Текст книги "Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток"

Глава 4
Невидимый регион в глобальном мире

Не может целая эпоха провалиться в пространство по ту сторону существовавших до сих пор категорий.

Ульрих Бек

Период 1990-х годов как-то удивительно быстро «выпал» из центра исследовательского интереса, смешался с событиями перестройки и последующего строительства «вертикали власти». Впрочем, не только из исследовательского. В 2012/2013 году при поддержке фонда социальных исследований «Хамовники» нами была собрана коллекция неформализованных интервью с жителями малых городов Дальнего Востока.

Результаты этого проекта частично были представлены на страницах «Политии»[87]87
  Бляхер Л. Можно ли согласовать спонтанный порядок и полицейское государство? (Государство vs. локальное сообщество в малых городах Дальнего Востока России) // Полития. 2013. № 2. С. 48–62.


[Закрыть].

Кроме всего прочего, в интервью отмечалось странное обстоятельство: при попытке задания ретроспективных вопросов о 1990-х годах респонденты начинали путаться. Сами 1990-е годы в лучшем случае описывались с помощью набора ритуальных фраз о разгуле бандитизма и развале страны.

Можно было бы списать эту особенность на специфику респондентов, неудачную формулировку вопросов. Но уже совсем недавно эта особенность была отмечена на семинаре «Социальная реальность Дальнего Востока в пространственной и временнóй динамике 1985–2013 годов» (Владивосток, 11 ноября 2013 года), где презентовался проект с существенно более значительным массивом интервью[88]88
  Проект «Реальная Россия» при поддержке ДВО РАН и РГНФ 2012/2013.


[Закрыть].

Реальность 1990-х оказалась стертой, вытесненной из сознания респондентов. Конечно, здесь можно рефлексировать в духе З. Фрейда о вытеснении невыносимых переживаний, о социальных неврозах. Наверное, все это имело место. Но возможно и иное, гораздо более «банальное» объяснение: у десятилетия просто не сложился свой дискурс, точнее он был вытеснен, а оставшийся в публичном пространстве оказался по большей части симулякром. О чем идет речь? Немного предыстории.

Отмена «шестой статьи» конституции и последующие события, связанные с разгромом ГКЧП, привели к ренессансу не только советов самых разных уровней, но и к формированию очень различных площадок для обсуждения и согласования интересов. Это были не только «советы», но внезапно появившиеся и обретшие голос общественные объединения от клубов по интересам до политических партий, включая «див а нн у ю партию России»[89]89
  http://www.kp.ru/daily/22604/11283/


[Закрыть]. Были ли они «демократическими» в том смысле, который вкладывала в это понятие столичная интеллигенция, инициировавшая перестроечные и постперестроечные процессы? Вероятно, нет. Они были разными, как разными были люди, которые до хрипоты спорили на этих площадках.

В результате из этого варева за пару лет стало что-то выкристаллизовываться. Какие-то более или менее внятные общественные и территориальные интересы, группы влияния как форма отстаивания этих интересов. Они не были «демократическими» в том плане, что очень мало напоминали те смыслы и ценности, которые вдохновляли диссидентское движение и «прорабов перестройки». Они были естественными, отражающими реальные различия и позиции населения страны.

Постепенно из локальных площадок вырастали более крупные, региональные и надрегиональные объединения: ассоциация «Сибирское соглашение», ассоциация «Дальний Восток и Забайкалье». Возникали и объединения людей по социальным и профессиональным характеристикам («Союз офицеров», «Совет ректоров» и т. д.). По сути, формировались в рамках того, расстрелянного Верховного Совета естественные политические партии. Они были не похожи на своих европейских собратьев. Они отражали другую реальность.

Может быть, потому и ушли неузнанными. Расстрел Верховного Совета и чреда президентских указов[90]90
  «О поэтапной конституционной реформе» (сентябрь 1993 года) и «О реформе местного самоуправления в Российской Федерации» (октябрь 1993 года).


