Текст книги "Тот, кто меня разрушил"

– Блин, Лара, ты нуб, сразу засмеялась, с одной конфеты! А еще учила меня, как правильно их выбирать.

– Что еще за нуб? – задыхаюсь я.

– Нуб, как в компьютерных играх, знаешь? Новичок.

– Ну-у-уб! – хохочу я, и Дима подхватывает, и вот уже мы оба задыхаемся от смеха.

– Дыши, Лара! – говорит он, и в его глазах слезы. От смеха, наверное.

– Дыши, Дима! – вторю я, и он касается моей руки липкой ладошкой, заставляя мое сердце кувыркнуться. Это сильнее, чем все остальное, даже чем страх. Чем первая любовь, которой у меня никогда не было.

Я поднимаю взгляд и вздрагиваю. Макс смотрит на меня в зеркало заднего вида, и его глаза кричат от боли.

Резко свернув с дороги, он останавливает машину, выходит и закуривает, прислонившись к капоту. Потом, видимо, вспомнив о Диминой болезни, срывается с места и исчезает за деревьями.

– Нервный он чего-то! Съел бы пару конфеток! Глядишь – и полегчало бы, – очень по-взрослому шутит Дима, все еще смеясь и борясь с икотой.

* * *

Бугазская коса представляет собой огромный, великолепный пляж. Мы валялись на песке, шлепали по воде и даже построили крепость, хотя это занятие заинтересовало только меня. Дима обозвал меня ребенком, и мне пришлось включить телефон, чтобы проиграть ему мелодию из «Шрека» и напомнить, кто из нас взрослый.

Макс оставил нас развлекаться и вернулся к машине. Дима смотрел ему вслед. Он хотел, чтобы дядя остался, но ничего не сказал. Покосился на меня с надеждой, но я притворилась, что не заметила. Я не могла предложить Максу остаться, физически не могла. Он вернулся через пару часов, немного помятый и усталый, видимо, спал в машине. Сел поблизости, боком ко мне, глядя на море. Глаза спрятаны за линзами очков, темные волосы блестят на солнце. Вкрапление седины на висках и капли пота, стекающие по шее. Я засмотрелась на него, не в хорошем смысле, конечно, просто никогда не думала, что появится возможность разглядеть его так близко. Восемь лет я видела во сне его глаза и составляла остальной образ по кусочкам, как мозаику. А теперь рассмотрела все, даже то, чего не заметила раньше. Красивым его не назовешь, никак: лицо выточено грубо, и взгляд слишком суровый. Да и шрам не помогает. Но Макс заметный, запоминающийся. Давит на тебя сосредоточенной наглостью взгляда. Широкий, как шкаф, и высоченный. Такого не толкнешь в толпе, а старательно обойдешь, да еще и извинишься на всякий случай.

– Заберемся на дюну? – спросил он Диму. – Поедешь на мне верхом?

– Да! – Голос Димы восторженный и бархатистый. Сверкая глазами, он ухватился за плечо Макса, как будто опасаясь, что тот передумает и сбежит.

Кто я такая, чтобы внедряться в эту детскую любовь, в кровное родство?

– Поторопись, Лара! – засмеялся Дима, забираясь Максу на спину. – Мой дядя очень быстро бегает.

– Я посижу здесь.

– Ты что! – Дима округлил глаза. – Сверху такой вид – закачаешься!

Они смотрят на меня, оба, но Макс в темных очках и не видно его глаз. Неохотно встаю и иду следом.

По пути обещаю себе, что завтра же уеду. Все равно куда. Рано утром попрощаюсь с Димой и отправлюсь прямо на вокзал.

Сверху мир кажется нарисованным. Море подвижное, юркое и такое живое, что кружится голова. Дима болтает ногами, ударяя Макса по бокам, обнимает его за шею и напевает песню. Из «Шрека». Потом мы спускаемся вниз наперегонки и падаем на песок. Макс снимает очки от солнца, вытирает пот со лба и смотрит на мое колено, на шрам в форме полумесяца. А я существую вне этого мира, в параллельной вселенной, где все мы просто люди, случайно встретившиеся на пляже. Отдышавшись, открываю глаза, потому что вокруг слишком тихо. Макс смотрит на меня, растерянно и жадно. Очень странное сочетание эмоций, спутанное, сильное. Как будто он потерял себя в неожиданном порыве. Дима сидит на песке и удивленно переводит взгляд с меня на дядю.

