Текст книги "Такие разные… Судьбы английских интеллектуалок Нового времени"

«Пленительная Мэри Монтегю»

Для понимания эпохи, ее умонастроений интересны не только теоретики, которые разрабатывали и обосновывали идеологию Просвещения, но и простые «пользователи». В данном случае речь пойдет о Мэри Монтегю, одной из исторических фигур, которая, не относясь к теоретикам, вполне может быть воспринята как представитель, точнее, представительница английского Просвещения. «… Просвещение в Англии означало собственно прагматизм… Это была философия целесообразности, искусство хорошей жизни…»[121]121
  Porter R. The Enlightenment in England. P. 9.


[Закрыть]

Мэри Уортли Монтегю (Mary Wortley Montagu, 1689–1762), в девичестве Мэри Пьерпонт (Пирпонт), появилась на свет в мае 1689 года. В том году в Англии закончилась Славная революция – бескровный государственный переворот, завершивший долгий процесс революционной «ломки» общества. С этого времени Англия стала, точнее, начала становиться (ибо такое в одночасье не происходит) конституционной монархией. Мэри была старшей дочерью в семье Эвелина Пьерпонта, пятого герцога Кинстона, и Мэри Филдинг (прославленный писатель и драматург Г. Филдинг нашей Мэри приходился племянником). Семейство Пьерпонт было и знатным, и очень богатым.

В годы гражданских войн члены семьи оказались, как часто тогда случалось, в разных политических лагерях. В частности, прадед Э. Пьерпонта, младший в своем поколении, получивший прозвище «мудрый Уильям», был близким другом О. Кромвеля. Соответственно, в годы Реставрации Стюартов он оказался отстраненным от политики, а потому естественно, что он поддерживал тех, кто представлял оппозицию Стюартам, то есть вигскую политическую группировку, выступавшую за некоторое ограничение королевской власти. Со временем его наследники, дед и отец нашей героини, тоже стали вигами.

Мать девочки умерла, когда ей было 4 года. До 8 лет ее воспитывала бабушка Пьерпонт, а после ее смерти основным воспитателем девочки стала богатейшая отцовская библиотека. Вместе с младшим братом, к которому приглашали учителей, она изучала латынь, древнегреческий, французский. В своей «Автобиографии», написанной много позднее, она утверждала, что латынь выучила самостоятельно. Вот как, повествуя от третьего лица, преподнесла она ситуацию: «Ее жажда знаний росла с годами: не учитывая трудностей поставленной задачи, она начала сама осваивать латинскую грамматику, и с помощью замечательной памяти и непреклонной работоспособности так освоила язык, что смогла понимать почти любого автора».[122]122
  Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. L., 1907. P. 4.


[Закрыть]

Среди «неформальных» наставников юной Мэри был епископ Солсбери Гилберт Бёрнет (Burnet), один из самых авторитетных интеллектуалов того времени. Он заметил и оценил лингвистические способности девочки. Большое влияние в годы взросления оказали на Мэри книги пропагандистки женского образования Мэри Эстелл, такие как «Серьезные предложения дамам относительно их продвижения в важных занятиях». Кроме сочинения о женском образовании, мисс Эстел приобрела известность тем, что предлагала собственный вариант организации женских образовательных учреждений.[123]123
  Д. Дефо отмечал, что книга М. Эстелл вдохновила его на написание раздела «Женские академии» в его работе «Опыт о проектах».


[Закрыть]

Что до Мэри Пьерпонт, то она, всегда стремившаяся к тому, чтобы быть на виду, лидировать или по крайней мере солировать, начитавшись книг М. Эстелл, мечтала основать свою школу-монастырь, в которой она была бы аббатисой-наставницей. Школы своей Мэри Пьерпонт так и не открыла, а вот с Мэри Эстелл у нее установились дружеские отношения.

Кроме античных классиков, юная Мэри, подобно большинству своих современниц, зачитывалась прециозными романами, на страницах которых благородные героини и герои красиво страдали на пути к своему счастью. Любимым автором девушки был д’Юфре, а любимым романом – «Астрея». В своей «Автобиографии» она именует себя Летицией, одной из героинь д’Юфре. Герои и героини прециозных романов свои чувства и поступки излагали в пространной переписке с другими персонажами. Мэри тоже вела активную переписку со знакомыми барышнями, представительницами нескольких знатных семейств, среди которых особое место заняла Анна Уортли Монтегю.

Современники отмечали точный и изящный слог юной Мэри. Видимо, чтобы соответствовать нужному уровню, Анна при написании писем обращалась за помощью к своему брату Эдварду, выпускнику Кембриджа, незадолго до того вернувшемуся из «большого путешествия» на континент. После внезапной смерти Анны переписка между Эдвардом и Мэри продолжилась. Эдвард был восхищен тем, насколько основательно его корреспондентка знала древнеримскую поэзию, особенно Горация.