[Закрыть] приводит к исчезновению сначала советов, а затем и иных форм самоорганизации, возникших в этот период.

Но исчезновение публичных площадок и публичных вариантов презентации отнюдь не привело к исчезновению самих форм реальности, разных, хотя и не всегда осознающих свою разность. После достаточно короткого периода вытеснения они во второй половине 1990-х годов перешли в неформальную плоскость. Поскольку сама центральная власть была слаба, во всяком случае на уровне формализованного воздействия, эта неформальность не особенно скрывалась от взгляда наблюдателя. Впрочем, объяснить себя она тоже не особенно стремилась[91]91
  Изменение поведения экономически активного населения в условиях кризиса. На примере мелких предпринимателей и самозанятых / под ред. Л. Е. Бляхера. М., 1999.


[Закрыть]. Ей было достаточно того, что ее не замечают или делают вид, что не замечают.

В условиях распада хозяйственных связей и деградации советского хозяйства именно она оказалась спасением. Благодаря этим далеко не «цивилизованным» акторам страна выжила, а социальная ткань сохранилась[92]92
  Бляхер Л. Е. Региональные бароны // Отечественные записки. 2012. № 3 (48) // Код доступа: http://www.strana-oz.ru/2012/3/regionalnye-barony(дата обращения 01.09.2013).


[Закрыть]. Но, будучи эффективными в качестве инструмента выживания, эти структуры 1990-х годов в силу своей неформальности не породили собственного дискурса. Избегая контактов с властью, они вынуждены были говорить на ее языке или не «говорить» совсем, маскируя реальность в те «одежды», которые предлагала власть. Что же скрывало молчащее десятилетие? В чем особенность «откатного цикла» этого периода на Дальнем Востоке России? Об этом и поговорим в настоящей главе.

Выше мы не однажды упоминали, что развитие Дальнего Востока, а точнее его неразвитие, определялось его географическим положением, невероятно удаленным от всех сколько-нибудь значимых экономических и культурных центров. Последнее, собственно, и зафиксировано в названии. В этих далеких от региона центрах концентрировались торговые и финансовые потоки, возникала наиболее современная логистическая инфраструктура и индустрия гостеприимства. В силу наличия здесь избытка финансов, относительной простоты получения денег на научное исследование в подобных городах начинают развиваться наука и образование, мировые средства массовой информации и т. д. Эти города С. Сассен обозначила термином «глобальные города»[93]93
  Сассен С. Когда города значат больше, чем государства // Новое время. 2003. № 43.


[Закрыть].

Глобальные города, точнее их появление в АТР, и стало основным изменением «откатного» периода 1990-х годов в регионе в сравнении с периодами сокращения «государственной любви» в прошлом. С глобализации и глобальных городов и стоит начать описание дальневосточного приключения и дальневосточного спонтанного порядка 1990-х годов.

Традиционно, в соответствии с постулатами футурологов[94]94
  McLuhan M., T e Gutenberg Galaxy: T e Making of Typographic Man. Toronto: Univ. of Toronto Press, 1962.


[Закрыть], глобализация мыслилась как всеобщий процесс, охватывающий все или большую часть регионов мира. В связи с ней, как предполагалось, мир становился все более гуманным и однородным. Новые технологии коммуникации, по мнению теоретиков, должны были превозмочь то, что не сделали социальные революции, – создать справедливое общество, «глобальную деревню». Предшествующий опыт технического и, главное, социального прогресса XIX столетия, казалось, давал для оптимизма все основания. За менее чем полстолетия Европа «изобрела» социальное государство, мощную алиментарную систему, повела наступление на бедность и неравенство. Если воспринимать войны начала ХХ века как досадную «ошибку истории», то вполне можно представить себе некую благостную картину «конца истории», всеобщего процветания на базе прогресса.

Однако уже в 1970-е годы ситуация перестала восприниматься столь радужно[95]95
  Леге Ж. Экология и политика // Мир науки. 1976. № 2. С. 18–97.


