комнату рассвет. Как проснулась, сразу должна была заметить. Тогда выбежала бы из номера и позвала на помощь. Не исключаю, что я и номер не заперла, когда ложилась спать. Вернее, не ложилась, а падала. Вот она – та самая беспечность, о которой предупреждали в брошюре. Когда слишком долго всего боишься, то устаешь и становишься беспечной.

– Как давно ты здесь? – спрашиваю Макса, пытаясь предугадать мою судьбу. Мог уже убить меня, задушить подушкой. Я добровольно вернулась в свой прошлый кошмар, а теперь слишком поздно волноваться о последствиях.

– Недавно.

– Что тебе нужно?

– Я тебя ждал.

– Считай, дождался – я проснулась.

Надеюсь, он не собирается обвинять меня в том, что я что-то украла из их дома.

– Я ждал тебя восемь лет. Знал, что однажды ты вернешься. Думал, что ты придешь, чтобы меня убить.

Занавес.

Меня прибило к постели, как волной, а потом пришла тошнота. С липким потом, дрожащими коленками и камнем в желудке. Макс узнал меня, запомнил с давней встречи. Более того, он предчувствовал, что я вернусь. Значит, мои кошмары были правдой.

Тошнотный ком заполнил грудь, поднимаясь выше.

Вот же ирония: я готовлюсь к смерти, но не хочу, чтобы меня тошнило на кровать. Бегу в туалет. И не просто бегу, а еще и удерживаю волосы, пока меня выворачивает в унитаз. Боюсь смерти, но живу вовсю. Умываюсь, полощу рот, закручиваю краны и аккуратно возвращаю полотенце на место. Даже расправляю его, чтобы не было складок.

Чудовище меня узнал. Несмотря на считаные минуты нашего знакомства, несмотря на прошедшие годы, все равно узнал. Чертовы глаза, это из-за них. Не зря меня дразнили инопланетянкой.

За дверью гул, нарастающий, странный, как будто взлетает самолет. Приоткрываю дверь и замираю. Это закипает чайник. Макс высыпает в чашки пакетики растворимого кофе и при этом выглядит настолько домашним, что я удивленно сглатываю. Страх заморозился во мне, как фильм на экране, если нажать на паузу.

– Мне чай, – говорю неожиданно для себя и, закрыв дверь ванной, чищу зубы. Снимаю остатки косметики, купаюсь в сюрреализме ситуации. Чудовище заваривает чай. Мне, жертве.

Потом я выхожу в комнату и копаюсь в чемодане в поисках нормальной одежды. Макс смотрит на меня, помешивая чай, я вижу в его глазах интерес. Платье действительно эффектное, но этот взгляд мне неприятен до дрожи. Вернувшись в ванную, я переодеваюсь в футболку и мягкие шорты.

– Надо запирать дверь на болт и цепочку, – советует чудовище.

– Учту. – Теперь-то уж от кого прятаться!

– Сахар?

– Да. Побольше.

Я забираюсь в постель, опасливо косясь на Макса, хотя интуиция уверяет, что он не примет это за приглашение. Он подает мне чай, и я ловлю себя на мысли, что Макс подмешал в него яд. Или снотворное. Но я все равно пью, обжигаясь, потому что шестым чувством осознаю, что так надо. Что от этого мне станет легче.

– На чем мы остановились? – интересуюсь почти дружелюбно. Это часть истерики. Мышцы напряжены так, что трудно говорить, и даже скальп свело судорогой, от которой немеет лицо.

– Я пообещал, что не причиню тебе вреда.

Я молча пила чай, зная, что не обязательно поддерживать беседу. Макс и сам скажет то, для чего пришел.

– Ненавидишь меня? – спросил он, сделав глоток кофе.

Меня колотит, как в лихорадке, даже плечи трясутся. Киваю в ответ на его вопрос и тут же добавляю на случай, если кивка недостаточно:

– Очень.

Он снова отпивает кофе и молчит. Скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинки, на бедра. Меня мутит, перед глазами масляные пятна. Обжигающий глоток становится временным спасением.