«Роман в письмах» протекал неровно, заинтересованной стороной выступал скорее молодой человек. Во всяком случае, в «Автобиографии» достаточно категорично утверждалось: «Летиция легко увидела, что она завоевала его сердце».[124]124
  Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 21.


[Закрыть] В эти исполненные самоуверенности, небрежно брошенные слова стоит вглядеться внимательнее. Они написаны много времени спустя, когда ситуация заметно изменилась, поблекли и отношения между некогда увлеченно флиртовавшими юношей и девушкой. Мэри хотела подчеркнуть, что к браку она относилась как к неизбежному факту, из которого надо постараться извлечь максимум пользы. Думала ли она так же в 16–17 лет, когда вела переписку с Эдвардом Уортли, об этом можно судить по-разному. Во всяком случае, она старалась произвести на него впечатление эрудированной и здравомыслящей девушки, чутко уловив, какие требования молодой человек предъявляет к своей избраннице. Первое качество ей было присуще, а вот второго – здравомыслия, как показало дальнейшее, ей явно не хватало.

Когда в 1711 году встал вопрос о замужестве, герцог Кингстон сомневался в кандидатуре Эдварда Уортли Монтегю. Ему казалось, что жених предлагал слишком невыгодные для жены и будущих детей условия брачного контракта. Он отдал предпочтение Клотуорти Скеффингтону, главным достоинством которого было его пэрство, хотя и ирландское. Мэри решила проблему с помощью бегства и тайного брака. Этот решительный поступок ясно обозначил характер двадцатилетней девушки, ее желание отстаивать свои личные позиции. Первые два года молодожены прожили в уединении поместья Уортклиф-Лодж, впрочем, уединение распространялось только на молодую супругу. Возможно, тогда она начала понимать, что папа Пьерпонт был не так уж неправ в оценке личностных качеств расчетливого и скуповатого сэра Эдварда.

В 1715 году Эдвард Уортли стал членом парламента от Вестминстера, и чета Монтегю перебралась в Лондон, где привлекательная внешность и острый язычок Мэри сделали ее фигурой довольно заметной в столичном обществе. Однако в том же году Мэри заболела оспой, и хотя осталась жива (в ту пору умирал от этой болезни чуть ли не каждый второй), но нежной кожи и длинных пушистых ресниц она лишилась.

Как раз в это время Эдвард Монтегю был назначен послом ко двору султана, и в 1716 году чета Монтегю отправилась на Восток. Мэри активно писала письма в течение всего путешествия – и в период пребывания при дворе султана Ахмеда III в Стамбуле, который она продолжала именовать Константинополем, и во время возвращения в Лондон. Именно тогда проявился ее эпистолярный дар, умение видеть и комментировать увиденное. Письма должны были не только отразить ее впечатления, но и позволить ей продемонстрировать собственное красноречие. Среди ее корреспондентов была сестра, другие родственники, а также известные литераторы, такие как поэт А. Поуп, критик и издатель Дж. Аддисон.

Портрет Мэри Монтегю Уортли кисти Ч. Джервиса

Благородная леди писала о разном: рассуждала об управлении страной, о нравах и времяпрепровождении местного населения, о посещении гарема султана, о положении женщин, о языке цветов, об одежде. Так, рассказывая в письме к сестре о посещении вдовы султана Мустафы, леди Мэри восторженно описала роскошный костюм, особенно великолепную диадему хозяйки, сервировку стола и обед, включавший 50 перемен блюд. Завершила она свой рассказ словами о том, что это описание не является повторением сказочных историй 1001 ночи.

Автор постоянно проводила параллели между двумя культурными традициями и их проявлениями, подчеркивала различия в системах ценностей. По мнению леди Мэри, восточный женский костюм, придающий анонимность фигуре и скрывающий лицо, позволяет турчанкам вести довольно бесконтрольную жизнь, конечно, если у них есть служанки, которым можно доверять. Укутанные в бесформенные одеяния дамы могут встречаться с мужчинами на нейтральной территории, «в еврейских магазинах, которые подобны нашим индийским домам»,[125]125
  Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 261.


[Закрыть] заводить любовные интриги, оставаясь неузнанными своими избранниками, что избавляет их от угрозы возможной нескромности поклонников.

В марте 1718 года леди Мэри родила дочку. В одном из писем сестре в это время она писала, сравнивая нравы двух стран, что «в Турции более презираема замужняя женщина, не имеющая детей, чем в Англии девушка, которая обзавелась ребенком до брака».[126]126
  Ibid. Р. 273.