[Закрыть]. Мир, стремительно глобализируясь, отнюдь не становился более справедливым и гармоничным. Разрыв между «золотым миллиардом» и остальным человечеством становился все более заметным. А попытки сгладить этот разрыв «гуманитарной помощью» особым успехом не увенчались. В результате осознания этого обстоятельства возникли менее оптимистические, но более отражающие реальную расстановку сил модели глобального мира.

Пожалуй, наиболее ярко этот взгляд представлен в работах И. Валлерстайна[96]96
  Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / пер с англ. П. М. Кудюкина; под общ. ред. Б. Ю. Кагарлицкого. СПб., 2001. С. 72–95.


[Закрыть]. Мир в этой модели существенно сложнее, нежели идеальное общество футурологов 1960-х годов. Есть центр, пользующийся всеми благами прогресса. Страны центра и составляют локомотив глобализации, но они же и пользуются ее плодами. Есть страны полупериферии, пользующиеся плодами прогресса, но и несущие его издержки. Есть периферийные страны, где прогресс не затрагивает основы социального бытия. Для этого мира характерен динамизм («режим с обострением»). Однако и здесь, хотя автор и относил модель к социологии, реальные социальные процессы учитывались достаточно слабо, а механизм функционирования системы оставался достаточно абстрактным.

Здесь игнорировалось («выносилось за скобки») то обстоятельство, что «страна» – это само по себе очень высокий уровень абстракции. В пространстве одной страны можно найти и поселения, живущие вполне традиционной жизнью, даже если рядом находится огромный город. Гораздо более ориентированной на описание реальных социально-экономических процессов стала концепция «глобальных городов», или «ворот в глобальный мир»[97]97
  Ворота в глобальную экономику / под ред. О. Андерссона, Д. Андерссона. М., 2001. С. 223–259.


[Закрыть].

Наиболее полно специфику этих центров в интересующем нас отношении описали В. М. Сергеев[98]98
  Сергеев В. М., Казанцев А. А. Сетевая динамика глобализации и типология «глобальных ворот» // Полис. 2007. № 2. С. 18–30.


[Закрыть] и его коллеги. По их мнению, «глобальные города» – продукт длительного исторического развития, начало которого находится в периоде раннего капитализма и формирования мировой торговли. В силу сочетания ряда случайных факторов (близость к уникальному ресурсу, удобство расположения, благоприятные социально-политические факторы и т. д.) какие-то города оказывались местами с наиболее разветвленной транспортной сетью. Соответственно, оборот капитала в них был намного быстрее. Постепенно, если благоприятные факторы продолжали действовать, в эту точку стягивались торговые сети, финансы. В городе строились склады, банки, биржа, купеческие конторы, формировалась индустрия гостеприимства.

Понятно, что именно сюда устремлялись людские потоки. Причем потоки эти состояли далеко не только из деревенских переселенцев, пополнявших ряды наемных работников на мануфактурах. Как показал Ф. Бродель[99]99
  Бродель Ф. Средиземноморье и средиземноморский мир во времена Филиппа II. М., 2002.


[Закрыть], в города переселялись художники, музыканты, философы и ученые. В результате именно эти города начинают определять собой экономическую, да и социальную жизнь прилегающей округи.

Так, торговля шерстью в Барселоне вызвала не только изменение внутри города, но и активное вытеснение овцеводством землепашества. Они «втягивают» в себя силы прилегающей, порой довольно значительной территории, поскольку именно там производитель получал максимальную цену за свой продукт.

Но такая максимальная цена возможна только в том случае, если город связан с другим аналогичным центром, где в его продукции очень нуждаются. В результате возникает сеть городов, расположенная «поверх границ», тесно связанная друг с другом. Коммуникация между этими городами наименее проблемная, а издержки коммуникации, да и транзакционные издержки минимальные. Дело не только в том, что селянину (или землевладельцу) намного труднее самому сбыть свой продукт по «правильной» цене, хотя этот факт тоже отмечается.

