Текст книги "Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток"

В чем же причина негативного эмоционального фона, зафиксированного в том числе и в ходе массового опроса, проведенного в 2011 году Дальневосточным институтом социально-политических исследований? Ответ на этот вопрос содержится в ряде интервью с представителями старшего поколения горожан. Суть его – разрушается привычная и устоявшаяся жизнь.

Конечно, когда Советский Союз рухнул, было очень плохо в городе. Заводы сразу закрылись. Ну, или не закрылись, так жили через пень-колоду. А потом еще этот конфликт был с краем, когда нам совсем перестали помогать. Но постепенно как-то утряслось. Кто мог, конечно, уехал. А мы все потихоньку приспособились. Кто-то торговлей занялся. Кто-то так, на огороде и скотине выживал, кто-то стал таксовать до Комсомольска. Ну, пенсии платили, школы работали, училища. Ничего, жили. А теперь все это опять рушат (мужчина, 67 лет, пенсионер).

Этот мотив звучит и в интервью с другими жителями города, не связанными с местной властью. В ряде интервью указывались и более существенные источники существования локального сообщества. Амурск занимал важное место в теневом экспорте леса в 1990-е годы. Притом что сам бизнес контролировался из Комсомольска-на-Амуре, оседающие в Амурске доходы «кормили» значительное число жителей, распределялись по сетям. Новые, привнесенные государством виды деятельности более затратны по усилиям и менее доходны, чем прежние. Важно и то, что они существуют вне сетевой организации сообщества.

Негативные настроения, вызванные разрушением привычного образа жизни, устойчивых человеческих контактов, вылились в ряд прямых выступлениях: в 2010 году горожане, выйдя на улицу, потребовали отставки местного Совета депутатов, а в 2013 году – снижения тарифов ЖКХ. При всем том, что оба этих выступления не привели к сколько-нибудь значимому успеху, острота неприятия сложившегося положения вещей городским сообществом достаточно очевидна.

Стоит отметить, что в восприятии жителей (да и на практике) администрация города выступает здесь не столько в качестве представителя интересов горожан, сколько в качестве стороны в конфликте, причем стороны, противостоящей горожанам. Сами же горожане все больше организуются не в некий «хозяйствующий субъект», а в сети «против» происходящих изменений.

Не особенно оптимистически оценивается реальность и в интервью, собранных в Дальнереченске.

Да какая сейчас торговля?! В прежние годы, когда клуб, где я работала, закрылся и мы начали в Китай ездить, торговля всех кормила. Сына в Хабаровске выучили. Дочку доучиваем. Все помогали. Дом, вон, строить начали. Теперь все сворачивается. Денег у людей нет. Торговли нет. А налоги платить надо. В этом году вообще и аренду, и вмененку в два раза подняли. Если бы не Миша [муж], не знаю, как бы жили (женщина, 54 года, предприниматель).

Сходным образом описывают ситуацию и другие индивидуальные предприниматели.

Какая торговля?! Мне знакомый из Владика предлагал партию товара под реализацию. Вроде и не мусор, а не взяла. Свое продать не могу… Если за день одну-две куртки продам – считай, удача. Так и живем (женщина, 46 лет, предприниматель).

Раньше, когда иномарки по трассе гоняли в Хабаровск, у меня нормальный оборот был. Водилы у меня все останавливались. Ели, кто-то на ночь оставался. А там и банька, и куражи. У меня и номера нормальные. Потом пошлины подняли. Стали меньше гонять. Невыгодно стало. Теперь под заказ гонят, а это в десять раз меньше. Вот обороты и падают (мужчина, 52 года, владелец кем пинга).

