Текст книги "Брежнев. Разочарование России"

1 июля 1972 года – очередной донос Андропова в ЦК:

«Комитет госбезопасности располагает данными об идейно-ущербной направленности спектакля “Под кожей статуи Свободы” по мотивам произведений Е. Евтушенко, готовящегося к постановке Ю. Любимовым в Московском театре драмы и комедии. Общественный просмотр спектакля состоялся 12 июня 1972 года.

По мнению ряда источников, в спектакле явно заметны двусмысленность в трактовке социальных проблем и смещение идейной направленности в сторону пропаганды “общечеловеческих ценностей”. Как отмечают представители театральной общественности, в спектакле проявляется стремление режиссера театра Любимова к тенденциозной разработке мотивов “власть и народ”, “власть и творческая личность” в применении к советской действительности…»

При этом в личном общении с творческими людьми председатель КГБ желал казаться человеком либеральным и отказывался признать, что комитет кому-то что-то запрещает.

– У меня однажды была личная встреча с Андроповым, – рассказывал Евгений Александрович Евтушенко в интервью «Московскому комсомольцу». – Я был приглашен в Америку. В Союзе писателей мне сказали, что КГБ возражает. Мне очень хотелось поехать. Я позвонил в приемную Андропова и попросился на прием. Через несколько дней он принял меня.

Евтушенко пожаловался председателю Комитета госбезопасности, что его не пускают в Соединенные Штаты, ссылаясь на мнение КГБ. Андропов стал возмущаться:

– Какие же трусы в вашем Союзе писателей! Ничего не могут решить сами. Мы тут занимаемся вопросами государственной безопасности, а они хотят взвалить на наши плечи такие мелкие вопросы. Мы не возражали против вашей поездки. Это они для вас придумали, чтобы самооправдаться.

После этих слов, вспоминал Евтушенко, ему показалось, что сейчас Андропов снимет трубку, позвонит в Союз писателей и устроит разнос перестраховщикам и трусам. Однако он этого не сделал. Вместо этого Андропов перевел разговор на другую тему:

– Кстати, хочу поделиться с вами своим первым впечатлением о вас. Впервые я увидел вас на встрече с Хрущевым. Я обратил внимание на ваши глаза. Они напомнили мне глаза мальчиков из клуба Петефи, которые вешали коммунистов в пятьдесят шестом…

Евтушенко встал:

– Я никогда никого не хотел вешать. Моя мама коммунистка, однако она одна из честнейших людей…

20 декабря 1980 года председатель КГБ Андропов доложил в ЦК, что некоторые московские студенты намереваются провести митинг в память замечательного музыканта Джона Леннона из всемирно любимой группы «Битлз».

Никакого отношения к политике желание студентов выразить любовь к известной музыкальной группе не имело. Но как любое несанкционированное мероприятие считалось опасным для советской власти. Поэтому, успокоил Андропов товарищей по политбюро, Комитетом госбезопасности «принимаются меры по выявлению инициаторов этого сборища и контролю над развитием событий».

13 июля 1981 года Андропов информировал коллег по политбюро:

«По полученным от оперативных источников данным, главный режиссер Московского театра драмы и комедии на Таганке Ю. Любимов при подготовке нового спектакля об умершем в 1980 году актере этого театра В. Высоцком пытается с тенденциозных позиций показать творческий путь Высоцкого, его взаимоотношения с органами культуры, представить актера как большого художника-“борца”, якобы “незаслуженно и нарочито забытого властями”…

Мероприятия, посвященные памяти актера в месте захоронения на Ваганьковском кладбище в г. Москве и в помещении театра по окончании спектакля могут вызвать нездоровый ажиотаж со стороны почитателей Высоцкого из околотеатральной среды и создать условия для возможных проявлений антиобщественного характера».

Бывшие руководители 5-го управления любят рассказывать, что они занимались аналитической работой, изучали процессы, происходившие в обществе, пытались решать сложнейшие национальные проблемы. Но документы свидетельствуют, что занимались они мелкой полицейской работой.