Откатившись в сторону, я поднимаюсь на ноги, и Макс тут же извиняется, хотя и непонятно за что. За взгляд? Покручивая в руке сигарету, он отходит в сторону воды, и мы с Димой остаемся одни.

– Тебе не нравится мой дядя! – констатирует он и ершится, готовясь встать на защиту Макса.

– С чего ты решил? – Снова опускаюсь на песок, впитывая сухое тепло.

– Ты ведешь себя странно, не так, как другие девушки. Они хихикают, заигрывают, улыбаются, а ты вообще с ним не разговариваешь и хмуришься.

Внезапно возвращается Макс, смятая сигарета в руках. Видимо, передумал курить или решил подслушать наш разговор.

– Я не знал, что ты куришь, – осуждающе говорит Дима.

– Я вообще-то не курю.

Макс опускается перед Димой на корточки, снимает очки и поправляет его кепку. Его голос полон решимости:

– Ты уже большой парень и должен кое-что знать. Однажды много лет назад мы с Ларой были знакомы, и я очень плохо с ней поступил.

– Так попроси прощения! – голос Димы неестественно высокий, на грани слез, как будто он догадался, что речь идет о чем-то таком, что ему очень, очень не понравится.

– За то, что я сделал, не прощают.

– Простить можно все! Ты же простил мою маму за то, что случилось в горах! И я тоже простил, – уверяет Дима тоненьким голоском ребенка.

– Лару… – Макс бросил на меня косой взгляд, как будто ожидая, что я прикажу ему замолчать, – Лару похитили, а я ее не спас.

– Похитили? – шепчет Дима, тревожно оборачиваясь на меня в надежде, что слова Макса – странная шутка. Наткнувшись на мой неживой взгляд, он снова обращается к дяде: – Но ведь ты хотел ее спасти, да? Скажи, что хотел!

Надо отдать ему должное, Макс не врет:

– Я мог ее спасти, но не спас.

И тогда Дима задает мне самый сакраментальный, самый убийственный вопрос:

– И что дальше? Что с тобой случилось?

Это слишком большой вопрос, чтобы уместиться в моих мыслях. Слишком чудовищный для обласканного солнцем пляжа, да и для всей моей жизни.

Я щурюсь, сомневаюсь, но выпускаю из себя правду. На всякий случай надеваю очки от солнца, чтобы не напугать ребенка взглядом.

Нормальные люди не говорят детям такие вещи, но Дима не обычный ребенок, а я далека от нормальности. Да и Макс, судя по всему, тоже. Поэтому я говорю правду. Ласкаю ее на языке, посасываю, как шоколадный батончик, а потом выпускаю наружу:

– Меня никто не спас.

– Никто. – Дима пробует это пустое слово на вкус, и оно ему не нравится. Совсем. Думаю, что он благодарен, что я не дала более развернутый ответ, потому что он прячет взгляд и неловко тыкает пальцем в песок. Догадывается о том, что именно осталось несказанным. – Ты все еще… похищена?

Я выдаю неестественный смешок, но Дима меня не слушает. Он смотрит на Макса распахнутым голубым взглядом, умоляя мне помочь. Святая наивность!

– Твой дядя не может мне помочь. Теперь уже не может, – честно говорю я, поглаживая мальчика по предплечью. Дима отдергивает руку, злится, что я скрывала от него настолько невообразимую тайну.

– Поэтому ты кричишь… – начинает он, но вспоминает, что обещал держать мои кошмары в секрете, и прикусывает губу. – Почему ты сразу не сказала, что знаешь моего дядю?

Макс пытливо смотрит на меня. Радуется, что отвечать не ему, а мне, хотя он сам завел этот разговор.

– Потому что это не имеет никакого отношения к нашей дружбе, – неубедительно говорю я, но Дима отторгает это объяснение.

– Имеет! – обижается он. – Макс мой дядя, и если он тебя обидел, то должен извиниться!

– Дима, я не думаю, что… – снимаю очки и уничтожаю Макса взглядом. – Мне не нужны извинения.

Я вру, давлюсь словами, предаю себя. Восемь лет неописуемых мучений, преданные одной фразой. Но что еще можно сказать ребенку? Что я желаю его дяде мучительной смерти, хочу расцарапать его лицо и извести душу?

