Текст книги "Тайная семья босса"

25. Открыть глаза на правду

Когда-то отец был тем единственным человеком, который действительно знал обо мне все. Намного больше, чем я сам. В те моменты, когда я ощущал себя призраком, он был рядом со мной. Тогда я практически не помнил ничего из своей прежней жизни и только благодаря отцу я потихоньку начал обретать себя.

При каждой нашей встрече отец делился со мной все новыми и новыми фактами из прошлого. Он снабжал меня кусочками мозаики, из которых формировалась моя жизнь. Но так или иначе целая картинка у меня не складывалась. В ней не хватало пазлов, отсюда возникали большие пробелы. Не по причине того, что память возвращалась ко мне медленно и дозировано, а потому что, как позже выяснилось, отец намеренно скрывал от меня все те проступки, из-за которых я так возненавидел его.

В своих рассказах он выставлял себя благороднейшим человеком с незапятнанной душой, а я, как дурак слушал весь его бред, и гордился тем, что у меня есть такой надежный человек, на которого можно было полностью положиться. Я верил каждому его слову, потому больше некому было. Я верил ему до тех пор, пока в один "прекрасный" день не вспомнил, что представляет из себя мой отец, и что мать умерла вовсе не от болезни.

Понятия не имею, на что он тогда надеялся. Возможно, на то, что память ко мне и вовсе не вернется.

Сейчас же, когда я ощущаю в себе огромные изменения, когда я сам себя не узнаю, фраза отца кажется мне более чем абсурдной.

– Что? Не смеши меня. Откуда ты можешь что-то знать обо мне? – злорадно насмехаюсь я. – Могу поспорить, что ты даже не помнишь, когда у меня день рождения.

Я смотрю на отца в упор, где-то даже с вызовом, желая одним только взглядом вскрыть все его нарывы и отыскать самые болевые точки. Они точно есть. Я – его больная тема. И это у нас взаимно, черт возьми.

– И ты в очередной раз ошибаешься, – он делает шаг в мою сторону, а я отдаляюсь от него на два. – Что бы ты ни думал обо мне, как бы ни относился ко мне, я интересовался тобой и твоей жизнью. Да, я не прикладывал должных усилий, чтобы найти с тобой общий язык и попытаться как-то сблизиться с тобой до смерти мамы. Этому нет никаких оправданий. Да, я наделал много ошибок, но я сожалею о каждой из них. Мне очень жаль, что долгое время я бездействовал, вместо того чтобы раскаяться и попросить у тебя прощение. Но тот день, когда ты простил меня, был поистине самым счастливым днем в моей жизни.

– Что? – прыскаю со смеху, не веря своим ушам. – Чтобы я? Простил тебя? Ты ничего не путаешь?

Сощурив глаза, отец отрицательно мотает головой, руки скрещивает на широко подтянутом для его возраста животе.

– Ты не помнишь, но я прилетал в день похорон матери. Поговорить нам особо не удалось, ты был пьян, но ты ясно дал мне понять, что согласишься на разговор со мной только в том случае, если я буду биться в предсмертной агонии.

Похоже на меня.

Молчу. Мне нечего ему сказать. То, что мы обмолвились парочкой фраз, где я пожелал ему смерти, еще не значит, что я его простил.

Тем временем отец продолжает нагнетать обстановку:

– Я прилетал еще семь раз, каждый год на годовщину смерти Риты.

Мороз кожу дерет при упоминании имени матери, в голове жутко пульсирует. Я напрягаю мозги, чтобы найти хоть малейшее доказательство тому, что это правда, но ничего. Ни малейшей зацепки.

– И всякий раз меня останавливали стены, которые ты возвел вокруг себя. А вот восьмой раз оказался удачным. Мы встретились с тобой семь лет назад. Я нашел тебя на одной "сходке" автогонщиков. И как и в прошлые наши встречи, ты послал меня далеко и надолго, но на сей раз я во что бы то ни стало решил достучаться до тебя. Примерно неделю я бегал за тобой, а ты гонялся от меня как ошалелый, – отец испускает горький смешок, а я стою столбом.

Мне хочется ему верить. Хочется, но я не могу.

