Текст книги "Брежнев. Разочарование России"

Громыко серьезно изучал своего будущего партнера на переговорах, читал его биографию, пытался понять его методы ведения беседы, расспрашивал наших послов об этом человеке. Он обладал уникальной памятью. Мог вдруг поинтересоваться каким-то событием, скажем, двухмесячной давности, и его помощники и заместители часто оказывались в неловкой ситуации, поскольку они не могли вспомнить, что же там произошло. Когда возникала проблема, он сразу искал аналог в истории дипломатии. И если находил, то знал, как решить новую проблему.

Чувство долга у Громыко было колоссальное. Однажды во время выступления в ООН у него случился обморок. Министр просто перегрелся. В Нью-Йорке было жарко, а Андрей Андреевич одевался тепло, даже летом носил кальсоны. Мощных кондиционеров тогда еще не было. Охранники буквально унесли его из зала заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников, вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.

Люди, работавшие с Громыко, оценивают его по-разному. Большинство уверено, что он и в частной, личной жизни был таким же сухарем, как и на службе.

«Папа в принципе был аккуратистом, – рассказывала его дочь. – У него каждая вещь лежала на своем месте. Он всегда носил рубашки с галстуком. Я не помню, чтобы он был когда-нибудь в майке, в рубашке без галстука, чтобы у него был расстегнут воротничок или засучены рукава. Только когда он был уже пожилым человеком, иногда по воскресеньям надевал спортивную рубашку темно-синего или темно-серого цвета…

На пляже он никогда не раздевался. Так и сидел в брюках, рубашке с галстуком и шляпе. Снимал только пиджак. Он не считал удобным для советского посла ходить в трусах перед иностранцами. Журналисты могли изловчиться, сделать любую фотографию и представить папу в смешном или неловком виде…»

Юмора ему отчаянно не хватало. Хотя иногда он пытался шутить. Его заместитель Михаил Степанович Капица рассказывал, как во время разговора с Фам Ван Донгом, премьер-министром Вьетнама, Громыко предложил сделать паузу и спросил:

– Знаете ли вы, что такое обмен мнениями? – И сам ответил: – Это когда товарищ Капица приходит ко мне со своим мнением, а уходит с моим.

И захохотал. Капица позволил себе заметить, что бывает и наоборот.

– Но это редко! – откликнулся министр.

Большинству тех, кто его знал, Громыко запомнился человеком скрытным и замкнутым, лишенным человеческого тепла. Его сын рассказывал мне:

– Никогда не видел его лежащим на диване, никогда не видел небритым. Он был человеком немецкой пунктуальности. Отдыхая в Барвихе, он упал и сломал правую руку. Как же подписывать документы? Заказали печатку с факсимиле.

Громыко был научен жизнью: слово – серебро, молчание – золото. Если вообще можно ничего не говорить, то лучше и не говорить. Он избегал встреч один на один, даже на неформальные мероприятия брал переводчика. Так ему было спокойнее. Он начинал свою карьеру в те времена, когда даже послам запрещалось встречаться с иностранцами наедине. Его привычка прятаться под маской от внешнего мира лишь иногда позволяла ему раскрываться.

Сторонник разрядки в отношениях с могущественными Соединенными Штатами, Громыко занимал жесткую позицию, когда речь шла о судьбе соседних стран.

При Громыко приняли решение о вводе войск в Чехословакию. В 1980 году Громыко занял очень воинственную позицию в отношении Польши, где буквально на глазах рушился социалистический строй. Министр говорил, что «нам нельзя терять Польшу», и считал, что надо идти на введение «чрезвычайного положения для спасения революционных завоеваний». Кровавая афганская кампания на совести и Громыко. За девять лет боевых действий советские войска потеряли более тринадцати тысяч человек. Каждый год войны стоил нашей стране три миллиарда долларов…

Гибель Пражской весны

Александр Дубчек родился в семье коммунистов. После Октябрьской революции его родители решили ехать работать в Советский Союз. Вместе с другими поклонниками Октябрьской революции собрали деньги, купили на эти деньги локомотив, электрогенератор, грузовик, трактор. В марте 1925 года триста человек переехали в Советский Союз. Направили их в Киргизию. Работящие люди, они быстро обустроились на новом месте. Словацкий кооператив работал до декабря 1943 года, когда его распустили, а все оборудование перешло наркомату сельского хозяйства Киргизии.

