Текст книги "Stars"

Глава четвертая
Певица Мирей Мотье

О том, как заработать пятьдесят тысяч евро за пару часов, нажимая на одну и ту же кнопку, а также о том, кто поет громче и гораздо лучше иерихонской трубы.

Среди моих неравнодушных к блондинкам приятелей есть один гений, известный фотограф Андрэ Pay. При всей своей скромной внешности он невероятно талантлив – иначе чем объяснить, что средняя стоимость фотосеанса у него стоит пятьдесят тысяч евро? Он сотрудничает с самыми модными журналами Парижа и Нью-Йорка и делает обложки дисков Майкла Джексона, Патрисии Каас, Милен Фармер и Мирей Матье.

– Эленале, – позвонил мне однажды утром Андре. Он немец по происхождению и поэтому добавляет к имени «ле» – аналог суффикса «чк» в уменьшительно-ласкательной форме, – ты хочешь познакомиться с легендой советского и японского народов?

Французы подтрунивают над слегка вышедшей из моды Мирей Матье, но она действительно очень любима русскими и жителями Страны восходящего солнца. Что касается моего ответа на вопрос, то скорость звука «да» в таких случаях превышает скорость света.

Приехав в специально арендованную для этого случая фотостудию, я наблюдала, как работает с Мирей не только Андрэ, но и десяток ассистентов, визажистов, стилистов, парикмахеров и других необходимых фотоиндустрии людей.

Мирей оказалась удивительно миниатюрной – метра полтора, веселой и певучей. Без всякого аккомпанемента она с легкостью заполняла мощным и чистым голосом со своим знаменитым южным акцентом, раскатывающим букву «р» все четырехсотметровое пространство студии, напевая в промежутках между съемками, во время смены одежды и даже грима. Рядом со мной стояла ближайшая помощница Мирей – ее родная сестра Мари, которая посвятила свою жизнь служению гению, случайно оказавшемуся в их многодетной семье. Видимо, служение гению занимает слишком много времени, потому что ни та, ни другая из сестер свои семьи так и не завели.

Насладившись прекрасным пением, полюбовавшись разнообразными фотофильтрами, скрывающими морщинки, и выучив наизусть, какое количество ватт освещения необходимо для полного превращения в красавицу, я удостоилась чести быть сфотографированной с гением Мирей другим гением Андрэ. Я не гений, поэтому никто не обеспокоился тем, чтобы меня потом отретушировать, поэтому на фотографии я хоть и в два раза моложе Мирей, выгляжу так же хорошо, как и она.

Глава пятая
Модельер Соня Рикель

О том, у кого черный дом, о том, что надо прекратить войны, о феминистках и стилистах-мужчинах, о том, кто ненавидит давать советы, о том, кто мягкий и ужасный, а также о том, как казаться стройнее, и о том, когда я становлюсь гермафродитом.

Королева трикотажа казалась недоступной – целых два месяца я добивалась встречи, вернее добивала ее сладко-стильно-женственного, как это водится в мире моды, пресс-секретаря. До такой степени, что, казалось, он без меня заскучал после интервью, потому что самолично позвонил через несколько дней неожиданной свободы от моих звонков и предложил внести меня в список VIP-клиентов, имеющих тридцати-процентную скидку на все товары марки Мадам.

Накануне торжественного Дня приближения к трону один мой приятель, французский фотограф, узнав, что я иду домой к Соне Рикель, злорадно похихикал и загадочно предупредил, что меня ждет «черная дыра». Мое воображение оказалось недостаточно сильным, чтобы предугадать, что речь идет не о метафоре. Сонина квартира действительно представляла собой ну если и не черную дыру, то черную нору, стены который выкрашены черным, а пол – темно-синим, с редкими вкраплениями ярко-красных пятен по всему интерьеру, типа портрета хозяйки кисти самого Энди Уорхола. На многочисленных полках стояли миллионы серебряных фигурок и статуэток. Как потом оказалось, подношения подданных.

