Текст книги "Такие разные… Судьбы английских интеллектуалок Нового времени"

Летом 1865 года они, как обычно, отправились в экспедицию, но при переезде через Альпы сэр Чарльз заболел; супруга привезла его сначала в Милан, а с приближением холодного времени – в Пизу, где он спустя несколько месяцев умер. Для леди Истлейк завершился очередной большой период ее жизни. В начале следующего, 1866 года леди Истлейк вернулась в Англию, со всеми подобающими почестями похоронила мужа рядом с их мертворожденной дочерью, и продолжала активно жить и работать еще почти тридцать лет. Она больше не выходила замуж, ведь ей было уже более 50 лет. Кстати сказать, в этом ее поведение соответствовало идеалам королевы Виктории, которая не одобряла повторных браков.

Сама леди Элизабет рассматривала свое положение как «остатки моей жизни», но это было очень комфортное и очень деятельное «доживание». Она обитала в особняке Фицрой сквер, принимала многочисленную родню, посещала родных и близких, лето проводила в Суррее с близкой подругой Х. Грот. Позднее, со второй половины 1880 года, образ ее жизни изменился: из-за ревматизма она стала менее подвижна, а потом и вовсе оказалась прикованной к инвалидной коляске. За ней ухаживали пятеро слуг, так что беспомощность ее не слишком обременяла.

Теперь многочисленные визитеры заставали ее в гостиной первого этажа, стены которой были украшены работами мастеров итальянского Возрождения вперемежку с итальянскими пейзажами кисти Ч. Истлейка. В своем кресле на колесиках она перемещалась от камина к большому окну, огибая огромный круглый стол, заваленный рукописями, свежими журналами и книгами, новыми и старыми. Специально укрепленная доска позволяла ей писать, сидя в кресле, ведь читала и писала она постоянно. К ней по-прежнему обращались торговцы предметами искусства за консультациями по поводу определения авторства интересующих их произведений.

Все годы замужества и последующего вдовства леди Элизабет не оставляла сочинительства, продолжала печататься для «Ежеквартального обозрения» и «Эдинбургского обозрения». Со временем несколько изменилась сфера ее авторского интереса. В 1840-е годы она выступала как знаток прибалтийско-германской тематики, со временем больше стала писать об искусстве, преимущественно периода итальянского Возрождения. Хотя она нередко обращалась и к современным сюжетам, связанным, в частности, с культурой романтизма. А иногда ее интерес переключался на самые злободневные темы: так, она откликнулась на распространение фотографии, написав статью (1857), в которой выражала убеждение, что новое изобретение не может считаться искусством. Фотография позволит освободить художника от решения прикладных задач фиксации и сохранения образов видимых объектов.

На протяжении всей жизни Э. Истлейк оставалась поклонницей классического искусства Старых мастеров; более того, она была убеждена, что всякое отступление от старых традиций бессмысленно и опасно. Она психологически тонко проанализировала «Ярмарку тщеславия» У. Теккерея и категорично отвергла «Джейн Эйр» Ш. Бронте. Она любила, ценила и знала живопись мастеров раннего Возрождения и осуждала творчество прерафаэлитов Д. Г. Россетти и Х. Ханта, пытавшихся быть такими же искренними в своем искусстве, как и почитаемые ею Старые мастера.

Политические взгляды ее были близки к консерватизму, ей были ненавистны «мистер Гладстон и его шайка».[329]329
  Journals and correspondence of Lady Eastlake. V. 2 / ed. by C. E. Smith. L., 1895. P. 281.


[Закрыть] При этом один из постоянных ее корреспондентов, археолог и знаток искусства Генри Лэйард,[330]330
  Лэйард Остен Генри (1817–1894) – прославленный исследователь Месопотамии и политический деятель-виг. В молодости (1830-е годы) получил известность благодаря раскопкам ассирийской Ниневии, обнаружив так называемую клинописную библиотеку Ашурбанипала, позднее несколько раз избирался в парламент, занимал дипломатические посты, много внимания уделял вопросам изучения искусства.