В тридцатые годы отец Дубчека получил работу в Горьком, где Александр пошел в школу. В 1938 году семья оказалась перед выбором – или получать советское гражданство и остаться навсегда, или возвращаться на родину. Отец выбрал возвращение. Возможно, это их спасло от сталинских репрессий.

Они оказались на родине после подписания мюнхенских соглашений, которые решили судьбу Чехословакии. В марте 1939 года страна была оккупирована и расчленена. Чехия исчезла с политической карты. Появился протекторат Богемии и Моравии. Формально им управляло чешское правительство, фактически всем руководили немцы. Словакия превратилась в профашистское государство. Александр Дубчек и его брат вступили в компартию, когда на это решались немногие. За коммунистами охотились. Отец Дубчека был арестован летом 1942 года в Братиславе.

Летом 1944 года в Словакии вспыхнуло восстание, поддержанное из Москвы и из Лондона. В Словакию были введены немецкие войска. Александр Дубчек участвовал в словацком национальном восстании вместе с братом. Его брата убили немцы, Александр был ранен. После войны в стране установился коммунистический режим. Дубчека быстро взяли на партийную работу. В 1955 году отправили на учебу в Москву – в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Он проучился три года, ему помогало то, что он в совершенстве владел русским языком. С этого времени советские партийные чиновники считали Дубчека своим человеком, надежным товарищем.

5 января 1968 года его избрали руководителем компартии Чехословакии. Новый первый секретарь ЦК запросто заглянул в советское посольство в Праге. Посол Степан Васильевич Червоненко приказал достать шампанское, и советские дипломаты от души выпили за успех «нашего Александра Степановича».

Мало кто в тот момент обратил внимание на то, что Дубчек абсолютно не был похож на обычного партработника. Он был честным и простым человеком, начисто лишен авторитарности и хорошо относился к людям. Впоследствии одни упрекали Дубчека, что он слишком торопился с реформами. Другие – что он преступно медлил и упустил исторический шанс преобразовать страну. Сам он считал, что его главная проблема состояла в другом – он не смог предвидеть ввода советских войск в Чехословакию.

29 января 1968 года Дубчек прилетел в Москву. Посмотреть на нового руководителя соседней Чехословакии собралось все политбюро. Дубчек рассказывал о своих планах очень осторожно. Зная аллергию советских руководителей на слово «реформа», он говорил только об обновлении. В пользу Дубчека свидетельствовало то, что он прекрасно владел русским, жил и учился в Советском Союзе. Но члены советского политбюро не увидели в нем привычной жесткости и твердости.

«Высокий, с интеллигентным лицом и фигурой царевича Алексея, нервный, подвижный, не то неуверенный в себе, не то с особой манерой обращения», – таким в марте 1968 года увидел руководителя Чехословакии заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов.

Александр Дубчек делал то, что он считал нужным, и искренне не мог понять, почему в Москве почти сразу насторожились. Он отменил цензуру и требовал, чтобы партийные органы информировали страну о том, чем они занимаются. Все это были удивительные новшества, которые все меньше нравились советскому посольству. В Москве обратили внимание на то, что Дубчек проводит смену кадров, не спрашивая совета. Более того, теряют посты те, кто считался советским ставленником.

Особое возмущение в Москве вызывал известный экономист Ота Шик. Советских руководителей не интересовало то, что Шик вступил в компартию в 1940 году, когда страна была оккупирована немецкими войсками и партия запрещена, что в 1941 году его арестовали и отправили в концлагерь Маутхаузен. Будучи директором Института экономики Академии наук, Ота Шик вместе с другими экономистами предложил реформы, которые должны были привести к сочетанию рыночных механизмов и централизованного планирования. Его называли отцом экономической реформы.

Брежнев был растерян, столкнувшись с непонятным ему явлением. 23 марта 1968 года Дубчека пригласили на встречу руководителей компартий социалистических стран в Дрездене и устроили ему проработку. Больше всего Дубчеку досталось за свободу прессы. От него требовали заткнуть рот средствам массовой информации. Он объяснял, что в его стране цензура отменена, поэтому руководство партии и страны не может приказывать журналистам, что им делать. Руководители соседних стран смотрели на него с изумлением и возмущением. Они, наверное, думали, что Дубчек их разыгрывает.

