Текст книги "Такие разные… Судьбы английских интеллектуалок Нового времени"

Спустя много лет они с Хантом случайно столкнулись на улице, Энни была окружена детьми. Художник и его бывшая модель поздоровались и обменялись новостями. После встречи Хант почувствовал, что простил ее, и в конечном счете Энни «принесла ему больше пользы, чем вреда».[458]458
  Marsh/. Pre-Raphaelite Sisterhood. P. 353.


[Закрыть] Внучка художника Диана Холман Хант в биографии деда привела сведения об Энни: некая женщина, знакомая с ее дочерью, вспоминала, что Энни была прелестна, похожа на истинную леди, носила изящные туфельки ручной работы и лайковые перчатки. В итоге остается признать, что испытав много мытарств на пути совершенствования, Энни Миллер стала вполне респектабельной дамой.

Два супружества Эффи Грей

Жизнь Эуфимии Чалмерс Грей (Euphemia Chalmers Gray, 1828–1897), кажется, с самого рождения была связана с семьей Джона Рёскина (1819–1899), ставшего в середине XIX века самым знаменитым английским художественным критиком, первым поддержавшим художников-прерафаэлитов. Она родилась в городе Перт, в Шотландии, в доме, называвшемся Боуэрсвелл-хаус, где прежде жили Кэтрин и Джон Томас Рёскин (бабушка и дедушка критика). В этом доме Кэтрин умерла от апоплексии, а Джон Томас вскоре после смерти жены потерял рассудок и перерезал себе горло. Семья Грей купила дом и перестроила его. Ходили слухи, что в 1828 году Эуфимия, первенец Софии и Джорджа Грей, увидела свет в той самой комнате, где было совершено самоубийство.[459]459
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 15.


[Закрыть]

Время от времени обе семьи встречались. Греям случалось останавливаться у Рёскинов в Лондоне, а Эффи порой там проводила школьные каникулы. Рёскины были очарованы юной гостьей. Джон Джеймс Рёскин показывал Эффи достопримечательности Лондона, водил в зоологический сад и Вестминстерское аббатство, а Джон, тогда 22-летний молодой человек, сочинил для нее сказку «Король Золотой Реки» (первая и последняя сказка, которую критик сочинил в своей жизни). Разумеется, девочка не могла не влюбиться: этот юноша сочинил сказку специально для нее, а ведь у него могло найтись много более важных дел!

Подобное проявление чувств было необычным и для самого Джона – он был нелюдим, а его попытка ухаживать за юными барышнями окончилась провалом. Когда Рёскину было семнадцать, он влюбился в Адель Домек, дочь партнера его отца по бизнесу. Адель была красива и образованна. Она жила в Париже, говорила на французском и испанском свободно, как на родном английском. Но Адель была еще и высокомерна и жестока по отношению к несчастному влюбленному. Рёскин посвящал стихи своей возлюбленной и даже отважился написать письмо на французском, но, как вспоминал критик в своей биографии, Адель рассмешил его французский.[460]460
  Ruskin J. Praeterita. Vol. 1. L., 1907. P. 277.


[Закрыть] А когда Джону стало известно о том, что она собирается замуж, сердце юноши было разбито. По его признанию, у него случился нервный срыв.[461]461
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 16.


[Закрыть]

Чтобы залечить душевные раны, он отправился на континент, а по возвращении в 1846 году на одном из приемов познакомился с Шарлоттой Локхарт, у которой было одно важное преимущество перед другими претендентками на сердце Джона Рёскина – она была внучкой сэра Вальтера Скотта, а Вальтера Скотта Рёскин боготворил. Но ухаживания и попытки сблизиться с девушкой ни к чему не привели.

Как раз в это время, в 1847 году, Эффи Грей приехала в гости к Рёскинам в Денмарк Хилл. Из угловатого подростка она превратилась в привлекательную девушку, собирающуюся замуж за молодого офицера Уильяма Келти МакЛеода.[462]462
  Cooper S. F. Effie: the passionate lives of Effie Gray, John Ruskin and John Everett Millais. L., 2014. P. 28.