– Я не собиралась тебя убивать, – поясняю на всякий случай. Жить-то, как ни странно, хочется. Вроде мучаюсь, страдаю, а все равно обожаю жизнь. Всю ее, вплоть до самых примитивных вещей, вплоть до биения собственного сердца. Глядя чудовищу в глаза, спешно добавляю: – Хотя если предложишь варианты того, как от тебя избавиться, я их рассмотрю.

Макс смеется, коротко, сухо, потом залпом допивает кофе.

– Я предчувствовал, что ты будешь мстить, но не догадался, что станешь действовать через Диму.

Я набрала полные легкие воздуха, чтобы протестовать, но опомнилась и с силой прикусила язык. Молчать, Лара! Речь идет о твоем спасении. Пусть Макс ходит по лезвию, пусть думает что угодно. Даже то, что я способна обидеть ребенка. Пусть боится!

– Зачем ты пришел?

– Чтобы задать один вопрос.

– Задал?

– Нет.

– Вперед!

Выдохнув, он поставил чашку на стол и уперся локтями в колени.

– Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше?

Не этого я ждала, совсем не этого. Закипавшая во мне ненависть рассеялась с жалким хлопком. Чашка клацнула о блюдце, выдавая мою дрожь, поэтому я залпом допила чай и поставила ее на постель.

«Харакири», – очень хотела ответить я. Очень. Чтобы напугать, чтобы донести всю глубину моей ненависти, моего вынужденного «несуществования».

– Я не знаю.

Я дала ему честный ответ в надежде, что он предложит варианты.

– Не верю! Ты наверняка знаешь, чего хочешь. Ты приехала в Анапу с определенной целью – отомстить.

– Нет!

Дрожь унялась, и я обняла колени в попытке согреться. Как объяснить, зачем я приехала, если я и сама толком этого не понимаю? Я пытаюсь заново научиться жить, и мои инстинкты вернули меня в Анапу. В давнее прошлое. Почему? Не знаю.

– Я приехала не из-за мести. Я надеялась на катарсис, на забвение. Думала, увижу тебя – и станет легче, кошмары прекратятся. Надеялась убедиться, что ты меня не узнаешь, и тогда я поверю, что мне ничего не грозит.

– Тебе ничего не грозит.

– Я верю.

– Не веришь.

– Не верю.

– Я сразу тебя узнал.

Я вспомнила нашу встречу на кухне и то, как Макс напрягся, заглянув мне в лицо. Теперь понятно, почему он выгнал меня из дома и не хотел пускать обратно.

Он думал, что я причиню вред ребенку. Макс считает, что я такая, как он сам.

– Ты решил, что я собираюсь обидеть Диму.

– Да.

– Поэтому и выгнал.

– Поэтому и выгнал, – подтвердил он, и я не стала разубеждать его в возможности такого сценария. Пусть ходит по краю, пусть мучается и ищет следы преступления. Вдруг я уже навредила Диме? Поменяла лекарства, дала опасный совет или просто рассказала ему правду о Максе. Последнее стало бы отличной местью.

Макс провел рукой по волосам и дернул плечами. Он волнуется. Это хорошо.

– Когда я увидел вас с Димой на кухне, то испугался и не успел толком подумать. Не догадался, что ты не сможешь обидеть ребенка. Не ты. Не Диму.

Я подавилась собственным дыханием и застыла, молча теребя покрывало. Вот и конец моей мести. Макс прочитал мою слабость по дрожащим рукам и распахнутым глазам. Он прав, я не смогу обидеть Диму.

Пристальный взгляд Макса больше не вызывает паники. Такова иерархия страха в действии: я привыкла к чудовищу всего за несколько встреч. Однако это совсем, никак, ничем не похоже на катарсис.

– Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше? – снова повторил Макс.

Подобрав колени поближе к груди, я отрицательно покачала головой. Чудовище раскаивается? Я этого не хочу. Не знаю, что с этим делать. В мире не существует такого легкого прощения, по крайней мере не в моем.