5 апреля 1968 года пленум ЦК компартии Чехословакии одобрил «Программу действий КПЧ». Партия ставила перед собой задачу интенсифицировать экономические реформы и провести федерализацию страны, чтобы уравнять в правах Чехию и Словакию. Радован Рихта придумал формулу – «социализм с человеческим лицом». Он включил ее в одну из речей, написанных для Дубчека, и эта привлекательная формула стала символом обновления.

Сам Дубчек никогда не сомневался в правоте социалистических идей, искренне отстаивал социалистические идеалы и был уверен, что его реформы служат социализму. Пражская весна избавила страну от страха. Люди получили право свободно высказываться, исчезла цензура, и страна изменилась. Народ поверил Дубчеку. Впервые лидер компартии стал народным лидером.

В апреле 1968 года в Прагу прибыл маршал Иван Игнатьевич Якубовский, главнокомандующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора. На сентябрь были намечены большие маневры войск Варшавского договора на территории Чехословакии. Маршал Якубовский сказал руководителям Чехословакии, что учения придется провести пораньше, в июне. Дубчек возразил: военные учения в нынешней ситуации вызовут в обществе напряженность. Якубовский настаивал. Первый секретарь ЦК твердо повторил, что это невозможно. Тогда советский маршал попросил разрешения провести небольшие штабные учения. Возразить было нечего. На территорию страны были введены двадцать семь тысяч солдат и офицеров. Маневры закончились, но уходить войска не собирались.

В своих записных книжках Брежнев называл подготовку к подавлению Чехословакии «операцией “Опухоль”». В Прагу отправили министра обороны маршала Андрея Антоновича Гречко. Вернувшись, 23 мая Гречко на политбюро доложил об итогах поездки в самых мрачных тонах.

– И армию разложили, – констатировал Брежнев, выслушав своего министра. – Либерализация и демократизация – это по сути контрреволюция.

С 17 по 25 мая в Карловых Варах, на знаменитом курорте с целебными источниками, находился глава советского правительства Алексей Николаевич Косыгин. Но к 1968 году запланированные им перемены в экономическом механизме стали затухать, а в Чехословакии преобразования шли успешно. Косыгин не поддержал более удачливых коллег-реформаторов.

К нему в Карловы Вары приехали местные журналисты. Они вели себя свободно, задавали откровенные вопросы, и Алексея Николаевича это возмутило. Еще меньше ему понравилось, что телевидение без купюр показало, как советский премьер-министр уклоняется от неприятных вопросов.

27 июня сразу в нескольких чехословацких газетах появился манифест реформистских сил «Две тысячи слов», подготовленный писателем Людвиком Вацуликом. Вслед за ним свои подписи под манифестом поставили многие представители интеллигенции, они призывали к продолжению политических реформ в стране. В Москве появление этого документа, отражавшего мнение интеллигенции, восприняли как вызов.

5 июля Брежнев говорил товарищам по политбюро:

– Правые антисоциалистические элементы и контрреволюционные силы стремятся ликвидировать социалистические завоевания чехословацкого народа. Мы должны быть готовы дать ответ на возможные нападки на нас за то, что мы якобы без причин вмешиваемся в чехословацкие дела. Но наш долг помочь чехословацкому народу навести порядок в стране.

В подготовке вторжения особую роль сыграл Комитет госбезопасности. В Праге активно действовали офицеры КГБ, которые следили за каждым шагом чехословацких лидеров, подслушивали их разговоры и вербовали осведомителей.

В середине июля по анонимному письму чехословацкая полиция обнаружила пять ящиков с американскими автоматами времен Второй мировой войны. В советской прессе тут же появились сообщения о том, что Соединенные Штаты снабжают контрреволюцию оружием. Министр внутренних дел Йозеф Павел доложил Дубчеку: это оружие хранилось на складах советской группы войск в ГДР. Видимо, это совместная операция КГБ и восточногерманского министерства госбезопасности…

Министр внутренних дел Йозеф Павел был на стороне Дубчека. Он вступил в партию еще до войны, воевал в Испании.

Когда отношения с советским руководством резко ухудшились, глава правительства Олдржих Черник приказал Павелу конфисковать свежий номер журнала «Репортер», поместивший карикатуру на Брежнева. Министр внутренних дел отказался выполнить указание, поскольку закон не позволял ему так поступить. Олдржих Черник на повышенных тонах потребовал выполнить приказ.