[Закрыть]

Через одну из своих корреспонденток леди Мэри познакомила лондонских дам с языком цветов – селимом. Она отправила посылку, где в определенном порядке были уложены 17 предметов: цветы, пряности, жемчужина, золотая нить, спичка, кусочек мыла и другие мелочи; к посланию она приложила расшифровку на турецком и английском языках некоего отвлеченного объяснения в чувствах.

Не обошла она вниманием и оценку политических нравов народов, находившихся под властью Блистательной Порты:[127]127
  Блистательная По́рта (Оттоманская Порта, Высокая Порта) – утвердившееся в истории международных отношений название Османской империи до провозглашения Турецкой республики.


[Закрыть] «Управление здесь, – писала она, – полностью в руках армии; и Великий повелитель с его абсолютной властью – такой же раб, как любой его подданный, и трепещет перед неодобрением янычар…»[128]128
  Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 263.


[Закрыть] Далее она высказывает пожелание, чтобы английский парламент организовал поездку в эти края для недовольных соотечественников, чтобы «они увидели деспотическое правление в истинном свете…»[129]129
  Ibid. Р. 263.


[Закрыть]

Впечатления английской дамы почерпнуты из разных, зачастую случайных источников, а потому ее суждения достаточно поверхностны, но преподнесены с большим апломбом, отличаются парадоксальностью и поданы легко и остроумно.

Посольская миссия Э. Монтегю закончилась безрезультатно. Это стало очевидно уже в 1717 году но уехали супруги из Стамбула только в следующем, 1718 году ближе к осени. Леди Монтегю с сожалением покидала этот город и эту страну где ей было интересно, где она имела массу возможностей удивлять лондонских знакомых занимательными историями. Сюда периодически приходили от А. Поупа письма, подписанные «Ваш друг и обожатель», в которых разнообразные сведения, сплетни и слухи, изящно препарированные, превращались в остроумный сюжет. Оба корреспондента – поэт и супруга посла – состязались в остроумии и были, кажется, совершенно довольны и сами собой, и друг другом. Инициатива переписки принадлежала Поупу, его писем известно в два раза больше, чем ответных писем леди Монтегю.

Хочется привести реплику относительно роли писем в межличностном общении эпохи Просвещения (которая, ко всему прочему, была также эпохой рококо): «Письма, которые писались друзьям – а тогда все писали письма, – не более как зеркала. В них человек придавал себе такую позу, в которой ему хотелось быть увиденным другими. Тогдашние письма – не просто уведомления, как наши, современные. Они зафиксированные туалетные фокусы ума».[130]130
  Фукс Э. История нравов. Галантный век. М., 1994. С. 64.


[Закрыть]

Возвращаться в Англию пришлось «в объезд», потому что в Европе опять разгорелись военные действия. Сначала направились в Тунис, откуда морем добрались до Генуи, потом через Турин и Леон прибыли в Париж. Любознательная леди Мэри старалась везде ознакомиться с местными достопримечательностями. После константинопольской Святой Софии итальянские церковные постройки ее не впечатлили. Зато она восторженно восприняла встречу с работами своих любимых художников Гвидо Рени и Корреджо.

В Париже ей очень понравились театральные постановки, которые показались ей на порядок интереснее английских. А вот парижские моды вызвали у нее всплеск иронических замечаний по поводу «фантастического абсурда в одежде», неестественно ярких румян, причудливо уложенных волос. Что касается столицы Франции, то она показалась М. Монтегю более красивым и комфортным городом, чем Лондон. По ее мнению, Лондон превосходил Париж только размерами. Ей понравились красивые каменные здания, многочисленные сады, лучшая освещенность улиц, чистота тротуаров. Стоит упомянуть, что за две недели пребывания в Париже у нее случилась небольшая любовная авантюра, позднее повлиявшая на ее репутацию.

Когда семейство Уортли вернулось в Лондон, сэр Эдвард сосредоточился на политических интересах. Он принадлежал к группировке «сельских вигов», противостоявших всемогущему премьер-министру Роберту Уолполу.[131]131
  Уолпол Роберт (1676–1745) – политический деятель, представитель вигов, на протяжении двадцати лет (1720–1730-е годы) возглавлял английское правительство, в годы его лидерства фактически определились функции премьер-министра.


[Закрыть] Э. Уортли последовательно выступал против сэра Роберта и позднее, уже в начале 1740-х годов, немало способствовал отстранению его от власти.