Шляхта, уничтожив польские торговые города и самостоятельно осуществляя торговлю хлебом, вынуждена была продавать его намного дешевле, чем он стоил на основных рынках даже в сопредельной Германии, где эти города выстояли. Дело в том, что коммерсанты и банкиры в течение кратчайшего периода XVII–XVIII веков образовали устойчивые социальные сети, сети доверия. Именно по этим сетям шла актуальная экономическая информация о ценах, рынках и т. д. Здесь создавались структуры, изначально ориентированные на риски инновационного поведения (кредитные конторы, биржи, страховые предприятия и т. д.). Так, по указаниям исследователей, уже в XVII столетии в Северной Европе действовала развитая система страховых контор, страхующих коммерческие сделки[100]100
  North D. C., Tomas R. P. T e Rise of the Western World. A New Economic History. Cambridge, 1973. P. 56–58.


[Закрыть].

По мере расширения мирового хозяйства сети городов охватывали все более широкую территорию. На сегодня, за исключением Африканского континента, глобальными городами, с тесно связанными между собой элитными сетями, охвачен весь мир. Число их не велико. И распределены они по территории земного шара крайне неравномерно. Даже в самых развитых странах имеются громадные территории, практически никак не включенные в глобализационный процесс (например, северная часть Швеции или обширные районы южной Италии, Испании или центральные районы США); более того, в результате коллапса ряда отраслей мировой экономики многие промышленные районы таких стран «деглобализируются» (например, Шеффилд, бывший в начале прошлого века крупнейшим мировым центром сталелитейной индустрии и одним из самых благополучных городов Европы, или Детройт – некогда столица мирового автомобилестроения).

Эти города наиболее тесно связаны между собой, между ними самое интенсивное авиасообщение, которое дублируется и иными средствами транспорта (морской, железнодорожный, автомобильный). Время, затрачиваемое на перемещение из одного глобального города в другой, в целом в несколько раз меньше, чем время, затрачиваемое на преодоление такого же расстояния, но лежащего в ином пространстве. В этих городах преимущественно развивается индустрия гостеприимства. Там быстрее оборот капитала. Соответственно, именно там происходит и его «оседание». Возникает избыток капитала, который, опять же, идет на развитие инфраструктуры, еще больше снижающей транзакционные издержки и ускоряющей оборот. Исторически в этих городах существуют крупнейшие вузы, исследовательские структуры, шоу-бизнес и т. д. Причина проста. Именно там проще получить финансирование для идей, образовательных программ и т. п. «проектов третичного сектора экономики».

Избыток капитала инвестируется в идеи (новые технологии, новые механизмы управления и коммуникации и т. д.). Идеи, экономика знания, как и транзакционная экономика, становятся главным предметом деятельности в «глобальных городах». Именно через них проще перевезти или продать свою продукцию. Именно там проще, дешевле и эффективнее приобрести технологии. Соответственно, «втягивание» прилегающей территории («хоры») становится крайне интенсивным. Если на заре Нового времени «товарным» было около 5,3 % произведенного продукта мирового хозяйства, то в текущем столетии этот показатель приближается к 80 %. Наиболее выгодно продать эту продукцию в «глобальном городе». Как подсчитала С. Сассен, в пространстве «глобальных городов» заключается более 64 % всех сделок мировой экономики[101]101
  Сассен С. Приведение глобальной экономики в действие: роль национальных государств и частных факторов // Международный журнал социальных наук. 2000. № 28. С. 167–175.


[Закрыть].

В «глобальный город» со всей прилегающей территории текут ресурсы, продукция индустриального производства. В «обратном направлении» идут инновации, перетекает избыток капитала. Он (город) инвестируется в индустриальное развитие периферии. Поскольку трудовые ресурсы в «глобальном городе» тоже стоят дороже, перенос трудозатратных производств на прилегающую периферию и миграция трудовых ресурсов в «глобальный город» становятся естественными процессами.