– Лара! – торжественно объявляет Дима, поднимаясь с песка. – Тебе не обязательно мне платить, мне нравилось с тобой гулять. Но я больше не смогу быть твоим гидом.

Я наклоняюсь вперед, чтобы разглядеть лицо Макса, ищу на нем торжество и облегчение. Но очки снова скрывают правду, и я отступаю, сжавшись, как побитая собака. Меня только что выгнали из Анапы. Дима сделал быстрый и правильный выбор, он отверг меня за неискренность, и теперь я могу без зазрения совести ехать дальше. Могу прожить оставшуюся жизнь, старательно избегая слова «катарсис».

Что ж…

Я достаю из кармана деньги.

– Ты был отличным гидом, самым необычным и забавным, и заслужил плату. Спасибо! – От приторной улыбки сводит скулы. Кладу деньги на его колено и ненавижу себя за неискренность перед единственным человеком, мнение которого меня волнует. Очень.

Дима смотрит на деньги и часто моргает, и тогда я неловко пытаюсь перевести тему:

– Хорошо, что твоей бабушке уже лучше. Когда ее отправят на реабилитацию, вы сможете увидеться. Ты ведь соскучился, да? – Повторяю «да» несколько раз, надеясь, что Дима подхватит эту тему, но он таращится на деньги и молчит.

– Я устал, – выдает он наконец, потом поднимается с песка и дает знак следовать за ним. – Я хочу домой.

Мы с готовностью идем следом, перешагивая через полотенца, игрушки и газеты. Я ловлю себя на мысли, что никогда не смогу ненавидеть Макса сильнее, чем в этот момент. Самое неприятное – то, что он прав, он оказался правдивее меня. Наша дружба с Димой все равно должна закончиться, так почему бы не сейчас и почему бы не на правде? Макс поступил почти благородно: он сказал племяннику правду, и от этого у меня во рту появляется привкус желчи.

Я ненавижу то, что он прав.

Когда мы садимся в машину, Дима молча откидывается на сиденье и закрывает глаза. Не успеваем выехать с парковки, как он кашляет, всего пару раз, но при этом морщится. Провожу рукой по его вспотевшему лбу и ахаю.

– Дима! Почему ты ничего не сказал?! – мой голос гремит, как жестянка. Макс снова паркуется и, выскочив из машины, открывает дверь и смотрит на племянника.

– Мне было весело, не хотелось все портить, – вяло объясняет тот.

– Когда ты в последний раз пил?

– Не помню.

Пытаюсь открыть бутылку, но потные руки скользят, и Макс выхватывает ее, на секунду касаясь моих пальцев. Это неожиданно и неприятно, и мы смотрим друг на друга, оценивая нежелательный контакт. Оба остаемся недовольны.

Дима жадно выпивает полбутылки и отдыхает, прикрыв глаза. Я похлопываю его по спине, и, откашлявшись, он благодарно кивает.

– Что я могу сделать? – В голосе Макса такое отчаяние, что я приказываю себе забыть, что он за человек на самом деле.

– Будем надеяться, что это из-за обезвоживания, но все равно поедем в больницу.

Макс благодарно кивает, радуется, что может хоть чем-то помочь. Сесть обратно за руль и гнать, гнать, гнать.

Дима приканчивает бутылку воды и устраивается на моем плече.

– Мне лучше, – сопит мне в бок. Дышит часто, но ничего страшного.

– Поехали! – командую. – И включи кондиционер на пару минут. Слишком сухой воздух – это плохо, но в машине невыносимая жара.

Макс несется на бешеной скорости. Я пытаюсь его успокоить, но получаю в ответ только укоризненный взгляд.

– Все-таки хорошо, что вы друг друга терпеть не можете! – вдруг усмехается Дима. – Из вас вышли бы хреновые родители.

– Фиговые, – автоматически поправляю я, и тут до меня доходит, что именно он сказал.

– Почему? – неожиданно спрашивает Макс.

Ошарашенная, я пытаюсь разглядеть его лицо в зеркале заднего вида, а Дима хихикает, явно довольный тем, что дядя задал этот вопрос.

– Забыли напоить ребенка, а теперь еще и в аварию попадем на такой скорости! – смеется он.

– Тоже мне ребенок! – фыркаю я и напеваю мелодию из «Шрека».