Королева протянула мне худую руку, запахнула меховой воротник на декольте и царским жестом предложила присесть в одно из двух установленных в центре гостиной кресел-тронов эпохи какого-то из Людовиков. Сама же скинула черные босоножки и удобно расположилась в другом, поставив на пол около него стакан с минеральной водой. На Соне было черное трикотажное платье, черные чулки, черно-рыжий лисий меховой воротник (плевала она на зеленых!) и ее знаменитая рыжая прическа под кодовым названием – гнездо. Невыразительный пожилой седоватый брюнет, официально или не очень выполняющий обязанности мужа, покинул зал.

Свет выставили, камеры зажурчали, я заулыбалась. Мадам Рикель сделала положенный реверанс в сторону России, расхвалив русских женщин и посокрушавшись, что не знает «великого и могучего». Я бы поверила, если бы не слышала этого от каждого второго дающего интервью и не говорила подобных комплиментов сама на иностранные и иногородние камеры.

В слабой надежде на то, что сумею раздобыть кость, которую будет обгладывать мое изголодавшееся любопытство, я закидывала королеву вопросами. Но Соня не поддалась ни на провокационные вопросы о конкурентах, ни на вымогательство советов по стилю для россиянок. Зато с удовольствием разразилась речью о том, что нужно прекратить войны. Мы обсудили с ней политические события в мире, стиль мебели в ее гостиной, способ управления кнутом и пряником, ее одесские корни и эмигрировавших родителей, а также то, что будет модно следующей зимой. Когда я вот так принимаюсь расспрашивать, заставляя бедного, а чаще все-таки богатого интервьюируемого припоминать каждую мелочь, я становлюсь придирчивее любой хозяйки, решившей во что бы то ни стало обнаружить где-то пыль, ускользнувшую от внимания горничной.

– Говорите ли Вы по-русски? – начала я, памятуя о Сонином происхождении.

– Имя у меня русское, но мои родители родились уже во Франции, и я, к сожалению, не говорю по-русски. – Соня махнула хвостом меховой накидки. – Но я нахожу этот язык очень красивым, сумасшедшим, объемным, очень мягким и богатым.

– Некоторые люди легко добиваются успеха, а другие – вечные неудачники. – Мне хотелось узнать, как становятся миллиардершами. – Существует ли секрет успеха?

– Знаете ли, успех – это нечто очень простое, – сказала Соня, сидя в кресле эпохи Людовика XVI в роскошном огромном доме, заставленным антиквариатом, в самом дорогом районе Парижа, – мы не знаем, как он приходит, это какое-то таинство. Известный американский писатель Фолкнер говорил: «Что такое успех? В конечном итоге, успех – это двадцать процентов таланта, двадцать процентов везения, двадцать процентов работы и двадцать процентов чего-то приходящего неведомо откуда». Таким образом, успех – это что-то совершенно недоступное пониманию, чем мы не можем управлять. Успех приходит неожиданно, и тогда возникает проблема – что с ним делать? Как его использовать? Бывают люди, к которым успех приходит ненадолго, а потом он пропадает, ускользает и больше не появляется. Успех – это то, что можно схватить, что иногда вертится вокруг нас и вместе с нами. Но следует сказать, что это одновременно еще и огромная работа. То есть я не думаю, что успех – это что-то очень простое.

Похоже, сама не знает, иначе как бы она пришла к выводу, полностью опровергающему первоначальный постулат.

– Какие черты характера помогают Вам добиться успеха? – Я попробовала зайти с другой стороны.

– Я думаю, что мы не до конца знаем себя. Самое трудное – это осознать, что в тебе есть хорошего, что – плохого, что в тебе красиво, а что отвратительно. В чем секрет вашей индивидуальности – это дано знать не многим. И мало-помалу с годами вы познаете себя и замечаете в себе черты, которые можно использовать, но даже это еще не все. Нужно быть в постоянном сомнении, в ожидании.

