Текст книги "Тайная семья босса"

9. Оглушающий «поцелуй»

Влад

Снился такой приятный сон. Красочный, насыщенный на эмоции, что бывает в крайне редких случаях.

Кажется, уже и забыл, когда спал сном младенца. Не помню, когда в последний раз ощущал легкость при погружении и бодростью при пробуждении. Обычно мне являются во снах пустота, мрак непроглядный и неизменное одиночество. Как будто не только сознание, но и всего целиком заточили в вакуум, где я безрезультатно и непонятно для каких целей ищу выход, утерянные воспоминания.

На последней диагностике невролог утверждал, что поводов для беспокойств нет. Мой психолог с ним солидарна.

А я привык полагаться на статистику и общий анализ, но на протяжении последних лет не могу отделаться от чувства окружающей меня пустоты и одиночного плена.

Нутро подсказывает, что это неспроста. Я что-то упустил, потерял. Что-то значимое, что кардинально может поменять мою жизнь.

Вообще-то на жизнь я нисколько не жаловался, но сегодня та пустота, которая уже стала неотъемлемой частью меня, во сне постепенно заполнялась чем-то живым. Во льдах зарождалось тепло, проблемы скрывались за беззаботностью.

Это ни с чем несравнимо. Я смог почувствовать разницу.

Впервые за долгое время мне не хотелось просыпаться. Хотелось зависнуть в своем сне еще на какое-то время.

Однако меня буквально вышвыривает из него.

– Влад, вставай! Слышишь? – прорывается суматошный девичий голос.

Я не могу разобрать откуда он исходит. Реален ли он или я слышу его во сне.

– Я считаю до трех, если ты не проснешься, то тебе не поздоровится! Один! Два-а-а-а! Два с половиной, два с хвостиком, два кончается. Два уже на ниточке висит, на сопельке…

Дожил! На таймер в собственном доме поставили.

Что-то новенькое…

– Дядь Влад, ну вставай! Хватит уже дрыхнуть, – пищит ребятенок, легонько толкая меня в плечо, чуть ощутимей щекотки. – Мам, а может он умер?

– Пока еще нет, но на счет "три" у него есть все шансы!

Во дела!

Выходит, мне это не приснилось.

Юля с ее дочуркой и впрямь у меня дома. И эту ночь я провел с ними.

Обалдеть! Сам себе удивляюсь.

Так вот, значит, в чем кроется этот прилив сил.

Горы бы свернул, но я лишь продолжаю мять подушку, делая вид, что сплю.

Мне не терпится узнать, что будет дальше "двух на сопельке".

– Тогда, может, его заколдовала злая ведьма и он превратился в спящую красавицу? – голос Алисы совсем близко, словно она склонилась надо мной.

Кое-как сдерживаю себя, чтобы не заржать во всю мощь своих легких.

– Лис, ну какая бы ведьма его заколдовала? Мы же все время были здесь. Да ты посмотри на него, – с наигранной строгостью проговаривает Юля. – До красавицы ему далеко. По-моему, он больше похож на Шрека.

Комната заполняется звонким детским смехом и фырканьем Юли. Снова пыжиться приходится, чтобы не наполнить ее еще и утробным гоготом.

Лысый огр с зеленой рожей и с рогами вместо ушей – это сильно.

– Я не то хотела сказать. Я имела в виду спящего красавца, – не унимается девчонка.

– А до красавца ему еще дальше! – вредничает Юля в ответ.

Так и хочется ей язык показать.

– Мам, а ты попробуй его поцеловать, – предлагает ребенок достойный вариант, я оживляюсь. – Может, тогда он проснется и превратится в рыцаря?

Классная девчушка. Смышленая. Восторгаюсь ею с того самого момента, как она развела меня на три путевки на "Мандивы". В искусстве манипулирования людьми ей нет равных.

Алиса сразу мне понравилась. Прям с первого взгляда очаровала. А уж, когда она героически вступилась за свою мать, я понял, что с этой девчушкой шутки плохи.

Ну разве такое чудо может кому-то не понравиться?

И мысли у нее идут в верном направлении. Не то что у ее брюзгливой мамочки.

Поцелуй вне всяких сомнений привел бы меня в чувство на раз-два. А вот что насчет того, чтобы рыцарем заделаться – так в этом я сильно сомневаюсь. Над истинным благородством мне еще пахать и пахать.