[Закрыть] был либералом. Обращаясь к нему, она изредка позволяла себе делать язвительные намеки, например, упомянув в письме Лэйарду «вашего друга, мадам Новикову».[331]331
  Новикова Ольга Алексеевна (1840–1925), долгие годы жившая в Лондоне и занимавшаяся публицистикой, может быть отнесена к тем, кого иногда называют «политическими амазонками» – светским дамам, не имеющим никаких официальных полномочий, но весьма осведомленным о делах международных и зачастую выполнявших роль агентов влияния. Подробнее см.: Бородавкина Н. В. Проблемы русско-британских отношений в публицистике Ольги Новиковой // Новая и новейшая история. Саратов, 2014. Вып. 24. С. 54–60.


[Закрыть]

Обращаясь к Лэйарду в другом письме, она делает предположение, что поскольку британцы в настоящее время «не очень популярны среди русских, возможно, письмо не дойдет до вас».[332]332
  Journals and correspondence of Lady Eastlake. Р. 467.


[Закрыть] В этих словах заключен не только намек на специфику исторического момента (напряженность отношений между Великобританией и Российской империей в 1878 году), но и твердое убеждение леди Истлейк, что от «тиранического правительства» всякого можно ожидать, а либералы, к которым принадлежал Лэйард, эту опасность недооценивают.

Несколько раз леди Элизабет навещала старших сестер, «курляндских баронесс». Оттуда она тоже писала письма, излагая свои впечатления и соображения. Сразу надо оговориться, что эти впечатления очень мимолетные и «окраинные» (если считать окраиной столицу империи, а географически она таковой и являлась). Ее поездка, пришедшаяся на лето – осень 1878 года, была третьей по счету, но, как и прежде, она ограничилась знакомством «по касательной», то есть экскурсией в Санкт-Петербург.

Одно из писем приходится на июль. В нем, в частности, выражается надежда на хороший урожай, а далее затрагиваются самые разные темы. В числе прочего имеется пассаж на тему: «Конечно, я знала много хорошего о русском народе, много плохого о правительстве», которое она классифицирует как «подлинную тиранию».[333]333
  The Letters of Elizabeth Rigby, Lady Eastlake. Р. 466.


[Закрыть]

Еще одно письмо, относящееся к тому же периоду, датировано ноябрем. Оно посвящено большей частью впечатлениям художественным. В письме она сетует на то, что сэр Чарльз (ее покойный супруг) ни разу не бывал в Эрмитаже, и поэтому она испытала щемящее чувство, проходя по залам дворца. Леди Истлейк умела выносить вердикт, так сказать, «с высокой лошади», даже если она что-то одобряла. Она оценила увиденное такими словами: «Это знаменитая галерея, хорошо обставленная в тех стилях, которые мне нравятся».[334]334
  Ibid. Р. 466.


[Закрыть] Свой обзор она начинает с упоминания так называемой «мадонны Леонардо» (имеется в виду «Мадонна Литта»). Далее она одобрительно отзывается о прекрасном собрании работ Рембрандта, не забыв отметить, что картины поступили из Хоутона.[335]335
  Хоутон – это поместье премьер-министра Великобритании первой половины XVIII века Р. Уолпола. Там была размещена собранная Р. Уолполом богатая коллекция картин мастеров XVII века; часть этой коллекции его наследник продал Екатерине II.


[Закрыть]

Наконец, она описывает впечатление, которое произвели на нее картины ее соотечественника Д. Рейнольдса. Из двух картин этого знаменитого мастера XVIII века, которые были приобретены для Эрмитажа еще при Екатерине II, ей не понравилась ни «Амур, развязывающий пояс Венеры», ни «Маленький Геркулес». Она написала: «Картины, приобретенные для Екатерины II, ужасны, даже для Англии: плохой цвет, плохая композиция, чрезмерная экзальтированность».[336]336
  The Letters of Elizabeth Rigby, Lady Eastlake. Р. 468.