Последующие двадцать лет жизни леди Мэри были наполнены разнообразными, далеко не всегда приятными хлопотами. На переднем плане – увлеченность литературой, покровительство молодым дарованиям, среди которых самой яркой фигурой был ее племянник по материнской линии Генри Филдинг, блестящий драматург, автор бессмертного «Тома Джонса, найденыша» – романа, имеющего значение эпохального произведения для английской литературы. Но тогда он делал первые шаги в литературе, и леди Мэри способствовала постановке на сцене одной из комедий молодого драматурга. «Генри Филдингу повезло, что эта родственница прониклась к нему симпатией. Ее нерасположение могло бы закрыть ему все пути на сцену».[132]132
  Роджерс П. Генри Филдинг. Биография. М., 1984. С. 13.


[Закрыть]

Насыщенная и полная эффектных, можно сказать, театральных ситуаций жизнь леди Монтегю дала темы для нескольких картин английского художника середины XIX века У. Фрита.[133]133
  Фрит (Фрич) Уильям (1819–1909) – английский художник, прославившийся своими повествовательными композициями, полными любопытных бытовых деталей, характеризующих нравы прошлого и современного художнику времени.


[Закрыть] По возвращении в Лондон, если верить воспоминаниям леди Бьют, дочери М. Монтегю, однажды случилось следующее. Маленькая Мэри Уортли играла в комнате, расположенной рядом с гардеробной матери, где та одевалась. Внезапно в комнату вошел незнакомый девочке пожилой мужчина, сказав что-то на ходу служанке. Услышав этот голос, леди Мэри выбежала из гардеробной и бросилась к ногам вошедшего, который оказался ее отцом. Трогательная сцена примирения отца и дочери дала повод художнику-викторианцу написать полотно, красочное и драматичное, с просматривающимся назидательным подтекстом.

В 1726 году умер отец леди Мэри. Перед смертью он хотел попрощаться со своей старшей дочерью, но новая супруга герцога не позволила это сделать. Мэри Уортли получила в наследство 6 000 фунтов стерлингов, но согласно законам своего времени распоряжаться ими без ведома мужа не могла.

Все эти годы леди Мэри принимала активное участие в литературной и театральной жизни Лондона, сама писала стихи («Городские эклоги» и «Придворные поэмы», изданные в 1716 году), пьесы («Простодушие», ок. 1735), эссе о морали, о положении женщин. Леди Мэри привлекла к себе внимание тем, что познакомила общество с селамом (языком цветов), а главное, стала популяризировать оспопрививание (вариоляцию).

Сначала прививки были сделаны семерым преступникам, приговоренным к смерти; всё прошло успешно, а в награду подопытным была сохранена жизнь. Потом эксперимент был проведен на воспитанниках сиротского приюта, и тоже вполне успешно. Леди Мэри сделала прививки своим детям и убедила короля Георга привить также и его детей. Вариант оспопрививания, привезенный Мэри из ее восточного путешествия, предшествовал тому варианту вакцинации коровьей оспы, который был разработан доктором Э. Дженнером и получил распространение в конце века.

Главным ее «козырем» были турецкие впечатления. Своей старшей подруге М. Эстелл она показала рукописный том, объединивший письма и заметки, написанные в период ее «большого путешествия». Та советовала ей издать эту рукопись, но леди Мэри не согласилась, позволив только сделать несколько копий своим друзьям. Позднее, в 1763 году, уже после смерти М. Монтегю, «Турецкие письма» были изданы под названием «Путешествие по Европе, Малой Азии и Северной Африке». Авторскому тексту предшествовало предисловие, некогда написанное М. Эстелл. Эта книга, в наши дни известная как «Письма из турецкого посольства», считается одним из ранних образцов жанра «путевых заметок».

На первый взгляд кажется удивительным отказ Мэри Монтегю издать столь очевидно интересную вещь, учитывая ее стремление привлечь к себе внимание. Но в ту пору женщины из «общества» не должны были публиковать свои сочинения, а если уж и решались на это, то анонимно.

Вероятно, эта позиция объяснима, если принять во внимание, что именно в это время (начало 1720-х годов) произошла достаточно смутная история, в которой фигурировала переписка между леди Мэри и французским поэтом Туссеном Ремон де Сен-Маром, с которым она обменивалась письмами, будучи в Стамбуле, а познакомилась и встретилась в Париже по пути из Константинополя. Несколько лет спустя, приехав в Лондон, он попросил ее помочь вложить деньги в акции Компании Южных морей – крупнейшей финансовой пирамиды того времени, которая вскоре лопнула, разорив тысячи людей, и французского приятеля леди Мэри в том числе. Галантный кавалер обвинил даму сердца в своем разорении и угрожал познакомить супруга с содержанием писем, которые леди Мэри писала ему. Скандал не всплыл, потому что сэр Эдвард проявил здравомыслие, но осадок в виде писем остался.[134]134
  Спустя двадцать лет всезнающий любитель редкостей всякого рода Х. Уолпол (см. также сноску 26 на стр. 108 настоящего издания) писал своему приятелю, что ему показали десять писем леди Монтегю и ее французского любовника. По его мнению, «большинство из них остроумны и выдержаны в прекрасном стиле… очень примечательно, насколько женщины пишут лучше, чем мужчины» (Цит. по: Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 301).