В результате возникает та самая постиндустриальная экономика из монографий футурологов 1980-х годов, но сосредоточенная в относительно малочисленной сети урбанистических монстров, глобальных городов. Через эти центры транслируются инновации, охватывая весь мир, но главную выгоду принося только обитателям глобальных городов. От глобальных городов инновации перетекают к региональным центрам. От них – к просто крупным городам, малым городам и поселкам. По мере распространения и институционализации инновации в пространстве глобальных городов возникает новая инновация.

Именно постиндустриальная экономика, функционирование глобальных городов, их перспективы были предметом исследовательского интереса упомянутых выше мыслителей. Такая оптика понятна. Именно здесь творится будущее. Но сегодня все более очевидно то, что постиндустриальная, информационная и глобальная экономика, как и глобальное общество, возможны только в том случае, когда рядом с ними существует общество индустриальное, производящее реальные, материальные продукты. В силу этого обстоятельства нам показалось интересным попытаться построить типологию периферии, прилегающей к глобальным воротам. Строго говоря, наша «типология» состоит всего из двух классов – «ближняя периферия» и «дальняя периферия».

Исходя из сути и механизмов функционирования глобальных ворот, можно и предположить их разнородный характер. Если в пространстве глобальных городов транзакционные издержки сведены к минимуму, а время протекания транзакции сжато, то на периферии оно становится реальной проблемой. Чем дальше от глобального города находится его периферийная зона, тем больше издержек несет агент, преодолевая пространство до него, тем менее выгодной оказывается сама деятельность.

Неслучайно Африка, где отсутствуют глобальные города, участвует в мировых обменах только уникальной продукцией (алмазы, нефть, редкоземельные металлы и др.). Соответственно, меньше людей, которые в этом обмене участвуют.

Понятно, что, насколько бы глобальным ни был город, в нем всегда найдется группа, не участвующая в глобальных процессах.

Даже в Гонконге и Сингапуре, не без основания претендующих на статус глобального города, существует не менее 10–15 % населения, которое живет по вполне традиционным принципам[102]102
  Ви Л. От национального государства к глобальному городу // Политическая лингвистика. 2007. № 2. С. 23–39.


[Закрыть].

По мере движения от глобального города число людей, задействованных в глобальных обменах, снижается, а сама значимость глобальной экономики для территориального сообщества становится все меньше. Но дело не только в количестве населения, вовлеченного в этот процесс. Дело еще и в количестве благ, получаемых данным территориальным сообществом, его воздействии на структуру данного сообщества. Понятно, что главным благополучателем является глобальный город, локомотив глобализации. Именно здесь оседают доходы от экономики знания, транзакционной экономики. Именно здесь заключается бóльшая часть сделок, выплачивается бóльшая часть налогов. Соответственно, меняется и вся социальная структура города.

Как показал В. М. Сергеев[103]103
  Сергеев В. М., Казанцев А. А. Сетевая динамика глобализации и типология «глобальных ворот» // Полис. 2007. № 2.


[Закрыть], в глобальных городах сегодня со средоточены не только основные экономические субъекты, но и «элитные клубы», лица, принимающие решения в различных областях. Не имея или не всегда имея формальный статус, именно эти люди составляют патрициат глобального мира. Это не только политические клубы типа G7 или G20. Здесь возникают и функционируют неформальные «клубы» финансистов, представителей крупнейших производящих фирм, информационные компании, шоу-бизнес, научные сообщества и т. д.

Дело в том, что в пространстве государства (пространстве законов) возникают социальные институты, обеспечивающие или направленные на обеспечение социального взаимодействия, но в межгосударственном пространстве такие структуры пока не сложились. Во всяком случае, их эффективность, как и вообще эффективность международного права, обеспечивающая надгосударственную коммуникацию, остается низкой. Ей «на помощь» приходит межличностное доверие, усиливающееся с каждым актом успешной коммуникации. В «элитных клубах», собирающихся в глобальных городах (просто потому, что это удобнее), такая коммуникация осуществляется наиболее регулярно, а потому уровень доверия наиболее высокий[104]104
  Beck U. T e risk society: Towards a new modernity. London: Sage, 1992. P. 32.