Он поднялся с кресла и подошел к двери. Провел костяшками пальцев по дереву, дернул за цепочку.

– Я хотел, чтобы ты меня нашла. Чтобы убедиться, что ты жива.

Макс ушел, а я осталась. Труднее тем, кто остается. Уходящим легче, для них что-то меняется, а для остающихся – нет. Особенно если они понимают, что допустили ошибку. Большую.

Я надеялась, что ненависть приведет меня к спасению.

Дура.

Я лежала, уставившись в потолок, пока не зазвонил телефон. Тот, который я вроде бы выключила.

Экран оповестил, что сейчас ровно восемь утра и что мне звонит Игорь.

– Лара, объясни мне, что происходит! – Игорь бесновался, как будто имел на это право. – Людмила Михайловна позвонила домой, и Дима сказал, что не разговаривает с Максом, но отказался объяснять почему. Ей нельзя волноваться, а Макс не отвечает на звонки.

– При чем здесь я?

– Я не говорю, что это связано с тобой, а просто пытаюсь разобраться, что происходит.

– Я уехала, так что больше мне не звони. Никогда. Если есть вопросы, ищи Макса!

Отбросив телефон, я поплелась в душ. Плакала, пока теплая вода струилась по лицу. Плакала, пока надевала футболку и шорты. Плакала, пока давилась шоколадом из гостиничного холодильника. Потом привела себя в порядок и вызвала такси.

Знаю, что рискую. Знаю, что Дима не моя ответственность. Но не могу все так оставить, не собираюсь портить его и так слишком сложную жизнь. Не оставлю за собой след ненависти. Дима не разговаривает с Максом, потому что решил, что тот меня обидел, а это не так.

Не в этот раз.

Я разорвала узы крови, силу семьи, причинила ребенку боль, и от этого мне плохо. Я должна это исправить.

* * *

Дима сидел на кухне, уставившись в планшет. В дом я не зашла, а просто заглянула в окно и помахала рукой в сторону пляжа. Он тут же соскочил с табуретки и появился в дверях, держа в руках шлем.

– Уже девять утра! – пробурчал он, тщательно скрывая радость и удивление.

– Нормальное человеческое время. Наконец-то я выспалась! – ответила в тон ему. – Оставь дяде записку, чтобы не волновался.

Дима неохотно потоптался на месте, но послушался. Вернулся через пару минут и запер за собой дверь.

– Я думал, ты уехала.

– Уехала.

– Так зачем вернулась?

– Как зачем? Ты же мой гид.

– Но ты живешь в гостинице.

– Я и подальше уеду, если понадобится, чтобы ты не будил меня в шесть утра, – напряженно отшутилась я. – И потом, я же туристка, мне самое место в гостинице.

По пляжу покататься не удалось, а вот по улочкам – самое то. Мы заехали невесть куда и долго ловили сигнал, чтобы найти карту города в телефоне. Перекусили в кафе, поругались по поводу меню, а потом уселись на детской площадке с бутылками лимонада.

– К твоему дяде приходили друзья, – начала я, и Дима напрягся, вцепившись в бутылку. Суставы пальцев побелели от напряжения.

– Знаю.

– Среди них был противный мужик, лет под сорок, с жирными волосами цвета детской неожиданности.

– Видел! – Дима проглотил смешок.

– Он ко мне приставал, а Макс ему врезал. Кажется, даже сломал нос. Я очень испугалась и побежала в дом, а твой дядя пытался меня успокоить. Он не хотел, чтобы ты услышал, как я кричу, поэтому и удерживал меня. Ты застал нас как раз в тот момент. Спасибо, что пытался меня защитить!

– Не за что, – буркнул Дима. – Значит, Макс к тебе не приставал?

– Нет. Он меня защитил.

Дима выдохнул. Худощавое тельце расслабилось настолько, что даже уши дернулись.

– Я же говорил, что он хороший! – В его голосе дрогнули слезы и обида. На меня! Он обиделся на меня за то, что я заставила его усомниться в Максе, в узах крови.