[Закрыть] На полотне представлено «сборище патетичных мужчин и истеричных женщин»,[337]337
  Ibid. Р. 262.


[Закрыть] окружающих младенца Геркулеса, который расправляется со змеями в своей детской кроватке.

Что касается ее впечатления от самого города, то леди Элизабет не оценила архитектуры российской столицы. Она отметила прекрасную погоду, оживленность Невского проспекта, «такого же широкого, как Нева», но ей не понравилось, что здания оштукатурены и покрашены, а архитектуру дворцов она отнесла к «смешанному стилю». На ее взгляд, «истинно русским» можно назвать только Исаакиевский собор и Адмиралтейство, что, очевидно, подтверждает ее собственное признание: «Я мало что знаю о России». Вслед за этим она добавляет, что «они сами мало о себе знают» и «не читают ничего, кроме романов».[338]338
  Ibid. Р. 468.


[Закрыть]

Тут же она мимоходом упоминает, что главная проблема русского общества на тот момент заключалась в сравнительно недавней правительственной реформе, направленной на ликвидацию крепостничества. Она отметила, что «освобождение крепостных – прекрасная вещь, по большей части недобросовестно выполненная».[339]339
  Ibid.


[Закрыть]

К ряду «русских мотивов» в понимании Э. Истлейк можно отнести ее знакомство с «Дневником» М. Башкирцевой. Имя русской по происхождению художницы М. К. Башкирцевой (ок. 1859–1884), прожившей почти всю свою короткую жизнь во Франции, было на слуху в те годы в связи публикацией ее исповедального «Дневника». У миссис Истлейк чтение «Дневника» вызвало крайне негативную реакцию. Она особо подчеркнула, что с большим трудом смогла прочитать эту книгу, «о которой столько говорят и которую рекомендуют».[340]340
  Journals and correspondence of Lady Eastlake. Р. 300.


[Закрыть] Ее вердикт в отношении прочитанного суров: написанное – это проявление «суетности, легкомыслия и наглости молодой дамы… такой мерзости и вздора я не читала никогда».[341]341
  Ibid.


[Закрыть]

Особому осуждению подвергает леди Истлейк тот факт, что автор «Дневника» подробно описала, как воображала себя влюбленной в человека, который был старше ее на 12 лет, забывая о том, что сама была на 15 лет младше своего супруга. Правда, Муся описывала влюбленность девочки-подростка, а мисс Ригби в период ухаживания мистера Истлейка было 40 лет.

Интересно заметить, что такое же недоброжелательное отношение к М. Башкирцевой и ее «Дневнику», но по несколько иным основаниям, продемонстрировал в своих «Записках моряка-художника» А. Боголюбов. В основе его недоброжелательства лежит, прежде всего, неодобрительная позиция членов «русской порядочной колонии»[342]342
  Боголюбов А. П. Марья Башкирцева, ее дневник, и кто она такова на взгляд беспристрастного художника / Боголюбов А. П. Записки моряка художника. Самара, 2006. С. 255.


[Закрыть] по отношению к «богемной» семье Башкирцевых. Усугубили неприязнь Боголюбова слухи, что живописное и литературное наследие Муси – подделка, оплаченная матерью девушки.

В сущности, подход Э. Истлейк и А. Боголюбова имеет общие корни. Он основывается, условно говоря, на викторианском (в британском или российском варианте этого типа ментальности, неважно) требовании: каждый должен вести себя соответственно положенной роли. Муся Башкирцева определенно это правило нарушала, не желала быть добропорядочной барышней, писать, думать и чувствовать, как предписано добропорядочной барышне, а значит, демонстрировала «невоспитанность» и «наглость», и подлежала осуждению без обсуждения, как и другая бунтарка, Джейн Эйр, героиня Ш. Бронте. Думать, чувствовать, писать молодой девушке надлежало определенным образом, а уж рассказывать о своих мыслях и чувствах считалось просто недопустимым. Сама Элизабет Ригби придерживалась, судя по всему, «разумности» всегда и во всем.