– Тогда, товарищ председатель, – ответил Йозеф Павел, – тебе придется найти другого министра внутренних дел.

Секретарь ЦК по идеологии Зденек Млынарж заметил Павелу, что в создавшейся ситуации вообще-то можно было и конфисковать журнал, чтобы не злить Москву.

– Если я уступлю раз, – объяснил Павел, – уступлю другой, то мы вернемся к тому, что уже было. Тогда тоже все начиналось «в виде исключения», а потом стало нормой.

В Чехословакию, пишут историки разведки, впервые были отправлены советские нелегалы. Обычно разведчики-нелегалы внедрялись на Запад. А в шестьдесят восьмом их перебросили в Прагу с паспортами различных западных стран. Перед ними ставились две задачи – проникать в «антисоциалистические круги» и участвовать в активных мероприятиях. Нелегалы КГБ, выдававшие себя за западных туристов, расклеивали в Праге подстрекательские листовки.

Существовавшая в КГБ служба «А» – активные действия, то есть служба дезинформации, сфабриковала план идеологических диверсий в Чехословакии, будто бы разработанный ЦРУ. План опубликовала «Правда». Подчиненные Андропова старались как могли: доложили о складах оружия, тайно доставленного из ФРГ. Оказалось, это оружие принадлежит народной милиции. Сообщили о подпольных радиостанциях, заброшенных врагами. Выяснилось, что это радиостанции, приготовленные на случай войны. И так далее…

Советские спецслужбы были причастны к закладке тайников с оружием, которые выдавались за свидетельство подготовки вооруженного заговора. КГБ сотрудничал с министерством госбезопасности ГДР. В мае 1968 года в газете «Берлинер цайтунг» появилось сообщение о том, что в Праге обнаружены восемь американских танков.

«Это “сообщение”, – писал тогдашний начальник разведки ГДР генерал Маркус Вольф, – было подсунуто редакции советской стороной без нашего ведома. В действительности в Праге проводились натурные съемки фильма “Ремагенский мост”. Танков не было, была кучка статистов в американской форме. Меня спрашивали: не следует ли предположить, что “утка” с танками задумана как алиби на случай советской интервенции? Такую возможность я посчитал абсурдом, ребячеством».

История с мнимыми американскими танками – лишь один пример неуклюжей работы службы дезинформации КГБ, которая пыталась доказать, что происходящее в Чехословакии – это результат действий западных спецслужб и что армии НАТО уже готовы войти на территорию страны.

С 28 июля по 1 августа в здании железнодорожного клуба чехословацкой пограничной станции Чиерна-над-Тисой проходили переговоры политбюро КПСС и КПЧ. Члены советского политбюро тремя самолетами Ил-18 прилетели на военный аэродром в Мукачево. На машинах доехали до Чопа, где разместились в вагонах спецпоезда. Утром состав пересекал границу. Во время перерыва на обед поезд возвращался на советскую территорию. Потом вновь пересекали границу. Ночевали у себя.

Когда утром советский поезд в первый раз прибыл на станцию Чиерна-над-Тисой, собравшиеся на вокзале люди кричали:

– Берегите Дубчека! Берегите Дубчека!

Руководители Чехословакии отстаивали право проводить свою линию, которая поддерживается народом.

– Вы односторонне оцениваете наше положение, не считаетесь с мнением народа, – отвечал Дубчек на предъявленные ему обвинения. – Мы пробуем идти своим путем, а вы – другим. Что же, у вас нет трудностей и ошибок? Но вы о них умалчиваете, не обнажаете, а мы не боимся сказать правду своему народу.

Ему вторил глава правительства Олдржих Черник:

– Мы не понимаем, в чем вы нас обвиняете. Мы все делаем для истинного доверия к КПЧ среди народа. Мы хотим, чтобы в стране была свобода слова, печати. Мы не имеем ни права, ни возможности принять незаконные меры против людей, по-иному мыслящих. Сегодняшнее руководство пользуется в партии и в народе авторитетом, какого никогда не было. Нашей партии не угрожает никакая опасность, пока она с народом. С вашими военными учениями получилось неудачно. Вы объявляете одно, а делаете другое. Без всяких на то оснований ваши военные задерживаются на нашей территории. Как я, как глава правительства, могу объяснить это народу?

