Текст книги "Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток"

Исследование роли неявного знания, когнитивного фона и его компонентов, определяемых мифами[57]57
  Алексеенкова Е. С. Государство и альтернативные формы социальной интеграции: структурное насилие против «omerta» // Полития. 2009. № 1. С. 22–43.


[Закрыть], в процессе принятия политических решений и политическом процессе вообще уже не одно десятилетие пользуется «правами гражданства» в политологии. Однако наличие серьезных и фундированных работ этого направления, в том числе и на русском языке, пока довольно слабо сказывается на изучении конкретных политических феноменов в России. Теоретические модели существуют как бы сами по себе, автономно и самодостаточно, а эмпирические исследования продолжают традицию «школьного знания», перекладывая на отечественную почву демоверсии расхожих концепций, или «вырабатывают теории» из подручных материалов конспирологического толка.

Число политологических текстов на русском языке, где теоретические положения «спускаются» на уровень анализа конкретных «кейсов», конкретных ситуаций, крайне невелико. К ним относится, в частности, чрезвычайно интересное исследование роли метафоры в иранской революции Н. Кулюшина[58]58
  Кулюшин Н. Д. Шиитская модель теократии: от имамата к велайат-е факих // Полития. 2007. № 4. С. 90–103.


[Закрыть], а также анализ социальных сетей итальянской мафии, проведенный Е. Алексеенковой[59]59
  Алексеенкова Е. Государство и альтернативные формы социальной интеграции…


[Закрыть].

Примечательно, однако, что материалом, к которому прикладывается соответствующий теоретический инструментарий, выступают экзотические для российской политической науки казусы. Собственная же «почва» пока «вспахивается» главным образом за счет угадывания, интуиции[60]60
  Баринова М., Кутузов М. Некоторые размышления об очередной попытке дальневосточного прогресса (http://povestka.ru/default.asp?id=strategy&idp=9).


[Закрыть].

Между тем экспликация фонового знания отечественной политии, ключевых когнитивных схем политического класса и самих «управляемых» способна дать ключ к пониманию глубинных причин видимых и фиксируемых противоречий, внешне выглядящих абсолютно иррациональными. Эта ситуация сегодня и разыгрывается на Дальнем Востоке России.

Вне явного конфликта интерпретаций фиксация мифологии и тем более ее деконструкция – задача не особенно реальная. Миф, ставший фоном, самой реальностью, не виден. По его поводу не рефлексируют – в нем живут. Конфликт же обнажает, «выманивает» скрытые механизмы мифотворчества, делает их видимыми и фиксируемыми. Этот «кейс» и выступает основанием для нашего изложения, нашей попытки проникнуть за миф и сказать регион. И последнее предваряющее замечание. А зачем региону мифология? Наряду с уже отмеченными элементами есть и некая специфика для региональной России. Регион с помощью мифологии выстраивает ту самую «защитную оболочку», которая препятствует проникновению в «ядро», отделяет его от других регионов, позволяет осознать себя как особый район, требующий «особого отношения». Одухотворяясь этими соображениями, и приступим к описанию мифологии Дальнего Востока, точнее к попытке ее деконструкции.

За последние несколько лет Дальний Восток неожиданно для себя (и для России в целом) вошел в моду. Начиная с 2006 года[61]61
  Бляхер Л. Е. Государство и несистемные сети «желтороссии», или Заполнение «пустого пространства» // Полития. 2010. № 1. С. 170–188.


[Закрыть] количество статей о регионе в центральной прессе увеличилось более чем в 3,6 раза. Темы, так или иначе связанные с ДВФО (подготовка к форуму АТЭС-2012, строительство трубопровода ВСТО, более или менее регулярные визиты первых лиц, борьба с коррупцией и ввозом японских иномарок, «желтая угроза», сотрудничество с АТР и т. д.), почти не покидают страницы газет и интернет-таблоидов, вызывая неугасающий интерес.