[Закрыть] Тогда леди Мэри получила первый урок того, как важно быть благоразумной и осторожной.

Самым заметным, бурным и длительным конфликтом, который связан с именем леди Монтегю, была ее ссора с поэтом А. Поупом. Сначала они очень дружили (это была преимущественно «дружба по переписке»). После возвращения с Востока эта дружба достигла своего пика. Семья Уортли даже затеяла покупку соседнего с Поупом загородного дома, принадлежавшего известному художнику Г. Кнеллеру. Тогда же Поуп заказал Кнеллеру портрет леди Мэри. После 1723 года пылкая дружба между ней и великим поэтом, выросшая из галантной переписки, постепенно угасала и переросла в столь же яростную ненависть. Что стало причиной конфликта, трудно определить наверняка.

Многие годы поэт позиционировал себя в переписке как друг и обожатель блистательной дамы. Их отношения строились как «роман в письмах», что предполагало остроумные словесные пассажи, несколько преувеличенную эмоциональность и подчеркнутую доверительность. Поуп начинал письма с почтительного обращения «Мадам!» и подписывался «Ваш друг и обожатель». Оба корреспондента были вполне довольны друг другом. В их отношениях доминировало чисто рациональное начало, которое культивировала эпоха.[135]135
  См.: Кирюшкина В. В. Семантическое поле понятия в английской эстетической мысли XVIII века и его метаморфозы // XVIII век: литература в эпоху идиллий и бурь. М., 2012. С. 317–324.


[Закрыть]

При живом общении словесная игра выглядела иначе: место наложенной на бумагу проекции образа адресата занял многомерный реально существующий человек, общавшийся с теми, кто другому участнику «дуэта» мог быть неприятен. Скорее всего, когда подлинные личности, обладающие своеобразием физического облика, привычек, настроений, заменили идеальные образы, отраженные письмах, исчезла большая часть очарования придуманных отношений. Каждый из участников этого дуэта обладал сильным характером, бойким языком и изрядной долей ироничного восприятия окружающего.

Надо полагать, что поэт Поуп чувствовал себя не только почитателем благородной леди, но и, отчасти, ее наставником. Объекту почитания полагалось демонстрировать восторженное отношение к мудрости почитателя, а не выпускать коготки собственной язвительности, однако леди Монтегю несколько раз демонстрировала нежелание следовать предложенным правилам игры.

Согласно семейной легенде Монтегю, разрыв добрых отношений произошел при следующих обстоятельствах. Поэт однажды выразил свои пылкие чувства. Вполне возможно, это было одним из проявлений флирта галантного века. Партнерше в такой ситуации следовало отреагировать согласно правилам: изобразить смущение, сочувственный упрек. А леди Мэри начала неудержимо смеяться. Этот искренний, но обидный для внешне очень неказистого, болезненного поэта смех убил все добрые чувства – дружба-флирт превратилась в яростную ненависть.[136]136
  Этот «семейный» вариант объяснения конфликта стал темой еще одного полотна художника Фрича, на котором изображены пышущая здоровьем, заливающаяся смехом красавица (на самом деле к этому времени леди Мэри, уже переболевшая оспой, не могла быть такой) и скрючившийся в кресле горбатый поэт, отвернувшийся от своей обидчицы.


[Закрыть]

Трудно проверить достоверность этой версии. При таких диалогах свидетелей обычно не бывает. Приходится принимать на веру изложение истории одним из участников. В данном случае предлагается версия стороны, представляющей интересы леди Монтегю. Скорее всего, конфликтная ситуация складывалась постепенно, накапливались мелкие зацепки в душе обидчивого поэта. Последовала литературная дуэль, в которой Поуп, блистательный мастер сатирической поэзии, явно превосходил свою соперницу. Прямо не называя свою противницу, он очень зло и ядовито изобразил ее в образе Сапфо, заодно развенчав и большинство авторов предшествующих времен и многих современников. Поуп запальчиво обличал побочные результаты распространения письма, а особенно печатного слова, которое привело к тому, что древняя мудрость опошлилась и опростилась, стала доступной любому, даже самому недостойному. В то же время портрет леди Мэри кисти Г. Кнеллера, некогда заказанный Поупом, продолжал украшать стену его кабинета.