Многие документы 5-го управления КГБ преданы гласности, и можно непредвзято судить о том, чем оно занималось в реальности. В одном из отчетов сообщалось, например, о том, что 5-е управление собирало материалы на драматурга Виктора Розова и философа Юрия Карякина, включило в состав олимпийской делегации СССР шестнадцать агентов (агентов! не охранников, то есть заботилось не о безопасности спортсменов, а собиралось следить за ними), получило информацию об обстановке в семье композитора Дмитрия Шостаковича и материалы об идейно незрелых моментах в творчестве писателя-сатирика Михаила Жванецкого, завело дело на выдающегося ученого-литературоведа Сергея Аверинцева, проверило советских граждан, которые имели контакты со Святославом Рерихом во время его приезда в СССР…

К успехам 5-го управления причислялось и то, что юную спортсменку, которая должна была поехать на матч в ГДР, не пустили туда, потому что она проговорилась, что хотела бы выйти замуж за иностранца… Кроме того, говорилось в том же документе, проверены абитуриенты, поступающие в Литературный институт имени М. Горького. На основе компрометирующих материалов к сдаче экзаменов не допущено несколько человек.

Главный режиссер Театра имени Ленинского комсомола Марк Анатольевич Захаров рассказывал в газетном интервью, как в 1983 году театр поехал в Париж со спектаклем «Юнона и Авось». По Парижу артисты ходили только пятерками, в каждой пятерке свой руководитель. Примерно за неделю до возвращения к Захарову явился сотрудник КГБ, приставленный к артистам. В гостинице он разговаривать отказался, сказал, что могут подслушать вражеские спецслужбы. Они долго ходили по Булонскому лесу, и чекист показывал главному режиссеру список артистов, которые могут остаться во Франции. Захаров его убеждал, что никто оставаться не собирается, и оказался прав…

Я хорошо помню, как в те времена в особняке Союза писателей РСФСР на Комсомольском проспекте собрали «актив», и полковник из 5-го управления с гневом рассказывал об отдельных представителях творческой интеллигенции, которые продались Западу. Самое большое возмущение вызывал пианист Владимир Фельцман, согласившийся играть в резиденции американского посла в Москве. Писатели были признательны полковнику за доверие и откровенность и просили о самом тесном сотрудничестве и взаимодействии.

Это были правильные писатели.

Неправильные думали и говорили о гибельных процессах в советском обществе.

«В брежневский застойный период, – считает академик Вячеслав Всеволодович Иванов, сын известного революционными пьесами писателя, – очень много было сделано для разрушения общественной морали, обесценивания духовных ценностей. У власти стояли циники, у которых просто не было никакой сознательной идеологии, никаких убеждений – ни коммунистических, ни каких-либо иных. Была опора на тайную полицию как на единственный аргумент. Было политическое лицемерие, набор выхолощенных якобы коммунистических штампов, подавление инакомыслия.

И это лицемерие, этот цинизм разрушили и существовавший в стране режим, и саму страну, какой она существовала в качестве СССР…»

Сколько же в стране было диссидентов, с которыми сражался огромный аппарат госбезопасности?

В 1976 году отбывал наказание 851 политический заключенный, из них 261 человек сидели за антисоветскую пропаганду. В стране насчитывалось 68 тысяч (!) «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в органы КГБ и предупреждали, что в следующий раз их уже вызовет следователь и предъявит обвинение, за этим последуют суд и лагерь. Предупреждено, докладывал председатель КГБ, появление 1800 антисоветских групп и организаций – с помощью агентуры. Иначе говоря, в стране многие тысячи готовы были действовать против советской власти?

Диссидентов сажали по двум статьям Уголовного кодекса. Более жесткая 70-я статья была принята при Хрущеве и называлась «Антисоветская агитация и пропаганда». Она предполагала суровое наказание: лишение свободы на срок от шести месяцев до семи лет. Вдобавок отправляли еще и в ссылку на срок от двух до пяти лет. Если предъявить обвиняемым было нечего, суд мог удовлетвориться просто ссылкой. Антисоветскую пропаганду Андропов называл «особо опасным государственным преступлением».