В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.

«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихорадка, – записал в дневнике Шелест. – Он жалуется на сильную головную боль и рези в животе».

Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, послал вместо себя Суслова.

Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, растерянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу половить рыбу, развеяться. Брежнев отказался – «он был совсем подавлен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то таблетки и, сославшись на усталость, поехать отказался».

Косыгин с отвращением заявил, что с «галицийским евреем Кригелем» ему вовсе не о чем говорить. Возмущенный этими словами, Дубчек вышел из зала заседаний. Советской делегации пришлось извиниться. Франтишек Кригель был членом президиума ЦК и председателем Национального фронта, объединявшего все политические партии.

После встречи в Чиерне-над-Тисой руководители обеих партий поехали в Братиславу. Там открылось совещание представителей шести социалистических стран. Дубчек встречал Брежнева в аэропорту. Зная его любовь к мужским поцелуям, Дубчек запасся большим букетом цветов. Он так ловко им маневрировал, что поцелуй не удался. Удовлетворились рукопожатием.

Маршал Гречко втолковывал членам политбюро:

– Наша армия парализует контрреволюцию, обезопасит от ухода Чехословакии на Запад. Но главную роль должны сыграть политики. Опасно выглядеть оккупантами. Чехословаки должны нас позвать.

Люди Андропова добивались, чтобы промосковские члены президиума ЦК компартии Чехословакии написали письмо с просьбой ввести советские войска. Брежнев нуждался в таком письме как оправдании. Письмо должен был подготовить член президиума ЦК компартии Чехословакии Васил Биляк.

В Братиславе 3 августа Биляк сказал Шелесту, что передаст письмо вечером в туалете. Они встретились там в восемь часов. Биляк отдал письмо сотруднику КГБ, тот так же незаметно передал его Шелесту. В письме содержалась просьба ввести войска.

Шелест подошел к Брежневу:

– Леонид Ильич, у меня хорошие новости.

Леонид Ильич, взбудораженный переговорами, взял письмо трясущимися руками.

Когда восставали восточные немцы, венгры или поляки, они ненавидели свою власть. А в Чехословакии власть и народ были заодно. Люди, которые тихо ненавидели коммунистическую власть, поверили в нее. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала.

За три дня до ввода войск чехословацкое руководство устроило большой прием. После официальной части Александр Дубчек отвел корреспондента «Известий» Владлена Кривошеева в сторону и стал жаловаться на то, что ему Москва не доверяет:

– Ведь я семнадцать лет прожил в Союзе! Я там учился! Я искренен и честен в отношениях с Союзом!

17 августа венгерский лидер Янош Кадар предложил Дубчеку встретиться. Они разговаривали на границе. Кадар, переживший восстание 1956 года, смотрел на руководителя Чехословакии с удивлением. Пытался объяснить Дубчеку: либо он сам жесткой рукой наведет порядок в стране, либо вторжение неминуемо. Дубчек не верил, что Москва введет войска. Кадар с нотками отчаяния в голосе спросил:

– Вы правда не понимаете, с кем имеете дело?

18 августа в Москву приехали делегации социалистических стран. Все захотели участвовать в военной операции, особенно этого добивался руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт:

– Ведь мы тоже входим в Варшавский договор.

Пускать немецких солдат в Чехословакию с учетом трагического опыта Второй мировой войны не хотелось, но вовсе отказать Ульбрихту было невозможно, поэтому в состав оккупационных войск включили небольшой контингент Национальной народной армии ГДР.

18 августа ранним утром на втором этаже старого здания Министерства обороны маршал Гречко провел последнее совещание перед вводом войск[3]3
  Майоров А. М. Вторжение. Чехословакия. 1968. М: Права человека, 1998.


[Закрыть]. Список участников совещания был утвержден самим министром. Без десяти девять появился начальник Генерального штаба маршал Матвей Васильевич Захаров, и всем разрешили войти в зал заседаний. В девять появился Гречко. Он занял свое место. Все надели очки и раскрыли свои тетради.

– Что-либо записывать запрещаю.

Тетради закрыли. Очки сняли – за ненужностью.

– Я только что вернулся с заседания политбюро, – сказал министр обороны. – Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно приведет к третьей мировой войне. А теперь я послушаю, как вы готовы к выполнению этой задачи.