Я не знала, с какой стороны и подступиться, чтобы раскрыть эту раковину с целью извлечения жемчужины успеха:

– Какие черты Вашего характера Вам мешают добиваться еще большего успеха?

– Сомнения. Неуверенность. – Отвечая, Соня, видимо, тоже сомневалась и не была уверена. – Я говорю себе каждый день: если завтра я не буду продолжать работать в полную силу, то у меня пропадет талант и меня покинет удача – я упаду, и у меня не будет ничего. Иногда я чувствую, что то, что я есть сегодня, то, что я делаю сегодня, что все, чего я добилась, – все зависит только от меня.

– Какую роль играет удача в успехе? – задала я вопрос, будучи абсолютно уверенной в ответе: «Никакой!»

– Самое важное – это судьба, – Мадам полностью опровергла мое представление о том, что мы сами – кузнецы своего счастья. – К несчастью, мы не управляем судьбой. Судьба может настигнуть вас, когда вы переходите улицу. Также на Вас может свалиться… Мы, по-моему, можем пройти сквозь судьбу. Вы переходите улицу, машина могла бы вас сбить, но этого не происходит. И вы проходите сквозь успех…

Интересуюсь, приходилось ли ей начинать все с нуля.

– Я каждые полгода начинаю все с нуля, – удивилась моему вопросу Соня.

Ну конечно же коллекции! Семен Семеныч! Как я могла забыть?! И дело тут не в отчетно-бухгалтерском периоде.

– В каждой своей коллекции я высказываю то, что для меня важно, – великодушно пояснила королева трикотажа, – но появляются новые впечатления, и они становятся основой новой коллекции. Я начинаю двигаться по-другому, я играю с новой гаммой, я беру новые ноты, я все делаю иначе. Я никогда не использую то, что уже было мною воплощено. Я полностью убиваю прошлое, остается только то, что может стать началом нового, потому что, если бы я топталась на месте все эти тридцать лет, меня бы попросту не было. Я всегда говорю, что женщина, которую я одеваю, – это женщина с улицы. Она постоянно находится в ожидании и полностью зависит от всего, что происходит в мире вокруг всех нас. Можно сказать, что мой успех – в том, что я внимательна к этим женщинам.

«Вот так все поубивает, а что же останется?» – про себя подумала я.

– Я сохраняю фундамент, – как будто услышала мой немой вопрос Соня, – конструкцию того, что сделала. Моя работа имеет стиль, неповторимый почерк. И именно на этом фундаменте я продолжаю творить дальше. Это дает мне возможность идти вперед. Я должна сделать каждую коллекцию абсолютно новой. Теракт, произошедший в Америке 11 сентября, война в Афганистане, другие события – все это должно получить отражение в моих коллекциях. Я думаю, что стиль женщины зависит от перемен, происходящих в человеческом сообществе. Я убеждена в этом. Если бы все эти тридцать лет я находилась в башне из слоновой кости, я была бы всегда одной и той же, и женщина, которую я одеваю, никогда бы не стала современной.

Зная, что каждый гениальный человек по-своему сумасшедший, я спросила у королевы о ее сумасшедших мечтах.

– Я хотела бы остановить все войны в мире, потому что это безумие. Это и есть моя мечта.

Масштабы сумасшедшей Сониной мечты оказались слишком велики для меня, и я попросила ее помечтать о чем-нибудь менее сумасшедшем или более осуществимом.

– Я бы хотела собрать всех женщин мира вместе и обратиться к сильным мира сего: «Все! Прекращайте! Хватит! Мы уже устали от вранья, убийств, мести, разрушений, насилия! Хватит!»

Все-таки я настоящий ментальный гермафродит, и мужское во мне иногда борется с женским. И вот сейчас во мне взыграла на этот раз мужская солидарность, и я возмутилась:

– А почему Вы решили собрать именно женщин? В мире закончились миролюбиво настроенные мужчины? Или Вы думаете, что в мире нет женщин-преступниц, террористок или убийц?