В комнате тем временем прекращается возня, даже Алиса приумолкла.

На мои прикрытые веки ложится тень. Кто-то нависает надо мной. И я догадываюсь кто. Я слышу ее дыхание, направленное на мое лицо.

Неужели Юля решила в действии проверить теорию своей дочери?

Особа она весьма непредсказуемая. Как что-нибудь отчебучит – хоть стой, хоть валяйся.

Ну а вдруг меня действительно ждет пробуждающий поцелуй?

– Ну все, сам напросился! Три-и-и-и! – выпаливает она решительно.

На всякий случай я выпячиваю свои губы в ожидании безобидного поцелуя, чуть приоткрываю глаза. Но фиг мне, а не поцелуй.

Смачная пощечина, заряженная со всего размаха, оглушает меня до разрыва перепонок, после чего щеку охватывает огнем, словно на рожу вспрыснули кислоту.

К такому я был не готов, но то, что это отрезвило меня – факт. Пять баллов Юле за находчивость.

Я моментально прихожу в чувство и резво вскакиваю с кровати, ощущая себя армейцем на утреннем сборе.

Юля отпрыгивает от меня на пару шагов, не зная какая реакция от меня последует.

Я сам не знаю, как реагировать на пощечину.

– Ты с ума сошла? Чего такая агрессивная с утра пораньше? – недоумеваю я, разрабатывая челюсть и отделываясь от звона в ушах.

Удар у нее поставлен будь здоров. Надо бы взять во внимание и больше не доводить до рукоприкладства.

– А как еще можно было тебя добудиться? – шипит Юля и наворачивает круги вокруг меня, мельтеша перед глазами. Какая-то она чересчур возбужденная. Натуральная дикая кошка. – Ты же спишь как медведь! Еще скажи спасибо, что я поленилась идти за тазиком с ледяной водой. А то сейчас плавал бы на водяном матрасе!

Ох, до чего же она хороша.

С утра, да еще и в гневе эта женщина выглядит необычайно мило и забавно.

Не фурией стервоподобной, как большинство из представительниц прекрасного пола, а прям как белый и пушистый зайчишка, внезапно осознавший, что рожден для того, чтобы убивать, порабощать и властвовать.

В салоне я мог лишь подглядывать за Юлей украдкой. Меня подкупало сочетание простоты, порядочности и чарующей обольстительности. А естественная красота, глаза цвета малахитовой зелени и ямочки на щеках, когда в редких случаях она награждала меня улыбкой, опьяняли и обезоруживали меня до конца рабочего дня.

Со временем мой интерес к ней рос, как и желание узнать ее поближе. Я начал замечать за собой, что думаю о ней не только в стенах офиса, но и за их пределами, а с моей стороны это было как минимум непрофессионально, а как максимум… В общем неправильно…

Тогда я предложил Альберту Игнатьевичу рассмотреть ее кандидатуру на должность помощницы директора. Но не для того, чтобы поспособствовать ее продвижению по карьерной лестнице. Тем самым я помог себе. Я избавил себя от повышенного интереса к своей подчиненной, ведь та скрылась от моего ищущего взгляда аж в соседнем офисе. А туда я принципиально не захаживал.

К тому же, позже я поднял ее досье, откуда узнал, что она была замужем. А это вообще для меня табу. С тех пор как отрезало.

Но вот так незадача: наша Юлия Андреевна развелась еще год назад, а я ни сном ни духом.

– Спасибо, что сжалилась надо мной! – я театрально изображаю реверанс перед Юлей, – но твоя дочь права, поцелуй в данном случае был бы более эффективным методом пробуждения!

Юля демонстративно фыркает, вздернув головой.

– Вот еще! У тебя же зубы нечищены!

– А если почистил, поцеловала бы? – вконец наглею уже.

Юля багровеет на глазах. Щеку изнутри прикусывает, словно всерьез обдумывает мой вопрос, но затем она зыркает на хохочущую над нами Алису и отворачивается от нас.

– И не мечтай, – тихо отвечает, а мне слышится как: «Очень даже возможно».

Я на электронные часы вскользь поглядываю.

– Что такого могло произойти в восемь утра? Пожар? Землетрясение? Ранние пташки, у нас же выходной!