– В итоге ты отступил. Ты согласился посидеть со мной в баре при условии, если я не буду называть тебя сыном. Я, конечно же, принял его. Мне было все равно, только бы ты выслушал меня. А потом мы говорили о маме, о твоих успехах в стритрейсинге, о друзьях, о девушках. Я рассказал тебе о своей семье. Мы общались всю ночь до самого утра и даже обменялись телефонами. Ты простил меня, сынок! На словах, но простил. И только после этого со спокойным сердцем я вернулся в Штаты. Я верил, что со временем у нас все наладится. Безусловно, о твоем переезде в Америку еще рано было говорить, но ты бы только знал, как я надеялся, что рано или поздно ты примешь мое предложение не только переехать в Америку, но и работать в моей компании.

В голове не укладывается.

Что отец мог наговорить такого мне, за что бы я простил его?

По мне, так даже в теории это невозможно.

Я не помню. Ничего не помню из этого. Это сводит меня с ума.

А вот отец может воспользоваться моим беспамятным состоянием. В своих же интересах использовать провалы в моей памяти, чтобы обелить себя и выставить жертвой, а меня показать полным засранцем.

– Не веришь мне? – нахмуривает он лоб, изрытый глубокими морщинами, глядя на меня отчаянным взглядом.

– Нет! Нет! И еще раз нет! – громко выплевываю я.

За непроницаемой маской на его лице особо не различить истинных эмоций, но хочется верить, что я все же смог задеть его своим твердым ответом.

И я все же оскорбил его, судя по тому, как он вскидывает голову, словно получил от меня незримую пощечину.

Этот мужчина не привык, когда что-то идет не так, как ему хотелось бы.

Отец берет паузу, убирает руки в карманы брюк, но как водится держится весьма интеллигентно и величаво. Даже в моменты, когда все идет не по плану, его сдержанности и холодному взгляду можно только позавидовать.

– Примерно через полгода мы снова с тобой встретились. Это была твоя инициатива. Ты узнал, что я в Москве, и попросил заскочить в Новосибирск. Мы снова сидели в том баре. Помню, ты был весь на нервах, расспрашивал у меня как я делал предложение маме. Поначалу я не понимал, к чему такие вопросы, даже чуть напрягся, а потом ты показал мне вот это.

Отец вынимает одну руку из кармана и раскрывает ладонь предо мной.  В ней лежит золотистое кольцо, переливающее в лучах солнца.

– Возьми его, оно ведь твое, – буквально заставляет меня, когда я не решаюсь даже притронуться к нему. – Оно было в твоих вещах, когда тебя доставили в больницу. Ни телефона, ни документов, только кольцо и все. Оно все это время было у меня, потому что в момент аварии я еще был в городе. Я приехал в больницу сразу же, как только мне позвонил твой друг Артем. И как же я боялся, что кольцо – это все, что останется у меня от тебя.

Беру кольцо в руки, кручу его на кончике указательного пальца, внимательно рассматривая со всех сторон.

Где гарантии, что это не выдумки отца?

Нет их у меня.

Только я планирую вернуть кольцо отцу за ненадобностью, как вдруг по всему телу проходит волна дрожи, потому как на внутренней стороне ободка я замечаю выгравированный знак бесконечности. Двойной знак бесконечности. Точно такой же, как и татуировка на задней стороне шеи у моей "незнакомки".

– Ты приобрел его для Юли. На следующий день ты планировал сделать ей предложение, – отец расплывается в улыбке, но в следующую секунду улыбка его меркнет. – Я спросил у тебя: а почему не сегодня? На что ты мне ответил, что перед предложением хотел бы выпустить пар на гонках, иначе ты бы свихнулся от нервов. Ты звал меня прокатиться с тобой, а я отказался, у меня был самолет через три часа, но в самолет я так и не сел. Мне позвонил Артем и сообщил, что… – протяжно он выдыхает.

Я больше не слушаю его…

В голове только имя: Юля.

Юля, Юля, Юля…

Стоило услышать из его уст ее имя, как меня пробрало до костей.

То, что могло сдерживать меня, теперь трещит по швам, и в конечном счете разрывается на ошметки. Разум ослепляет новая вспышка злости, как спичкой вспыхивает безудержным пламенем. Тлеет и рассыпается прахом.

Я совсем не замечаю, как крепко сжимаю свою ладонь, в которой держу кольцо. Оно в кожу впивается. И одна только боль ощущается.