– Конечно есть. Но сейчас у власти в основном мужчины.

А в этот момент вместо меня Соне возразила феминистка во мне:

– Вы тоже в каком-то смысле у власти.

– Нет. Я не обладаю политической властью.

– А Маргарет Тэтчер или Ангела Меркель? – не унималась феминистка.

– Есть женщины, которые имеют политическую власть. Я согласна с Вами, что власть не зависит от пола. Но я думаю, что женщины, если бы они объединились все вместе, могли бы сказать: «Мы протестуем». Потому что мужчины не смогли бы этого сделать. Я недавно разговаривала со своей приятельницей о том, что сотрудники ООН на всех этих огромных ассамблеях призваны защищать мир, а они соглашаются со всеми этими войнами, с тем, о чем даже думать ужасно. Это же стыд! Вы меня спрашиваете, есть ли у меня нереальная мечта. Я говорю – да. То, что женщины могут остановить войны, наверное, мое заблуждение, но именно оно и есть моя сумасшедшая мечта – объединиться и постараться сделать что-то: построить госпитали в Афганистане или заниматься детьми в Иерусалиме. Но этого так мало. Известные актрисы выезжают, как леди Диана, к детям, пострадавшим под бомбами… Ну и каков результат? Никакого… Вот в этом заключается моя сумасшедшая идея: объявить забастовку в знак протеста против насилия.

Я предположила, что мадам тоже немного феминистка.

– Я действительно феминистка, – тряхнула рыжей челкой модельер, – но я не способна одна, даже если сделаю огромную рекламу, заявить, что я объявляю забастовку. Это не остановит ту сумасшедшую войну, которая происходит сейчас в мире. Чтобы заставить других немножко двигаться, нужно очень много работать. Нужно, чтобы вся Франция, все европейские страны сказали: «Вы должны прекратить драться, насиловать женщин и убивать». Почему мы убиваем каждый день алжирцев, к чему это ведет, зачем? Невозможно представить себе, какой ужас происходит в мире. Но он происходит.

Из области пацифистских фантазий возвращаю Соню в ту область, в которой она имеет стопроцентную власть, – в моду.

– Единая линия, единый стиль, единый почерк, что переходит из одной Вашей коллекции в другую? Что объединяет все Ваши коллекции?

– Это почерк. Представьте, Вы прочитаете одну фразу известного писателя – Толстого, Гоголя или Пруста, и сразу можете определить, кому она принадлежит, по почерку.

– Как можно узнать почерк Рикель?

– Я думаю, что он узнается по силуэту, по походке; одежда как бы следует за женщиной, обволакивает ее.

Отмечаю, что Соня вся в черном, и спрашиваю, как будто бы ответ не очевиден:

– Какие цвета вы любите?

– Да, я люблю черное, – улыбается, замечая мой взгляд, Соня, – но в моих коллекциях много светлых и ярких цветов: желтого, голубого, белого, серого. Я в принципе использую всю гамму, я люблю цвет. Я люблю смесь цветов, хотя отдаю предпочтение черному, потому что это грация, это силуэт, это походка, это текстура. Черный цвет гравирует, делает скульптурным, я думаю, что другие цвета тоже очень важны, но они всего лишь аксессуар.

– Вы знаете все женские секреты. Как сделать женщину стройнее, красивее? – У кого что болит, а у пухленьких российских журналисток болят лишние граммы.

– Нет никаких секретов, чтобы быть стройнее.

– Чтобы выглядеть стройнее? – исправилась я.

– Можно использовать темные цвета, но если женщина будет сильно затягиваться, то все равно будет видно, что она полная. Скорее нужно использовать неприлегающие ткани. Но я не из тех, кто дает советы. Я никогда, с самого начала моего присутствия в моде не давала советов. Каждая женщина должна найти свой стиль, она сама должна видеть в зеркале, что в ней красивого, а что некрасивого.