[Закрыть].

С обслуживанием этой коммуникации и транзакционной экономики связана деятельность и большей части жителей глобального города. Это не только сфера сервиса в широком смысле слова, но и сфера научного производства, образования, производства инноваций. Здесь ученому проще получить финансирование идеи (больше денег), изобретателю проще организовать стартап.

Связи глобального города и ближней периферии («хоры») крайне разнообразны. В первую очередь это обмен ресурсов «хоры» на инновации глобального города. В глобальный город текут продукты индустриального производства, полезные ископаемые и их производные низкой переработки, трудовые ресурсы и др. Из глобального города на прилегающую территорию перетекают новые технологии и средства коммуникации, технические новинки, финансовые и управленческие технологии, новые формы социального взаимодействия.

На прилегающую территорию из глобального города «выплескивается» избыток капитала, создающий здесь новые индустриальные производства, пользуясь более дешевыми трудовыми ресурсами. Обмен этот не носит характер «внеэкономического изъятия». Это естественный процесс. Продукция «хоры», трудовые ресурсы, профессиональные умения в пространстве глобального города (глобальных городов) стоят дороже. Соответственно, сама прилегающая территория выступает как «рынок сбыта» для глобального города, что и составляет механизм трансляции инноваций. Но глобальные города распределены по территории Земли крайне неравномерно. Это связано со многими причинами, выходящими за рамки нашего рассмотрения. Тем не менее огромные пространства удалены от глобальных центров, от основной массы богатств и мировых обменных процессов. Находясь в отдалении, эти территории не обладают совершенной, да и сколько-нибудь развитой транспортной системой, позволяющей снизить транзакционные издержки.

Такие территории и обозначены нами термином «дальняя периферия». Здесь уровень влияния глобальных городов и на сообщество, и на его виды деятельности совершенно иной. В глобальные процессы здесь включается лишь минимальная часть товарной продукции. В целом такая периферия[105]105
  Gerhard U. Global Cities Anmerkungen zu einem aktuellen Forschungsfeld // Geographishe Rundschau. 2004.


[Закрыть] дает менее 10 % мирового оборота. Сами эти товары специфичны: уникальное сырье, полезные ископаемые, биоресурсы, драгоценные металлы, минералы.

В редком случае это может быть и некий «политический продукт». Например, вооружение, боевая техника. Любой иной, менее уникальный продукт в силу длительности транспортировки, высоких транзакционных издержек оказывается слишком дорогим. Он не выдерживает конкуренции в пространстве глобальных городов, вытесняется ресурсами из более близких или более глобализированных территорий. Соответственно, сама дальняя периферия естественным образом замыкается в некое автаркичное или стремящееся к автаркии территориальное образование, по самим условиям своего существования догоняющее и отстающее.

Примером подобного сообщества могут служить некоторые общества Центральной Африки и Центральной Азии, которые за десятилетия войн, переворотов, гражданской нестабильности утратили связи с глобальными центрами. Легальный доход на душу населения здесь менее доллара в день. Выживание осуществляется за счет сетевой поддержки, контрабанды, неформальной экономики.

Число лиц, задействованных в международных обменах, здесь крайне незначительно. Разрыв и экономический, и социальный между ними и остальным сообществом предельно велик. Так, в относительно благополучном Найроби разрыв между 10 % наиболее состоятельных граждан и 10 % наименее состоятельных составляет около 80 раз. В менее благополучном Таджикистане этот разрыв еще больше[106]106
  Бляхер Л. Е., Салимаов Ф. Н. Таджикистан – проблемный узел Центральной Азии // Полития. 2008. № 2. С. 6–17.


[Закрыть]. Собственно, здесь и объяснение объективного (что не значит «справедливого») характера этого неравенства.