Макс снижает скорость и молчит.

* * *

Макс несет Диму на руках, спешит, а я бегу следом. В приемном отделении мальчика узнают. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы с Максом стоим рядом, как виноватые родители. Нам не хватает места, слишком тесно, слишком близко. Наше прошлое не умещается в крохотном лечебном кабинете.

Дима довольно щурится, глядя на наши виноватые лица. Врач открывает дверь и разглядывает нас, как будто решая, кому не место рядом с ребенком.

– Это Лара и мой дядя, – жизнерадостно объявляет Дима, почему-то радуясь нашему вынужденному приключению.

– Здравствуйте, Лара и дядя! – улыбается врач. – Как только процедуры закончатся, сделаем рентген, но предупреждаю заранее: сегодня мы Диму не отпустим.

Людмила Михайловна – опекун Димы, но о ее болезни знают. Макса тоже узнаю́т, он болтает с медсестрами. Очевидно, что такая ситуация возникла не в первый раз. Только я никак не вписываюсь, но Макс отводит медперсонал в сторону и договаривается, чтобы мне позволили остаться.

Макс не находит себе места в буквальном смысле. В кабинете слишком тесно.

– Пойду узнаю про отдельную палату! – говорит он мне. МНЕ. Он отчитывается передо мной, перед посторонним человеком.

– Хорошо.

Дима закатывает глаза и хихикает, глядя на наши неловкие расшаркивания. Врач тоже наблюдает за нами, ощущает мою неловкость.

– Если вы хотите уйти, то не волнуйтесь, мы позаботимся о Диме!

Я стою, взявшись за дверную ручку, не в силах ее повернуть. Дима не смотрит на меня, но стискивает край стола так сильно, что побелели суставы. Полчаса назад мы попрощались, а теперь снова вместе, сильнее и ближе, чем раньше.

– Или останьтесь, – мягко говорит врач, читая мой потерянный взгляд.

Я остаюсь, и мы с Димой ждём. Я беру детские книжки из неровной стопки и читаю вслух. Сказки для маленьких, детские истории, других нет. Дима закатывает глаза и притворяется, что не слушает, но я чувствую, что ему это нужно. Иногда ему необходимо быть просто ребенком, которому читают сказки, которого держат за руку.

Повинуясь инстинкту, он доверяет мне свою слабость. Прижимается щекой к моему плечу и искренне шепчет:

– Надеюсь, что маленькой Ларе станет лучше!

Он дышит спокойно, ровно, и только блестящие глаза и осунувшееся лицо выдают, что сегодня что-то пошло не так.

Особой популярностью пользуется книжка «Ты и твой первый горшок». Я читаю ее три раза подряд, но останавливаюсь всякий раз, когда Дима смеется слишком сильно. Прижавшись ближе, он накручивает на палец мои волосы, и моя душа плачет, болеет грядущим расставанием.

Макс возвращается, и к нему притягиваются все взгляды. Он слишком неуместен, слишком высок. Он во всём слишком. Как Годзилла[3]3
  Годзилла – гигантский монстр из одноименного фильма.


[Закрыть], ступающий по небоскребам. Он что-то быстро говорит медсестре и поднимает Диму на руки. Не успев высвободить пальцы, тот дергает меня за волосы, и я падаю за ним, неловко размахивая руками. Макс подхватывает меня, и мы стоим все вместе, обнявшись, как семья. Самая невозможная в мире семья.

Я подавляю в себе панику, стараюсь двигаться плавно, не пинаться в животном ужасе, чтобы не напугать детей. Отстраняюсь с резиновой улыбкой на губах, и мы идем в платную палату.

«Все хорошо, – твержу я себе, – ничего не случилось».

Только это не так. Я вру.

Клянусь, Макс провел губами по моему лбу.

* * *

Мы не обсуждаем, почему я осталась, мое присутствие на удивление естественно. Себе я сказала, что не могу оставить больного ребенка. Остальные причины, если они имеются, – за кадром.

Диме досталась светлая двухместная палата. Вторая кровать свободна. Макс поворачивает ее к стене, и мы садимся на разных концах. Ждем, пока Дима устроится, потом включаем телевизор. Тупо смотрим мультики, остывая от событий дня. Макс звонит Людмиле Михайловне и рассказывает о поездке на косу. О больнице ни слова. Смотрит на меня вызывающе, ждет осуждения, но я согласно киваю, и у нас появляется общая тайна. Это мне не нравится.