Она была умна, обладала художественным вкусом, умела тонко чувствовать и метко охарактеризовать увиденное и прочитанное. Ее восприятие было ограничено строго определенным кругом образов и отличалось полным неприятием всего, что лежало за пределами этого круга. Остается добавить, что это мнение всегда было категорично сформулировано. «Обеспеченные викторианцы полагали, что им удалось решить все общественные проблемы и что исповедуемые ими порядочность, сдержанность и благовоспитанность воплощают высочайшие достижения цивилизации».[343]343
  Осборн Р. Цивилизация. Новая история Западного мира. М., 2010. Р. 555.


[Закрыть]

К леди Элизабет вполне применимо определение: типичная викторианская интеллектуалка, умная, образованная, обладающая широким кругозором, имеющая собственное мнение в строго обозначенных рамках системы ценностей, готовая отстаивать свою правоту. «Ее главные отличительные качества оставались постоянными – категоричная, педантичная, правильная, суровая, выносящая приговоры, верная. Она любила Мендельсона, свежие цветы, раннее итальянское искусство, хорошую еду, красивых людей. Она не любила немцев, “постных” женщин, остросюжетные романы и Гладстона».[344]344
  The Letters of Elizabeth Rigby, Lady Eastlake. Р. 2.


[Закрыть] Достоинства и недостатки Элизабет Истлейк были проявлениями ее викторианского естества.

Прерафаэлитизм и прерафаэлитки

Обстоятельства времени

«Теперь у нас в Лондоне есть прерафаэлитские художники, прерафаэлитские поэты, прерафаэлитские писатели, прерафаэлитские юные леди, прерафаэлитские волосы, глаза, комплекция, платья, украшения, шторы для окон, стулья, столы, ножи, вилки и ведерки для угля. У нас есть прерафаэлитская анатомия, у нас есть прерафаэлитская музыка».[345]345
  Sawhney P. Pre-Raphaelite Body // Сайт «The Victorian Web» [Электронный ресурс]. URL: http://www.victorianweb.org/painting/prb/sawhney.html (дата обращения: 12.05.2015).


[Закрыть] Так было написано в одной из журнальных публикаций в 1876 году. Автор этих строк признаёт, пусть и с долей иронии, очевидный факт влияния деятельности художественного объединения (братства) прерафаэлитов на разные аспекты жизни страны, прежде всего на ее культуру.

За четверть века до этого, в сентябре грозового для Европы 1848 года, в лондонском районе Блумсбери на квартире некоего художника собралась группа молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати трех лет. Приятели задумали обновить английское искусство, объединившись для этой цели в «Братство». Это были: скульптор и поэт Т. Вулнер (1825–1892), слушатель Академии Д. Коллинсон (1825–1881), живописец Д. Э. Миллес (1829–1896), художник и поэт Д. Г. Россетти (1828–1882), интересующийся вопросами искусства клерк У. М. Россетти (1829–1919), художник и художественный критик Ф. Д. Стефенс (1829–1907), художник У. Х. Хант (1827–1910). Пятеро из семерых присутствовавших были учащимися Королевской Академии. «Общества» и «братства», часто тайные, были характерной приметой времени, сотрясаемого революционными выступлениями.

Приметой времени было и то, что несколькими месяцами ранее двое из членов вновь созданной организации (Д. Хант и Д. Миллес) участвовали в одной из массовых чартистских демонстраций в защиту рабочих. Промышленный переворот в Англии к середине века завершался. Быстро менялась картина социальной градации – от определения места человека в обществе согласно «социальному статусу» к «обществу контракта».[346]346
  Хобсбаум Э. Век капитала. С. 368.