Юля руки в бока упирает.

– А ничего, что твой телефон уже как минут десять разрывается? – упрекает она меня, сдувая непослушную прядь волос с лица. – И в дверь уже несколько раз позвонили! Ты же говорил, что у нас есть время до вечера?!

Вот черт!

Я хватаю телефон с тумбы, на экране вижу три пропущенных от отца. Как по щелчку над моей головой нависает туча, омрачая настроение.

А ведь все так хорошо начиналось…

– Какого хрена? Еще ведь рано.

Суматошно мчусь к окну. В сторону занавеску отодвигаю, всматриваюсь. Дождь льет как из ведра, на улице нет ни души, но возле дома я замечаю припаркованную машину с включенными фарами.

– Этого стоило ожидать, – бурчу я, проклиная тот день, когда черт меня дернул ответить на звонок отца. Разворачиваюсь лицом к девчонкам и понимаю, что этот день будет еще хуже. Он покажется адским пеклом. – Приступаем к плану "семья" прямо сейчас.

– Как сейчас? – Юля таращится на меня ошарашено. Она слюнявит свои пальцы и суетливо приглаживает торчащие во все стороны каштановые волосы. – Я не готова сейчас! Попроси своего отца перенести визит! – слезно молит она дрожащими губами.

Это уловка. Я не поведусь.

– Сожалею, но назад дороги нет, – обреченно развожу руками, вгоняя Юлю в депрессивное состояние.

Я заостряю внимание на том, что на ней надето. Идиотская ухмылка щеки рвет при виде ее нелепой пижамки с гномами.

Ее надо бы сменить, но вот как бы потактичней это преподнести, чтоб не обидеть свою "женушку".

Вряд ли бы Юля носила такую несуразицу, будучи моей законной женой.

– Дядь Влад, мне что, уже сейчас нужно называть тебя папой?  – пищит Алиса мышкой.

Она спрыгивает с кровати и шлепает ко мне.

Я опускаюсь на корточки, нажимаю на кончик ее курносого носа.

– Похоже на то. Справишься?

– Угу, – кивает она, широко улыбаясь.

– Напомни, какое у тебя отчество?

– Владиславовна, – уверенно отвечает.

Наверное, Юля успела ее поднатаскать, а то я как-то не додумался до этого вчера.

Похвально.

Я переглядываюсь с Юлей, а она смотрит на меня с придиркой.

Впрочем, она всегда смотрела на меня так, будто я чем-то ей обязан. А если не так, то словно я ей где-то дорогу перешел.

Этим она и привлекла мое внимание.

Скорее всего, поэтому я и выбрал ее в роли своей спутницы. Она одна из тех, кто не лебезит предо мной. Юля не боится меня, не стремится понравиться мне и вылезти из собственных трусов. Она не чувствует моего превосходства.

– Правильно, молодец, – нахваливаю я Алису. – А фамилия у тебя какая?

– Мишина.

– На эти пару дней ты станешь Северовой. Запомнила?

Девчушка еще раз довольно кивает и пару раз повторяет мою фамилию.

Ну, все. Я более или менее спокоен.

Как раз в этот момент мой телефон начинает дребезжать и надрываться. Отец как всегда настойчив.

Он не уйдет отсюда, пока я не удовлетворю все его прихоти, или же пока не поставлю его на место. Одно из двух.

– Слушаю, – отвечаю на звонок грубовато.

– Признайся честно, ты понял, что запахло жареным, и покинул страну? – ехидно произносит он, заставив сжать телефон до хруста.

– С чего это вдруг?

– Тогда почему я должен мокнуть под дождем и обивать порог твоего дома?

– Просто не все как ты живут по Нью-Йоркскому времени! Мы вообще-то спали.

– Мы? – издает он едкий смешок, динамик хрипит и изнывает. – Мы – это ты и твое раздутое эго?

– Именно так, ты как всегда очень проницателен, – закатываю глаза на его жалкие попытки подколоть меня.

– Сколько мне еще ждать тебя?

– Ты столько лет ждал, потерпи еще пару минут, – сбрасываю вызов, перевожу дыхание и напарываюсь на две пары вопрошающих взглядов. – Ну все, девчонки, назад пути нет. Вы готовы?

Юля сглатывает и медленно мотает головой из стороны в сторону.