На протяжении 1730-х годов у семьи Монтегю возникали проблемы с детьми. Что касается сына Эдварда, то после нескольких побегов из школы (первый он совершил в возрасте около 5 лет) отец отправил его в Голландию, где он должен был завершать образование и откуда он периодически тревожил родителей своими «прожектами». По возвращении домой он попытался жениться на «неподходящей» женщине, которая была старше своего поклонника, а главное, не принадлежала к «приличному» обществу. Беспокойный сын был снова отправлен в Голландию, где занялся изучением языков (нескольких европейских и арабского). Мать высоко ставила его лингвистические способности, но не принимала его склонность к авантюрам и неудержимую лживость. Неустроенность и постоянно меняющиеся жизненные планы сына составляли одну из нерешаемых проблем супругов Уортли Монтегю.

Девочка тоже проявила характер. Как и сама Мэри в свое время, ее дочь (тоже Мэри) вышла замуж в 1736 году вопреки воле родителей. Тайный брак, правда, оказался вполне удачным.[137]137
  Для создания более полного облика Мэри Монтегю и ее ближайшего окружения необходимо сказать о ее дочери Мэри Стюарт, графине Бьют (1718–1794). Она вышла замуж также своевольно, как и ее матушка, но в дальнейшем стала образцово-респектабельной дамой, имевшей, по словам одной современницы, «добрые чувства, добрые принципы». Супруг ее, Джон Стюарт Бьют, шотландец, тори по своим политическим взглядам, принадлежал к близкому окружению короля Георга III. В 1760–1763 годах он был премьер-министром. В семье Бьютов было девять детей. На портрете, принадлежащем кисти Д. Рейнолдса, который был написан в конце 70-х годов XVIII века, Мэри Бьют изображена прогуливающейся в парке. В руках ее – сложенный зонтик, у ног резвится маленькая собачка. Весь облик дамы исполнен достоинства и уверенности в себе. Она спокойно, без улыбки смотрит на зрителя, проходя мимо.


[Закрыть] Когда стало очевидно, что младшая Мэри не просчиталась в своем выборе, а старшая Мэри оказалась оторванной от дома, между ними наладились отношения в форме переписки.

Несколько позднее случилась сложная интеллектуально-любовная история с итальянским красавцем, философом, поэтом, эссеистом Франческо Альгаротти,[138]138
  Франческо Альгаротти (1712–1764) – сын венецианского торговца, учился в Болонском университете. Известны его переводы «Оптики» Ньютона, «Эссе об опере», «Письма о России» (ему приписывается фраза, что Петербург – это окно в Европу). Знаток искусства, англофил и, по случаю, тайный агент, он дружил с Вольтером, Кантемиром, одно время был доверенным лицом Фридриха II, – словом, типичная фигура «века интриги».


[Закрыть] в которой леди Мэри соперничала с парламентарием лордом Д. Харви.

Легкомысленный век рококо имел строгую шкалу дозволенного и недозволенного, последнее понималось очень широко, и если нечто подобное случалось, следовало избегать огласки. Общество следовало мнению Тартюфа: «В проступке нет вреда, в огласке только вред. / Смущать соблазном мир – вот грех, и чрезвычайный, / Но не грешно грешить, коль грех окутан тайной».[139]139
  Мольер Ж.-Б. Тартюф // Мольер Ж.-Б. Комедии. М. 1972. С. 157.


[Закрыть] В поведении Мэри Монтегю постоянно просматривается стремление быть на виду, выделиться из общего строя. Такое поведение требует виртуозного умения лавировать между допустимым и неприемлемым с точки зрения общества. Тайный брак, которым она начала свою карьеру взрослой женщины, был извинителен, поскольку завершился созданием семьи, но последующие проявления неповиновения нормам жизни общества, причем проявления явные, демонстративные, становились всё более неприемлемыми.

Соответственно, отношение к леди Мэри в том кругу, в котором она вращалась, обретало оттенок нарастающего неодобрения. Имеется подборка отрывков из писем «добрых знакомых», весьма критически отзывавшихся о том, как выглядела и вела себя леди Мэри. Например, леди Ирвинг в письме отцу (1730 год) заявляла, что исповедуемые леди Уортли «принципы порочны, как и ее легковесное остроумие». Другая приятельница, леди Страффорд, жаловалась в письме мужу (1734 год), что «леди М. Уортли приходила сегодня утром, одета была в сак[140]140
  Сочетание просторного будничного платья и «всех своих драгоценностей», по мысли автора письма – свидетельство неправильности поведения леди Мэри.l


[Закрыть] и все свои драгоценности… я с трудом дождалась, пока она уйдет».[141]141
  Цит. по: Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 357.