Но интерес этот довольно специфичен. Сюжеты, касающиеся собственно региона, его городов, его людей, ситуации в тех или иных социально-экономических и политических сферах, значительно уступают по частоте (примерно в 2,4 раза) темам, к которым Дальний Восток России имеет отношение. Исключение – репортажи о катастрофическом наводнении в регионе летом 2013 года. Но и здесь речь скорее шла о возможности эффектного пиара тех или иных властных лиц или волонтерских организаций. Реальные герои и реальные жертвы катастрофы из медиапространства выпадали.

Регион каждый раз оказывается важен не сам по себе, а как средство достижения чего-то внешнего по отношению к нему. Через него проходит труба, по которой сибирский газ должен попасть к потребителям в АТР. Из его портов отходят танкеры с углеводородным и иным сырьем. Через него в европейскую часть России и в Европу проникают мигранты. «По нему…», «через него…» – вариантов множество.

Существенно меньше статей, написанных в жанре «…и это все о нем». Показательно, что даже в проекте концепции социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона, разработанном Минрегионом в 2007 году, основное место отводится описанию социально-экономического положения… стран АТР. Сам регион как-то «выпадает» из сферы интересов как журналистов, так и чиновников.

Еще более странно, что блага (инвестиции, льготы и т. д.) и известность, внезапно пролившиеся на ДФО, чаще всего вызывают негативную реакцию населения. Несмотря на все возрастающую государственную опеку и заботу, уровень депривации жителей и их миграционная готовность здесь не снижаются, но даже растут. Если в ходе опросов, проведенных ДВИСПИ под руководством или при участии автора в 2000–2004 годах, удовлетворенность своим положением выказывали порядка 40 % респондентов, а готовность покинуть регион – 54 %, то в 2008 году соответствующие показатели составляли 27 и 63 %. Сегодня эти показатели еще выше[62]62
  Опрос в 2012 году проводился в Приморье Е. В. Галкиным в ходе работы над диссертацией «Ворота в глобальный мир на Дальнем Востоке России (социологический анализ)». Научный руководитель – Л. Е. Бляхер. Генеральная совокупность – население Приморского края старше 18 лет. Выборочная совокупность – 864 респондента. Выборка территориальная.


[Закрыть].

Для того чтобы эксплицировать истоки подобной «неблагодарности» дальневосточников, имеет смысл обратиться к тому самому неявному знанию и его влиянию на коммуникацию между федеральным центром и регионом.

Для выявления ключевых мифологем, определяющих восприятие дальневосточной окраины, я использовал материалы центральных и местных газет и интернет-изданий[63]63
  «Известия», «Аргументы и факты», «Российская газета», «Тихоокеанская звезда», «Золотой рог», «Амур-медиа». Для некоторых изданий, возникших после 1999 года, анализ проводился с момента выхода.


[Закрыть] за 1999–2009 годы и Концепцию стратегии социально-экономического развития ДВФО и Байкальского региона, возникшую в недрах Минрегиона в 2007–2008 годах.

В ходе контент-анализа мною отбирались концепты, наиболее часто используемые для характеристики Дальнего Востока. Сразу же отмечу, что по частоте употребления отобранные концепты в 5,7 раза «опережают» все остальные, что позволяет считать их репрезентантами глубинных коллективных представлений (мифов), а не «частным мнением» журналиста или издания. Показательно также, что вне зависимости от «генеральной линии» издания перечень ключевых концептов сохраняется, допуская лишь незначительные частотные вариации.

Выделенные концепты можно разделить на «позитивные» и «негативные». На создание позитивного образа региона «работают» концепты (по убывающей): «выход в АТР», «природные богатства», «форпост России», «ресурс будущих поколений» (в некоторых изданиях последние два концепта могут меняться местами по частоте употребления). Круг концептов, формирующих негативный образ Дальнего Востока, заметно шире.

Наиболее частотные здесь: «удаленность», «безлюдье» («сокращение населения», «бегство» и т. д.), «миграция», «демографическое давление на границы» (политкорректный вариант концептов «китайская угроза», «желтая угроза», «тихая экспансия», тоже встречающихся крайне часто), «сложные природно-климатические условия», «тяжелый социально-экономический кризис», «преступность», «тотальная коррупция». Постоянно (примерно с 2006 года) присутствует в информационном пространстве и относительно новая тема «правого руля», «подержанных иномарок» и «протестов автомобилистов». Самым же популярным «негативным» концептом остается «угроза».