Она не готова. Вот-вот паника овладеет ею.

Зря я пошел на это. Зря втянул их. Чую, Юля возненавидит меня к концу дня.

А вот Алисе все нипочем. Ее маме бы поучиться спокойствию у дочери. Наверняка, характером она пошла в отца.

Интересно, кто он вообще?

Он же не в курсе, что я "одолжил" у него дочь и супругу бывшую?

Вряд ли, иначе бы мои останки уже с пола соскребали.

Хотя, думается мне, что он вообще забыл об их существовании…

– Спускайтесь в гостиную как будете готовы, – наставляю я, а затем пальцами подцепляю верх от Юлиной пижамы с гномами и морщусь в лице, – Юль, переоденься, молю. Это ж какой-то детский сад в самом деле.

Она оскорбленно ахает, а потом что-то бурчит мне в ответ, но я уже не разбираю ни слова.

Рванув с места, галопом спускаюсь по лестнице на первый этаж.

И уже у входной двери я замечаю, что отец приехал не один.

10. Есть один такой подлец, только жаль, что он отец…

В нерешительности я дотрагиваюсь до дверной ручки.

В душу закрадывается противоречивое чувство, сея внутри семена недоверия и неприязни. Сомнения гложут меня.

Я в одном мизерном шаге от того, чтобы передумать и послать всех к черту.

Но здравый смысл в итоге побеждает все предрассудки – я прокручиваю замок и распахиваю дверь, впуская в дом приятный запах мокрого асфальта, а вместе с ним и трескучее напряжение. Высоковольтный разряд моментально пробивает пространство между мной и отцом, стоявшем на крыльце.

Секунды не прошло, а мне уже тошно смотреть на его угрюмую физиономию.

Никаких тебе приветственных речей, скупых объятий или элементарного рукопожатия. Словно это я к нему нагрянул без приглашения, а не он ко мне.

Отец цепким взглядом проходится по мне снизу вверх, заглядывает за меня. Не найдя там ничего стоящего, он дергает уголками губ, как если бы хотел сплюнуть горечь.

Полагаю, его не впечатлил мой внешний вид, ведь после пятилетнего бойкота я встречаю его в помятой домашней одежде, с взъерошенными волосами и пятидневной щетиной, а не при полном параде, под звуки пушечных выстрелов и гремящих праздничных фанфар.

Так перебьется.

Сам отец не поскупился на свой внешний вид: дорогой костюм, пошитый на заказ, вылизанные ботинки, идеально стриженная седая борода, словно он пять минут назад вышел из барбершопа.

Его гордой, величавой осанке молодняк может только позавидовать. Все-таки возраст уже – вот-вот семьдесят стукнет –  а к земле этого мужчину до сих пор не тянет.

На первый взгляд и не скажешь, что он серьезно болен, и отсчет уже идет не на месяцы, а на недели.

Над головой отца раскрыт черный зонт. Рукоять держит тонкая рука с наманикюренными пальцами. Сама девушка прячется за высокой и худощавой фигурой отца. Она скрывается от ветра и косого дождя, усиливающегося с каждой секундой.

Это напрягает.

Зная отца, можно смело ожидать от него какой-нибудь подлянки.

Пока я влачил свое жалкое существование в Штатах, он избирал для меня женщин, основываясь на своих предпочтениях. Некоторые из них были вдвое старше меня, а те, которые более или менее подходили по возрасту, оказывались вдвое шире меня. Но по мнению отца внешний облик пассии нисколько не важен, когда ее главным достоинством считается валютный счет с шестью нулями.

Для него я был живой инвестицией, которую можно вложить куда следует и извлечь из этого выгоду и долгосрочные перспективы.

Да, мой отец чересчур самонадеянный. Чертов стратег до мозга костей. Но не до такой же степени, чтобы преодолевать такие расстояния, находясь при этом при смерти, ради какого-то там сводничества и брака по расчету.

Я широким жестом приглашаю гостей в дом, пока они не промокли до нитки.

Девушка входит вслед за отцом. Она складывает зонт, разворачивается ко мне. Тогда напряжение отпускает.

В ее чертах лица я узнаю свою младшую сестру.

Формально Октавия – единокровная сестра. Мать у нее чистокровная американка, отсюда и имя далеко не славянское.