[Закрыть] Одни современники видели в этом торжество прогресса, другие указывали на то, что в урбанизирующемся обществе люди вынуждены вести ожесточенную борьбу за выживание.

Глашатаями неприятия урбанистической цивилизации в Англии стали философ и историк Т. Карлейль и литературный критик Д. Рёскин. Признание значимости нравственного начала и справедливости заставили и Карлейля, и Рёскина (как и многих других) весьма критически относиться к тому обществу, в котором они жили, и искать свои идеалы (этические и эстетические) в прошлом. «Викторианцы пытались укрыться от неистовых перемен и опасностей нового индустриального порядка в том или ином периоде прошлого…»[347]347
  Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. СПб., 2004. С. 179.


[Закрыть] Стоит добавить, что такой пассеизм (интерес к прошлому и равнодушие к настоящему и будущему) был свойствен не только британцам того времени, но и всем их современникам.

«Высокое искусство», представленное академическими выставками, вызывало скуку своим темным, «под старину», колоритом и единообразием условно-пафосных мраморных скульптур. Предметы обихода (мебель, элементы декора, ткани), произведенные на фабриках, отличались добротностью и безликостью. Казалось, в искусстве полезность восторжествовала над красотой, а условность, канон, – над непосредственностью восприятия.

Поиски нового выразительного языка происходили в рамках разных национальных художественных школ. «Прерафаэлитизм был местным – английским – проявлением гораздо более широкого движения, затронувшего всю европейскую живопись… Новой движущей силой явилось стремление к искренности и правде – под разными лозунгами: поисков правды внешней видимости, правды переживаний (иногда ее искали в искусстве средневековья), жизненной правды, которая вела к критическому реализму, наконец – правды рукомесла или мастерства…»[348]348
  Некрасова Е. А. Романтизм в английском искусстве. М., 1975. С. 151.


[Закрыть]

Молодые британские индивидуалисты свою общность обозначили тем, что решили ставить на своих картинах три загадочные для непосвященных буквы «P. R. B.» (Pre-Raphaelite Brothers – Прерафаэлитское братство). Отсюда название «прерафаэлиты». Обновление искусства предполагало поиски новых ценностных ориентиров, и это новое обнаружилось в творчестве художников дорафаэлевского периода Возрождения, тогда, в середине XIX века, почти неизвестных за пределами Италии. Они считали, что живописец должен быть искренним, следовать во всем природе, добиваясь детальной точности образов видимого мира. Кроме того, на этапе существования прерафаэлитов как единой группы очень важным для каждого из них был нравственный аспект их живописи. Оттуда же, из недр этой культуры, преимущественно «книжной» по формам распространения, исходит и пристрастие прерафаэлитов к литературным сюжетам.

Появление первых работ прерафаэлитов на академических выставках было встречено спокойно, но вскоре на них обрушился вал критики за несоответствие привычным образцам живописи. Защитником прерафаэлитов выступил известный критик Джон Рёскин.

К 1853 году, когда критика и зрители приняли искусство прерафаэлитов, Братство распалось, хотя большинство его членов продолжали работать, а несколько позднее появились новые приверженцы прерафаэлитизма. Самыми яркими фигурами движения, несомненно, являлись У. Моррис и Э. Берн-Джонс.[349]349
  У. Моррис (1834–1896) – художник, дизайнер, книгоиздатель, писатель-социалист; Берн-Джонс Э. (1833–1898) – известный живописец. Оба представляли второе поколение прерафаэлитов.


[Закрыть] К этому времени стремление к искренности в искусстве «старших» и «младших» прерафаэлитов сменилось культом красоты, прежде всего женской.