– Ну а если у нее нет вкуса и она не способна определить, что ей идет? – взмолилась я за половину женщин на улице.

– Пусть ищет. – Соня был непреклонна в своем нежелании помогать безвкусному ближнему. – Она должна найти, она должна изучить себя. Знать саму себя, уметь показать, что у нее есть красивого. В бутике продавщица говорит: «Какая Вы красивая в этом костюме!» Не верьте этому, потому что ей наплевать на то, что Вам идет. К несчастью, это действительно так. Задача продавцов – продать эти вещи, им все равно, идут они женщине или нет. Но это не относится к моим продавщицам – к ним Вы можете прислушиваться, к другим – нет.

Я оглянулась вокруг. Этот огромный темный дом наполнен несчетным количеством предметов. Огромные стеллажи за нами ломились от миллионов маленьких серебряных статуэток. Сколько же нужно людей, чтобы собрать все эти вещи для переезда? Стесняясь задать этот вопрос – а вдруг Соня не планирует переезжать и ее дизайн ей нравится? – я спросила что-то невинное об окружающей обстановке.

– У меня очень много вещей, которые мне достались от моих родителей, предков – книги, например. Я очень люблю читать. Книги – часть моего космоса, моей жизни. Для русских это, наверное, очень важно. Русские ведь очень много читают.

Я как модная писательница многомиллионных бестселлеров не могла самодовольно не кивнуть. Но не стала педалировать эту тему, чтобы не обижать Сониных французов, читающих существенно меньше наших соотечественников.

– А еще я обожаю маленькие безделушки. Мне всегда можно сделать приятное, подарив маленькую вещицу. – Соня недвусмысленно приглашала приходить еще. – Когда друзья не знают, что мне подарить, замечая, что у меня все есть, я отвечаю: – Маленькие штучки. Я очень люблю вещички из серебра, это тоже очень по-русски, это русское во мне.

Соня Рикель продает свои творения по всему миру, и продает много, а случается ли ей, интересно, самой покупать?

– Я приобретаю вещь только тогда, когда уверена, что мне она точно нравится: в какую-нибудь статуэтку из фарфора или кости я всегда влюбляюсь и покупаю. Я покупаю, мне дарят, или я делаю так, чтобы мне подарили. Что касается одежды, это гораздо труднее. Я редко покупаю одежду не своего Дома. Только в случае, если я нахожусь в России, или в Японии, или в Америке, или я покупаю одежду для своих детей. Как правило, я ношу свою одежду, потому что одежда других дизайнеров – это не мое пространство. Мой мир – это то, что я создаю для других и для самой себя. И те вещи, которые я создаю, как правило, идут мне, моим друзьям, моим сестрам.

– А как Вы научились одевать женщин, ведь они такие разные? – любопытствую я.

– Вовсе нет, представьте, что Вы идете в кондитерскую и перед Вами множество разных пирожных: шоколадные, ромовые бабы, эклеры. Кондитер использует одну форму, но все пирожные разные. Так и я: создаю одежду для разных женщин, но в одном стиле моего Дома моды. Все не обязаны быть такими, как я или как Вы. Мы, женщины, можем быть одеты в одном стиле, но мы будем разными, если будем использовать разные цвета, броши, пояса, воротники, носить в разной манере.

Заговорили об интерьере. Видя полное разнообразие стилей в одних только хозяйкиных креслах, делаю вслух преступное предположение, что мебель для Сони не так уж важна. Слово уже вылетело, когда я вспомнила многих моих знакомых модельеров, в свободное время создающих дизайн очков, сувениров, автомобилей, стиральных машин, тканей и мебели.

– Ничего нет такого, что не важно для меня, – подтвердила королева свой дизайнерский перфекционизм. – Например, эти старые сосновые кресла эпохи Людовика XVI – подарок моего дяди. Еще есть другие авангардные кресла, здесь смесь разных стилей.

Шарю глазами в поисках модного у новых русских хай-тека.