– Большой бро, как я рада тебя видеть! – произносит с едва уловимым акцентом.

Она бросает зонт на пол и неожиданно вешается мне на шею.

– И я тебя, каланча. Ты такая… – рассмотрев ее с ног до головы, выдерживаю паузу, чтобы подобрать подходящее слово, – такая девятнадцатилетняя.

Октавия скромно хихикает. По привычке прячет улыбку под ладонью.

В последний раз, когда я видел ее воочию, ей было четырнадцать. Она была высокой, тощей и нескладной. Отсюда и прозвище "Каланча" прицепилось к ней. А еще Октавия носила железки на зубах. И всякий раз, когда я в шутку обзывал ее, она больно кусалась.

Но за то время, что мы не виделись, сестренка здорово повзрослела и сняла эти жуткие брекеты.

Я доволен. Я правда рад, что именно она приехала с отцом.

Октавия существенно разрядит обстановку. Она будет служить барьером на тот случай, если между нами назреет конфликт. А в этом я теперь нисколько не сомневаюсь.

– Да, Влад, моей дочери всего девятнадцать, но мозгов у нее в несколько раз больше, чем у тебя, – деловито подмечает отец, стряхивая со своих острых плеч дождевую влагу.

Ничего нового…

За всю жизнь отец не сказал мне ни одного доброго словечка. Словно если он скажет что-то нормальное в мой адрес, то земля под ним разверзнется.

Но кое-что всегда остается неизменным – его требовательный взгляд даже во время болезни не становится мягче.

– Я тоже рад тебе! – отвечаю со всей доброжелательностью.

Я стараюсь попусту не обострять обстановку и не создавать конфликтных ситуаций.

Отец тем временем проходит вглубь дома. Головой вертит по сторонам, профессиональным взглядом оценивая степень сложности постройки и качества материалов.

– Недурно. Весьма недурно, сынок, если учесть, что ты возвел его по собственному проекту. Все-таки задатки у тебя имеются, природу не обманешь, – учтиво произносит, хлопнув меня по плечу. – Осталось только дерево посадить и сына взрастить, и можно считать, что жизнь удалась.

Мы перебираемся в гостиную. Отец выбирает отдельное кресло, а мы с сестрой держимся вместе – присаживаемся напротив него на диван. Тогда все их внимание обращается на меня.

Октавия ставит локти на свои коленки и нескромно изучает мой профиль. Отец расстегивает пуговицу пиджака и забрасывает ногу на ногу. Вальяжно рассевшись, он принимается искать во мне видимые изъяны.

По сути, нам больше нечего делить. Об этом я предупредил его еще пять лет назад, перед тем как распрощаться с ним и вернуться в Россию.

Какова вероятность, что в нем действительно могло проснуться запоздалое отцовское чувство?

Я хочу научиться ему доверять, пока еще не поздно, ведь даже сломанным часам дважды в день можно верить.

Я был бы не против, если бы мы спокойно поговорили, скажем, о погоде, о дожде, что сейчас стучит по крышам.

Я был бы несказанно рад простому задушевному общению.

Зачем нам тратить нервы на прошлые обиды? Зачем вскрывать незажившие гнойники, когда время не стоит на месте?

Вести с ним войну у меня нет никакого желания. Очень надеюсь, что отец придерживается такого же мнения.

Вопреки всему напряжение с каждой минутой только усиливается, ложась на мои плечи плотным покрывалом.

Я постоянно поглядываю наверх, откуда должны выйти Юля с Алисой, но их все нет и нет.

– Так и что, сын? – отец вкрадчиво начинает первым.

Я тяну взгляд с лестницы на него.

– Что?

– Перейдем сразу к делу.

– Попробуй, – отвечаю, чуя в этом подвох.

– Как долго ты еще собираешься отстаивать свою независимость? – произносит он с бесхитростным выражением лица. – Я уже понял, что ты научился справляться со всем без моего участия, но, быть может, уже хватит? Мне нужен достойный преемник.

– Так ты за этим летел в такую даль? – в первую же минуту он выводит меня из себя. – Чтобы упаковать меня в чемодан, забрать в свою Америку, а по приезде обмотать вокруг моей шеи удавку?

Отец щерится, отрывая белый ряд таких же фальшивых зубов, как и вся его сущность.