Согласно интервью, приоритеты занятости в Дальнереченске (вне зависимости от должности) выстраиваются в настоящее время следующим образом: ДВЖД, пожарная часть, мебельный комбинат, курорт «Шмаковка» (в 62 км от города), деревообработка и деревозаготовка, частная торговля, пищевая промышленность, другие сферы. Неожиданно высоким статусом обладают работники бюджетной сферы (врачи, преподаватели техникума, пожарные, полиция) – на общем фоне их зарплаты выглядят солидными. Ресурсы города существенно скромнее, чем в Амурске, но тем не менее городские власти не вызывают столь сильного отторжения.

Они как могут, так и работают. Можно было бы, конечно, лучше. Но люди есть люди. Всем жить нужно. Они не наглеют. Есть, конечно, уроды. Но так – люди как люди. С ними всегда можно договориться (мужчина, 48 лет, предприниматель).

Сами работники муниципалитета очень скромно оценивают свои возможности. По их мнению, город дотируется по остаточному принципу.

Им во Владивостоке нужно только, чтобы здесь все тихо было. Остальное им по барабану. Отчислений от предприятий почти нет. Торговля задыхается. А тут еще законы такие, что ужас. А виноваты во всем одни мы. Они там все чистенькие и беленькие. Люди не живут, а выживают. Потому во Владике и в Хабаровске скоро наших будет больше, чем в Дальнереченске. Бегут люди (мужчина, работник муниципалитета, 54 года).

Вместе с тем реальный отток из города гораздо ниже, чем можно было бы ожидать, исходя из текстов интервью. Довольно противоречивое впечатление производит и сам город. При всем том, что недостаток средств городской и районной администрации виден (нет строительства, плохо отремонтированы учреждения социальной сферы и т. д.), Дальнереченск не производит впечатления заброшенного. Особенно не парадная, а жилая его часть. Впрочем, вокзал и прилегающая к нему территория вполне благоустроены. В домах нищеты тоже не наблюдается.

Ухудшения, связанные с «возвращением» закона, очевидны. Увеличиваются налоги, повышаются таможенные пошлины, свертывается челночная торговля. Но появляются и новые виды деятельности. Активнее используются идущие еще от советских времен практики утилизации ресурсов рабочего места («несуны»), а также возможности подсобных хозяйств, которые постепенно становятся отнюдь не «подсобными». Наличие родственников и других членов большой семьи в крупных городах позволяет наладить эффективный обмен, торговлю. Иными словами, община продолжает выполнять свою функцию.

Стоит отметить, что внутриобщинные связи здесь сегодня заметно сильнее, чем в Амурске. Отчасти, наверное, это объясняется тем, что Дальнереченск и, соответственно, его локальные сообщества имеют более длительную историю. Однако присутствует и иной аспект. В настоящее время государство в виде федеральных и региональных властей проявляет крайне ограниченный интерес к городу и территории (исключение – курорт Шмаковка). В результате местная власть оказывается теснее связана с населением, чем с иными уровнями управления, а само воздействие государства на общину – не столь разрушительным.

Еще более сильным является локальное сообщество Биробиджана, обладающее мощным консолидирующим потенциалом. Показательно, что, в отличие от амурчан, жители Биробиджана гордятся происходящими в городе изменениями, охотно говорят о них.

Вы посмотрите, как все изменилось. Конечно, старого Биробиджана немножко жалко. Но зато центр – смотреть радостно… Мрамор, фонтаны, дома нарядные. У нас и концерты проводятся регулярно. Из Хабаровска, даже из Москвы приезжают. Можно сказать, интенсивная культурная жизнь… Понимаешь, что не совсем в провинции живешь (мужчина, 71 год, пенсионер).

Как и в Дальнереченске, в Биробиджане крайне значим сетевой фактор. Однако строится он в данном случае не только на родственных связях, но и на знакомстве, совместном досуге, обмене услугами.

Знаете, какой первый вопрос здесь задают, когда на работу принимают или просто собираются общаться? «Кого ты знаешь?» Не что ты закончил, не какую должность занимаешь, а кого знаешь. Отсюда и отношение к тебе. Знаешь «серьезных людей», тогда ты человек. Нет? Тогда – пустое место (женщина, 34 года, преподаватель университета).