Глобальная экономика «кормит» только элиту, и кормит сытнее, чем собственная архаическая экономика территории. Но в силу удаленности и уровня издержек на коммуникацию экономика территорий и мировая экономика не пересекаются или пересекаются крайне специфическим образом (см. главу 1).

Условно к категории «глобализированных» может быть отнесена и небольшая прослойка обслуживающего персонала, воссоздающая для «элиты» условия «цивилизованного общества». Но даже с этой добавкой число «глобальных» агентов здесь крайне незначительно. Элиту общества составляют люди, «возглавляющие» локальные общины (родственные или территориальные объединения). Их участие в глобальном мире, использование мировой экономики чаще всего состоит в получении и перераспределении гуманитарной помощи, политическом представительстве и др.

Совершенно иначе строится политическая периферия. На ней вполне могут располагаться высокотехнологические производства (вооружение, военная техника и даже заводы по производству комплектующих элементов к IT-сектору). Но на образ жизни территории это не распространяется, а локализуется на определенных и выделенных (часто секретных) участках. Как правило, эти территории носят военный или военно-промышленный характер. Руководители периферии такого типа чаще всего приезжие, для которых эта должность – лишь этап иной карьеры. Элиту такого общества составляют военные, руководство производств, государственные служащие. Участие в международных обменах здесь минимально и жестко контролируется национальным государством.

Тем не менее инновации сюда проникают. Вместе с новым начальством прибывают новые типы деятельности, новые элементы быта, которые постепенно внедряются на территорию. Показательна дальневосточная байка о том, что первый генерал-губернатор Приамурья, барон А. Н. Корф, «приглашал» местное общество на светские мероприятия под конвоем. Однако даже если инновации доходят, а продукция включается в мировой оборот, число посредников в торговых обменах столь велико, что территория лишается субъектности, становится объектом чьей-то (метрополии) «заботы» или «эксплуатации».

Любые инновации здесь, просто в силу удаленности, протекают крайне сложно и обходятся крайне дорого. Как правило, резоном для удержания подобных территорий выступают геополитические соображения[107]107
  Шинковский М. Ю. Трансграничное сотрудничество как рычаг развития российского Дальнего Востока // Полис. 2004. № 5. С. 62–70.


[Закрыть], наличие уникальных ресурсов и т. д. Будучи «брошенной» собственной метрополией, подобная территория и переходит в разряд «естественных» периферийных зон, архаизируется.

Этот процесс крайне четко прослеживается на Дальнем Востоке России, усугубляемый моноцентризмом российской системы городов. Единственным городом, претендующим на статус глобального центра и одновременно участника сети глобальных городов в России, выступает Москва[108]108
  Россия регионов: в каком социальном пространстве мы живем? / под ред. Н. B. Зубаревич. М., 2005.


[Закрыть]. Но дело далеко не только в размерах. Московская агломерация не просто больше по численности населения. Она существенно более разнообразна по функциям. Известное с советских времен выражение «Москва – порт пяти морей» – не только ритуальная фраза.

Москва – крупнейший транспортный узел страны. Именно к ней стянуты автомобильные дороги европейской части, железнодорожные магистрали. Аэропорты столицы связывают город с большей частью глобальных городов мира. Достаточно посмотреть на транспортную карту сообщений, чтобы зримо убедиться в особой роли Москвы. Здесь сосредоточена бóльшая часть политических и государственных структур, большинство главных офисов крупнейших корпораций, финансовые центры и т. д.

Трудно сказать, что такой избыток столичных функций создает комфортную среду обитания. Оборотной стороной его становятся автомобильные «пробки», недостаток бытового благоустройства, перенаселенность, проблемы с коммунальным хозяйством города, криминальное состояние. Несмотря на то что в глобальной экономике страна представлена в основном сырьем и отчасти оборонными технологиями, доходность этих отраслей и их значимость для общества и, прежде всего, для власти крайне велика. В силу этого не только глобальные, но и внутренние транзакции организуются через единственный подлинно глобальный центр в стране. Даже коммуникация между региональными городами более комфортно осуществляется через столицу, нежели «по горизонтали».