[Закрыть] Лейтмотивом этих язвительных отзывов звучит мысль, что она «слишком много философствует, умничает». Тут на память приходят строки из сочинения Ф. Фенелона об опасности, грозящей ученой женщине: «Без сомнения, следует опасаться, чтобы из девушки не вышло такой ученой, которая в глазах других была бы смешна».[142]142
  Фенелон Ф. О воспитании девиц // Хрестоматия гендерной истории Западной Европы. М., 2008. Кн. VII. С. 155.


[Закрыть]

К концу 1730-х годов стало очевидно, что «Большой вояж»[143]143
  «Большой вояж» (Grand Tour) на континент завершал обучение молодого человека «из хорошей семьи». Кроме того, на континент отправляли в чем-то провинившегося члена семьи, как это случилось, например, с будущим знаменитым историком Гиббоном, когда он решил перейти из англиканства в католицизм. В случае с М. Монтегю речь идет о втором варианте.


[Закрыть] леди Мэри станет выходом из сложившегося положения. Развод, пусть даже в скрытой форме, обществом не одобрялся, хотя допускался. Однако в данном случае супруга не собиралась тихонечко сидеть в поместье, финансово женщина полностью зависела от мужа (жена по английским законам считалась собственностью мужа вместе со всем ее приданым). Нормы, принятые в обществе того времени, хорошо иллюстрирует тот факт, что «леди Монтегю, живущая отдельно от мужа на доход, который он ей определил, должна была просить его согласия распорядиться 200 фунтами стерлингов, которые получила в наследство».[144]144
  Лабутина Т. Л. Воспитание и образование англичанки в XVII веке. С. 90–91.


[Закрыть]

Лорду Монтегю, очевидно, не слишком хотелось встречаться в лондонском «обществе» с супругой, отношения с которой стали напряженными. Ему, парламентарию, не нужно было, чтобы его семейная жизнь вызывала интерес окружающих, а поведение супруги такой интерес пробуждало. Материальная зависимость была тем рычагом, который обеспечивал ему влияние на жену. Решением проблемы стал «Большой вояж», в который отправилась Мэри Монтегю.

Формальным поводом к путешествию было неважное состояние ее здоровья, и это было правдой – с возрастом сказывались последствия перенесенной в 1715 году оспы. То факт, что она поехала одна, тоже получил объяснение: назревал очередной военный конфликт, сэр Эдвард был загружен делами и, согласно озвученной в письмах знакомым версии, должен был присоединиться к супруге спустя пару месяцев. В респектабельных изданиях респектабельного викторианского времени отмечалось, что супруг поддержал ее намерение отправиться в теплые края и собирался присоединиться к ней, но парламентские обязанности и другие дела не позволили ему сделать это.

Объяснение могло быть разным: эта ситуация была из тех, где принято «сохранять лицо». Однако достаточно очевидно, что это путешествие было добровольной ссылкой. Хотя и тут просматривался подтекст: изгнанница отправилась в Венецию, куда по ее предложению должен был приехать неотразимый красавец Ф. Альгаротти. Правда, здесь влюбленная дама просчиталась: итальянец был тогда в Санкт-Петербурге и не торопился возвращаться на родину.

Находясь в Венеции осенью 1739 года, леди Мэри писала приятельнице леди Поумфрит: «Я удивлена причудами моей судьбы. Дела мои весьма неопределенны, ни за что в будущем я не могу ручаться»,[145]145
  Цит. по: Paston G. Lady Mary Wortley Montagu and her times. Р. 366.


[Закрыть] не забывая добавить, что муж должен скоро к ней присоединиться. Некоторое время спустя леди Поумфрит, фрейлина королевы Каролины, оказавшись вне двора после смерти ее величества, тоже перебралась в Венецию. Присутствие лорда Поумфрита, сопровождавшего супругу, делало положение леди Монтегю более приемлемым с точки зрения общественных приличий. Появление этих двух дам во Флоренции очень язвительно описал Х. Уолпол[146]146
  Хорас Уолпол (1717–1797) – сын Р. Уолпола, прославившийся как литератор (он считается родоначальником «готического» романа ужасов), коллекционер и знаток всех политических и светских новостей своего времени.


[Закрыть] в письме (октябрь 1740 года) к своему школьному другу. Он назвал обеих дам «кометами», вкладывая в это определение негативный оттенок. Ведь что такое комета в мире звезд? Беспокойная нарушительница гармонии мироздания.[147]147
  В названии одной из монографий о М. Монтегю, вышедшей в начале нынешнего века, присутствует определение «комета Просвещения».


[Закрыть] При описании внешности М. Монтегю Х. Уолпол отметил, что в глаза бросается небрежно одетый чепец, из-под которого выбиваются волосы, не знающие ни расчески, ни завивки. Совсем иначе он оценивает ее рукописи, отмечая в них занимательность и меткие характеристики.