[Закрыть] Помолвка была неофициальной, но Уильям отправился на военную службу в Индию с твердым намерением жениться на Эффи по возвращении. Тем временем невеста гостила в великолепном доме Рёскинов. В письме она писала: «Джон собирается на закрытый вернисаж в Королевскую академию, билет был прислан ему Тёрнером, который является одним из 30 академиков, имеющих право распоряжаться билетами, так что это высочайший комплимент, который может быть выказан».[463]463
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 19.


[Закрыть]

Стоит ли говорить, что Эффи, в отличие от мисс Домек и мисс Локхарт, сама начала флиртовать с Джоном? Это происходило к неудовольствию Рёскина-старшего, который видел в девушке «неподходящую» претендентку в невесты для единственного сына. Хотя семьи Греев и Рёскинов общались, они принадлежали к разным социальным кругам, кроме того, семья Грей жила в Перте, в доме, который вызывал у старших Рёскинов крайне неприятные воспоминания, страх и отвращение. Рёскин-старший готов был отослать девушку обратно, но Джон-младший взбунтовался. Эффи осталась в Лондоне и окунулась в светскую жизнь: завтраки, опера, вернисажи и модные магазины.

Попытки Эффи завоевать сердце Джона усилились в 1847 году, когда ее отец оказался разорен. Ей следовало поскорее найти мужа, в противном случае ей пришлось бы думать, как содержать себя и как помогать семье (барышни того круга, к которому принадлежала Эффи, обычно не работали, а жили сначала на содержании родителей, затем мужа). С другой стороны, поступок был самоотверженным – выйти замуж, чтобы выручить семью.

События развивались следующим образом: в июне Эффи наконец отправилась домой, а Джону Рёскину довелось вновь встретиться с мисс Локхарт. Но она не выказала интереса к поклоннику. Рёскин вспоминал: «Ее не заботило ни слова из того, что я говорил. Мистер Гладстон сидел по другую сторону от нее и самые подходящие моменты были испорчены спорами о неаполитанских тюрьмах между ним и ею».[464]464
  Ruskin J. Praeterita. P. 297.


[Закрыть]

Спустя некоторое время Джон Рёскин решил, что не может думать ни о чем и ни о ком, кроме Эффи, а в его дневнике появились сентиментальные записи, но посещать Боуэрсвелл-хаус он не спешил. В письмах к миссис Грей он объяснял свой отказ печальными воспоминаниями, связанными с этим домом. Спустя несколько месяцев тем не менее он переступил порог Боуэрсвелл-хаус; Эффи встретила его холодно и вместо того, чтобы уделять внимание гостю, флиртовала с другими поклонниками. В этом поведении явно прослеживалась наивная девичья тактика провокации. Когда Джон сделал Эффи предложение, от холодности не осталось и следа.

Предложение выйти за него замуж Рёскин, как и можно ожидать от стеснительного и замкнутого человека, отправил по почте. А после того как согласие было получено, начал писать сентиментальные письма, начинающиеся обращениями «моя Эффи», «моя госпожа», «моя королева», «моя единственная любовь», и продолжающиеся патетическими пассажами: «…когда мы наедине – Ты и я – вместе – Но – это непостижимо – я только пытался – этим вечером после ужина – вообразить нас, сидящих после ужина в Кесвике – тебя и меня – я не мог этого сделать – казалось невозможным, что я могу связать всю вас с собой – и тогда я сказал себе “если она будет безрадостна – если она не сможет думать ни о чем кроме ее милых сестер – ее покинутого дома – ее родителей – откажется от их главной радости – если она будет грустна – что я сделаю – или – как я смогу когда-нибудь высказать ей мою радость” – ах – моя любовь – в самом деле, что я могу – я не способен сказать и слова…»[465]465
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 25–26. В тексте сохранена пунктуация оригинала.


[Закрыть]

Рёскин поначалу опасался популярности Эффи и огромного количества поклонников в Перте и даже требовал от невесты писать не только о том, как она проводит время, но и как она отказывает его соперникам. Но спустя несколько месяцев настроения жениха изменились, он уже не требовал подробных отчетов, скорее, замкнулся в себе и своих сочинениях. Конечно, он признавал, что Эффи не могла отказаться от общения с друзьями, но указывал, что она должна уяснить, что среди них есть и такие, которые ищут знакомства только ради его известности. Кроме того, Джона раздражал тот факт, что Эффи была больше взбудоражена грядущим днем свадьбы, хотя должна была готовиться к обязанностям супруги.[466]466
  Ibid. P. 26.