– Нет, я всего лишь решил взять инициативу в свои руки, коль у тебя самого смелости не хватает. Я предлагаю тебе существенно расширить границы возможного и улучшить качество жизни.

– Спасибо, конечно, но меня устраивает качество моей жизни! – сурово чеканю я, чувствуя как жилы на шее и лбу вздуваются и пульсируют от перенапряжения.

Жалею, что повелся на весь этот цирк с болезнью. Не удивлюсь, если все это было лишь подлогом.

– Сынок, да как ты не поймешь? Кто как не ты должен возглавить компанию после моей кончины.

– На жалость давишь?

– И не думал.

– Тогда мой ответ: нет, – ребром ладони разрубаю воздух возле себя, услышав сбоку тягостный вздох Октавии.

Отец начинает ерзать в кресле. Поджимает губы в плотную тонкую линию.

Сестра отодвигается к краю дивана, словно готовится рвануть отсюда в любую секунду. Я сам бы не прочь сбежать… И сбежал бы, как проделывал это уже не раз. Вот только Юля и Алиса, укрывшиеся на втором этаже, останавливают меня.

– Прекращай вести себя как капризный ребенок! Тебя же ничего здесь не держит! – продолжает отец потакать, закручивая заезженную пластинку. – Будешь управлять своим бизнесом онлайн. Сейчас многие перешли на подобный формат.

– Папа! – в бессмысленный разговор очень вовремя вмешивается сестра.

Даже ей осточертело выслушивать одно и то же в сотый раз подряд.

– Что, папа? – он бросает на нее предупреждающий взгляд, чувствуя превосходство над всеми нами. – Я тридцать три года папа, а смысла в этом так и не нахожу по сей день!

– Мы же договорились, что ты не станешь давить на Влада. Он сам должен принять для себя решение! Ты ведь не котенка просишь пристроить, а возглавить огромную строительную компанию, в которой только штата насчитывается свыше пятисот человек!

Отец и слышать ее не желает. Отмахивается, посчитав это сущим пустяком.

– Его решения меня не устраивают! Как и то, что ты смеешь перечить мне! – эгоистично бросает он, упрекнув Октавию, которая теперь вынуждена сидеть и помалкивать.

Но я молчать не намерен:

– То, что благодаря твоим связям и деньгам, меня вытащили с того света, еще не значит, что ты вправе распоряжаться моей жизнью, как тебе вздумается! Я благодарен тебе за проявленную щедрость, но все, что я могу – это возместить расходы с процентами, набежавшими за шесть лет просрочки. А чего-то большего от меня не жди! Никогда я не стану твоей марионеткой!

– Коль уж ты завел речь о связях. Ты ведь понимаешь, что твой бизнес не сегодня-завтра могут потопить конкуренты? – переходит он на угрозы, вынуждая меня демонстративно фыркнуть.

Не был бы он в возрасте, уже давно съездил бы по его надменной роже.

– Думаешь, дело в автобизнесе? Мне плевать на него! Это всего лишь хобби. Я могу хоть сейчас продать его задешево, перевести все деньги на твой счет и пуститься на вольные хлеба!

– Тогда в чем причина?

Снова устремляю ищущий взгляд на лестницу, которая по-прежнему пустует.

Юля была права.

Я трус. Самый настоящий трус, который вместо того чтобы уступить отцу, решил отстаивать свою позицию, укрывшись за спинами двух девчонок.

– В моей семье! – гордо проговариваю и возвращаю взгляд на отца.

Он ядовито прыскает.

– Да брось ты. Ну какая семья может быть у того, кто коллекционирует игрушечные машинки!

Отец подбородком указывает на полку, где рядком выставлены все модели спорткаров в миниатюре, на которых в свое время я участвовал в европейских уличных гонках. Он не знает о моих прошлых увлечениях. Это лишний раз подтверждает то, что этот человек никогда не интересовался мной.

– Думаешь, я поверю тебе? Я, скорее, поверю, что Октавия баллотировалась в президенты США, чем поверю в тот факт, что ты скрываешь от меня собственных жену и ребенка.

В этом весь отец. Ему проще унизить человека, пристыдить, чем прислушаться к нему и проявить благосклонность.