При «суммировании» этих представлений возникает довольно мрачная картина. Богатому региону, являющемуся воротами России в АТР, ее форпостом и залогом ее будущего, угрожают захват, обезлюдение, экономический кризис, преступность и коррупция. Этот мотив и муссируется в средствах массовой информации, да и в экспертных суждениях.

Но Дальний Восток в трактовке СМИ – не просто «богатый регион». Это регион, в котором остро заинтересовано государство, причем заинтересовано оно в нем прежде всего в силу наличия там богатых природных ресурсов и «нераспределенных» (или подлежащих перераспределению) стратегических месторождений», а главное – в силу его транзитных возможностей («…оттуда ближе до динамичных рынков АТР»). Идея «форпоста» России, бывшая ключевой в XIX–XX столетиях, сегодня гораздо важнее для самих дальневосточников, нежели для «внешнего наблюдателя».

Не так все просто и с угрозами, ставшими такой же неотъемлемой составляющей образа региона, как и представления о его богатстве. Начну с так называемых «объективных угроз» в виде сурового климата, удаленности от центра страны и Центра вообще (сама семантика именования), слабой заселенности.

Казалось бы, эти параметры не нуждаются в обсуждении. Как мы знаем из книг, кинофильмов и т. п., Дальний Восток – это бесконечные заснеженные дали, таежные дебри, редкие стоянки охотников и рыбаков. Словом, «белое безмолвие». Мир отчаянно храбрых первопроходцев, на свой страх и риск покоряющих бесконечные просторы льда и снега.

Однако нарисованная картина, мягко говоря, не совсем соответствует действительности, и каждый из ее компонентов скорее дань определенной исторической традиции, нежели фиксация реального положения дел. Точнее, это часть реальной картинки. Причем не самая существенная ее часть.

В упоминавшейся выше Концепции стратегии социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона[64]64
  Концепция стратегии социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона, 2007 (http://www.minregion.ru/WorkItems/NewsItem.aspx?NewsID=556).


[Закрыть] территория ДВФО разделена на три зоны: абсолютно дискомфортную, экстремально дискомфортную и просто дискомфортную. Классификация эта выглядит вполне оправданной – но только в том случае, если за достаточный уровень комфортности принять климат Гавайских островов.

Каков же регион «на самом деле»? Очень разный. Он и не может быть иным при протяженности с севера на юг около 4500 км (примерное расстояние от Москвы до Красноярска) и площади в 6 миллионов 169 тыс. кв. км, что составляет 36 % территории России. По существу, южная и северная часть региона, континентальная и приморская части, живут в разных системах координат. Они в разное время (с разрывом на полтора столетия) вошли в состав России. И проблемы у них очень разные.

Южная часть – сельскохозяйственные угодья, немногочисленные и по большей части уже выбранные месторождения драгоценных и не очень металлов, вырубленные в основном за два столетия освоения леса, университетские центры и отделение академии наук, речные и морские порты, гостиницы и музеи, рыбозаводы и логистические предприятия, склады и конференц-залы, театры, клубы, рестораны и многое другое.

Собственно, Амурская область и ЕАО даже в советские годы, не говоря уже о досоветских десятилетиях, вполне соперничали по производству сельскохозяйственной продукции с ведущими агропромышленными регионами страны. Вот с драгоценными металлами здесь хуже. Более двух столетий активной добычи истощили местные месторождения, некогда давшие толчок к очередному «освоению» Дальнего Востока. То же и с ценными породами древесины. На юге, где имеет смысл создавать производства, где есть кадры, транспортные пути и технические возможности… нет леса. Кончился. Уже в середине прошлого столетия этот процесс стал заметен. Сегодня он близок к завершению. Новые деревообрабатывающие предприятия, возникшие в начале «нулевых», тихо стоят без сырья или вынуждены активно инвестировать в восстановительные работы.