Затеянное молодыми бунтарями обновление английского искусства состоялось. Была начата модернизация декоративно-прикладного искусства. Сложились довольно эксцентричные модели поведения. Сформировался весьма отличающийся от викторианского канона тип женщины. Ведь в жизни и творчестве прерафаэлитов важную роль играл феминистский фактор, своего рода культ женской красоты. Речь идет не только о тематике их полотен, но и о том, что женщины определенного типа выступали в качестве вдохновительниц их творчества. За этими женщинами закрепилось название прерафаэлитки. По отношению к ним даже употребляют словосочетание «Прерафаэлитское сестринство»,[350]350
  См. например: Marsh J. Pre-Raphaelite Sisterhood. N. Y., 1985.


[Закрыть] проводя аналогию с «Прерафаэлитским братством».

Знакомство с судьбами прерафаэлиток вызывает ассоциации с литературными произведениями той же историко-культурной эпохи. Прежде всего, на память приходит параллель между подлинной историей любовного дуэта Элизабет Сиддал и Данте Габриэля Россетти с содержанием новеллы Э. А. По «Овальный портрет» (1842). Новелла повествует о художнике, который вдохновенно писал портрет молодой красавицы-жены «и он не желал видеть, что оттенки, наносимые на холст, отнимались у ланит сидевшей рядом с ним».[351]351
  По Э. Овальный портрет // Искусство и художник в зарубежной новелле XIX века. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. С. 409.


[Закрыть] Художник создал шедевр, но погубил свою жену. Женщина не вынесла его сосредоточенности на передаче внешних черт ее облика и полного безразличия к ней и ее чувствам.

Другое сравнение напрашивается при знакомстве с историей взаимоотношений художника У. Х. Ханта и натурщицы Э. Миллер, которую он решил превратить в образчик благопристойной юной дамы. Благодетель был очень удивлен, что у объекта благотворительности есть собственное мнение и собственная жизненная позиция. Подобное открытие сделал через полвека персонаж пьесы Д. Шоу «Пигмалион», который взялся обучать правильному произношению уличную цветочницу Элизу Дулиттл, чтобы она «сошла за герцогиню» на светском балу. После успешно проведенного эксперимента он обнаруживает рядом с собой самостоятельную личность, имеющую чувство собственного достоинства и свои жизненные планы.

История драматических отношений Эффи Грей и Джона Рёскина знакомит с опасными формальностями викторианского брака, уготованными для тех, кто начинает строить свою жизнь, опираясь на книжные знания. При этом невольно вспоминаются первые главы «Саги о Форсайтах» Д. Голсуорси, завязкой интриги которых служит история развода Сомса и Ирен, таких неподходящих друг другу, хотя вполне хороших порознь людей.

Прерафаэлиты и их подруги жили в викторианском обществе, были законопослушными подданными королевы Виктории, но создали свой особый мир, свой круг общения, свою бытовую субкультуру. Справедливо замечено, что «художники и поэты, близкие кругу Россетти, создали вполне своеобразный тип богемной культуры».[352]352
  Вязова Е. Богема и дендизм: «штаны с бахромой» или бутоньерка в петлице? // Пинакотека. 2004. № 18–19. С. 64.


[Закрыть]

Эксцентричный образ жизни и окружающая Д. Г. Россетти богемная атмосфера стали наиболее выразительной частью прерафаэлитской легенды. Красавицы, позировавшие ему, сменяли одна другую. Дом Россетти был полон старинной мебели, причудливых антикварных изделий, китайского фарфора, а сад оживляли разные звери: совы, вомбаты, кенгуру, попугаи, павлины. Надо заметить, что в ту пору увлечение стариной было не таким дорогостоящим, каким оно стало в XX веке: любой представитель «средних слоев» общества мог отыскать в лавках антикваров и старьевщиков множество любопытных вещичек, и даже «неведомые шедевры». Довершали обстановку дома Россетти обитавшие там красавицы-натурщицы и навещавшие его строгие родственницы.