[Закрыть] Если в ее письмах не было выражений полноты счастья, Рёскин вновь начинал злиться: она ведь должна чувствовать себя счастливейшей из женщин, раз выходит за него замуж.

Вдобавок ко всему дела семьи Грей не только не поправлялись благодаря выгодной помолвке старшей дочери, но даже наоборот. Мистер Грей не мог предложить никакого достойного приданого своей дочери, а это означало, что Эффи отныне будет полностью зависеть от семейства Рёскин.

Рёскины-старшие не собирались присутствовать на свадьбе, не желая оказаться в доме, где их предок[467]467
  Джон Джеймс Рёскин приходился своей супруге Маргарет двоюродным братом.


[Закрыть] совершил самоубийство. Видеть, как их единственный сын сочетается браком в этом проклятом месте, что может быть отвратительнее? Хотя в качестве формального отказа они привели трудности дороги: железных дорог до Перта еще не проложили, нужно было сначала плыть на пароходе, а ехать в экипаже достаточно утомительно.

10 апреля 1848 года наступил торжественный день. Прелестная Эуфимия Чалмерс Грей (живое доказательство безупречного вкуса критика) должна была сочетаться браком с респектабельным Джоном Рёскином, который к своим 29 годам был весьма влиятелен в художественных кругах. Но Эффи совсем не походила на счастливую новобрачную: она была бледна, мрачна и напряжена. Джон сидел в одиночестве, мечтая оказаться рядом с родителями; мысль о женитьбе теперь тревожила его, как никогда, и он прилагал неимоверные усилия, чтобы лицо выражало воодушевление. Невеста, теперь, когда он добился ее, казалась ему изящной, но утратившей обаяние, слишком взрослой, чтобы быть желанной (хотя ей было всего 19 лет). Всё же церемония прошла гладко, в домашней обстановке.

Что же случилось в их первую брачную ночь? Эффи стояла обнаженной перед супругом в темноте спальни, а он… просто отказался, как потом Эффи выразилась, «сделать ее своей женой». Растерянной новобрачной не оставалось ничего, кроме как снова надеть ночную рубашку. Только спустя несколько лет Эффи отважилась написать об этом отцу. Она вспоминала: «Он приводил разные причины: отвращение к детям, религиозные мотивы, желание сохранить мою красоту, и, в конце концов… он назвал истинную причину (и это кажется мне гнусным, как и всё остальное), что он воображал, будто женщины отличаются от того, какой он меня увидел, что причина, по которой он не сделал меня своей женой состояла в том, что он питал отвращение к моей персоне с того первого вечера 10 апреля 1848 года».[468]468
  Marsh J. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 53.


[Закрыть]

До сих пор остается только гадать, в чем причина этого отвращения. Очевидно, знаток прекрасного был совершенно беспомощен в личных делах и думал, будто тело жены будет таким же гладко-мраморным, как тела античных статуй, как те Дианы и Венеры, которых он видел на академических полотнах. Воспитанный и получивший образование дома, вне школьной среды, Джон приобрел идеальное викторианское представление о жизни и ничего не знал об ее интимных сторонах. Конечно, в стране существовали эротические издания, которые, разумеется, читались тайком, но вряд ли он был с ними знаком.

Портрет Джона Рёскина кисти Д. Э. Миллеса

Молодожены посетили Нормандию, а по возвращении встретились с Рёскинами-старшими в Солсбери в гостинице «Белый Олень». Там глазам Эффи предстал не знаменитый и уважаемый художественный критик Джон Рёскин, а инфантильный человек, который до сих пор зависит от своих родителей: «Каждое утро миссис Рёскин начинает со слов “не садись рядом с полотенцами”, а в предполуденное время: “Джон, ты не должен читать эти газеты, пока они не просохнут”».[469]469
  Marsh/. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 47.


[Закрыть]

Наконец, стоило родителям осведомиться, хорошо ли он себя чувствует, как молодожен тут же начинал кашлять, хотя, добавляла Эффи, в другое время «я никогда не слышала, чтобы он кашлянул хоть раз; его пульс и здоровье в целом совершенно в порядке».[470]470
  Ibid. P. 47


[Закрыть] В довершение всего, Рёскины-старшие настояли, чтобы молодожены на время разъехались в разные комнаты: заботливые родители усмотрели причину плохого самочувствия сына в утомлении от брачной жизни. Само по себе это кажется незначительным и объяснимым (любой матери поначалу тяжело делить своего ребенка с кем-то еще). Положение Эффи становилось всё хуже – ее обвиняли в причудах, в пренебрежении своими обязанностями, следили за тем, что и как она делает.