Лес в регионе, конечно, есть. Только до него больше двух тысяч километров на север. Причем последние полторы тысячи по проселочным дорогам или без оных. Там же расположены основные участки с месторождениями золота и платины. Зато именно здесь, на юге, расположены крупнейшие морские и речные порты, проходит Транссиб. К югу сходятся автомобильные трассы. Здесь склады и гостиницы, аэропорты и вокзалы. Здесь стоят и даже функционируют университеты и институты. Проводятся международные конференции и совещания, работают выставочные комплексы.

Это традиционный транзитный регион. Через него ресурсы севера текли в сопредельные страны. А ресурсы этих самых стран текли в Европу и европейскую часть России. Или не текли, если с запада начинали поступать эшелоны с людьми и техникой, финансы и войска. Время от времени даже центральная власть вспоминала об этой региональной особенности, объявляя здесь порто-франко. Но быстро пугалась стремительного роста местной экономики и неконтролируемости предприятий и предпринимателей, потому режим свободной торговли отменяло.

На севере региона тайга, переходящая в тундру. Полезные ископаемые и пушной зверь, олени и рыба. Здесь мало дорог и городов. Здесь царит «белое безмолвие». На севере региона – тундра, морозы и полярная ночь. На юге – арбузы и виноград. Правда, и население региона распределено соответственно. По региону средняя плотность населения меньше двух человек на квадратный километр. То есть регион «пустой». Собственно, об этом и пишут публицисты и исследователи. Но, похоже, говорить о «населении ДФО» – примерно то же, что обсуждать среднюю температуру по больнице. Собственно, как и разговоры о «развитии Дальнего Востока» очень напоминают рассуждения о развитии «Австралийско-антарктического народного хозяйства». Совершенно разные территории, с разной историей и проблемами вольно или невольно загоняются именованием в общее стойло.

Реальность несколько иная, более сложная. Из 6,3 миллиона человек, проживающих сегодня в ДФО, около 4 миллионов располагаются в южной части, на узкой полоске вдоль рек Амур, Зея и Бурея, вдоль трассы ДВЖД. Чуть больше миллиона проживает на побережье Тихого океана. Оставшаяся часть размазана по гигантской территории, сравнимой с территорией Европы с действительно достаточно неблагоприятными условиями. Потому, собственно, и населения там практически нет. Есть рудники и старательские поселки, немногочисленные поселки местных жителей и несколько городских центров.

Температурный же режим южной части Дальнего Востока, где сконцентрировано основное население региона, существенно более благоприятен для проживания, чем климат, к примеру, Ленинградской или Вологодской области. Средняя температура летом – от +17 до +26 градусов, зимой – от -8 до -25 (что по меркам России отнюдь не катастрофично). Действительно, на территории региона находится мировой полюс холода (Оймякон, Верхоянск). Но ведь и население там менее 10 тысяч человек, рассредоточенных на гигантском пространстве.

Но миф о едином Дальнем Востоке работает безотказно. На юге региона, где есть транспорт и трудовые ресурсы, строят предприятия, ориентированные на северный лес или рыбу. Он же местный лес, дальневосточный. Вот только протяженность региона с севера на юг четыре с половиной тысячи километров. Можно, конечно, построить комбинат на севере, где сырье. Вот только сам комбинат до кирпичика придется завозить. Золотой он выйдет. Если сырье – золото или алмазы, то, может, и окупится. А все остальное – очень сомнительно.

Не думаю, что мне эта мысль пришла первому. Но логика мифа работает наперекор любой другой. Потому вновь и вновь начинается индустриальное (строительство заводов) освоение региона. Яркий пример последнего времени, приобретший всероссийскую известность, – кризис на предприятии «Аркаим», еще недавно «кормившем» тысячи работников, но сегодня разоряющемся. Причина банальна: попытка следовать тезису о необходимости «технического перевооружения» и «глубокой переработки древесины». Производственные мощности активно поставляли на дальневосточный рынок… дорогую и невостребованную продукцию.