При Брежневе, 16 сентября 1966 года, указом президиума Верховного Совета РСФСР в Уголовный кодекс ввели статью 190, которая устанавливала уголовное наказание «за распространение в устной и письменной форме заведомо клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Наказание – лишение свободы до трех лет, или исправительные работы до года, или штраф до ста рублей. Вроде бы статья более мягкая, чем 70-я, но по этой статье сажать можно было кого угодно…

29 декабря 1975 года Андропов прислал Брежневу обширную записку о политических заключенных. За «антисоветскую агитацию и пропаганду» в течение первых восьми андроповских лет осудили 1583 человека.

Обвиняемых по 70-й и 190-й статьям чекисты посылали на экспертизу в Институт психиатрии имени В. П. Сербского. За двадцать пять лет на экспертизу попали 370 человек, которые обвинялись по этим двум статьям. Если врачи соглашались с представителями КГБ, то вместо суда обвиняемого отправляли на принудительное лечение. Условия содержания в таких медицинских учреждениях были столь же суровыми, как и в местах лишения свободы. Принудительные медицинские процедуры – мучительными и унизительными. А для КГБ было выгоднее объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти.

29 апреля 1969 года Андропов отправил в ЦК предложение об использовании психиатрии для борьбы с диссидентами, после чего появилось секретное постановление Совета министров. Врачам поручили составить перечень психических заболеваний, диагностирование которых позволяло бы признавать обвиняемых невменяемыми и отправлять их в спецбольницы Министерства внутренних дел.

В 1978 году высшее партийное руководство поручило комиссии во главе с председателем Совета министров Алексеем Николаевичем Косыгиным изучить психическое состояние советского общества. Комиссия пришла к выводу, что «за последние годы число психических больных увеличивается». Вывод: необходимо кроме восьмидесяти обычных психиатрических больниц, построить еще восемь специальных.

Конец политической психиатрии наступил только при Горбачеве, в 1988 году, когда в ведение Министерства здравоохранения из МВД передали шестнадцать тюремных психбольниц, а пять вообще закрыли. С психиатрического учета спешно сняли около восьмисот тысяч пациентов…

При этом Юрий Владимирович отнюдь не хотел войти в историю душителем свободы, поэтому распространялись слухи о том, что Андропов в душе либерал и покровитель искусств.

– Как-то из ЦК пришло представление на награждение орденами группы актеров и режиссеров, – вспоминает его помощник Игорь Елисеевич Синицын. – В списке был и Юрий Петрович Любимов. Андропов написал против его фамилии – «нет». Я удивился и говорю: «Юрий Владимирович, ведь сразу же станет известно, что именно вы вычеркнули Любимова». Он сразу же зачеркнул свое «нет» и написал «согласен».

7 января 1974 года на политбюро обсуждалась судьба писателя Александра Исаевича Солженицына. Работа над документальным исследованием «Архипелаг ГУЛАГ» – о системе террора в Советском Союзе – переполнила чащу терпения членов политбюро. Они больше не желали видеть Солженицына на свободе. Рассматривались два варианта – посадить или выслать из страны. Члены политбюро склонялись к первому варианту, но окончательное решение отложили. Брежнев с Андроповым пришли к выводу, что избавиться от писателя проще, чем его сажать.

7 февраля Андропов написал Брежневу:

«Если же по каким-либо причинам мероприятие по выдворению Солженицына сорвется, мне думается, что следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова».

12 февраля Солженицына арестовали. Ему предъявили обвинение в измене родине. На следующий день его лишили советского гражданства и выслали в ФРГ.

Академику Чазову приятно возбужденный Андропов сказал:

– Вы знаете, у нас большая радость. Нам удалось отправить на Запад Солженицына. Спасибо немцам, они нам очень помогли.

Председатель КГБ радовался, а позор для страны был невероятный. Солженицын к тому времени превратился в самого знаменитого советского писателя.

Что касается академика Андрея Дмитриевича Сахарова, ставшего диссидентом, то Андропов в своем кругу говорил, что с удовольствием бы и от него отделался. Чазов писал, что предлагал выпустить Сахарова за границу лечиться.

Андропов раздраженно ответил:

– Это был бы лучший вариант для нас, для меня в первую очередь. Но есть официальное заключение министра среднего машиностроения Славского и президента Академии наук Александрова о том, что Сахаров продолжает оставаться носителем государственной тайны и его выезд за рубеж нежелателен. Переступить через эту бумагу никто не хочет, и я не могу.