Эффи стала страдать от депрессии, но супруг ставил свой долг перед обществом, долг художественного критика, просветителя выше супружеского долга. Ему необходимо было отправиться за границу, чтобы начать третий том «Современных художников» и завершить «Семь светочей архитектуры». Так что критик в сопровождении родителей отправился в Альпы, а Эффи провела время в Перте в кругу своего семейства.

Удивительно, но во время этих путешествий тон писем Рёскина внезапно сменился; едва ли с момента их бракосочетания он проявлял большую нежность: «Знаешь ли ты, любимица, мне кажется сном, что мы поженились: я с нетерпением жду встречи с тобой и нашей следующей супружеской ночи, времени, когда я сниму вновь платье с твоих снежных плеч и положу на них свою щеку, будто мы только помолвлены и я никогда раньше не держал тебя в своих объятиях».[471]471
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 62–63.


[Закрыть] Эффи, должно быть, подумала, что это предвестие того, что лед в сердце мужа растаял, но она ошиблась.

Пожалуй, вот один из тех редких случаев, когда Рёскин остался доволен поведением своей молодой жены: она читала книгу швейцарского историка Ж. Ш. Сисмонди «История итальянских республик в Средние Века» и делала заметки о Венеции, а затем предложила отправиться в этот город, который, как Эффи, очевидно, знала, занимал мысли ее мужа. Именно этому городу должна быть посвящена его новая работа, получившая название «Камни Венеции».

Зимой 1849 года супруги Рёскин отправились в Венецию. Эта поездка была со стороны Эффи попыткой укрепить брак (и отчасти хотя бы на время избавиться от контроля мистера и миссис Рёскин). Из Боуэрсвелла, куда Рёскин прибыл за супругой, они отправились в Эдинбург. Там Эффи была на приеме у доктора Симпсона: налицо бессонница, головные боли, несварение желудка, вызванные нервным недомоганием. Причину врач не выяснил, а Эффи не могла рассказать о своих проблемах.[472]472
  Cooper S. F. Effie… P. 58.


[Закрыть] Никаких препятствий к путешествию тем не менее не было. В Италию отправились Джон Рёскин с камердинером Джорджем Хоббсом и своими книгами и Эффи Грей вместе с подругой Шарлоттой Кер.

Об этой леди известно только, что она жила в Перте неподалеку от дома семьи Грей, ее отец был секретарем шотландских национальных железных дорог. Она пела на свадьбе Джона и Эффи, сопровождала Эффи в Италии. На этом информация о Шарлотте Кер практически исчерпана. Мнение мисс Керр на протяжении всего путешествия обозначено только раз. Глядя, как ее подруга развлекается в обществе офицеров, компаньонка задумалась о том, что было бы забавно написать «памфлет о том, какими должны быть мужья, и взять Джона в качестве образца».[473]473
  Ibid. P. 59.


[Закрыть]

Итак, из Англии они отправились в октябре, а уже к ноябрю поселились в отеле Даниэли, выходящем на живописную лагуну. Отель был популярным местом среди путешественников, прибывших познакомиться с итальянской культурой. Привычный распорядок дня начинался с завтрака, после которого Джон отправлялся изучать архитектурные древности, предоставив жену, не знавшую итальянского языка, самой себе. К счастью, она быстро влилась в языковую среду и была очарована итальянскими традициями, которые казались более свободными по сравнению с британскими нравами.

В это время приближался карнавал. Он должен был начаться в День Святого Стефана, 26 декабря, и продолжаться до вторника масленицы. Эта пора была отмечена множеством балов, праздников, где стирались социальные различия и забывались статусы. Эффи была опьянена чувством свободы и поддалась мятежному духу: в одном из писем к матери она с упоением рассказывала, что прогуливалась с Джоном по венецианским площадям без шляпки.[474]474
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 65.


[Закрыть] Эта безобидная по нынешним временам новость достигла Рёскинов-старших, которые сочли такое поведение вульгарным и неподобающим. Но миссис и мистер Рёскин, к счастью, были слишком далеко, чтобы читать невестке наставления.