Потом Макс уходит за едой, а мы с Димой отправляемся на рентген. События сменяются так быстро, что я не успеваю думать. Забываю бояться. Макс приносит много еды, слишком много. Похоже, что он хватал с полок все, что попало, не глядя, но я не прикасаюсь к покупкам. Выхожу прогуляться и перекусываю в маленьком кафе напротив больницы. Потом забегаю в магазин и в качестве жеста если не примирения, то сосуществования покупаю зубную пасту и три щетки. Возвращаюсь, кладу их на тумбочку и замечаю, что Макс считает их взглядом. Удивляется, снова проверяет, а потом смотрит на меня.

– Это всего лишь зубная щетка, – огрызаюсь я. Если б я знала, что Макс воспримет зубную щетку в качестве голубя мира, я бы обошлась без нее. К счастью, Дима не обращает внимания на нашу почти перепалку.

Пока Дима засыпает, я стою у окна, притворяясь, что смотрю фильм про мою жизнь. Не верю ни одной сцене, как ни кинь. Все события и повороты кажутся нереальными, вымученными режиссером, и мне необходимо вклиниться в это безобразие и силой воли повернуть ход моей жизни. И я это сделаю, обязательно, я уеду из Анапы как можно скорее. Только вот почему меня одолевает уверенность, что я упускаю что-то важное?

Одинокий фонарь покачивается на ветру усталым колокольчиком. Макс сидит так тихо, что я оглядываюсь в надежде, что он ушел.

– Я здесь, – раздается из темноты, и я киваю в ответ. Поцеловав Диму в прохладный лоб, сажусь на вторую кровать, на самый край. Подобрав ноги, прислоняюсь к стене и закрываю глаза. Всего на секунду, но даже не успеваю помолиться о спасении от кошмаров, как засыпаю.

Просыпаюсь в три утра, в мое излюбленное время, но без крика. Всего лишь затекла рука. Обнаруживаю себя лежащей на боку лицом к стене, подобрав колени к груди.

Я лежу? А где Макс?

Осторожно оглядываюсь за спину и вижу его, тоже лежащего на боку. Он устроился как можно дальше от меня, почти свисая с кровати, чтобы не притронуться, не побеспокоить. Чтобы не помешать мне его ненавидеть.

Два согнутых тела на одной постели. Как две запятые друг за другом. Досадная опечатка, сразу бросающаяся в глаза.

Моим первым порывом было вскочить и выбежать из палаты или в крайнем случае лечь в ногах у Димы, но я заставила себя пересилить панику. Обняла колени, расслабилась и тут же услышала за спиной долгий выдох.

Все это время, пока я решала, что делать, Макс не дышал.

* * *

– На снимках легкие без изменений, но раз у Димы поднималась температура, то закончим курс антибиотиков. Я бы подержала Диму здесь, но знаю, что вы медсестра. Сами понимаете, в больнице можно подцепить все, что угодно, так что выбор за вами. – Вспомнив, что я не член семьи, врач повернулась к Максу: – Могу отпустить Диму домой, но только под бдительное наблюдение.

– Домой-домой-домой, – весело заскулил Дима. – Пожжжаааалуйста! Ларочка красавица, совсем не инопланетянка, возьми меня домой!

– Тебе стоит поговорить с дядей, – возражаю я, удивляясь спокойствию своего голоса. Меня так глубоко засосало в эту ситуацию, что от страха ноют зубы.

– Но ведь за мной будешь ухаживать ты, а не Максик! – спорит Дима, повиснув на моей руке.

Дети быстро забывают о плохом. Всего несколько часов назад он отослал меня домой, а теперь просит остаться, и я хочу этого. Я, блин, хочу остаться с Димой. Рядом с ним в моей жизни впервые появилось что-то ценное, похожее на дружбу, как бы странно это ни звучало. Я впервые зациклена не на себе, а на ком-то другом, намного более значимом. Вот только, к сожалению, мне все равно придется уехать.

Я жду реакции Макса, решение за ним. Если он откажет Диме или, наоборот, станет настаивать на моей помощи, это только распалит мою злобу. Но он гипнотизирует меня и молчит, оставляя решение за мной. Он осторожен, как будто ходит по стеклу.