– Нет, – мотает головой модельерша. – Хай-тек я вовсе не люблю.

От стиля перешла к молекулярному анализу Сониной мебели.

– Мебель из каких материалов и тканей Вы предпочитаете?

– Я очень люблю сосну, окрашенное дерево, соломенную мебель. – Сонин ответ привел бы в восторг мою фэн-шуй-продвинутую маменьку, и она потом мне бы всю плешь проела, приводя Сонечку в пример.

– Какой совет Вы бы могли дать людям, которые купили новый дом или квартиру? Как нужно выбрать свой стиль для того, чтобы отдекорировать дом? Как выбрать мебель?

– Еще раз скажу, что я никогда не даю советов, – получила я по заслугам. – Я ненавижу давать советы. Я обожаю, когда женщины сами берут себя в руки. Почему я должна давать советы? Это женщина, которая декорирует квартиру, будет там жить, спать, она будет там заниматься любовью, там она будет растить своих детей.

– А если она необразованна в искусстве декора?

– Она должна учиться. Мне все равно, это не моя проблема, я не хочу в это вникать. Я люблю сама декорировать, я бы могла декорировать гостиницы, больницы, но не дома. Каждый должен найти собственный стиль и дизайн. Это она должна решить, любит ли она подушечки или нет. Какие кресла ей нравятся, любит ли она цветы или зеркала. Я думаю, что это вопрос привычек, отношения к жизни. Это не жизнь должна нас вести, а мы должны вести жизнь.

Неугомонная журналистка решила пойти другим путем:

– А если бы Вам подарили новый дом в Москве или на Сэн-Барте, как бы Вы его обставили для самой себя?

– Я бы сделала его по-толстовски, то есть очень по-русски.

По-толстовски – это значит очень просто, а по-русски или по-ново-русски – это значит такой кич, что совсем не просто.

– Вовсе нет, не просто, – не соглашается Соня со мной в трактовке босоногого толстовского стиля. – Это очень близко к тому, что Вы видите здесь: подушечки, камины, дерево, самовары, картины, книги. Я бы смогла это сделать. А вот на Сан-Барте я бы сделала все совсем в другом стиле – я бы сделала дом ближе к морю, например с большими плитками на полу, под старину, в стиле 20-х годов. Почему нет?

Как и любая женщина, оказавшаяся в такой непредусмотрительной близости к законодательнице моды, требую секретных модных подробностей из первых рук о новой коллекции.

– Что я сделала для новой зимней коллекции? – уточняет Соня, запутавшись в рое моих шкурных вопросов. – Очень много мехов. Наконец-то вернулись меха. Это очень по-русски. В России ведь не могут жить без мехов. В новой зимней коллекции много облегающих вещей, аксессуаров, очень много воланов, манжет, много воротников из меха, очень много интересных ботинок, сапог, много аксессуаров разных цветов: серого, серо-небесного цвета, который мы видим в окне. Это романтично, может быть немножко по-английски, по-японски, даже немножко по-русски. Это такая беспорядочная коллекция. Почему беспорядочная? Потому что мы еще создаем ее. Есть еще много платьев, капюшонов, пальто, даже «капри».

– С постоянной угрозой терроризма в воздухе во всем мире будет ли меняться мода? Это будет более мирная, спокойная, романтическая мода?

– Мир изменился, и все поняли, что произошло. Мир ранен. Все поняли, что 11 сентября мы пережили трагедию. Не знаю, есть ли у Вас это чувство, у меня оно есть: чувство опасности, чувство ожидания, что произойдет нечто страшное, я это ощущаю постоянно. Я думаю, что боюсь не только я, многие люди живут с этим чувством неуверенности и опасения. И в то же время, что мы можем сделать? Мы должны продолжать работать. Если я прекращу работать, лучше не будет. Понятно, что мир был ужасным образом травмирован и мы никогда больше не будем такими, какими мы были раньше, как минимум в нашем сознании.