Письма Эффи домой, полные счастья, были посвящены тому, как молодая чета гуляла по городу, пила кофе в кафе на площадях и плавала в гондолах. Но затем произошло событие, которое словно было взято из детективного романа. В Денмарк Хилл был доставлен конверт с открыткой внутри. На открытку были наклеены буквы, вырезанные из книг, складывающиеся в тревожное послание:

 
Нет нужды изображать слабое здоровье,
Мисс Кер построила планы льстивыми устами.
Вы увидите, мы охраним его от совета
Его матушки, и всё будет хорошо.
Что за разделение?
Отец, позволь мне тебя предостеречь, не отдалять
Более от вас единственного сына, вашего любящего
Сына – он нежно любит своих отца и мать.
Я умоляю вас следить за его здоровьем.[475]475
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 66.


[Закрыть]
 

Неизвестный отправитель явно хотел досадить семейству Рёскин, чего успешно добился. Родители и без того подозрительно относились к жене своего сына, а теперь подозрительность была возведена в ранг истерии. Рёскины беспокоились о дурном влиянии со стороны Греев на их единственного и любимого сына, Греи точно так же волновались о влиянии Рёскинов на их дочь.

Видимо, волнение родителей достигло Венеции, потому что Джон всё чаще оставался наедине с сочинением и всё реже выходил в свет. «Не думаете же вы, что муж – это своего рода вещь, которая должна быть пришпилена к талии жены подушечкой для булавок и должна быть взята своей женой, куда бы она не пошла?»[476]476
  James W. The Order of Release: the story of John Ruskin, Effie Gray and John Everett Millais. Told for the first time in their unpublished letters. N. Y., 1947. P. 142.


[Закрыть]

Эффи стала появляться в обществе одна, неизменно получала комплименты и была окружена поклонниками, которые оказывали ей разного рода знаки внимания. В письмах она делилась, что ей прислали для рождественского ужина настоящие минс пайс[477]477
  Сладкие пирожки, традиционная английская рождественская выпечка.


[Закрыть] и книги об опере и балете ля Фениче.[478]478
  Вероятно, Эффи имела в виду оперный театр «Ла Фениче» в Венеции.


[Закрыть] Рёскин демонстративно не обращал на нее внимания. Его гораздо больше волновало, что Ка’ д’Оро или Палаццо Дукале, знаменитый дворец Дожей, могут быть уничтожены австрийскими войсками.

Между тем австрийские красивые молодые офицеры вились вокруг Эффи (среди них называют и одного русского – князя Трубецкого), но особняком стоял один – лейтенант Шарль Паулицца. Блестящий военный, да еще с широким кругозором, танцор, художник, певец, он умел и шить, и играть в шахматы. Он стал частым героем писем Эффи домой. Благодаря ему она освоила немецкий язык, а на балах австрийцы танцевали с ней чаще, чем собственный муж. Из письма: «Паулицца и я играли в шахматы и болтали по-немецки, а прошлым вечером мы танцевали польку и вальсировали, сначала Шарлотта, затем я, потому как мы думали, что нужно практиковаться хоть чуть-чуть, если мы собираемся блистать в конце недели».[479]479
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 68.


[Закрыть] При этом с Шарлотты Кер было взято честное слово, что она не будет упоминать в своих письмах ни игру в шахматы, ни поездки на острова с австрийским лейтенантом.

Джон блистать на балах не собирался. Конечно, по этикету он посещал все эти скучные и шумные мероприятия, но как только появлялась возможность, покидал жену. Паулицца же составлял компанию Эффи и на официальных мероприятиях и в ежедневных забавах: как-то они отправились на Лидо,[480]480
  Остров, отделяющий венецианскую лагуну от Адриатики.


[Закрыть] поймали крабов и устроили крабьи гонки на песке. Судя по всему, у него были и навыки в медицине. Автор одной из книг об Эффи и Рёскине пишет, что как-то он измерял пульс, сначала держа пальцы на ее запястье, а затем задней части шеи, а потом предложил лечить ее пиявками, сказав, что сам опустит этих созданий на ее талию.