Я сделала глоток, затяжной. Лимонад пенится в глотке. Хочу подавиться, закашляться, чтобы не отвечать, но мне не везет.

– Да, ты мне говорил.

Дыши, Лара! Просто дыши и молчи. Ты делаешь это для Димы, и Макс тут ни при чем. Дыши!

Я вернулась только для того, чтобы восстановить узы крови, которые я же и порвала. Чтобы помирить Диму с Максом. На этом все, ведь мы уже попрощались. Однако эта встреча не похожа на прощание, и я чувствую, как моя душа прогибается, впуская слабость и непонятную нужду в этом ребенке.

– Завтра придешь? – спросил Дима, когда мы вернулись домой. Он ковырял ступеньку носком кроссовки и упорно смотрел под ноги. Руки в карманах шуршали старыми фантиками и спрятанными чувствами.

Я попыталась улыбнуться.

– Куда ж я денусь? Других гидов у меня нет.

Как и планов. Как и сил.

– Гид! – фыркнул Дима. – Тоже мне! Мы еще нигде не были.

– Так придумай, куда поехать, составь план. Гид ты или где? Зря только деньги перевожу! – Я отшучиваюсь хрипло и устало. Если у моей души есть руки, они держатся за этого ребенка.

– Ты мне еще не платила!

– И не заплачу, если будешь отлынивать! – притворно хмурюсь, и Дима усмехается в ответ.

– Ладно-ладно! А ты только по утрам свободна?

Я не хочу заходить в их дом, поэтому топчусь на крыльце. Надо попрощаться и уехать. Отшутиться поудачнее, заплатить Диме за наши прогулки – и все. Чувствую же, что несусь по наклонной плоскости к большим неприятностям, но ничего не могу с собой поделать. Нарочно ускоряюсь, не желая себя останавливать. Падаю в непрочный союз с ребенком, который сильнее меня. Намного сильнее.

– Я свободна в любое время.

– Ладно, я подумаю!

В дверях появляется Макс и смотрит на нас с облегчением во взгляде.

– Ты здесь, – говорит Диме и нервно трет шею. Значит, он не поверил записке и решил, что племянник сбежал из-за их ссоры.

– Увидимся! – обещает мне Дима и заходит в дом. – Привет, Максик! – Как ни в чем не бывало повисает на руке Макса и трется носом о его футболку. – Я пошел наверх! Будешь играть?

Макс удивленно моргает, потом поворачивается ко мне. До этого момента Дима с ним не разговаривал.

– Какой самый роскошный ресторан в Анапе? – спрашиваю Макса, когда наверху хлопает дверь детской.

Макс вздрагивает всем телом и засовывает руки в карманы.

– Смотря для чего. Для кого… для какого мероприятия. – В голосе такая настороженность, как будто он готовится разминировать поле.

– Ты спросил, что сделать, чтобы мне стало легче.

Макс вдыхает медленно и глубоко, словно собирается нырнуть.

– Да, спросил, – отвечает хрипло.

– Сегодня вечером отведи Диму в ресторан. Туда, куда ты не водишь женщин и клиентов. Придумай что-нибудь особое, дорогое и очень красивое, чтобы у вас появилось свое место, только для вас двоих, ваш роскошный секрет. Дима тебя боготворит, помни об этом.

Макс хмурится, морщины между бровями напоминают букву «П». Проводит рукой по коротко остриженным волосам и кивает. Молча.

А я ухожу.

Возвращаюсь в гостиницу, валяюсь на пляже, читаю газету. В течение часа сканирую одну и ту же страницу, но не могу пересказать ни одной статьи. Ко мне подходит вчерашний пианист, убежденный в моей доступности. Я равнодушно выслушиваю сбивчивые комплименты и накрываю лицо газетой, пресекая дальнейшие поползновения.

Я устала. Очень.