– У твоего дяди могут быть иные планы, – не сдаюсь я, и Макс отрицательно качает головой. Еле заметно, чтобы Дима не увидел. Вот же…

Макс интерпретирует мою неуверенность по-своему.

– Димка, не канючь, Ларе действительно пора уезжать. Останемся в больнице еще на денек, нас не убудет.

Дима пытается спорить, потом вдруг осекается, покусывая губу.

– А что будет, если бабушка умрет?

Очевидно, что эта мысль посетила его впервые и сразу вылетела наружу, не успев как следует напугать.

– Она уже вовсю ходит по отделению и всеми командует, так что не волнуйся! – натужно улыбается Макс. – Но в любом случае у тебя есть я.

Приняв это как должное, Дима успокаивается и кивает:

– Лара, если тебе действительно нужно ехать, я не обижусь.

Макс оставил решение за мной, а я передаю его обратно. Поднимаю глаза и медленно киваю. Макс благодарно улыбается, принимая мое согласие, и предлагает сделку:

– Если Лара останется еще на пару дней и поможет нам справиться, то потом мы с тобой отвезем ее на вокзал.

Я впервые увидела улыбку Макса и рассматриваю ее с дотошностью медработника. Шрам тянет угол рта вниз, придавая лицу зловещее выражение. Максу неприятно мое внимание, он проводит рукой по губам и отворачивается.

Дима не замечает нашей неловкости. На его совсем еще детском лице рисуется бесхитростное намерение нас помирить.

Макс не предлагает подняться со мной в гостиничный номер, потому что понимает, как это прозвучит. Я иду одна. Быстро собираю вещи, сажусь на кровать и обескураженно смотрю по сторонам. Что со мной происходит? Во что меня засосало? События развиваются с такой скоростью, как будто все это – часть предопределенного сценария. Не подумайте, я не против. Пусть судьба предложит мне свой вариант спасения, и я схвачусь за него обеими руками. Только вот пока что не могу представить ни одной благоприятной развязки.

Опускаюсь на пол и тянусь за документами, спрятанными за ножкой кровати. Отлепляю пластырь и случайно надрываю обратный билет с открытой датой. Может, это знак? Может, судьба хочет, чтобы я осталась с Димой, потому что только он сможет подарить мне покой? Нет, это невозможно по многим причинам. Одна из них – Макс.

Запихнув документы в карман, я придумываю, как спрятать их от Макса, и спускаюсь к ожидающей меня машине. Дима выпрыгивает наружу и радостно щебечет:

– Ничего себе гостиница! А сколько кроватей в твоем номере? А холодильник в нем есть? А ванная? А туалет какой?

Макс загружает чемодан в багажник и щелкает Диму по носу:

– Эй ты, пациент, ты что-то больно веселый!

Дима забирается на сиденье, кладет голову на мое плечо и говорит:

– Поехали домой, Лара!

Клянусь, я не смогла сдержаться. Издала жалобный звук, что-то среднее между вздохом и плачем. Домой. Мы с Димой едем домой. Туда, откуда меня недавно выгнали. Туда, где живет чудовище.

– Ты чего пищишь, Лар? – Дима удивленно моргает.

– Ноготь сломала, – вру и при этом упорно, очень упорно не смотрю в зеркало заднего вида, в котором отражаются глаза Макса.

Моя комната не изменилась, даже постель все еще смята, да и сам дом как будто замер в ожидании нашего возвращения. Мы с Димой делаем упражнения и массаж, а Макс внимательно следит, делая заметки и фотографируя на телефон. Потом они устраиваются на диване в гостиной, уткнувшись в планшеты, а я отправляюсь на кухню, чтобы проверить ситуацию с провизией.

– Лара!

Мое имя в исполнении Макса звучит как предупреждение.

– Слушаю тебя!

– Вечером ко мне придут знакомые. Я бы отменил встречу, но дело в том, что меня уже пару дней не было на работе, а они…

– Не меняй свои планы из-за меня!

– Я хочу, чтобы ты знала, что того мужчины в моем доме больше не будет.

Это не его дом и не мой тоже. Особенно не мой.

– Как угодно.

– Ты ведь знакома с Игорем? Он вернулся из командировки и зайдет проведать Диму.