Начальник Генштаба маршал Захаров нажал кнопку, и на стене появилась огромная карта. На территорию Чехословакии вводились три армии – 1-я танковая, 20-я и 38-я общевойсковые. Гречко одного за другим поднял командармов, которые доложили, что войска готовы к выполнению боевой задачи.

– А теперь я обращаюсь ко всем, – Гречко посмотрел на участников совещания. – В первые трое-пятеро суток я, Генеральный штаб и все вы работаем на них, – он показал на троих командиров. – От стремительных действий их армий зависит, как вы понимаете, слишком многое. Возможно, судьба Европы. А значит, и мировой расклад сил.

Он скомандовал:

– Садитесь, командармы.

На всякий случай Вооруженные силы готовились к большой войне с применением ядерного оружия. Отличился командующий воздушно-десантными войсками генерал-полковник Василий Филиппович Маргелов.

– Товарищ министр, – выпалил он, – все семь дивизий готовы разнести в клочья любого противника!

– Спокойно, генерал, – заметил Гречко.

Когда совещание закончилось, главный десантник Маргелов остановил в дверях командующего 38-й армией генерала Майорова.

– Ну что, понял, Саша?

– Так точно, Василий Филиппович.

– А что понял?

– Действовать надо решительно и твердо управлять войсками.

– Е…ть надо и фамилию не спрашивать – вот, что надо! – весело сказал командующий десантными войсками.

Генерал Майоров остолбенел.

19 августа, в десять утра, в Москве началось заседание политбюро. Военные развесили карты. Министр обороны Гречко и начальник генштаба Захаров детально изложили план операции. Гречко сообщил, что разговаривал с министром обороны Чехословакии генералом Дзуром. Предупредил его: если со стороны чехословацкой армии прозвучит хотя бы один выстрел, то Дзур будет повешен на первом же дереве.

Брежнев позвонил президенту страны Людвику Свободе и просил с пониманием отнестись к вводу войск. Больше никого из руководителей Чехословакии о вводе войск в их страну не предупредили.

19 августа составили обращение к Чехословацкой народной армии:

«Дорогие братья по оружию!

Верные делу социализма, жизненным интересам своих народов, руководители Коммунистической партии и правительства Чехословакии, перед лицом усилившихся действий контрреволюционных сил, призвали нас на помощь.

Откликаясь на эту просьбу, мы идем к вам, чтобы оказать братскую помощь и совместными усилиями защитить дело социализма в Чехословакии…»

Президент страны Людвик Свобода и министр обороны Мартин Дзур всерьез отнеслись к тому, что им сказали Брежнев и Гречко, и приказали своей армии не сопротивляться, поэтому военная часть операции прошла успешно.

В Праге тем временем заседал президиум ЦК компартии Чехословакии. Около полуночи председателя правительства Черника пригласили к телефону. Министр обороны Дзур, в кабинете которого уже находились сторожившие его советские офицеры, доложил, что войска стран Варшавского договора вошли на территорию страны.

Большинство членов президиума ЦК осудили ввод войск и приняли резолюцию:

«Президиум ЦК КПЧ считает этот акт противоречащим не только всем принципам отношений между социалистическими государствами, но и попирающим фундаментальные нормы международного права».

Исчезла «законная» база под вторжением. Пленум ЦК, Национальное собрание, правительство – решительно все выступили против военной оккупации страны. Против проголосовали Васил Биляк и еще трое его единомышленников.

Чехи оказали пассивное сопротивление: убирали указатели населенных пунктов, чтобы запутать советских солдат, писали на стенах домов «Отец – освободитель. Сын – оккупант». Когда весть об оккупации страны разнеслась по Праге, у здания ЦК собрались несколько тысяч человек, в основном молодежь с национальными флагами. Они пели государственный гимн и «Интернационал».

Около четырех утра 21 августа здание ЦК окружили советские бронетранспортеры и танки. Десантники ворвались в здание. Советские солдаты вошли в кабинет Дубчека, где заседал президиум ЦК. Они перерезали телефонные провода, закрыли окна и стали составлять список присутствующих.

Редкое мужество проявил Франтишек Кригель. Военный врач, он воевал в Испании и Китае. Он не был аппаратчиком и всегда держался самостоятельно.

– Я думаю, что до восьми ничего особенного не произойдет, – сказал он товарищам. – Никто из нас не спал, и я советую немного вздремнуть. Всем понадобятся свежие головы.