Все тело пружинит, вибрирует каждая мышца, пока налитый свинцом кулак со всего маха не врезается в капот моей машины.

Тогда меня отпускает. На секунду, а потом помешательство бросает меня по замкнутому кругу.

– Все это время ты знал о Юле? Знал и ни словом не обмолвился о ней? – рявкаю я на всю мощь своего голоса, как сумасшедший продолжая колотить раскаленный на солнце метал. Я вне себя. – Только сейчас ты подсунул мне это кольцо? Спустя столько лет? Зачем? Чтобы что? Чтобы свести меня с ума окончательно и упечь в дурку? – отплевываюсь я сухой горечью, сжимаю и разжимаю ладонь, глядя на кольцо. В итоге замахиваюсь и выбрасываю его на дорогу, после чего оно закатывается в траву. – Ты этого добиваешься?

Отец хмурится, сдвигая широкие седые брови к переносице. Я ловлю его взгляд на себе. Он смотрит на меня так, словно ему нестерпимо хочется все исправить, но силы его небезграничные.

– Прости… прости меня, сынок. Я думал, что со своей стороны все делаю правильно, – он зажмуривается на мгновение, втягивает ртом воздух, гортань его сдавливает, и он едва может говорить дальше: – Врачи мне посоветовали быть предельно осторожным и избегать того, что могло бы замедлить процесс твоего восстановления. А расскажи я тебе о Юле, ты бы забросил лечение. Уж мне ли не знать?! Я принял решение отложить разговор о ней до твоей выписки, но за это время ты уже сблизился с Робертой. Я не вмешивался в ваши отношения. Изначально предполагалось, что общение с ней пойдет тебе на пользу, однако меня не переставали терзать противоречивые чувства на ее счет. По твоим рассказам слишком уж она была ладненькой. И только позже выяснилось, что все-таки не зря я сомневался в ней.

У меня перехватывает дыхание. Я раскрываю рот, чтобы спросить как он узнал о Бобби. Я ни слова не говорил ему о ней. Но отец предусмотрительно выставляет вперед ладонь, вынуждая меня запастись терпением.

– А между тем твое восстановление зашло в тупик.  Поездки к Роберте больше не доставляли тебе прежнее удовольствие. Все чаще и чаще ты впадал в депрессию, ты был на грани того, чтобы потерять интерес к жизни, а лечение гипнозом ты воспринимал в штыки.

Я глубоко поражен. Меня посещают абсурдные мысли вплоть до того, что у отца внезапно открылся третий глаз. Я даже стараюсь больше ни о чем не думать, чтобы он не прочел мои мысли…

– Тогда я задался целью открыть тебе глаза на правду. Я отправился в Россию, чтобы встретиться с тобой и рассказать тебе о Юле… Хотя бы частично, но, к большому сожалению, мы разминулись. Ты полетел к ней. К этой Бобби, простигосподя, – произносит он с отвращением. – Зато мне удалось разыскать адрес, по которому проживала Юля. Я хотел ей объяснить причину твоего внезапного исчезновения. Я верил, что, если подтолкну ее, то ей удастся вернуть тебя к привычной жизни. Не без труда, но все же. Я застал ее у подъезда. Она вышла мне навстречу, но я не смог заговорить с ней… Она была не одна. С ней был молодой человек и младенец. Они выглядели, как самая настоящая семья. Они и были семьей, как позже мне пояснила их соседка. В тот день я официально сдался в борьбе за правду, и в этом заключается, наверное, самая большая моя ошибка.

Долгое время я просто молчу. Перевариваю все его слова, изо всех сих стараясь держать себя на привязи, а внутри меня все громыхает, надрывается и безумствует.

Все-таки заниматься самообманом намного проще, нежели чем принимать правду такой, какая она есть. Гораздо проще знать, что ты остался один в этом мире, предоставлен самому себе, нежели чем понять, что кто-то пытался всячески это исправить, а ты ввиду своей замкнутости просто не хотел замечать этого, закрывался как мог от внешнего мира и все глубже уходил в себя.

Обвинить человека в бездействии всегда проще, нежели чем открыть глаза и пойти ему навстречу. Ненавидеть проще, чем отпустить вину и простить…

Я всматриваюсь в отцовское лицо со строгими чертами, в мрачные глаза, что так похожи на мои, и сопоставляю его с тем человеком, которым он был в прошлом. В них по-прежнему много общего, но все же есть то, что отличает его от прежнего себя – это стремление к искуплению.