Рёскин, присутствовавший при этой сцене, только посмеялся и сказал, что полностью доверяет ему и польщен, что такой талантливый человек флиртует с его женой.[481]481
  Cooper S. F. Effie… P. 65


[Закрыть] Он понимал, что показать свое недовольство этой двусмысленной сценой значило выставить себя в смешном свете. Изменить ситуацию он не мог.

В обществе поползли слухи. Кто-то из соотечественников был шокирован, видя, что Джон Рёскин вернулся домой около полуночи, а лейтенант Паулицца привез его супругу вместе с компаньонкой в три утра. Весьма популярна была и история о том, как два офицера якобы сошлись на дуэли из-за хорошенькой англичанки. Доброжелатели предупреждали ее, что даже в либеральном венецианском обществе по меньшей мере странно заполночь появляться в обществе мужчины, который не приходится ни мужем, ни родственником.

Забеспокоился Джордж, брат Эффи, полагавший, что Паулицца появился в жизни Эффи не просто так, что Рёскин хочет найти способ разойтись.[482]482
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 69.


[Закрыть] Эффи не слушала и просила передать брату, что «Джон вполне доволен моим поведением и становится всё добрее и нежнее ко мне с каждым днем».[483]483
  Ibid. P. 69.


[Закрыть]

Близился конец марта, а значит, не за горами был выставочный сезон в Королевской академии, и супругам Рёскин пришла пора готовиться к возвращению в Англию. Паулицца пришел попрощаться за день до отъезда. И хотя слова прощания были сказаны еще тогда, но лейтенант появился снова перед самым отъездом пары и подарил Эффи букет камелий.

В Венецию чета Рёскин вернулась вскоре после закрытия выставки в Академии, на которой они познакомились с прерафаэлитами. Город преобразился: уже не было веселых балов и вечеринок. Не было компаньонки, которая везде сопровождала Эффи. Не было офицера Паулиццы – он скоропостижно скончался после тяжелой болезни. Прежние друзья и знакомые, которые совсем недавно были расположены к Эффи, изменили свое к ней отношение. Казалось, влияние родителей Джона достигло далекой Италии, хотя сами они остались в Денмарк Хилл. Эффи больше не полагалась на удобства отеля и была вынуждена заниматься домашними делами, а свекровь вмешивалась в их жизнь, давая советы о том, как вести хозяйство, как планировать подачу блюд и что готовить.

По вторникам и четвергам Эффи развлекалась тем, что ходила на площадь Святого Марка и слушала местных музыкантов, а устав от шума и назойливого внимания прохожих, бродила в прохладных галереях дворца дожей. Там ее и нашел как-то один из знакомых и… обвинил в том, что якобы она ждет с кем-то встречи и что ее поведение просто непозволительно.[484]484
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 106.


[Закрыть]

Поклонники у нее появились и в этот раз – граф Франц Тан, австрийский капитан, и мистер Фостер, англичанин, служащий в австрийской армии. Рёскин сдержанно замечал, что он польщен вниманием, которое ей оказывают молодые люди: «Эффи – хорошая приманка для них, если учесть, что в их обществе нет леди, не считая одной-двух жен генералов».[485]485
  Ibid. P. 106.


[Закрыть]

Супруги совершили с капитаном Таном и мистером Фостером поездку в Верону незадолго до возвращения домой. Прежде чем отбыть в Англию, они еще раз посетили Венецию: нужно было уладить какие-то дела. Поскольку срок аренды дома закончился, Джон и Эффи остановились в отеле. Тогда и случилось самое неприятное происшествие: драгоценности миссис Рёскин были украдены прямо из комнаты отеля. Пропали бриллиантовый голубь, украшение в виде змеи, рубиновое сердце, нить жемчуга и эмалевые серьги, а еще запонки Джона. При этом не было никаких следов взлома, из чего можно было заключить, что вор был знаком с потерпевшей. Мэри, горничная, говорила, что заходил английский господин, хотел попрощаться и оставил записку.[486]486
  Ibid. P. 107.


[Закрыть] Она и впустила его в комнату. Главным подозреваемым стал мистер Фостер. Доверительные отношения с ним сделали миссис Рёскин добычей для проходимца.