Игоря видеть не хочется, он любопытный и навязчивый. А еще он задает слишком много вопросов, на которые мне и самой хочется знать ответ.

Макс видит мои мысли так ясно, как будто они отпечатываются на экране в ленте новостей.

– Если хочешь, я попрошу Игоря зайти в другой раз, – предлагает он, потом добавляет: – Когда тебя не будет дома.

– Нет, не стоит. Пусть навестит Диму.

Мне не нужна помощь, я справлюсь сама. Поправка: мне не нужна помощь Макса.

Холодильник почти пустой, но ехать в магазин не хочется. Сразу возникнет вопрос: кто поедет, с кем, на машине или на такси. Намного проще заказать на дом. Для этого нужен только планшет и несколько минут моего времени. Я делаю знак, чтобы Макс посторонился, но он не двигается.

– Лара, я думаю, что нам стоит поговорить!

Внутри что-то обрывается, и я понимаю, что никогда не буду к этому готова. Никогда.

Я втерлась в их жизнь, переехала в их дом и при этом напряженно жду катарсиса. Вот он, мой шанс. Казалось бы, в чем дело? Почему не поговорить по душам? Почему не высказать все, что гноилось в моей душе долгие годы? Ведь именно этого я и ждала: слова или поступка, которые выпустят из меня прошлое, излечат и научат жить дальше.

Но, к сожалению, таких слов не существует. Даже самое искреннее «извини» не поможет. Наоборот, оно только усилит боль. Ненависть не приведет к спасению, но ничего другого во мне нет. Поэтому я отступаю и прижимаюсь спиной к дверце холодильника.

– Говори! – неохотно разрешаю.

Макс совершенно неподвижен, как манекен, даже не моргает. Смотрит на меня и молчит. Из гостиной доносится потешная мелодия компьютерной игры, ветер хлещет окно ветвью, а между нами натянулась тишина. Та, которую не нарушить, ибо нет слов, которые не страшно произнести.

Прищурившись, Макс склоняет голову и уходит.

Он не смог найти слов.

Я ухожу в свою комнату, достаю планшет и заказываю еду в интернет-магазине. Потом звоню им и пытаюсь разжалобить продавца историей о больном ребенке, чтобы получить срочную доставку. Ловлю себя на мысли, что все это слишком буднично, что я выпала из драмы, в которой однажды играла главную роль. Я улыбаюсь этой мысли.

Моя новая роль кажется забавной, хотя и неудобной, как чужая обувь. Я вторглась в чужую жизнь и чувствую себя странно. Я привыкла существовать вне жизни и умею притворяться так, что мои действия выглядят вполне достоверно. Но здесь, рядом с моим маленьким другом, все на удивление реально и буднично.

Я долго нежусь в душе, надеваю платье и, забросив грязную одежду в стиральную машину, отправляюсь проведать Диму. Искать его не пришлось, он по-прежнему валялся на диване и лупил одноглазых бандитов на игровой приставке.

– Поиграй со мной, а то скучно! – просит он.

Я усаживаюсь рядом и пытаюсь разобраться в игре. Неожиданно оказывается, что у меня незаурядные способности к стрельбе, и тогда мой маленький друг коварно усмехается и достает спортивную игру. Олимпийские игры. Спорт – дело серьезное, и меня захватывает так, что я не слышу, когда привозят еду. Нас засасывает в игровую воронку на несколько часов. Когда я захожу на кухню, чтобы заварить чай, обнаруживаю, что Макс разложил покупки по местам. Продукты в холодильнике, фрукты сверкают влажными боками в вазе на столе. Макс старается. Он не знает, как заслужить мое прощение, а я не знаю, для чего оно ему нужно. Меня это раздражает, потому что мне все труднее его ненавидеть. А иначе я просто не знаю, как жить.

– Ты здорово играешь, – говорит Дима. Он пьет лимонад, а я – чай, и мы играем в теннис, не сходя с дивана. – У тебя дома есть Xbox… ну… игровая приставка?

– Нет. – Я напрягаюсь, предчувствуя следующий вопрос, и он, конечно же, не заставляет себя ждать. Странно, что Дима не настоял на ответе раньше.

– Где ты живешь?

Допиваю чай и поворачиваюсь к нему, чтобы посмотреть в глаза. Между нами не должно быть лжи.