Если я смог простить его семь лет назад, то что мне мешает сделать это прямо сейчас?

– Допустим, я верю тебе, отец, – сдавленно произношу, такие слова всегда мне даются труднее. – Но я не не понимаю, откуда ты знаешь о Бобби? Я ведь не рассказывал тебе о ней. И у нас нет общих знакомых, которые могли бы проболтаться о ней. Ты не мог знать, что я встречаюсь с ней.

– Напомни, когда ты познакомился с этой девушкой?

– Не помню когда, но это было еще в реабилитационном центре.

Отец медленно мотает головой из стороны в сторону.

– Нет, Влад, и тут ты заблуждаешься, поскольку вы познакомились еще задолго до несчастного случая, – заявляет он настолько уверенно, что вынуждает меня теперь внимательно прислушиваться к каждому его слову. – В день нашего примирения ты о многом мне рассказывал. В частности о девушке, с которой познакомил тебя твой друг. Ты даже показал мне ее фотографию с телефона, и я, мягко говоря, был в некотором шоке от твоего выбора. Даже тот факт, что она живет и работает в Нью-Йорке, нисколько не сглаживал мое впечатление. Но ты меня успокоил, сказав, что это лишь мимолетная интрижка не более того. И ведь правда, спустя две недели ты позвонил мне и сообщил, что расстался с ней, потому что повстречал девушку по имени Юля. Ты так тепло отзывался о ней, обещал мне, что как-нибудь познакомишь нас… У меня не было никаких сомнений, что на сей раз ты сделал правильный выбор.

Небо начинает давить на меня, заставляя невольно сгорбиться от его тяжести. Глаза застилает пеленой. Обрывки воспоминаний стрелой врезаются в память и распространяются подобно зловредным микробам. Задумавшись, я представляю себе образ Бобби, медленно приближающуюся ко мне под лучами света.

– Не верю своим глазам! Как ты здесь оказался? – спросила она с ослепительной улыбкой на губах и с излишним удивлением, отчего мне даже показалось, что вопрос был задан не мне.

Я огляделся по сторонам. Не увидев никого в коридоре, развел руками.

– Маленькая неосторожность, – ответил я небрежно.

Девушка закусила губу, долго рассматривая меня с ног до головы. Положив подбородок на рукоять своего костыля, она обратила внимание на под ноль бритую часть моей головы, но даже не испугалась, когда увидела омерзительные рубцы на ней.

– А это что? 

Я машинально дотронулся до шрамов и протяжно хмыкнул, словно забыл о том, что забывать мне больше нечего.

– А это мне освобождали место под новую память. Старая пришла в негодность.

Девушка ахнула в изумлении.

– Ты ничего не помнишь?

– Ничего.

– Совсем? – не унималась она, проявляя любопытство.

– Совсем, – повторил я.

– А прогнозы какие?

Я глубоко втянул в себя воздух с примесью сладковатого аромата, исходящего от девушки, и глянул на улицу, где за окном начал моросить дождь.

– Временами дожди и грозы, возможны осадки в виде смутных воспоминаний, – сморозив чепуху, вернул взгляд на нее и увидел, как она протягивает мне свою ладонь.

– Меня зовут Бобби, а тебя?

– Хотелось бы придумать что-то необычное под стать ситуации, но мне говорят, что меня зовут Владислав, – произнес я имя по слогам, чтобы ей легче было запомнить его, и слегка сжал ее мягкую ладонь.

– Влад, – проронила она вслух красиво и нежно, и с момента своего второго дня рождения я впервые позволил себе улыбнуться.

Нет… Не может этого быть…

Вот кому было в угоду мое состояние, но зачем? Какой в этом смысл?

– Но каково же было мое удивление увидеть ту самую Бобби в том же центре, где проходил лечение ты, – продолжает отец, и тогда образ Бобби рассеивается. – Я навел кое-какие справки об этой девушке. Она в самом деле попала в аварию, ваша встреча была чистой воды случайностью, но все, что она рассказывала тебе о себе, было слегка искажено. В детстве она действительно обучалась в балетной школе. Ввиду своей уникальной внешности ей даже пророчили большую сцену, но жажда быстрой славы и легких денег поставила под удар ее будущую карьеру. Она и впрямь достаточно быстро прославилась в нашем городе, но далеко не за счет балета. В пятнадцать лет Роберта ушла в стриптиз. В пятнадцать! Ты можешь себе это представить?