– У меня не было задачи скрывать от тебя что-либо. Если бы ты почаще интересовался моей жизнью в детстве и юношестве, то, быть может, я познакомил бы вас намного раньше. Но ты же печешься не обо мне, а о своей чертовой компании, будь она проклята! – бросаю обвинения, упреками осыпаю, действуя его же методами. – Ты не можешь доверить ее своей жене, потому что не уверен в том, что она не разбазарит ее по частям!

– Что? – возмущенно протягивает Октавия, поочередно поглядывая на нас. Она в шоке.  – Папа, это так? Ты правда думаешь, что мама способна пойти на такое?!

Лишь на миг отец стопорится. Он нервничает, лицо его вытягивается, но в следующую секунду вновь скрывается от нас за непроницаемой маской – и заглянуть под нее уже невозможно.

– Нет, дочка! Кого ты слушаешь? Это все ложь! – мастерски выгораживает он себя, приспуская узел галстука. – Этот щенок хочет настроить тебя против меня!

Если бы…

Мне важнее, чтобы он переключился на Октавию, а обо мне забыл раз и навсегда.

Жаль, что все мои детские и юношеские воспоминания об этом подлеце, не затерялись в моей памяти навечно.

Без них мне было гораздо проще. Лишившись многих воспоминаний, я перестал что-либо чувствовать… Ведь все чувства живут не в сердце. Они складываются из конкретных моментов и черпают силы из воспоминаний…

– Если ты утверждаешь, что я лгу, то ответь, почему ты вспомнил обо мне только тогда, когда твои часики уже на исходе?

Октавия из-под опущенных ресниц смотрит на своего глубокоуважаемого отца. Возможно, только сейчас он открылся ей с совершенно другой стороны. Наружу вышла вся его корыстолюбивая и расчетливая сущность. А вот я с ней знаком столько, сколько себя помню. А помню я теперь предостаточно.

– Потому что никак иначе с тобой не выстроишь диалог! Я ведь все уже испробовал! – рявкает он громогласно, шлепнув себя ладонью по колену, а потом тычет в меня пальцем. – Ты же упертый как баран!

– Так есть в кого!

– Но каким ты бараном ни был, все-таки ты мой единственный сын, – льстиво он продолжает, желая усыпить мою бдительность.

У меня появляется прекрасный шанс промолчать и уйти в себя, как сделала это моя смышленая сводная сестра, но я упускаю свой шанс:

– Ты в этом так уверен? А как же Андрей? Мальчишка, которого ты не пожелал признавать! Он ведь тоже твой сын! – хлестко отчеканив, я перехожу на ироничный тон: – Что, думал, я не узнаю? Кстати, на днях я планирую с ним повидаться. У Андрея будет день рождения, ему исполнится восемнадцать. Не хочешь ничего передать своему сыну?

В гневе я совершенно забываюсь. Разум ослеплен, язык неуправляемым становится. Я не сразу понимаю, что мои слова задевают не только отца, но и Октавию. Она зажмуривается и горько всхлипывает в ладонь, прижатую ко рту.

Отец тем временем бледнеет и вздыхает неровно. Голову назад запрокидывает, заглатывает кислород жадно и галстук снова поправляет, словно разряженный воздух вызывает у него удушье.

Я хорошо его знаю. И вижу насквозь.

Как бы там ни было, собственный авторитет значим для него куда больше, чем интересы компании.

А я посмел подорвать его брошенной гранатой. Сейчас он как никогда близок к тому, чтобы потерять доверие и у единственной дочери, тогда как мое доверие давным-давно уже обратилось в прах.

Так пускай Октавия узнает хоть толику правды. Зачем скрывать то, что и так практически лежит на поверхности, что рано или поздно так или иначе всплывет.

Я лишь хотел сбросить розовые очки с Октавии, но, похоже, малость перегнул.

Она резко поднимается с дивана и, не сдерживая слез, выкрикивает:

– Да катитесь вы все! Вы… Вы оба хороши! Гребаные эгоисты!

А затем она убегает из дома на улицу.

С моей стороны это было жестоко.

Всего несколькими фразами я смог разрушить идиллию, в которой Октавия жила все эти годы, ни о чем не подозревая.

А отцу плевать на нее. Он даже ухом не повел.

– Как Андрей? С ним все в порядке? – тихо спрашивает он, словно ему и впрямь интересно.