Как они контачат? Да не на работе. То есть на работе, конечно, тоже. Но это потом. Сначала в бане парятся, на охоту ходят. Так ранг и определяется. Кто с кем в бане и на охоте. Это уже как должность – «я с самим мэром в баню хожу». Потом и на работе с ними все решают (мужчина, 32 года, предприниматель).

Вот твой дядюшка – большой человек. Академик, директор. А вот ему нужно было на прием к губернатору. Он туда-сюда, а никак. Чужой он здесь. А я позвонил по мобильнику и договорился. Так-то. Я же Винникова еще по комсомолу знаю. В свое время столько водочки вместе выпили, что азохен вей (мужчина, предприниматель, 57 лет).

Важной особенностью территориального сообщества Биробиджана является интегрированность в него представителей власти. Мэрия и администрация области здесь отнюдь не выделенные структуры, а вполне «освоенные» местным сообществом[114]114
  Говорухин Г. Э. Власть и властные отношения в символическом пространстве осваиваемого региона. Комсомольск-на-Амуре, 2007.


[Закрыть]. В первую очередь это, разумеется, госзаказ или иная возможность приобщиться к благам бюджета. Но не только.

В интервью неоднократно упоминались ситуации, когда административные лица выполняли в отношении территориального сообщества функции, далеко выходящие за пределы их служебных обязанностей: выступали в качестве третейских судей в неформальных хозяйственных спорах, составляли протекцию жителям перед внешними агентами и т. д. Такие неформальные функции формального лидера и создают ему авторитет в сообществе, позволяют это сообщество «видеть». В противном случае руководитель отторгается территорией, что при наличии прочных социальных связей означает его провал как управленца.

В целом территориальное сообщество в Биробиджане производит впечатление не менее высоко интегрированного, чем в Дальнереченске, но гораздо более сложно организованного. Неформальные структуры здесь не столько противостоят формальным, сколько пронизывают их, включают в себя. Сложность организации позволила сообществу не просто обеспечить выживание своих членов, но и растворить в себе ресурс, предназначенный для модернизации.

Бóльшая часть средств, поступающих в город в виде федеральных трансфертов, перераспределяется в пользу местного сообщества. Причем в силу наличия «своего» губернатора территория получает возможность противодействовать всем попыткам проникновения в нее внешних, не устраивающих ее смыслов и социальных групп. Объединению разрозненных и локализованных общин в целостное территориальное сообщество благоприятствует квазиэтнический фактор (еврейская область), позволяющий «легально» претендовать на признание особенностей, что, в свою очередь, создает пространство для переговоров с государством. Именно наличие такого пространства и делает сеть крайне эффективной, способной «решать проблемы». При этом сама сеть расширяется, усиливается за счет новых членов, стремящихся использовать данный ресурс.

Итак, спонтанный порядок, возникающий на периферии в лакунах политической власти, вполне способен обеспечить выживание сообщества за счет объединения ресурсов его участников, минимизации транзакционных издержек и организации «комплексного хозяйства». Однако в определенных условиях само его существование оказывается вызовом для полицейского (упорядочивающего) воздействия государства, воспринимаясь адептами последнего в качестве его альтернативы – и на деле становясь таковой. Важно и то, что подобный порядок не особенно соотносился не только с упорядочивающим воздействием государства в «нулевые» годы, но и с порядком, создаваемым «региональными баронами». Идеальные для него условия – полная незаметность для любой власти. При этом у власти региональных баронов вполне есть резоны такую незаметность ей обеспечить. С одной стороны, это снимает с краевых и областных властей проблему обеспечения этих сообществ, с другой – способность согласовать интересы таких сообществ и есть основа власти губернатора 1990-х. Показательно, что конфликты с локальными сообществами стали проявляться на закате эпохи региональных владык, когда их ресурсы согласования оказались недостаточными. До того момента две «неформальности» достаточно легко находили общий язык.