Дело пытались расследовать и военное командование и полиция, но безуспешно. Рёскины даже начали подозревать, что следователи стараются замять дело. Друзья посоветовали им уехать из Венеции как можно скорее и без лишнего шума, но когда Эффи и Джон достигли Вероны, к ним явился офицер с письмом от капитана Тана, в котором тот требовал объяснить, почему они так внезапно уехали, а заодно и отказаться ото всех обвинений мистера Фостера в краже. В противном случае он вызывает Джона Рёскина на дуэль. Положение супруга было очень щекотливым, но он не сделал ничего, просто уехал с женой в Англию.

История о пропавших драгоценностях достигла туманного Альбиона, а за ней потянулись слухи и сплетни о том, что жена критика связалась с таким неподходящим человеком, как Фостер. А вскоре в «Morning Chronicle» появилась заметка о том, как «английский джентльмен, обладающий некоторой литературной славой»,[487]487
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 109.


[Закрыть] несправедливо обвинил австрийского офицера (англичанина на службе австрийской армии) и сделал это якобы из ревности.

Завершение семейной истории Рёскинов связано с молодым художником Джоном Миллесом (1829–1896), одним из основателей Братства прерафаэлитов. Знакомство Джона Рёскина и прерафаэлитов случилось после того, как критик выступил в защиту Братства. Он не мог не отметить некоторые недостатки в их технике, не всегда удачный выбор моделей, но признавал, что прерафаэлиты стараются следовать природе и писать картины, не обращаясь к заученным в Академии правилам. «Их картины по завершенности рисунка и великолепию цвета лучшие в Королевской Академии»,[488]488
  Marsh/. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 46.


[Закрыть] – отмечал он. А затем, уже в следующем письме в газету «Таймс», завершил свою защиту словами: «Они могут, приобретя опыт, заложить в нашей Англии основы школы искусства, благороднее которой мир не видел в последние три сотни лет».[489]489
  Ibid. P. 46.


[Закрыть]

После этого неожиданного для них одобрения прерафаэлиты выждали несколько дней, а затем написали письмо и отправили Джонни Миллеса на Парк Стрит. Рёскина не было дома, поэтому он просто оставил письмо, но почтенный критик не спешил отвечать. Несколько дней спустя чета Рёскин появилась на пороге студии Миллеса, планируя застать всех членов Братства, но в студии находился только Джон. Эффи и Миллес узнали друг друга – они встречались несколькими годами ранее в замке Юэлл. Эффи, тогда 17-летняя девушка, была поручена заботам друзей родителей, а 16-летний Джон Миллес гостил у Лемприеров, близких друзей из Джерси. Интересно, что один из дней закончился совместным танцем в замке Юэлл.

Миллес умел производить впечатление: высокий рост, приятная внешность, хорошие манеры. Рёскина впечатлили манера рисунка и реализм работ художника. Эффи нашла что-то общее с собственной судьбой в томительном ожидании Марианны, героини поэмы Альфреда Теннисона, изображенной на одной их картин.

Миллес Д. Э. Автопортрет

Почти сразу Миллес стал близким другом Рёскинов, будто они были знакомы много лет. Сначала художник получил приглашение поужинать вместе с критиком и его супругой, потом был представлен родителям Рёскина и даже получил предложение отправиться вместе в Швейцарию. Планы, правда, вскоре изменились: Рёскины собирались отправиться во второй раз в Венецию, а Миллес вместе со своим коллегой У. Х. Хантом – на пленэр, искать фоны для новых картин.

По возвращении Рёскины переехали в дом в Херн Хилл – сейчас это часть Южного Лондона, но тогда это был скорее пригород. Эффи, любившая светскую жизнь, должно быть, сравнила бы этот переезд с заключением. Вдобавок связи с семьей стали слабее, зато со свекровью и свекром она общалась постоянно. Джон Джеймс Рёскин, как написал много позднее брат Эффи, Альберт Грей, «не мог вынести мысли быть разлученным со своим сыном, в то время как Джон вечно не мог и шагу ступить без своей матери».[490]490
  Moyle F. Desperate Romantics… P. 119.


[Закрыть]

Тогда же Джон Миллес задумал картину «Приказ об освобождении», действие которой происходит в 1745 году, и попросил Эффи позировать для фигуры якобитки, пришедшей освободить своего мужа.[491]491
  Речь идет о событиях 1745 года, когда сторонники изгнанной династии Стюартов (якобиты) организовали неудавшееся восстание в пользу наследника Якова Стюарта.