* * *

На следующее утро Дима на седьмом небе от радости. Захлебываясь, рассказывает про ресторан, вертится на самокате, мешает, смеется. Макс то, Макс это. Повел туда, сделал то-то. Я ревную, безобразно и глупо. Этот мальчик – мое спасение, и его восхищение Максом неприятно скребет по душе. Я сама попросила Макса, чтобы он сделал племяннику приятное, а теперь ревную. Хочу безраздельного детского внимания, как будто Дима сможет объяснить, почему я до сих пор не уехала из Анапы и почему привязалась к нему с первой встречи.

Представляю, как растает детская улыбка, если я скажу ему правду о Максе. Я думаю об этом и тут же матерю себя последними словами. Даю себе обещание, что уеду как можно скорее, вот только разберусь в своих чувствах – и сразу уеду. Раз уж наняла Диму проводить экскурсии, то потерплю еще немного, а потом распрощаюсь навсегда. За фасадом моего решения кроются две проблемы: легче мне пока что не стало, а при мысли о том, куда я поеду дальше, становится трудно дышать.

Утро не удалось. Я выбилась из колеи, запуталась в чувствах, глупых и разных. А потом Дима заявил, что после обеда мы поедем на косу.

– Какую косу?

– Бугазскую. Я запланировал экскурсии, и сегодня мы поедем смотреть на косу. Можно в дельфинарий, конечно, но ты же не ребенок! Купальник на тебе?

– На мне.

– Значит, поедем на косу. Макс нас отвезет, он все равно работает дома, пока бабушку не выпишут. У него квартира в Сочи, но это далеко.

– Макс нас отвезет? – повторяю я, судорожно придумывая отговорки.

– У него машина – полный отпад. «БМВ» шестой серии, представляешь? Хотя ведь ты в машинах не сечешь…

Я понимаю в машинах достаточно, чтобы согласиться, что именно эта модель подходит Максиму Островскому.

– Черная?

– Ага, черная, ты ее видела?

– Нет, не видела. Давай не будем мешать твоему дяде и вызовем такси.

Я стараюсь говорить миролюбиво, легко, чтобы Дима не почувствовал свинцового веса на моей груди.

– Я не люблю запах в такси. – Дима ковыряет песок носком кеда. – А Максик сказал, что ему несложно.

Внутри меня что-то разболталось и вырвалось из-под контроля, и я балансирую на краю срыва. Неожиданные и, казалось бы, невинные вещи могут столкнуть меня в пропасть.

Пара невинных слов – и я невменяема.

Макс сказал, что ему несложно нас подвезти. Услышав это, я сорвалась, подскочила с песка и быстрыми шагами направилась к воде. Гнев и паника, как огненная смесь в цирке, поднимались все выше и выше, сжигали меня, и становилось больно не кричать. Если заорать, вцепиться себе в волосы, выпустить из нутра черную желчь, то станет легче.

Макс хочет отвезти нас на Бугазскую косу. Он думает, что экскурсия поможет мне забыть о прошлом. Он решил, что имеет право приходить ко мне ночью, вламываться в номер и говорить вещи, которые гасят мою ненависть.

Он хотел убедиться, что я жива. Хотел, чтобы я его нашла.

У него нет на это права.

Он не должен надеяться на мое прощение. Я приехала, чтобы добиться катарсиса, но с каждым днем мне становится все хуже.

Я зашла в воду прямо в кедах, опустилась на колени и умыла лицо. Теплая вода не помогла, нужна ледяная. Может, Макс прав и мне поможет только месть?

Дима подошел следом за мной, с опаской следя за моими беспорядочными действиями.

– Ты обиделась? Если хочешь, мы не поедем с Максом и вызовем такси. Лар, я бы с тобой подружился, но ведь ты уезжаешь!

О господи.

– Извини, я не хотела тебя напугать. Все в порядке. Просто на меня иногда находит… мне бывает… не очень хорошо.

– Я знаю, Лар! Я слышал, как ты кричишь во сне. Не бойся, я никому не скажу.

– Знаю, что не скажешь. Ты сохранишь мой секрет, а я твой.