– Нормально.

– Все совсем не так, как кажется. Я не отказывался от него… Это Маша поставила мне ультиматум, а я ведь тогда уже обосновался в Штатах.

– Мне по барабану, если честно. Можешь не продолжать.

– Давай я дам денег, – тянется он во внутренний карман пиджака, вынимает бумажник и достает оттуда приличную пачку стодолларовых купюр. – Пожалуйста, передай им, можешь не говорить от кого они.

– Андрей с Марией Владимировной ни в чем не нуждаются, – отвечаю я через губу, поражаясь его внезапно проснувшемуся благородству.

Отец кладет деньги на журнальный стол, двигает их к краю ближе ко мне.

– Как это не нуждаются? Да быть того не может, – он вдруг осекается, заглядывая в мое лицо. – Или ты…

– Да, все их расходы я взял на себя! Поздно строить из себя святошу! Закрыли тему!

Мне требуется передышка. Я подхожу к окну, разминая свои затекшие кости. Появляется желание взять из заначки бутылку чего-нибудь забористого и нажраться, потому что на трезвую голову я видеть его больше не могу. А ведь день только начался.

– Хорошо, Влад, – спустя длительную паузу произносит отец, вселяя в меня надежду, что он наконец принял мою позицию, но я ошибся: – раз ты утверждаешь, что дело только в твоей семье, тогда почему в СМИ нет ни единого упоминания о них?

Достало!

Так и хочется сказать ему, что я все выдумал для того, чтобы он увидел различие между нами.

И это чистая правда.

Юле я преподнес несколько иначе, сказав, что тем самым я хотел его уренозить. Отчасти так и есть, но главная моя задача – это доказать, что между нами нет и не может быть ничего общего.

Больше всего на свете я боюсь стать таким же как отец.

Все-таки яблоко от яблони…

Так я хочу сам себе доказать, что кроме группы крови и фамилии нас ничего больше не связывает.

– Потому что в СМИ нет ни единого упоминания обо мне. Я не ты, – отрешенно проговариваю, рассматривая капли дождя, стекающие по стеклу. – Я не распространяюсь о себе и о своей личной жизни прессе. Мы привыкли жить в тени.

– Допустим, но ты ведь можешь перевезти свою семью в Нью-Йорк, а если они не захотят переезжать, то можешь как я жить какое-то время на две страны.

Злость берет всего. Из последних сил я держу себя в узде, но каждое его слово только больнее бьет по нервам, по памяти.

Мне противно все это вспоминать.

– То есть ты сейчас предлагаешь мне стать таким же, как ты? Я правильно понимаю? Пойти по твоим стопам: бросить свою семью, ради карьеры? – повышаю голос, надрывая свои связки. – Найти молоденькую любовницу, заделать ей ребенка и послать к черту ту, что так верила в тебя!? К этому ты ведешь?

– Влад, я понимаю, ты до сих пор не можешь простить меня. Двадцать лет прошло, а обиды все те же.

Смеюсь сам себе…

Люди тратят столько лет на ненависть и обиды. Знать бы в чем смысл?

– Уверяю, через десять лет ничего не изменится, – я разворачиваюсь лицом к отцу и шаг за шагом наступаю на него. – Из-за тебя матери не стало! Ты наплевал на свою семью! И у меня есть яркий пример того, как делать не нужно. Здесь мой дом, здесь моя семья! И тебя в их числе нет! Можешь проваливать! – прорычав, я сгребаю со стола его деньги, швыряю в него и указываю на выход. Отец в спинку кресла вжимается, затравленно поглядывает на меня исподлобья, стряхивает на пол купюры. На лицо ложится тень скорби. – Чего ты ждешь? Убирайся, я сказал!

Я ненавижу его.

Столько дерьма матери пришлось хапнуть из-за этого подонка.

Помню, еще ребенком я засыпал не под колыбельные матери, а под ее плач в подушку.

Дело в том, что отец никогда не считался с семьей. Он ни во что не ставил ни меня, ни мать. Он изменял ей направо и налево, ущемлял во всем, ревновал на пустом месте и держал под замком. А я не понимал, почему моя мама просыпается с опухшими глазами и срывает на мне свою злость. Я и предположить не мог, что человек, которого когда-то считал примером для подражания, станет для меня пустым местом.