Академика Сахарова отправили в ссылку, где над ним измывались. А ведь Сахаров, один из создателей ядерного оружия, сделал для родины много больше, чем люди, его гнобившие. В отличие от преследовавших его чекистов он всегда оставался патриотом и думал об интересах отчизны. Однажды на квартире Сахарова зашел разговор об атомных делах, вспоминал его коллега-физик Лев Владимирович Альтшулер. Когда-то они вместе работали над созданием ядерного оружия.

– Давайте отойдем от этой темы, – сказал Андрей Сахаров. – Я имею допуск к секретной информации. Вы тоже. Но те, кто нас сейчас подслушивает, не имеют. Будем говорить о другом.

Этот человек вооружил нашу страну самым мощным в истории оружием, что сделало Советский Союз одной из двух супердержав. Академик Сахаров один сделал для страны больше, чем вся армия чекистов и цекистов, которые преследовали его многие годы и укоротили его жизнь.

Целые подразделения КГБ отрядили сражаться с академиком. Они следили за каждым его шагом, записывали все его разговоры, окружили осведомителями, крали его рукописи. Работы не было, чекисты ее выдумывали, чтобы доказать начальству, какие они умелые и полезные и от какого опасного врага они защищают социалистическую родину. Сахаров писал письмо Брежневу, сдавал его в приемную президиума Верховного Совета, а Андропов докладывал в ЦК, что его чекисты сумели перехватить этот опасный документ…

Все поведение Сахарова оставалось непонятным для власти. И в ЦК, и в КГБ искренне полагали, что он, как незрелый подросток, попал под дурное влияние. И в рассекреченных документах КГБ это все написано. Чекисты во главе с Андроповым следили за Сахаровым многие годы, но так и не разобрались в нем, все валили на его жену – Елену Георгиевну Боннэр. Исходили из того, что без нее он бы ничем, кроме физики, не занимался.

Его сослали в Горький, подальше от чужих глаз, и многие были бы рады, если бы он вообще оттуда не вернулся. В его смелости не было ничего показного. О том, как мужественно он себя вел, в советские времена почти никто не знал. Андрея Дмитриевича должно было охватывать отчаяние от того, что все его усилия бессмысленны. Страна молчит, а может быть, и одобряет то, что делается. Конечно, коллегам-академикам было так странно его поведение. Они-то дорожили и своим положением, и академическими пайками, и премиями, и доверием начальства, и – главное – поездками за границу. И потому подписывали мерзкие письма с осуждением Сахарова.

«В России легче встретить святого, чем безупречно порядочного человека», – шутил когда-то философ Константин Леонтьев. Столкновение с безупречно порядочным человеком обескураживает и даже злит. Крайне неприятно, когда кто-то рядом продолжает говорить правду, а ты-то уже врешь, потому что это стало выгодно, потому что государство платит за вранье. И так хочется, чтобы те, кто еще сопротивляется, как можно скорее замолчали, а еще лучше – присоединились бы к общему хору. Этим объясняется то, что коллеги-академики, люди, которые могли бы держать себя более независимо, в большинстве своем совершенно не поддержали Сахарова. А многие и сейчас считают, что он был врагом государства и потому наказан был справедливо.

Национальные проблемы поручить чекистам

«Сигналы о политически вредных либо “антисоветских проявлениях”, как тогда говорили, имели в основном бытовую основу, – писал офицер госбезопасности А. Н. Симонов, работавший в пятом отделении ярославского областного управления госбезопасности. – А мне как молодому оперативнику хотелось почувствовать настоящего противника, увидеть его воочию. Поэтому на первых порах, освоив уйму литературы, я был в некоторой растерянности: где же он, этот самый идеологический диверсант, который подрывает наш строй?»

Обнаружить диверсантов ярославскому чекисту так и не удалось. Но опасных для общества людей он нашел.

«Наиболее серьезным делом, – рассказывал Симонов, – которое удалось реализовать нашему отделению, стала ликвидация так называемой РОНС – Рыбинской организации национал-социалистов.