Таким образом, характер и результат противостояния между территориальной общиной как формой существования входящих в нее людей и государством зависят от нескольких факторов. Во-первых, это плотность и стабильность самой общинной организации, ее эффективность в решении повседневных проблем участников объединения. Во-вторых, наличие/отсутствие некоей формальной и легальной властной структуры, встроенной в общину. В-третьих, степень заинтересованности государства в данной территории и реализации данного модернизационного проекта. Если эта заинтересованность велика, то мощи государства, скорее всего, хватит на то, чтобы раздавить общину. И, наконец, в-четвертых, мера несовпадения интересов государства и общины.

В принципе, интересы государства и территориального (локального) сообщества редко совпадают, особенно если община уже сложилась, и сложилась в отвлечении от факта «государственных интересов».

Однако опыт Биробиджана позволяет говорить о том, что такое положение вещей не обязательно продуцирует конфликт. Определяющей здесь оказывается институциональная возможность артикулировать особость и интересы общины, обозначить пути их согласования с интересами государства. Иными словами, община, да и не только община, но и любое выделенное социальное образование успешно выживает, если у него есть легальный и легитимный «переговорщик», а также пространство, где эти переговоры возможны. Но и здесь долгосрочное согласование интересов часто затруднено тем обстоятельством, что не артикулированы интересы самого государства. В этих условиях избежать восприятия государственного варианта общего блага в качестве формы структурного насилия крайне сложно. Но такое восприятие порождает не только сепаратистские устремления или рост протестной активности, но и поиск инструментов переговоров, попытку выстроить отношения, которые устроили бы всех. Но чтобы это было возможно, желательно понять, какие, собственно, цели ставило или ставит государство, центральная власть в регионе.

Ка кими же интере с ами руководствовалось государ с тв о на Да льнем Востоке? Как это выглядит сегодня и каким может оказаться «завтра» региона? Об этом мы и попробуем порассуждать в итоговой главе книжки.

Глава 6
Дальний Восток накануне «поствертикального» периода

За последнее столетие мы столько раз жертвовали собой для государства, что пора бы государству пожертвовать собой для нас.

Фридрих Дюрренматт

Каковы же интересы государства (центральной власти, федерального центра и т. д.) в регионе? Ведь достаточно странно было бы предположить, что гигантские ресурсы и силы были брошены государством в регион исключительно для того, чтобы ликвидировать сложившийся здесь спонтанный порядок. Да и идея о том, что государство шло спасать дальневосточников или отстаивать исконные русские земли, представляется несколько сомнительной. Гораздо более рациональной представляется идея о некотором объективно возникающем тренде, заставляющем государство вновь и вновь отыскивать ресурсы для «освоения Дальнего Востока». В чем же интерес? Попробуем понять или хотя бы обозначить его, прекрасно осознавая, что здесь мы вступаем в пространство гипотез и предположений. Тем не менее этот опасный путь представляется мне крайне необходимым. Причин здесь две.

Первая – в современном российском государстве не принято хоть как-то объяснять свои действия. Даже в стиле «дайте мне то, во что не стыдно поверить». В результате такой практики возникают бесчисленные вариации на тему «что бы это значило?». От выявления злокозненной сущности государства и общемирового олигархического заговора до панегириков во славу всеблагого и мудрого… В лучшем случае эксперт входит в свое привычное положение «пикейного жилета», рассуждающего о недопустимости класть палец в рот тому или иному государственному деятелю. Но без хоть какой-то рационализации государственных желаний построение объяснительных моделей оказывается просто невозможным. Выпадает существеннейший элемент.

Вторая: описывать конфликт интерпретаций, глядя на ситуацию только с одной стороны – значит описывать его неполно или неверно. Последнее представляется крайне нежелательным. А потому я и призываю уважаемого читателя сюда, на зыбкую почву домыслов и догадок. Обозначив нетвердость собственной позиции, приступим к гаданию.