Отец всплескивает руками от негодования, как будто он сам впервые это слышит.

А я… Я глубоко поражен…

– Но это только начало ее пути. Дальше последовала кокаиновая зависимость и переквалификация из стриптизершы в проституки. Дурная слава следовала за ней по пятам, и ее нисколько это не смущало, но, когда родители узнали о том, какими делами промышляет их единственная дочь, они поставили ей ультиматум – или прохождение лечения от наркозависимости, или с глаз долой из сердца вон. Думаю, ты понимаешь, что она выбрала. В Нью-Йорке она хоть и начала жизнь с чистого листа, но ее прошлое далеко не такое радужное, каким она тебе его описывала.

Крыша едет.

Я решаю, что сидя на земле, до меня быстрее дойдет смысл того, что сказал мне отец.

Спиной откидываюсь на колесо внедорожника, вытягиваю ноги, а затем, смотря в одну точку, напрочь утрачиваю способность двигаться, слышать и даже мыслить логически.

Мысли если и посещают меня, то все они настолько сбивчивые, что дезориентируют меня.

Бобби пять лет была частью моей жизни, а выходит так, что я толком о ней ничего не знаю.

Но причина отказа в переезде ко мне теперь не кажется такой надуманной. Наверное ей было стыдно возвращаться туда, где в свое время она приобрела дурную репутацию.

– Я все равно не понимаю, как ты провернул это, – пробормотав, хватаюсь за голову, чтобы не дай бог она не взорвалась.

– Когда ты вернулся в Россию, естественно, я переживал за тебя. Мне казалось, что ты потерял себя, но ты прислушался к моему совету и обратился за помощью к психологу. Я знал, что ты подойдешь к поиску специалиста достаточно избирательно, и у меня не было никаких сомнений, что ты выберешь именно Жанну, потому что на твоем месте, я сделал бы точно такой же выбор.

Правда заламывает мне руки, а сознание словно в центрифуге вращается.

Я резко поднимаю глаза на отца, тот виновато опускает взгляд в землю. Мне с трудом верится в реальность происходящего, но, похоже, отец не врет.

– Стоп, Жанна? Ты подговорил ее? – рявкнув, я вскакиваю на ноги, с трудом удерживаю себя, чтобы не сорваться. – Ты совсем спятил уже? Ты нанял ее, чтобы она промыла мне мозги?

Отец тяжко вздыхает, хватает ртом воздух и тыльной стороной ладони стирает пот со лба.

Медлит, гад. Ищет себе оправданий.

– Нет, конечно! – возмущенно протягивает. – Жана проделывала свою работу профессионально и совершенно непредвзято. Так, как и должен проводить работу психолог. Она не вмешивалась с советами, которые не пошли бы тебе на пользу. Она давала тебе только те рекомендации, которые считала правильными, иначе в первый же день она бы настоятельно порекомендовала тебе расстаться с Бобби и присмотреться к Юле, но Жанна не знала всего того, что не так давно мне довелось узнать о Роберте. Да, она делилась со мной некоторыми моментами, например, есть ли сдвиги в твоем выздоровлении, но по-другому бы я не мог понять, что происходит с тобой. Она просто стала связующим звеном, иначе о жизни сына я ничего не разумел бы. Ты же бойкотировал меня все эти годы. Сколько бы я не предпринимал попыток сблизиться с тобой, все они были проигнорированы тобой.

Мне мерзко.

Я морщусь с силой, сдерживаю тошноту, поднимающуюся по горлу. Ощущение, будто вставили нож в спину по самую рукоять и прокрутили лезвие по кругу.

– Я в шоке! Все вокруг врали мне! Постоянно! – я хватаюсь за голову. Согнувшись, цепляюсь в волосы, в безысходности желая вырвать их с корнями. –  Все смотрели мне в лицо и нагло врали! Так может, еще кто-то есть? Может быть, в автосалоне тоже работает твоя шестерка, которая докладывает тебе, что я съел на обед и сходил ли я в туалет? – выпрямившись, я харкаю желчью через плечо. – Ты вновь меня разочаровал!