В 1982 году среди рыбинской молодежи был зафиксирован повышенный интерес к идеям национал-социализма. Даже не столько к идеям, сколько к символике и некоторым наиболее одиозным стереотипам поведения: маршировке, фашистским приветствиям, написанию профашистских лозунгов, самодельным значкам. На стенах домов периодически появлялись профашистские надписи и свастика.

Через некоторое время удалось выявить молодежную профашистскую группу, которую возглавлял молодой парень, провалившийся на экзаменах в военное училище. Группа – около двадцати человек – находилась в стадии формирования, но увлечение фашистскими идеями, пусть даже в примитивном виде, становилось массовым…»

Появление фашистов в стране, которая в Великую Отечественную разгромила гитлеровскую Германию, казалось немыслимым. Но о создании группок молодых и не очень молодых фашистов сигнализировали не только ярославские чекисты.

Слепое подражание гитлеровцам – использование свастики, крики «Хайль Гитлер!» – было достаточно маргинальным. Зато распространение откровенно нацистских идей приняло достаточно серьезный и масштабный характер. Люди, которые придерживались таких взглядов, поначалу с возмущением отвергали любое сравнение с германским национальным социализмом. Позже они почувствовали себя увереннее и стали довольно откровенно говорить, что в конце концов Гитлер делал и кое-что разумное для своего народа, например, строил хорошие дороги и уничтожал евреев.

Фашистские книги, антисемитская литература стали проникать в нашу страну с середины шестидесятых годов, сначала считанными экземплярами, плохонькими ксероксами, и только потом хлынули мощным потоком. Идеологический и биологический антисемитизм находил «научную» основу и в самой России – сохранились же предреволюционные погромные книжки и брошюры. Но на них лежала печать глубокой старины. А новыми антисемитами становились достаточно молодые и образованные люди. Они жаждали современного слова. И нашли его за границей.

Определенная часть русской эмиграции все эти годы переводила на русский язык и издавала крохотными тиражами гигантскую библиотеку современной антисемитской литературы. В двадцатые годы именно русские эмигранты подарили немецкому национальному социализму «Протоколы сионских мудрецов» и всю идеологию насильственного решения «еврейского вопроса». Потом немцы с лихвой вернули этот долг. Но не только немцы. По всему миру существуют профессиональные антисемиты, которые в силу той или иной причины посвятили себя борьбе с евреями («мировым еврейским заговором», «сионистской опасностью» и так далее). Понемножку некоторые эмигранты переводили это «богатство» на русский язык. Когда советских людей стали пускать за границу, появились и читатели.

В стерильной атмосфере советского общества антисемитские книги производили сильное впечатление на тех, кто был предрасположен к такого рода мыслям. Помимо литературного, диссидентского самиздата в Советском Союзе образовался и антисемитский самиздат. Из его авторов и читателей и сформировалось сообщество, которое по-настоящему объединяло только одно – антисемитизм.

Острота национальных проблем в Советском Союзе тщательно скрывалась от обычных граждан, поэтому вспыхнувшие в перестроечные годы конфликты окажутся для страны полной неожиданностью. Национальными проблемами, как ни странно это звучит, занимался Комитет госбезопасности. «Поручить чекистам» – эта формула казалась советским руководителям спасительной. А многолетний председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов доказывал, что расширение его аппарата обезопасит страну от разнообразных проблем и неприятностей.

«Андропов сознавал, что любой национализм, – вспоминал помощник председателя КГБ Виктор Васильевич Шарапов, – русский, украинский, казахский, киргизский, грузинский – представляет угрозу для единства нашего многонационального государства. Он исходил не из национального, а из общеполитического подхода – наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает…»

Вместо решения реальных проблем национальные чувства пытались подавить.

Поставленный во главе Украины Владимир Васильевич Щербицкий – сразу после возвращения из Москвы – собрал политбюро:

– Наша линия в этих вопросах неправильная. Под предлогом «демократизации» велась борьба с русификацией… Наблюдается ревизия прошлого, восхваление старины, попытки реабилитировать Мазепу, а Богдана Хмельницкого представить предателем… А издание Пушкина на украинском языке, трансляция футбола на украинском! Это распространилось после политически нечеткого выступления Шелеста на съезде писателей: «Берегти рiдну украiнську мову». Нельзя украинский национализм недооценивать. Нужно поднять идеологическую борьбу, сделать ее острой, наступательной, предметной.