Кригель лег на ковер, подложив под голову портфель, и действительно заснул. Как он и предсказывал, события стали разворачиваться около девяти. Появились сотрудники чехословацкой госбезопасности. Они приказали Дубчеку, Кригелю, председателю Национального собрания Йозефу Смрковскому и Йозефу Шпачеку, партийному секретарю Южной Моравии, следовать за ними. Все четверо были сторонниками реформ в стране.

– На каком основании? – спросил Дубчек.

– Я действую именем рабоче-крестьянского правительства во главе с товарищем Алоизом Индрой, – гордо ответил чекист. – Через два часа вы предстанете перед революционным трибуналом. Им тоже руководит товарищ Индра.

Дубчека и его товарищей советские солдаты повезли в аэропорт. Несколько часов они ждали, потом их посадили в самолет. Дубчек понял, что первоначальные планы Москвы рухнули. Сопровождавшие его лица просто не знали, что с ним делать…

Тем временем из его кабинета в здании ЦК увели еще троих. Остальные ждали – не в лучшем расположении духа. Около десяти вечера что-то изменилось. Вновь появился советский полковник, который на сей раз улыбался. Он сказал, что намечена встреча на высшем уровне, в которой примет участие товарищ Дубчек. Так что все могут расходиться, а завтра приступить к нормальной работе. И всех отпустили.

Когда советские солдаты в августе 1968 года с оружием в руках вошли в здание ЦК компартии Чехословакии, один из соратников Дубчека с ужасом подумал: да это же те самые солдаты, которых он с восторгом встречал в мае сорок пятого! Это они сейчас нацелят на него свои автоматы. В памяти его возникла картина: во время немецкой оккупации Чехословакии патрули вермахта прочесывают Прагу. И с этой минуты для него исчезла разница между теми и этими солдатами – все они были оккупантами…

Чехословацкий физик-теоретик Франтишек Яноух рассказывал, что когда в ларьке он попросил советскую газету, продавцы посмотрели на него с отвращением. Одна знакомая продавщица не выдержала и с упреком сказала:

– А я-то думала, что вы нормальный, приличный человек.

В советском посольстве в Праге находились член политбюро и первый заместитель главы советского правительства Кирилл Мазуров и начальник 2-го главного управления (контрразведка) КГБ Георгий Цинев. Мазуров воевал, был секретарем подпольного ЦК комсомола Белоруссии, в Москве решили, что его боевой опыт может пригодиться. Задача состояла в том, чтобы создать в Праге рабоче-крестьянское правительство во главе с секретарем ЦК Алоизом Индрой, которому в Москве доверяли больше всех. Генерал Цинев возглавил оперативную группу КГБ. Он постоянно разговаривал с Андроповым по ВЧ – узел правительственной междугородней связи оперативно развернули в посольском подвале.

22 августа в посольстве собрались некоторые члены руководства Чехословакии. Но выяснилось, что сформировать новое правительство не удается. Даже промосковские члены президиума не спешили публично проявить свой коллаборационизм. Поехали к президенту Людвику Свободе в его резиденцию в Граде.

Он наотрез отказался сформировать новое правительство:

– Если я это сделаю, народ выгонит меня из Пражского Града как паршивую собаку!

В глупом положении оказались Васил Биляк и его товарищи. Они не знали, что делать. Их охватил страх – а вдруг все провалится, люди узнают, что это они вызвали советские войска…

Руководитель отдела пропаганды ЦК КПСС Александр Яковлев прилетел в Прагу с группой журналистов. Мазуров огорченно сказал Яковлеву:

– Дело сорвалось. Президент Свобода отказался утвердить временное правительство во главе с Индрой.

Утром 22 августа в столовой одного из пражских заводов в районе Высочаны открылся чрезвычайный XIV съезд партии, он собрался на три недели раньше ожидаемого. Инициатором был пражский горком. Съезд избрал новое руководство партии. Оно разместилось на заводе под охраной вооруженных рабочих из народной милиции. Съезд потребовал вывести иностранные войска из Чехословакии и вернуть законно избранным руководителям страны возможность исполнять свои обязанности. Национальное собрание и правительство заявили, что признают решения партийного съезда. На несколько дней создалось ощущение полной победы реформаторских сил.