[Закрыть] Остается только догадываться, какую роль сыграл в этом сам Рёскин: предложил ли он позировать для своего протеже или просто не беспокоился об общественном мнении и слухах, которые могли появиться в любой момент. Светские круги Лондона еще помнили скандал с драгоценностями, украденными из комнаты Эффи в Венеции и теперь, вероятно, готовились смаковать сплетни о том, как жена критика позирует для картины молодому и симпатичному художнику. К счастью, на помощь Эффи пришла леди Истлейк, авторитетная журналистка, которая поддерживала молодую жену критика и в этот раз поручилась за репутацию Миллеса, с которым также была знакома.

Эффи была очень впечатлена этим опытом позирования и писала родителям, что мистер Миллес «рисует так медленно и так точно, что ни один человек, работая так же, как он, не сможет рисовать быстрее»,[492]492
  Marsh J. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 49.


[Закрыть] а затем в другом письме замечала, что он «крайне привлекателен, помимо его талантов».[493]493
  Ibid. P. 51.


[Закрыть]

Миллес работал усердно, но всё же вместе с братом Уильямом принял приглашение отправиться с Джоном Рёскином и его супругой в Шотландию: сначала на несколько дней в Нортумберленд, а затем в Гленфинлас. Собственно приглашение было связано с тем, что Рёскин заказал Миллесу свой портрет на фоне скал и водопада. Место, по всей вероятности, было выбрано самим Рёскином: «…прекрасная отшлифованная порода с пенящейся водой и растениями и мхом и великолепный выступ темной скалы, и я буду стоять, молча глядя на поток».[494]494
  Cooper S. F. Effie… P. 5.


[Закрыть]

Разумеется, братья Миллесы находили время и для развлечений: предпринимали прогулки к водопаду, купались в горных реках, где поток был таким сильным, что после того как они выходили на берег казалось, что их спины были избиты плетью. «В хорошую погоду мы писали среди скал и ужинали там принесенной снедью, а по вечерам взбирались по крутым склонам в качестве упражнения, а миссис Рёскин присоединялась к нам».[495]495
  Marsh J. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 52.


[Закрыть] Единственными, кто портил эти почти идиллические дни, были многочисленные мошки, которые кусались так, что рисовать на пленэре долго не получалось.

Если дни выдавались дождливые, они оставались дома и играли в волан или слушали, как Эффи рассказывает эпизоды из шотландской истории. А Миллес получил возможность прочитать «Камни Венеции», сочинение, которое, по его словам, превзошло всё ранее написанное Рёскином. Действительно, заслуги Джона Рёскина как критика и мыслителя трудно переоценить. Но вот приятным в общении его вряд ли можно было назвать. Оба брата были удивлены и чувствовали некое неудобство оттого, как неуважительно он обходится со своей женой, а вскоре узнали и о напряжении, которое царило между супругами Рёскин вот уже пять лет.

Рёскин оставлял жену наедине с молодыми людьми и погружался с головой в работу, что не могло не укрыться от их гостей. Миллес писал о своем покровителе: «Как он решился жениться, не имея серьезных устремлений, для меня тайна, сознаюсь, что мне кажется, что он не беспокоится ни о чем, кроме своих отца и матери, что делает еще более очевидным высокомерие его придирок и жалоб на жену. Его инквизиторская практика замечать всё, что могло бы послужить извинением его жалоб на жену, – наиболее бесчеловечное и испорченное поведение, о котором мне доводилось слышать, но даже это ничто по сравнению с его усугубляющейся замкнутостью, с которой приходится мириться его жене».[496]496
  Ibid. P. 54.


[Закрыть]

Миллеса очень волновала участь Эффи, хотя поначалу он лишь стремился помочь ей, облегчить ее существование. Но… уже к концу каникул в Гленфинласе молодые люди влюбились друг в друга, даже не питая надежд на счастливое будущее. Эффи считала, что желание Миллеса помочь ей принесет ему только страдания. Миллес был настроен решительно, хотя и признавался в письмах к Ханту что он скучает по тем вечерам, когда Хант жил на Кливленд стрит и «мы все вместе собирались по ночам, чтобы произнести речь против Рубенса и античности, – то были счастливые времена».[497]497
  Marsh J. The Pre-Raphaelites: their lives in diaries and letters. P. 56.


[Закрыть]