Один из членов политбюро компартии Украины потребовал решительных мер:

– Явных врагов надо было сажать в тюрьму. Виноват секретарь ЦК по идеологии и отделы ЦК – что не сажали. А Овчаренко еще говорил мне: «Ты что, крови хочешь?»

Федора Даниловича Овчаренко, ученого-химика, человека отнюдь не крайних взглядов, сняли с должности секретаря ЦК компартии Украины и вывели из политбюро.

Борьба с «национализмом» на практике означала удушение любого деятеля культуры, позволившего себе отклониться от генеральной линии. Устраивались массовые чистки в сфере культуры, средств массовой информации, безжалостно снимали с работы.

Председателем республиканского КГБ назначили Виталия Васильевича Федорчука, протеже генерала Цинева. Федорчук объяснял подчиненным:

– Мы работаем на Союз, мы интернационалисты, и никакой Украины в нашей работе нет. Но о какой борьбе с украинским буржуазным национализмом может идти речь, если первый заместитель председателя комитета приходил на работу в «вышиванцi» (традиционной украинской рубашке. – Примеч. авт.)?

Он неустанно выискивал в республике идеологическую крамолу и требовал ее искоренения. Если меры не принимались, с угрозой в голосе говорил на политбюро:

– Я информирую вовремя и остро, но нет должной реакции.

По всей Украине прошла волна арестов диссидентов – реальных и мнимых. Многие из них после перестройки станут видными деятелями культуры, депутатами украинского парламента. Как говорили тогда на Украине: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве рубят руки».

Украинские чекисты не без содрогания вспоминают своего председателя. Полковник Михаил Иванович Гавяз, заместитель начальника 5-го управления КГБ УССР, пишет:

«Под репрессии попали люди, которые не принимали какого-либо активного участия в диссидентском движении. По большинству дел не было доказано какой-либо организованной враждебной деятельности с их стороны. Криминалом оказалось хранение различной диссидентской литературы.

Главным обвинением против многих арестованных был обнаруженный у них трактат Дзюбы “Интернационализм или русификация”, который тогда официально не был признан криминальным. В этой ситуации ЦК компартии Украины в срочном порядке принял 22 февраля 1972 года постановление. В его основу было положено решение комиссии ЦК КПСС о том, что работа Дзюбы носит “явно выраженный антисоветский, антикоммунистический характер”».

Неизданная книга Дзюбы, по признанию секретаря ЦК компартии Украины по идеологии Александра Семеновича Капто, буквально взорвала общественное мнение, поскольку рисовала «истинную, выверенную государственной статистикой картину, которая складывалась с развитием не только украинского языка, но всей культуры в целом». В независимой Украине Ивана Михайловича Дзюбу изберут в Национальную академию наук. А тогда чекисты арестовали автора распространявшейся в рукописи книги «Интернационализм или русификация»…

Национальные проблемы кипели, да только мало кто отдавал себе в этом отчет.

В последние годы существования советской власти стала очень заметной националистически настроенная интеллигенция.

«В 60–70-х годах, – пишет бывший сотрудник 5-го управления КГБ Анатолий Ильич Шиверских, дослужившийся до генерала, – в национальных республиках вышло большое количество трудов по истории населявших их народов. Отличительной чертой данных изданий стало принижение или искажение истории соседей… В советское время страсти вокруг территориальных притязаний накалялись до такой степени, что порой могли вылиться в массовые беспорядки… Нам рекомендовалось искать “источники” в республиках из числа местных национальных авторитетных лиц. Если перевести сказанное на оперативный язык, значит, приобретать “агентов влияния”».

С вербовкой агентуры проблем не было. Чекисты знали многое. Но изменить настроения общества специфическими методами ведомства госбезопасности невозможно. Скорее достигался обратный результат. Замалчивание – не лучший способ разобраться с прошлым. Запрет откровенно говорить о прошлом привел к тому, что история превратилась в набор опасных мифов. Люди тайно читали псевдоисторические книжки и изумленно говорили: «Так вот, значит, как было! Значит, они всегда нас убивали!» Вместо того чтобы разобраться с прошлым, выяснить историческую правду и примириться, люди черпали в запрещенной истории ненависть и желание рассчитаться со старыми обидчиками.