Судя по всему, леди Мэри не очень хорошо представляла себе, как долго она пробудет вне Англии, где она будет жить и чем заниматься. Она уже вышла их того возраста, когда молодые англичане отправлялись на континент в «большое путешествие» для завершения образования. Ей было уже за сорок, здоровье оставляло желать лучшего (очень сказывались последствия некогда перенесенной оспы), общественный статус (дама, путешествующая без мужа) был неопределенным. Оставалось только «сохранять лицо», заявляя: «Я вступила в возраст полной свободы и в дальнейшем имею право не считаться с условностями!»

Следующие два года М. Монтегю кружила по Италии. Из Венеции она перебралась во Флоренцию, оттуда в Рим, потом в Неаполь, чтобы посетить по совету мужа раскопки древних городов. Далее побывала в Турине, где встретилась с Альгаротти, затем – в Генуе, городе, памятном ей с тех времен, когда она возвращалась вместе с мужем из Константинополя. Время пребывания в каждом из указанных мест – два-три месяца, иногда дольше.

Летом 1742 года М. Монтегю перебралась на юг Франции, где несколько лет жила в тихом старинном Авиньоне. Памятники древнего города на некоторое время поглотили внимание просвещенной дамы. Кроме того, на авиньонский период пришлась встреча с повесой-сыном, впечатления от которой она подробно изложила в письмах мужу. Молодой Уортли тогда намеревался поступать на военную службу. Леди Мэри отметила, что Эдвард-младший утратил внешнюю привлекательность, выглядит лет на семь старше своего возраста, а также то, что он блестящий лингвист и невообразимый лжец.[148]148
  Эдвард Уортли Монтегю младший (1713–1776) коротко может быть охарактеризован как писатель и путешественник, но эти определения ничего не объясняют. Вот схематичный набросок его жизни: регулярные побеги из школы в детстве, обучение в Лейденском университете языкам, женитьба на «неподходящей» женщине (значительно старше его и из «простых»), намерение служить в армии, пребывание в Англии, где отец пристроил его в парламент, членство в Лондонском королевском обществе, какие-то околонаучные прожекты, связанные с Востоком. В Лондоне он появлялся в турецком наряде. Мать писала о нем: «день монах, три дня турок». Оба родителя – и респектабельный отец, и эксцентричная матушка – фактически отреклись от него. Особенно демонстративна была леди Мэри, отписавшая ему 1 гинею в наследство. До самой смерти Эдвард продолжал вести себя непредсказуемо, перемещаясь из Италии в Париж, в Иерусалим, в Лондон, в Армению, в Каир, где у него случилась сложная любовная история с похищением жены одного голландского коммерсанта. В Египте он прижился, перенял местные обычаи, обзавелся многочисленным потомством, остепенился.


[Закрыть]

В 1745 году, с возобновлением военных действий между Францией и Великобританией, М. Монтегю сочла необходимым покинуть Авиньон. Вновь начались странствия. Периодически она посещала Венецию и Геную, Рима же избегала: там сосредоточились якобиты,[149]149
  Якобиты – сторонники изгнанного в 1688 году в ходе Славной революции английского короля Якова II, пытавшиеся в течение последующей половины столетия восстановить власть Стюартов в Англии.


[Закрыть] а она, будучи убежденной противницей Стюартов, не желала пересекаться с ними. Основным местом ее пребывания стала северная Италия.

Любопытно отметить, что сэр Эдвард не поставил супругу в известность, что в 1745 году два месяца провел на континенте, сравнительно недалеко от тех мест, где она жила, хотя переписка между ними не прерывалась. Возможно, письменная форма общения казалась ему наиболее приемлемой.

Однако переписка леди Мэри оставалась интенсивной. Она отовсюду слала сестре и мужу краткие, но выразительные зарисовки своих впечатлений об увиденных достопримечательностях. Она высказывала свои соображения о политике («английские политики – посмешище всех наций»[150]150
  The letters of Lady Mary Wortley Montagu / ed. by mrs. Haly Boston, 1884. P. 198.


[Закрыть]) и огорчалась тем, что далека от знания положения дел («я так мало знаю об английских делах, очень удивилась, узнав, что лорд Гренвилл потерял власть»[151]151
  The letters of Lady Mary Wortley Montagu. P. 216.


[Закрыть]). Наряду с этим она обсуждала неожиданные жизненные прожекты сына (вступить в голландскую армию и начать карьеру военного), проблемы с его кредиторами (финансовые рычаги находились в кошельке отца, а общаться с сыном он отказался). Отдельное внимание уделялось описанию посещения римских дворцов, раскапываемых под Неаполем древнеримских городов или авиньонских достопримечательностей.