Россия – евразийская держава. Ее меньшая по площади, но большая по заселенности освоенности часть расположена в Европе. Там же находятся крупнейшие города страны, ее «ворота в глобальный мир»: Москва и, отчасти, Санкт-Петербург. Исторически именно Европа притягивала элиту России, служила ориентиром ее политики и экономики. Однако Европа совсем не спешила заключать наше отечество в братские объятия. Идущая исподволь европейская интеграция осуществлялась помимо нас. В Европу вошли и заняли свое место отпавшие куски «Советской империи», а вот для ее наследницы место отыскалось весьма незавидное. Не вполне то, какое отводят париям преступного мира в камере (это место прочно заняли Албания с Молдовой), но и не во главе стола. Это место поставщика сырья, или, как пишут коллеги-экономисты, продукции с низкой добавленной стоимостью. Рынок в Европе достаточно жестко организован и оформлен институционально. Есть жесткое распределение ролей, есть четкие правила. Россия здесь заняла свою нишу, и иной она в ближайшем будущем не станет. Постепенно сворачиваются и традиционные ближневосточные и североафриканские интересы России. Более того, в перспективе освоение сланцевого газа может серьезно потеснить даже российский сырьевой бизнес.

По логике вещей, необходимо постепенно отказываться от «газовой иглы», осваивать новые сферы деятельности, пока сама «игла» еще кормит. Но на «западном» направлении, сколько не тянуло бы Россию к Европе и в Европу, это сделать труднее, чем где-либо. Рынок здесь отстроен и поделен. «Новичку» на нем делать особенно нечего. «Плата за вход» слишком высока. Она достаточно высока, чтобы защитить господствующие корпорации от любого внешнего вмешательства.

Но не менее, чем экономические проблемы, здесь сказывается политическое непонимание, наметившееся уже в период 1990-х годов. Выше я отмечал, что Европа («цивилизованные страны») выступила для СССР новой трансценденцией, смыслы которой должны были легитимировать общество, определить его прежде всего в собственных глазах. Собственно, этот статус у «цивилизованных стран» и остается применительно к большей части бывших сателлитов Советского Союза и части союзных республик. Но в отношении России ситуация оказалась существенно сложнее. Ведь для воспроизведения практик русской власти в интерпретации Ю. С. Пивоварова необходима далеко не любая трансценденция, а только та, воспринимать и интерпретировать сигналы из которой может только носитель высшей власти. До тех пор пока это условие соблюдалось, небольшие отклонения вполне прощались режиму. А сам режим вполне терпимо относился к соблюдению демократических ритуалов и к наставлениям «западной экспертизы». Важно, что они высказываются не публично. Да. Пока Россия – не демократия, а «демократия с прилагательными»[115]115
  Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях // Полис. 2002. № 1. С. 4–12.


[Закрыть]. Но она идет к той самой правильной демократии своим непростым путем.

Прирученная «презумпцией виновности» демократия изнутри и вполне кулуарные «сигналы из трансценденции» снаружи могли оказаться подходящей основой для создания устойчивой, хоть и двойственной конструкции. Но «внешняя демократия» уже в случае чеченской войны, а еще более в ситуации с ЮКОСом начинает выказывать недовольство публично. Тем самым в число интерпретаторов попадает не совсем власть и совсем не власть. Уровень сакральности и дистанцированности власти резко снижается. Под вопрос поставлен не просто тот или иной носитель власти, но сам принцип организации властных практик в обществе. Соответственной оказывается и реакция режима. Наша трансценденция нам изменила. От нее лучше дистанцироваться. В тот момент и появляется Ее Величество «суверенная демократия». Проблема суверенитета оказывается едва ли не ключевой проблемой второго срока президентства В. В. Путина.

Но трансценденция нужна. По крайней мере, в тот момент казалось, что она нужна. В противном случае власть и в самом деле оказывалась «безблагодатной» в представлении населения[116]116
  Сегодня, похоже, этот момент уже не смущает.