Вместе с подобными заводами приходит главная головная боль руководителей региона всех времен – необходимость опять и опять выклянчивать в столице ресурсы на поддержку заведомо нерентабельных предприятий, не нужных региону, но почему-то остро необходимых столице. Потому Дальний Восток продолжает оставаться осваиваемым спустя столетия после присоединения к России. Откуда же взялось подобное представление?

На мой взгляд, все дело в двух смысловых переносах, свершившихся на заре освоения региона. Первый – перенесение образа «холодной Сибири» на еще более удаленные, а значит – еще более холодные земли. Второй перенос связан со спецификой освоения региона. Опорным пунктом продвижения на Дальний Восток в XVII столетии оказался не относительно «южный» Иркутск, а «северный» Якутск. Само же продвижение шло вверх по Лене и далее до Охотска и Анадыря. Эти районы (богатые «мягкой рухлядью» и «рыбьим зубом», за которыми, собственно, и отправлялись) и впрямь оставляли желать лучшего в климатическом отношении.

Опыт хозяйствования в Приамурье в XVII–XVIII веках был относительно кратковременным и в целом не особенно успешным и потому не оказал принципиального воздействия на восприятие региона. Более того, история осады китайскими войсками Албазина и отступления из Приамурья стала своего рода политико-невротической травмой, старательно вытесняемой из памяти. Позднейшее же освоение Приамурья и Приморья накладывалось на уже сформировавшийся образ «сурового края».

В последующие годы «суровость» географо-климатических условий региона активно использовалась дальневосточными политиками для обоснования «особого» отношения к региону и прикрытия собственных хозяйственных просчетов. Так, расходы на формирование приграничного казачьего населения (переселяемого из Забайкалья и частично с Кубани) в XIX веке на 30 % превысили запланированные. Еще больший перерасход «пришелся» на каждую версту Транссиба и КВЖД. Собственно, эти ресурсы региональные предприниматели просто «перенаправляли» на собственные нужды. Эти средства вкладывались в строительство «колесных» дорог и иные, более нужные региону вещи. С точки зрения властей, безусловно, коррупция. С точки зрения населения – рационализация расходов.

В советский период «трудными климатическими условиями» объясняли катастрофический уровень бытового обеспечения строителей Комсомольска-на-Амуре и слабое развитие социальной инфраструктуры в регионе. Кроме того, «суровость» климата и связанные с ним «районные» и «северные» надбавки стали важным элементом региональной самоидентификации. Не случайно для старшего поколения жителей Владивостока самой негативной фигурой советских лет до сих пор остается Н. С. Хрущев, отменивший ряд льгот для жителей города и края.

С «суровостью» тесно соотносится «безлюдье», «отток населения», «миграция». Если для «внешнего наблюдателя» эти характеристики существуют как некоторая данность, обусловленная трудными климатическими условиями, то для дальневосточников причиной этих и многих других бед становится «предательство Москвы».

То, что «Москва всех грабит», для любого регионального жителя столь очевидно, что даже нет необходимости искать ссылку на мнение. Это «все знают». Но на Дальнем Востоке к этому знанию добавляется и иное. Дальний Восток – форпост России в АТР, передовой рубеж обороны, регион-крепость. Именно так развивался Дальний Восток с далеких 1930-х годов[65]65
  Кузин А. В. Военное строительство на Дальнем Востоке СССР: 1922–1941 гг.: автореф. дис… докт. ист. наук. Иркутск, 2004.


[Закрыть]. Именно поэтому к нему нельзя подходить с общей, тем более экономической меркой. «Москва» должна содержать «крепость», которую сама же построила. Отказ от этих обязательств и воспринимается как «предательство», порождая «обиду на Москву». Обида эта, кстати, возникла намного раньше, чем «столичный бизнес» пришел в регион.

Пожалуй, вплоть до самых последних лет этот миф был самым устойчивым. Именно он воспроизводился в интервью и застольных беседах, как только речь заходила о судьбе региона. С этой обидой имеет смысл разобраться подробнее. Здесь сплелись множество очень разных моментов. Поскольку регион «пуст», «суров» и т. д., развивать в нем имеет смысл то, на что «денег не жалеют».