Пока я раздирал свою глотку неуемным рыком, непроницаемая маска на лице отца дала первую трещину, а впоследствии развалилась на куски, демонстрируя мне возмущение и обнажая отчаяние, сменяющееся искренним раскаянием.

Со страдальческим видом он подходит ко мне и разводит руками в разные стороны, словно решил добровольно подставить себя под расстрел.

– Да, сынок, я виноват перед тобой! Но таким образом я лишь приглядывал за тобой, и на тот момент отчета о проделанной работе с Жанной мне было достаточно. Меня устраивало то, как ты борешься со своими страхами, и меня полностью устраивало то, что ты не видел будущего с Бобби, исходя из твоих собственных размышлений о ваших отношениях, поэтому более я не вмешивался в твою жизнь. Ты бы даже не узнал об этом, если бы я не решился открыть тебе глаза на всю правду.

С нарастающим раздражением и отвращением я стискиваю челюсть. До хруста и боли.

– Но ты все же решил вмешаться в мою жизнь.

Отец дерганным движением проводит рукой по своим седым волосам. Глаза его блестят от влаги, зрачки бегают туда-сюда.

Кажется, нервы сдают и у него.

– Мне пришлось. Ты же около года не посещал психолога. Я потерял единственную нить, связывающую меня с тобой. Я не знал о тебе ровным счетом ничего, на мои звонки ты не отвечал, с Октавией общался неохотно. Что мне еще оставалось делать? – кривит он рот и с предосторожностью продолжает: – Тогда я вспомнил твои слова о предсмертной агонии и выдумал историю о смертельной болезни, чтобы хоть как-то повлиять на тебя. Только так я смог увидеться с тобой.

– Постой.... Хочешь сказать, ты не болен? – вопросительно смотрю на него, а тот плечами передергивает и прячет взгляд. Ему совестно, а мне смешно. До истерики. – А хотя чему я удивляюсь? Вокруг меня же одни лжецы.

Не разглядев в нем ни капли понимания и сострадания, я отхожу в сторону. На глаза попадается сухая коряга и я не придумываю ничего иного, кроме как замахнуться ногой и со всей накопившейся злобой пнуть ее. Еще, еще и еще раз я выплескиваю всю свою злость, пока не выкорчевываю ее из земли, и она не разлетается на части.

– К сожалению, сынок, это так, – отец кивает поникшей головой. – И одна такая ложь стала самой подлой, отвратительной. Из-за нее твоя жизнь превратилась в сплошной самообман.

Если это еще не все, то боюсь представить, что же будет дальше…

Да какая уже разница… Все ведь и так пошло псу под хвост…

Развернувшись, я возвращаюсь к отцу и широко расставляю свои руки перед ним.

– Давай! Ну, давай же! Что ты смотришь на меня как маленького ребенка, у которого отняли конфетку? Добей меня! – говорю с улыбкой психа.

– Ты общаешься сейчас с Артемом?

Мозги мои вскипают, тело липким слоем пота покрывается, с висков уже градом бежит. Чем дальше, тем существенней повышается внутри градус.

– Нет, а при чем здесь он вообще?

– Тот молодой человек, с которым я видел Юлю…, – выдыхает он мученически. Зажмурившись, сдавливает пальцами переносицу, а потом возвращает взгляд на меня. – Это был Артем. Она вышла замуж за твоего лучшего друга. И что-то мне подсказывает, что ты ни сном ни духом об этом…

Момент – и я проваливаюсь куда-то в бездну.

– Чт… нет…, – после затяжной паузы произношу, уставившись на отца, который поджимает свои губы в плотную линию.

Я пытаюсь воссоздать в голове наш последний диалог с Артемом. Мы говорили о Юле, но ничего такого, что могло бы свидетельствовать об их браке, я не припоминаю. Они ведь даже не знали друг друга… Мне так и не удалось познакомить их, потому что Артем пять месяцев жил на Украине…

– Нет, он бы мне рас-с-с-сказал. Он бы не стал… – в неверии я мотаю головой, накрываю уши ладонями, не желая больше слышать отца.

– Артем занял твое место, Влад, – отец проговаривает четко, на сей раз все-таки добивая меня.

Несправедливость тотчас душит меня массивным ошейником. Острыми шипами она вонзается в клокочущее горло, перекрывая кислород.