[Закрыть]. Такая трансценденция и была обнаружена… в прошлом. Правда, прошлое это несколько подправлено фотошопом. Из него изъяты все неприятные моменты, связанные с дефицитом, внешнеполитическими компромиссами и не совсем победами. Зато добавлена сильная прививка клерикализма, что в условиях не особенно притягательной трансценденции (живы дети жертв репрессий и сами репрессированные) совсем не лишнее. Но эта трансценденция показалась не особенно понятной и совсем не приятной для бывших «старших товарищей». Россия, которая особенно другом и не считалась, все более оказывается в положении дальнего родственника, которого нужно терпеть из корыстных побуждений. Соответственно, при первой же возможности от него избавляются. «Сланцевая революция», похоже, и рассматривается дружественной Европой в этом качестве. Отсюда, собственно, и блокирование попыток российского бизнеса «зайти» на не сырьевые рынки.

Таким образом, на европейском направлении роль России закреплена и не особенно велика. Но смириться с этим, признать это – значит навсегда отказаться от роли мирового игрока, и политического, и экономического. С позиции одного из мировых «центров силы» (Российская империя, Советский Союз) опуститься даже не до уровня региональной державы, но до среднего сырьевого государства. Что-то типа северной Венесуэлы или Боливии. И даже ядерное оружие здесь не делает нас более серьезным игроком. Скорее, более опасным.

Здесь и всплывают азиатские рынки и «восточное направление». Ведь территориально Россия на три четверти лежит в Азии. В Азии же находятся основные источники сырьевых ресурсов. Важно и то, что азиатские рынки, несмотря на всю их значимость, гораздо менее устоялись; гораздо менее определены здесь и роли стран, и групп интересов на рынке. Именно там, на рынках Дальней Азии, рынках АТР, Россия и может обрести роль игрока. Но для этого мало одного желания или, как сегодня принято говорить, политической воли. В отличие от европейских рынков и европейской экономики, экономика стран АТР, особенно азиатских стран, организована по принципу «элитных клубов», в которых на «неправильную» систему ценностей партнера по бизнесу смотрят очень спокойно. Конечно, здесь тоже есть свои заморочки в виде проблемы островов у Японии. Но они не фатальны. Страны могут и не разговаривать друг с другом. Это не мешает бизнесу стран, не подающих друг другу руки, активно развиваться.

Конечно, в Европе личные знакомства, «клубность» тоже значат немало. Но все же они дополнение к основной, институциональной системе, основанной на общности истории, политических форм и т. д. В Азии же они основа транснациональной экономики. В регионе представлены все мыслимые политические режимы – от формализованной демократии до традиционной монархии, все идеологии – от либерализма до коммунизма. Для того чтобы нивелировать эти различия, а следовательно, и снизить транзакционные издержки, с этим связанные, используются личные, дружеские контакты.

Человек выступает здесь, естественно, как представитель корпорации, но и, прежде всего, как частное лицо. Возникают устойчивые деловые сети людей, лично знающих друг друга, доверяющих друг другу, делающих общий бизнес в разных странах. Это доверие и позволяет преодолеть различие в идеологии и в политических режимах. Оно выступает оптимальной «страховкой» для бизнеса, существенно лучшей, чем достаточно спорное и неопределенное «международное право». Само же доверие и базируется на встречах, в том числе в формате АТЭС.

Войти в эти клубы, стать своими и пытаются сегодня представители ведущих российских фирм, государственных монополий, крупнейших банков. Конечно, это еще не «членство». Это вхождение. Но важный шаг на этом пути. Нужно много встреч в разных форматах, в разном составе, для того чтобы русский бизнес стал своим в Азии. Именно поэтому затраты на форум – это не издержки, точнее не только издержки, но и инвестиции в будущее, в новые рынки и новые возможности для страны и региона.