Именно поэтому и в первом плане развития региона в начале 1930-х годов, и в последующих планах и программах приоритет отдавался добыче полезных ископаемых и оборонной промышленности. Рыболовство и лесной промысел, охота и сельское хозяйство – то, чем жило население окраины Советской империи, – существовало практически на полулегальных основаниях.

Но, как и сегодня, для функционирования больших производств народа катастрофически не хватало. Собственно, после того как советский Дальний Восток под давлением продналога, «раскулачиваний» и расстрелов покинули десятки тысяч, если не больше, дальневосточных крестьян, переселившись в Монголию и Китай[66]66
  Пешков И. О. Граница на замке постсоветской памяти. Мифологизация фронтирных сообществ на примере русских из Трехречья // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-ХХ и ХХ-XXI веков / науч. ред. В. И. Дятлов. Иркутск, 2010. С. 143–158.


[Закрыть], людей ни на что не хватало.

Проблема решалась по-большевистски просто. Людей нет – значит, их нужно завезти. Для добычи золота и платины, алмазов и, несколько позже, урана замечательно подошли сидельцы ГУЛАГа. До сих пор вокруг современных поселков Магаданской области и северо-востока Якутии, северных районов Хабаровского края и Амурской области стоят памятники эпохи – вышки и бараки. Бесплатный труд заключенных, добывающих полезные ископаемые, становится основой «экономики». Лагеря же содержат инфраструктуру, дополнительные производства.

С оборонными предприятиями сложнее. Здесь в действие вступали «комсомольские путевки» и распределения, трудовая мобилизация и т. п. мероприятия. Значимы были и «дальневосточные надбавки» (до 100 % и более к номинальной зарплате). То, что оборонная промышленность нерентабельна, фантастически затратная – никого особенно не смущало. Вот и строились многочисленные судостроительные и судоремонтные заводы, заводы по производству подводных лодок и танков, самолетов и патронов.

Для каждого завода завозились тысячи людей, формировалась социальная инфраструктура, строились города. Возникала главная головная боль партийного и хозяйственного руководства Дальнего Востока – «северный завоз». Ведь продукты, одежду, строительные материалы, горючее для ТЭЦ и многое-многое другое приходилось завозить из южной части региона и из сибирских областей. Даже металл для работы на год завозился только в летние месяцы, во время навигации. Без северного завоза и гарантированного сбыта огромные предприятия, да и города просто не могли бы существовать.

Даже в короткий период попытки хозяйственного, а не военного освоения Дальнего Востока в СССР (строительство БАМа) принцип был тот же самый. Завозятся люди и все, что им необходимо для работы и жизни. Ведь «на месте» ничего нет. Идея сельскохозяйственного развития региона не прививалась. Сельское хозяйство в регионе нужно только для того, чтобы несколько снизить затратность содержания городов-заводов. Ведь здесь же Дальний Восток – край с суровым климатом. Какое уж тут сельское хозяйство?

То обстоятельство, что на рубеже XIX–XX веков урожайность твердых сортов пшеницы в южной части региона была выше, чем в среднем по России, и уступала только урожайности на Кубани и Украине, как-то вытеснялось образом «суровой и заснеженной» земли. Как и то, что в этот период регион обеспечивал себя продовольствием, а на основе сельского хозяйства росла и развивалась местная промышленность[67]67
  История Дальнего Востока СССР: период феодализма и капитализма (XVII в. – февраль 1917 г.). Владивосток, 1983. С. 247–249.


[Закрыть]. Ведь даже золотодобыча в общем объеме хозяйства Дальнего Востока в тот период играла относительно скромную роль. Правда, и владельцев приисков было немного. Потому миллионные состояния возникали именно там и в сфере казенного строительства. Зато кормили регион мукомольная и кожевенная промышленность, лесопилки и лесные массивы, пищевая промышленность и производство строительных материа лов. В этот же период складываются крупнейшие, до настоящего времени легендарные торговые сети «Кунст и Альберс», «Чурин», «Касьянов и сыновья» и многие другие.