Частью моей обязательной журналистко-менеджерско-любопытствующей фигурной программы является вопрос о том, каков мой интервьюируемый как руководитель. Каждый из них выбирает свое положение по шкале от деспотизма до демократии, а заодно делится своими секретными кнутами и пряниками.

– Я удивительно мягкая со своей командой, – фигурально гладит себя по голове Соня, – очень простая, но я могу быть ужасной. В какой-то момент я могу сорваться, и если что-нибудь не по мне – это конец. Наказания я не практикую. А вознаграждения – это работать со всеми вместе, в команде. Я считаю, вознаграждение для них – это быть рядом со мной. Я думаю, что работать с таким творцом, как я, очень тяжело, потому что постоянно что-то происходит: каждые пять минут звонит телефон, ко мне часто приходят и что-нибудь спрашивают. И потом мы дискутируем. Привилегированные отношения с теми, с кем мы работаем, – вот это вознаграждение для них. Я не знаю другой награды, кроме мягких душевных отношений. И когда эти отношения прекращаются, вот тогда это становится драматичным.

Нежелающих говорить о деньгах французов очень трудно подтолкнуть к демонстрации содержимого кошелька. Понимая все-таки, что российский рынок для Сони, как и для других модельеров, привлекателен, интересуюсь, как идут ее продажи в России.

– Я не знаю цифр и не хочу их знать, и одновременно я очень близка к России по тысячи других причин, которые Вам известны. Мне нравится, что там все налаживается. Я вижу, что мои духи популярны в России. Моя одежда там хорошо продается. Я думаю, что русские женщины очень близки мне. Они очень красивые, умные, в них есть некоторый романтизм. У них походка, которую я люблю. Поэтому русская женщина хорошо смотрится в одежде Рикель.

Приглашаю Соню, пользуясь случаем, передать привет гипотетической российской женщине.

– Я хочу сказать этой женщине, что я очень близка к ней. Может быть, она хотела бы быть похожей на меня, но и я хотела бы быть похожей на нее. Я чувствую близость с ней, почти интимную. Я обожаю быть вместе с ней, быть друг напротив друга, быть даже приклеенной к ней. Мне нравится мысль о том, чтобы стать настоящими подругами. Я люблю эту близость между женщинами не в смысле лесбиянства, а просто близость двух женщин – это прекрасно!

Так-так, зашевелился во мне бесстыдный желто-прессовый червячок, значит, если среди мужчин в моде много гомосексуалистов, то значит, среди женщин-модельеров тоже должно быть много лесбиянок?

– У меня нет такого впечатления, что в создании моды задействовано много женщин-лесбиянок, – опровергла мои предположения Рикель. – Я не могу быть уверенной, но я таких не знаю. Среди знакомых мне женщин, которые делают моду, все нормальные женщины, если их можно назвать нормальными.

– Каких известных в мире создательниц моды Вы любите? – В моем вопросе слово «любите» прозвучало без сексуального подтекста.

– Сегодня среди женщин, кто у нас есть, одна японка…

– Или Вы предпочитаете мужчин? – Может быть, подтекст появился?

– Да, я предпочитаю мужчин, – обрадовалась Соня подсказке, – Джона Гальяно, Карла Лагерфельда, я их по-настоящему люблю. Это действительно великие стилисты.

Напоследок я расшаркалась и рассыпалась в благодарностях и заверениях в вечной преданности королеве.

– Я скажу, что я очень счастлива, – великодушно, кивком поблагодарила меня ее величество, – я как бы совершила путешествие в Россию, я очень хотела бы опять вернуться в Россию.

С удовольствием пригласив ее к нам на Колыму и вволю пообщавшись, я закруглилась вопросом, что ей нужно дарить, чтобы сделать приятное. Мадам жестом указала на ряды серебряных безделушек, и я, мысленно подсчитав количество миллионов благодарных журналистов, решила как-нибудь последовать их примеру.