Хочется орать. Орать без остановки, пока силы не иссякнут. Хочется разодрать глотку надрывным рыком, пока изо рта не извергнется кровь, но не получается даже звука издать. Надсадный вой стоит в ушах, а сам я парализован тихим ужасом.

Злость бурлит внутри, пузырится в венах, обостряя желание посмотреть Артему в глаза и ослабляя контроль над собой.

Я не просто зол на Тему. Я готов стереть его в порошок.

– Постой, куда ты? Влад, открой! – выкрикивает отец, когда я скрываюсь в салоне своего авто. Он барабанит кулаками по двери, стучит до посинения в тонированное окно. –  Да угомонись же ты! Это еще не все, о чем ты должен знать… Юля, она же…

Я резко давлю на газ и уезжаю, оставляя после себя клубы пыли.

С меня хватит на сегодня.

Я сыт по горло его правдой.

Сейчас мне хочется только одного…

Примерно через двадцать минут я оказываюсь у дома Артема.

Я очень надеюсь, что он все еще живет здесь. И я убеждаюсь в этом, когда около его подъезда замечаю припаркованную тачку, на которой он приезжал, когда мы встречались в баре.

Бросаю как попало свою машину, залетаю в подъезд и словно обезумевший несусь по лестничным пролетам, намеренно игнорируя лифт.

Я настойчиво нажимаю на дверной звонок, сжимаю и разжимаю кулаки, которые всю дорогу чесались. Дверь распахивается и на пороге появляется Артем.

– Владос? – ошарашено он проговаривает, с опаской поглядывая куда-то за спину. – Дружище… Мне… Мне очень жаль, – скривив физиономию, продолжает он, будто уже понял, по какой причине я нагрянул к нему.

– Тебе жаль, да? Что-то как-то не верится, дружище, – ехидно посмеиваюсь.

– Мне правда жаль, но я могу все объяснить, если ты выслушаешь меня, – отвечает он с неприкрытым сожалением, раскрывая дверь шире и молча приглашая меня внутрь.

Всеми силами я пытаюсь удерживать себя в узде, но все летит к чертят уже в следующую секунду.

Я переступаю порог и его виноватая физиономия встречается с моим стиснутым кулаком, заряженным со всего маха, но зуд в нем нисколько не унимается.

От неожиданного хука справа Артем заваливается на стену. Я делаю выпад и ловлю его за горловину футболки, жаждая выбить из него весь дух. Покрошить на куски и скормить собакам.

Замахиваюсь еще. Удар на сей раз приходится в скулу, на которой сразу же проявляется багровый кровоподтек. Темыч бьется затылком о стену и взывает от боли, глядя на меня обалделыми глазами. Сплевывает на пол кровь. А мне все мало. Я озверел, и запах крови только раззадоривает меня. Я подсекаю его, отчего Тема заваливается на пол, а дальше я набрасываюсь на него и, прорычав что-то бессвязное, беру его на удушающий.

– Перестань, Владос, – хрипит он, выпучив глазенки. – Я знаю, что заслужил, но хватит. Отпусти. Лучше давай поговорим.

Лицо его становится бардовым. Он судорожно хватает ртом воздух и пытается вывернуться из захвата.

– Об этом нужно было думать раньше! А сейчас? Да кому сейчас нужен этот разговор? Мне или тебе? Ты думаешь, что разговора мне будет достаточно? Ни хрена! – надрываюсь я не своим голосом, зажимая Тему в тиски еще крепче. – Как ты мог? Я же считал тебя другом!

Своей рукой ощущаю как кадык его дергается при каждой попытке вздохнуть.

– Я не надеюсь, что ты простишь меня, но, возможно, ты хотя бы поймешь меня, – произносит он еле-еле.

Тяжело дыша, я наконец ослабляю хватку. Убираю трясущиеся руки от Артема, а вместе с тем ощущаю, как яростный туман, заволокший разум, постепенно рассеивается.

Находясь в полнейшем ступоре, граничащем с безумием, я отползаю к противоположной от Темы стене, откидываю голову на прохладную поверхность и перевожу сбивчивое дыхание.

– Хрен с тобой… Если ты действительно считаешь, что у тебя получится объяснить мне все, то валяй.

– Я постараюсь, – вполголоса отвечает он, приподнимаясь в сидячее положение и потирая свою шею.