Не менее впечатлял современников домашний уклад прерафаэлита младшего поколения У. Морриса. Генри Джеймс[353]353
  Джеймс Г. (1843–1916) – американский писатель, проживший большую часть жизни в Европе, много писавший о сравнении культур Старого и Нового Света.


[Закрыть] в письме жене от 1869 года описывает супругу У. Морриса Джейн, и особую, стилизованную под старину обстановку их дома: «Представь себе высокую, худощавую женщину в длинном платье из ткани цвета приглушенного пурпура, из натуральной материи до последнего шнурка, с копной вьющихся черных волос, ниспадающих крупными волнами по вискам, маленькое и бледное лицо, большие темные глаза, глубокие и совсем суинбёрновские, с густыми черными изогнутыми бровями… Высокая открытая шея в жемчугах, и в итоге – само совершенство. На стене висел ее портрет почти в натуральную величину кисти Россетти, настолько странный и нереальный, что если бы вы его видели, то приняли бы за болезненное видение, но необыкновенной похожести и верности чертам. После обеда… Моррис прочитал нам одну из своих неизданных поэм… а его жена, страдая от зубной боли, отдыхала на софе, с платком у лица. Мне казалось, что было что-то фантастичное и удаленное от нашей настоящей жизни в этой сцене: Моррис, читающий плавным античным размером легенду о чудесах и ужасах (это была история Беллерофонта), вокруг нас живописная подержанная мебель квартиры (каждый предмет – образчик чего-либо), и, в углу, эта сумрачная женщина, молчаливая и средневековая со своей средневековой зубной болью».[354]354
  Искусство – английские «Передвижники» // Сайт «Город Томск. ру» [Электронный ресурс]. URL: http://han.gorod.tomsk.ru/index-1212032575.php (дата обращения: 25.08.2017).


[Закрыть]

«Мадонна, соблазнительница, муза – эти три женских архетипа продолжали господствовать над воображением XIX века».[355]355
  История женщин на Западе. Т. 4. С. 254.


[Закрыть] Архетип Музы доминирует в ролевых функциях прерафаэлитских женщин. В облике красавиц на полотнах Д. Г. Россетти «отразились созданные современной жизнью контрасты сомнений и жажды веры, греха и идеальной чистоты… Гармонию заменяет в них мистическая скорбь, смутное предчувствие вечного… придает им особую тревожную красоту».[356]356
  Венгерова З. Литературные характеристики. Т. 1. СПб., 1897. С. 31.


[Закрыть]

Надо сказать, что «классифицировать» житейские функции этих женщин представляется довольно затруднительным. Кристина Россетти была одновременно моделью для своего брата Данте Габриэля, поэтессой и фактическим участником деятельности Братства. Элизабет Сидалл-Россетти не только позировала как модель Россетти и Миллесу, но и писала стихи и картины. Примерно то же самое можно сказать о Люси Браун-Россетти – художнице, писательнице и модели,[357]357
  Браун Люси Мэдокс (1843–1894) была дочерью художника-прерафаэлита Ф. М. Брауна и женой искусствоведа, члена Братства прерафаэлитов У. М. Россетти.


[Закрыть] судьба которой здесь не рассматривается.

Можно ли отнести Эуфимию Грей-Рёскин-Миллес к прерафаэлитам? Ответ на этот вопрос не прост. В силу обстоятельств она оказалась связанной с историей Братства прерафаэлитов, но личностные черты заметно отличают ее от женщин круга прерафаэлитов. Эффи была типичной викторианской барышней, потом дамой; хотя некоторые обстоятельства, в которые она попадала, и ставили ее на грань допустимого в викторианском обществе, но за гранью она всё же не оказалась. Другие прерафаэлитки, будь то девушка свободных нравов Энн Миллер или блюстительница благопристойности Кристина Россетти, представляют собой человеческий тип, который историк Н. З. Дэвис в своем исследовании о нетипичных женских судьбах назвала «дамами на обочине», маргиналами, жившими не совсем так, как требовало окружавшее их общество.