Но проблема в том, что к АТР Россия обращена… не совсем лицом. На Дальнем Востоке плохо с дорогами и трубопроводами. Остро не хватает мест, где удобно делать бизнес. Невероятно велики издержки на транспортировку. Проблем множество. Их наличие и останавливало каждый раз жаждущих приобщиться к «наиболее динамично развивающемуся региону мира». В «нулевые» годы неожиданно совпали острая необходимость в интеграции в АТР и ресурсы для того, чтобы такая возможность могла быть реализована. Вот и начинается возврат государства на Дальний Восток. Размежевание границы с КНР, строительство ВСТО, перехват Сахалинского проекта под государственный патронаж – это все о нем. Думается, что никто не хотел, во всяком случае не ставил себе целью рушить бизнес Дальнего Востока, вызывать новое и массовое бегство граждан из региона. Здесь решались совсем иные задачи: уравновесить европейское направление экспорта, максимально увеличить долю (очень небольшую) России в товарообороте стран АТР, создать удобные фактории для торговли с «азиатскими тиграми».

Просто местный бизнес, как и местное население, случайно оказались на пути этих планов. Власть даже проявила максимум терпимости, выделив часть средств на прокорм (активную социальную политику) для дальневосточников. Проблема только в том, что попутно у подавляющего большинства этих самых дальневосточников была отнята возможность самостоятельно заработать свой кусок хлеба. А то что в прежние годы он был еще и с маслом и икрой, об этом власть просто не знала. Центральная власть не принимала законы, непосредственно направленные против социальных общностей, населяющих Дальний Восток. Она принимала законы, необходимые для ее целей. То, что при этом исчезали целые отрасли, уходили в «тень» предприниматели, уплывали местные капиталы, – так вышло.

Что же получилось в результате всех этих трагических для множества жителей ДФО перипетий? Разное получилось. То, что была разрушена система регионального хозяйства, уже писалось. Была ли создана иная, альтернативная? Трудный вопрос. Был реконструирован город Владивосток. Территория его расширена на треть. Причем не номинально, а реально. Существенно более развитой стала транспортная система города, задыхавшегося от обилия автомобилей и недостатка путепроводов. Достроена труба ВСТО, попутно уничтожив промысел морепродуктов в бухте Козьмино. Достроен начатый в 1990-е годы газопровод с острова Сахалин до Владивостока, несколько расширена железнодорожная сеть региона, завершена трасса Чита-Хабаровск. Хотя ездить по ней решаются пока лишь экстремалы. Построено и восстановлено некоторое количество оборонных предприятий и иных индустриальных гигантов, которые, правда, сегодня снова начинают разоряться.

Цель не достигнута. Товарооборот со странами АТР возрос крайне незначительно. Для достижения цели нужны еще триллионные инвестиции. Нужна полная перестройка энергетической системы, в разы необходимо расширить пропускную способность БАМа, реконструировать порты и причалы, покупать ледоколы. Много что нужно. Проблема, однако, в том, что, похоже, наступательный порыв центра начинает захлебываться. Все меньше денег доходит до дальневосточной окраины, все менее конкретными являются планы и все более скудными. Все более ясным становится то, что регион входит в «поствертикальный период». Собственно, не регион даже. О том, насколько все плохо, написаны уже тонны и мегабайты[117]117
  Зубаревич Н. Н. Регионы России от роста к кризису // Код доступа: http://www.myshared.ru/slide/60653/ (дата обращения 11.12.2013).


[Закрыть] текстов. Повторяться не хочется.

При всем том, что аргументы о надвигающейся катастрофе вполне серьезны, думается, что все не так плохо, как хотелось бы. Да. Трудные времена настают. Страна вновь оказывается в ситуации неопределенности. Причем похоже, что начинает осознавать это. Но «трудные времена» далеко не всегда означает «плохие». О перспективах очередной «эпохи перемен» в региональном контексте и хочется порассуждать напоследок.