Образ сурового региона-крепости, где население необходимо только, чтобы снабжать и обслуживать ее гарнизон, вытеснял все. Поскольку именно в обороне виделся основной смысл территории (форпост России), то существовать она могла только при прямой поддержке государства, постоянных дотациях, постоянных эшелонах с новыми работниками. Без этого заводы, воинские части, укрепленные районы и границы на замке просто исчезали.

Но постоянный «завоз» огромных масс людей терялся при соотнесении этой массы с еще более огромной территорией. В самом деле, что значит 8 миллионов человек (максимальная численность населения региона) в сравнении с более чем 6 миллионами квадратных километров дальневосточной земли? Магия административного деления завораживала, убеждала в крайней недостаточности населения. Это сказалось и на восприятии «оттока населения» из региона в начале 1990-х годов. Он воспринимается как катастрофа.

Действительно, цифры впечатляют. За 1990-е годы из региона выехало 1,8 миллиона человек – более 20 % населения. Об этом пишут и журналисты, и исследователи. «В последние десятилетия отмечается резкое снижение уровня жизни населения Дальнего Востока, утрачены сравнительные преимущества региона в области доходов граждан, ухудшилась социально-экономическая и экологическая ситуация. Уровень реальных доходов в этом сложном по климатическим условиям регионе сегодня ниже, чем среднероссийский. В результате численность населения сокращается быстрыми темпами», – доказывает зам. директора Института Дальнего Востока РАН В. Портяков[68]68
  Портяков В. Я. Экономическая катастрофа грозит Дальнему Востоку // Демо скоп. 2004. № 4. С. 159–160.


[Закрыть].

Собственно, спорить с очевидными утверждениями смысла нет. Люди уезжают. Много людей уезжает. Стоит только отметить, что с Дальнего Востока уезжали всегда. Менее половины переселенцев в XIX столетии закреплялись в регионе. Остальные были вынуждены вернуться обратно. И это несмотря на «стодесятинный надел», который выделяло переселенцам государство, несмотря на освобождение от налогов и рекрутской повинности. Да и в советские годы совсем не случайно переселенцам «бронировали» квартиры на прежнем месте жительства. Пребывание на Дальнем Востоке и в этом случае мыслилось как временное.

Просто в определенные периоды истории отток населения компенсировался новым «притоком». В другие периоды (и их рассмотрение впереди) этот отток ничем не компенсируется. В результате регион пустеет. К сожалению, мне не удалось найти точных цифр оттока в прежние эпохи. Но, по мнению самых разных исследователей[69]69
  Кабузан В. М. Дальневосточный край в XVII – начале ХХ века (1640–1917). М., 1985; История Дальнего Востока СССР: период феодализма и капитализма…


[Закрыть], он часто превышал половину населения региона. Иными словами, отток из региона в 1990-е годы был. Но, по региональным же масштабам, отнюдь не катастрофический. Важно также, кто эти люди, откуда и почему они уезжают. Если мы ограничим рассмотрение первой половиной 1990-х годов[70]70
  Миграцию из региона в «нулевые» и «десятые» рассмотрим несколько позже, поскольку она была несколько иной природы.


[Закрыть], когда отъезд был наиболее массовым, то можно выделить несколько основных групп отъезжающих.

Первая группа – элита советской эпохи. Так сложилось в советский период, что отъезд из региона для партийного чиновника или «крепкого хозяйственника» был одним из этапов карьеры. Отработав в удаленном регионе, партийный или хозяйственный руководитель «уходил на повышение», в центр.

Да и раньше, в период Российской империи, дальневосточная окраина воспринималась как «временный этап карьеры» для чиновника. Обожествляемый на Дальнем Востоке граф Муравьев-Амурский прожил в Сибири менее пятнадцати лет. Уезжали «с повышением» или «по выходу в отставку» и иные административные деятели. Для кого-то регион был местом вынужденной ссылки (барон Корф), кто-то рассматривал его как забавное приключение в своей жизни (губернатор-этнограф Н. Л. Гондатти). В любом варианте пребывание в регионе – явление временно е. Эт а традиция сохранилась и в советские годы. Отбыв положенный срок в регионе, работник партийной или хозяйственной структуры получал новое назначение (в более комфортное место или на более высокую должность).