– Пока не знаю. Как только я наведу порядок в моей жизни, то напишу тебе письмо.

Удивительно, но Дима понимает. Серьезно кивает в ответ.

– И тогда скажешь, где живешь?

– Обязательно. Если захочешь, то сможешь меня навестить.

– А у тебя приставка будет? – Дима раздумывает, не хочет давать пустых обещаний. Ребенок и взрослый в одном человечке.

– Будет.

Когда я наведу порядок в моей жизни, у меня будет все, даже игровая приставка.

– Тогда приеду. А тебя… – Дима крутит в руках стакан, вытирает влажную ладонь о футболку и оглядывается на дверь, – тебя действительно похитили?

Он шепчет.

Между нами не должно быть лжи.

Кроме этой.

– Да, однажды меня похитили, но все будет хорошо.

Приоткрыв рот, Дима сосредоточенно размышляет. Мне нетрудно догадаться, как разгулялась его фантазия: бронированные машины, погони, сирены – и я, связанная, с кляпом во рту. В его воображении боевик. Дима хмурится и смотрит на меня с сомнением, не понимая, как после всего этого я могу сидеть в его гостиной.

А я только рада тому, что он отвлекся и больше не задает личных вопросов. Отодвигаю чашку и возвращаюсь к игре.

На самом деле меня не похищали. Я сама пошла, добровольно, но я скорее перегрызу запястья, чем признаюсь в этом Диме.

* * *

Игорь пришел с подарками. Настольными играми, шоколадом и даже воздушными шарами. Димка фыркнул и тут же выпустил их в небо, бормоча: «Я не ребенок». Толкаясь друг о друга, они полетели в сторону моря.

– Скоро их прибьет к берегу, – приобняв меня за плечи, пробормотал Игорь. – В детстве мы выпускали шары, прикрепив к ним свой адрес в надежде, что получим письмо с другого берега. Выигрывал тот, кто первым получал ответ.

Проводив шары взглядом, мы вернулись на кухню. Да, так случается, что тебя прибивает к неизвестному берегу. Вот только на мне нет обратного адреса, поэтому вскоре придется придумать для себя новую жизнь. Новое назначение. Иначе так и буду метаться.

Пока я заваривала чай, Игорь бесстыдно шарил по мне взглядом, на стесняясь присутствия ребенка. Он и раньше задавал слишком много вопросов, но в этот раз превзошел самого себя.

– Я не понимаю, почему ты здесь, Лара! Ты же сказала, что уезжаешь? Ты сбросила звонок, не захотела со мной разговаривать. Почему? Почему ты не могла все нормально объяснить? Почему ты вернулась?

Вопросительный монолог длился нестерпимо долго. Наконец Диме надоело слушать заунывные вопросы.

– Лара здесь, потому что я болею. Ясно?

– Ясно, – заключил Игорь, но его взгляд транслировал противоположный ответ.

Гости Макса расположились в беседке, как и пару дней назад, только в этот раз среди них не было женщин. Допив пиво, Макс зашел на кухню и положил на стол меню:

– Выбирайте, кто что будет на ужин, и я закажу!

Дима схватил меню и радостно подпрыгнул на табуретке, предвкушая вкуснятину. Не думаю, что Людмила Михайловна разрешает ему заказывать пиццу. Игорь перевел взгляд с меня на Макса и скрестил руки на груди. Невозможно не заметить, что мы старательно избегаем друг друга, поэтому Игорь насторожился. Неправильная догадка зародилась в нем, тут же преображая добродушное лицо.

Дима решил заказать пиццу с острым перцем, и мы с Максом одновременно воскликнули:

– Это слишком остро.

Обычные люди засмеялись бы, но не мы. Мы морщимся от неловкости. Игорь чувствует напряжение, пытливо заглядывает в мои глаза и остается недоволен увиденным.

– Я уехал всего на несколько дней, – злобно цедит он, и я притворяюсь, что эти слова обращены к кому-то другому. – Так успел же, гад… дорвался до нее, да?

Макс не отвечает на обвинение, придвигает меню ближе ко мне, но я демонстративно отхожу к окну.

Игорь грязно ругается и выходит из кухни.

– Вымой рот с мылом! – кричит Дима ему вслед.

Мужчины едят в беседке, а мы с Димой на кухне. Я запекла рис с овощами и ем, прислонившись к холодильнику.