Но чем дальше на восток продвигается наблюдатель, тем меньше по численности и менее глобализированными оказываются сами городские агломерации. Где-то в районе Красноярска влияние глобального города сходит на нет. Гигантские пространства Восточной Сибири и Дальнего Востока оказываются в зоне действия политической столицы, но не глобального города. Здесь важно развести эти понятия.

Политическое воздействие административного аппарата не прекращается на отдалении, поскольку организовано на иных принципах. Оно может даже возрастать, превращая целые регионы в «крепости», «форпосты», «закрытые города». Другое дело, что экономически и социально ее воздействие становится в этом случае негативным. Здесь моноцентризм, характерный для имперских образований, соединение центра власти и экономического центра начинает мстить за себя. Отдаленные территории при их невероятном потенциальном богатстве оказываются экономически неэффективными.

Здесь же важно подчеркнуть, что моноцентризм на «ближней дистанции» обладает несомненными преимуществами. Он позволяет с помощью политических действий сконцентрировать бóльшую часть усилий на ключевом направлении, добиться в кратчайший срок максимального результата. Ведь и экономические, и политические действия направляются из одного пункта. Такая концентрация усилий исторически была совершенно необходима России, оказавшейся в силу исторических причин в аутсайдерах европейской жизни. Эффекты мы знаем еще из средней школы.

Петр I создает армию и бюрократию. В исторически кратчайший период создаются европейская наука и образование. В советский период сверхусилия и их невероятная концентрация позволили в считаные годы провести индустриализацию, создать оружие массового уничтожения и т. д. Но на «дальней дистанции» действие глобального города исчезает, а политическое воздействие не позволяет включиться действию иного города. Моноцентризм начинает мстить за себя.

Деньги, направляемые на отдаленную периферию (а именно в таком статусе выступали и отчасти выступают территории Восточной Сибири и Дальнего Востока), не ведут к их процветанию, не дают «экономических бонусов», но только «осваиваются». В лучшем случае попадают в зарплаты, давая толчок развитию торговой инфраструктуры. Когда-то П. Унтербергер, один из губернаторов Приамурья рубежа прошлого и позапрошлого веков, назвал эту территорию «регионом впрок»[109]109
  Унтербергер П. Ф. Приморский край. 1906–1910 гг. СПб., 1912.


[Закрыть].

По мнению губернатора-исследователя, регион станет очень нужен стране в конце ХХ века, когда европейская часть России окажется перенаселена. Пока же здесь, на окраине, нужно создавать инфраструктуру, которая позволит принять миллионы новых соотечественников из перенаселенных губерний.

Этот статус осваиваемого региона, региона «на вырост», дальневосточные территории более или менее сохраняют в течение столетий. Достаточно показательна региональная байка о том, что в период гражданской войны, когда связь с европейской частью была почти утрачена, в отсутствие солидола оси колес смазывали сливочным маслом и салом. Или легенда о том, что из самородной платины охотники в конце XVII века лили пули.

Но события последнего десятилетия ХХ века радикально изменили эту ситуацию. После падения «железного занавеса» регион, которому полагалось обезлюдеть и архаизироваться, оказался лицом к лицу с постиндустриальными центрами АТР. Осака и Токио, Сеул и Гонконг, а несколько позже Сингапур и Шанхай становятся новыми центрами притяжения региона. Сюда стягивается региональный экспорт, здесь заказываются необходимые региону продукты, связанные с высокими технологиями.

Азиатские «ворота в глобальный мир» оказывались гораздо ближе и доступнее, чем собственные, «национальные ворота». Их агрессивная экономика остро нуждалась в природных ресурсах, которыми богат регион, и готова была за них платить. Расцвет «челночной» торговли, всколыхнувший население региона, и приватизация дальневосточной части «советского трофея» создали необходимые для включения в международную торговлю накопления.