Вполне понятно, что советские руководители Дальнего Востока загодя готовили себе плацдарм на «большой земле», заводили связи. Распад СССР, разорение оборонки был вполне понятным знаком – надо валить. Знак был воспринят, и начальство отъехало «на заранее подготовленные позиции». Уже к середине 1990-х в Москве и Ленинграде (Петербурге) сложились «общины» дальневосточников, экстраполировавших сетевые принципы взаимоподдержки в столичные «коридоры» и закоулки власти.

Вторая группа – «приглашенные специалисты». Существовала распространенная практика вербовки квалифицированных инженеров, врачей, педагогов из европейских областей страны. При этом у них сохранялось право на жилплощадь и прописка по прежнему месту жительства. Здесь все было просто. Не успев врасти в новую почву, да и не стремясь это сделать, они пожали плечами и уехали домой. Несколько сложнее было последним выпускникам вузов, поехавшим по распределению на дальневосточную окраину. Но и они в массе своей отбыли на прежнее место жительства.

И первая, и вторая группы уезжали всегда. Здесь необычным можно назвать только массовость и единовременность отъезда. Вот третья группа – рабочие оборонных заводов, как правило, не стремились к отъезду. Точнее, стремились в гораздо меньшем количестве. Более того, партийные инстанции делали все для их закрепления на местах. Здесь использовалась практика постепенного нарастания «дальневосточных надбавок»[71]71
  Чтобы получать «полную» зарплату со всеми выплатами, необходимо было проработать в регионе от 5 до 10 лет в зависимости от территории.


[Закрыть]. В новых городах несколько легче было решить «квартирный вопрос», который комсомольчан испортил намного меньше, чем булгаковских москвичей. Значимым был и партийный рычаг воздействия. Бежишь? Партбилет на стол!

Но в 1990-е годы и их отъезд становится массовым. Заводы закрыты или скорее мертвы, чем живы. А с заводами связано все: жилье, дома отдыха, школы, детские сады и т. д. Вот и бегут люди от заводского апокалипсиса. Бегут к родне, знакомым, полузнакомым.

Собственно, они не особенно отличались от беженцев того же периода из воюющих постсоветских республик-государств. И беды на их долю выпадали примерно те же. Уехавший композитор вел кружок игры на гитаре в ПТУ, инженер работал портье в гостинице и т. д. Достаточно много людей внезапно вспомнили о своих почти забытых немецких, польских, корейских и еврейских корнях и подались на историческую родину.

Таким образом, основную массу отъезжающих из региона составили привезенные сюда работники заведомо нерентабельных оборонных предприятий. Как ни странно это звучит в сопоставлении с миллионами «пустых» квадратных километров, уезжало лишнее население. То, которое регион на тот момент не мог востребовать.

Конечно, уезжали не только рабочие и инженеры «оборонки» и демобилизованные военные. Поток подхватывал самых разных людей. Бежали врачи, педагоги, повара и артисты. Много кто уезжал. Да и не все «высвободившиеся» работники уехали. Кто-то не смог. А кто-то конвертировал свои профессиональные качества в иные сферы. Адаптировался к новой ситуации. Показательна ситуация с трудовым обеспечением последнего крупного оборонного предприятия Хабаровского края авиационного завода в Комсомольске-на-Амуре. В 1990-е годы число работников предприятия сократилось в четыре раза. Кто-то уехал, но бóльшая часть просто сменила вид деятельности. Это были наиболее квалифицированные рабочие в регионе, а потому легко конвертировали свои профессиональные навыки в доход. Когда же в период вставания с колен вновь возникла потребность в квалифицированных кадрах, прежние работники просто отказались возвращаться. Потому и ходят по городу юности байки о фанерном муляже самолета, который демонстрировали приехавшему президенту.