Андроповский аппарат подавлял попытки интеллигенции поставить вопрос о политической либерализации, о том, что для успешного развития страны нужно больше демократии. Советское руководство упустило возможность модернизировать страну, оставив ее в руках партийных чиновников. На их фоне симпатии немалой части общества доставались яростным националистам, которых условно называют «русской партией».

«До конца шестидесятых годов, – пишет философ и публицист Григорий Померанц, – я смотрел на новое почвеничество как на выдумку, спекуляцию, удачно найденную форму полу-независимости, полу-рептильности и дозволенной фронды в рамках черной полосы официального спектра».

К началу семидесятых годов в «русской партии» стали заметны последовательные антикоммунисты, те, кто отвергал не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию. Они считали, что 1917 год устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру. Многие активисты этого движения выросли на откровенно фашистской литературе, скажем, на «Протоколах сионских мудрецов», которые были признаны фальшивкой повсюду, кроме нацистской Германии, где вошли в основной арсенал пропагандистской литературы. Через несколько десятилетий после разгрома нацистской Германии «Протоколы» начали активно распространяться в России.

Валерий Николаевич Ганичев, который руководил отделом культуры ЦК ВЛКСМ, а затем был назначен главным редактором «Комсомольской правды», рассказал, что «Протоколы сионских мудрецов» он получил от художника Ильи Глазунова. Заведующий отделом ЦК комсомола читал антисемитскую литературу, «и многое становилось ясным».

«В этот период, в 1962–1964 годы, – рассказывал Ганичев в газетном интервью, – фактически начинало утверждаться русское национальное мировоззрение. До этого оно удерживалось в рамках военно-патриотического движения. И вдруг осозналось шире, как государственное мировоззрение».

Активисты «русской партии» составляли списки евреев среди деятелей литературы и культуры. Причем они руководствовались нацистской методологией – «выявляли» и тех, у кого был лишь небольшой процент еврейской крови, и тех, кто был женат на еврейках. То, что на территории Европы после мая сорок пятого считалось преступным и немыслимым, пустило крепкие корни в советском обществе.

Русские националисты имели высоких покровителей и называли имена членов политбюро, которые им симпатизировали. Председателя КГБ они числили среди своих врагов.

«Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении, – говорит Ганичев. – Или он был чистый аппаратчик, и не более. Иные считают его масоном. Не знаю. Андропов ненавидел русскую партию и боялся ее… Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова – яростного русофоба. Михаил Александрович Шолохов мне рассказывал, как написал записку в ЦК о положении русского народа, об отсутствии защитников его интересов в правительстве, в ЦК, в любых государственных структурах. Суслов и Андропов эту записку замотали…»

Русские националисты составили список претензий к председателю КГБ Андропову. Одна из них – снос дома Ипатьева.

В самом центре Свердловска находился дом купца Ипатьева, в котором провели последние дни своей жизни отрекшийся от трона император Николай II и его семья. Здесь они и были расстреляны в июле 1918 года. Когда-то в этот дом водили на экскурсии пионеров и иностранных гостей – расстрелом врагов трудового народа гордились. Потом настроения в обществе поменялись, возник неподдельный интерес к старой России, к императорской семье. Идеологическое и чекистское начальство забеспокоилось: дом Ипатьева превращается в объект поклонения.

26 июля 1975 года председатель КГБ Юрий Андропов написал записку в ЦК КПСС:

«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города…

Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города».

4 августа политбюро одобрило записку Андропова и поручило «Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка Ипатьева в порядке плановой реконструкции города». Решение было исполнено только через два года. Предшественник Ельцина на посту первого секретаря Яков Петрович Рябов утверждает, что постановление политбюро давно было получено в обкоме, но он не спешил его выполнить, потому что краеведы хотели сохранить дом как памятник истории. А Ельцин, напротив, проявил инициативу и снес дом. Борис Николаевич потом рассказывал, что на него Москва сильно давила, что он дважды отказывался исполнить приказ о сносе дома Ипатьева, а потом все-таки капитулировал.