– У меня нет секретов! – возмутился Дима.

– Есть, и еще какой! Ты взрослый мужик, а носишь пижаму с картинкой из мультика.

– Шрек не мультик! – возмутился Дима, и мы спорили об этом всю дорогу домой.

Пока Дима разбирался с лекарствами, я сварила макароны. Безошибочно открыв нужный шкафчик, достала соус и вылила его в кастрюльку.

– Блин, ты прям как у себя дома! – хихикнул Дима, опрокидывая на меня чудовищное открытие.

Я вторглась в его жизнь, внедрилась в нее, как вирус. Я прижилась и впервые за восемь лет чувствую себя как дома. Вот почему я до сих пор не уехала: мне понравилось населять чужую жизнь. Ведь это намного проще, чем жить моей жизнью. Я могу переехать в Анапу, найти работу, ухаживать за Димой, да и Людмиле Михайловне наверняка понадобится помощь. Если бы не появление Макса, я бы просто отбросила мою старую жизнь за ненадобностью и вписалась в чужую семью.

Я не позволю себе застрять в чужой жизни. Нет.

– Нет! – Я воскликнула так громко, что Дима подскочил на стуле.

– Ты что, обожглась?

– Да.

– Крикунья! – хихикнул он.

– Пижама со Шреком!

Макс появился в дверях, и наш смех тут же оборвался.

– Когда вы собираетесь ехать? – спросил он, глядя на мои босые ноги.

– Сразу после еды! – радостно ответил Дима. – Покушай с нами, Максик!

– Нет, спасибо.

– Лара промочила ноги.

Приподняв брови, как будто спрашивая разрешения, Макс подошел ближе. Я поджала пальцы, ощущая на них слишком внимательный взгляд.

– Она не здесь их промочила, а на пляже. Она вошла в воду в кедах! – засмеялся Дима, но Макс не отреагировал на шутку. Просто стоял и смотрел на мои стопы.

– Дима, у вас остались… – Макс резко вдохнул и зажмурился, осознав, что именно собирался спросить.

– Да, остались, и обувь, и все остальное, – догадался Дима, не выдавая эмоций. – Бабушка так ничего и не выбросила. Посмотри в кладовке!

Через несколько минут Макс вернулся с парой сандалий подходящего размера. Дима вертел в руках баллончик, старательно не глядя в нашу сторону. Несколько лет назад эти сандалии принадлежали его матери.

Я не должна к ним прикасаться, но и отказаться тоже невозможно.

Клянусь: это решение далось мне с бо́льшим трудом, чем возвращение в поисках чудовища. Наконец, решив, что отказаться будет хуже, чем стать живым напоминанием о трагедии, я надела сандалии и сказала спасибо. Диме.

Лучше бы я пошла босиком. Сандалии нещадно натирали, даже когда я неподвижно сидела в машине. У Макса идеальная машина, а какая же еще? Чистая, пахнущая деньгами, кожей и цитрусом.

Что я делаю в Его машине?

Что я, мать твою, делаю в машине мужчины, которого готова задушить голыми руками?

Вернее, однажды была готова, а теперь сижу, скрестив руки и поджав колени, стараясь не касаться матовой кожи сидений.

Чувствуя мою неуверенность, Дима сел на заднее сиденье рядом со мной.

– Лар! – Ткнув меня локтем, он протянул узкую ладонь с конфетками «Скитлз». – Выбирай!

Тепло в груди, как пролитый чай, как солнечный ожог. Я корчу серьезную мину и выбираю красную конфетку. Дима сомневается, потом закидывает в рот целую горсть. Быстро прожевывает, глотает и тут же сгибается к коленям, трясясь от смеха.

Я посасываю конфету и наслаждаюсь теплом детской радости. Очарованием украденной близости, которая никогда не будет мне принадлежать. Смех зарождается внутри горячей спиралью. Я позволяю себе расслабиться, поджимаю колени и хихикаю, как пятилетка. Потом громче, до слез, до всхлипов.