Текст книги "Эра Броуна"

Тимофей Михайлович, вытаращив глаза, завопил, уронил поводок и отскочил в сторону, потешно подпрыгнув. Ничего подобного никогда еще не бывало. Гуня вообще ни разу – даже ласково – не кусал Хозяина. Его укусы-поцелуи предназначались лишь тем, кого он любил, а всерьез кусать пес и помыслить-то доселе не мог. Однако ж первый блин не вышел комом.

Было ясно: самое большее через минуту испуг Хозяина превратится в ярость, и еще неизвестно, чем закончится дело. Тем временем Сува все еще ошеломленно топтался поблизости. Кажется, он напрочь забыл о цели своего визита… Гуня не стал дожидаться экзекуции, схватил зубами конец поводка и, волоча петлю по земле, быстро побежал прочь.

Он терпеливо дождется Суву и понуро поплетется за ним. Клошар не сможет прогнать такую псину, обрекая ее на неминуемую гибель, ну никак не сможет…

Глава девятая
5 ОКТЯБРЯ

46

Корреспондент газеты “Нью-Йорк Тайме” сообщает из Катманду:

“В ночь на 5 октября совершено вооруженное нападение на непальскую станцию по изучению аномальных явлений (СИАЯ-6). Группа боевиков численностью около десяти человек, обезоружив охрану, захватила и вывезла в неизвестном направлении научную комиссию ООН, а также директора станции профессора Игнасио Лукаса. Среди похищенных руководитель комиссии – заместитель генерального директора ЮНЕСКО Иргаш Бакыр и помощник генерального директора ЮНЕП Гвидо Аморфор.

Представитель непальской полиции отказался комментировать произошедшие события. Местный агент Интерпола заявил, что каких-либо следов двух машин, принадлежавших боевикам, обнаружить пока не удалось. До сих пор похитителями не предъявлено каких-либо требований к ООН. Ни одна из непальских или международных террористических организаций не заявила о своей причастности к похищению”.

47

ФОНРЕГ(5)

На самом деле, нападение произошло ранним утром, когда Иргаш Бакыр Амир-оглы вышел из своей комнаты (бывшей “берлоги” Рудольфа Зиновьева), чтобы “освободить пузырь”. Его махровый халат так и остался висеть на углу туалетной кабинки. Остальных ооновцев вытаскивали прямо из постелей. Кто-то из астрономов, услышав шум, выскочил в коридор и получил прикладом по подбородку. Сейчас он со сломанной челюстью и сотрясением мозга лежит в клинике американского университета Катманду. Другим сотрудникам СИАЯ-6 просто не дали выйти из комнат. Их заталкивали обратно, тыча в лицо стволами.

Петер фон Peг во время похищения спал беспробудным сном. Поэтому он прозевал все самое интересное. После того безумного дня из него словно высосали всю энергию – так вампир выпивает из человека кровь. Зато потом у Петера появился чудовищный аПпетит и он довольно быстро восстановил форму.

Для того чтобы вернуться в себя, фон Регу не потребовалось снова лупить себя по голове тяпкой. И без того башка гудела, ну а шишка стала просто чудовищной. Он вернулся, столь же внезапно и легко, как и убыл из себя. Петер мгновенно понял, что он дома, и только тут по-настоящему испугался.

Потом оказалось, что тело за этот час успело свернуть с дороги и километров на пять углубиться в дебри. Обратно фон Peг пробирался по своим собственным следам, потому что компаса при нем не нашлось,-как, впрочем, и почти всей остальной амуниции. Очнувшись, он обнаружил, что сжимает в руке пистолет, а фляжка с виски на его поясе пуста. Причем, никакого, даже самого легкого, опьянения у него не было. Так что добро истрачено впустую, а сейчас бы оно вовсе не помешало!..

Петер, хоть и занимался аномальными явлениями половину сознательной жизни, в переселение душ не верил категорически, точнее, он всему на свете пытался найти рациональное объяснение, а здесь дело явно стопорилось… Вот в индусские истории о попаданиях в мозг ребенка информационного слепка, испускаемого в момент смерти человека, он еще мог поверить. Наиболее убедительной деталью в подобной ситуации было постепенное рассасывание господствующей чужеродной информации в мозгу несчастных де-тей-трансформов и восстановление их прежнего “эго” годам этак к десяти. Довольно логично выглядел и целый ряд специфических условий, наличие которых только и позволяло состояться “переносу” личности.

Фон Peг прекрасно отдавал себе отчет, что по сути является материалистом-метафизиком фейербаховского толка и ему просто необходимо иметь в голове логически непротиворечивую картину мира – без белых пятен, без заклинаний о принципиальной непознаваемости тайн бытия. И эту картину, понятное дело, ему приходилось постоянно и мучительно перестраивать – всякий раз при обнаружении чего-то нового, доселе неизвестного.

Казалось бы Петера теперь должно напрочь выбить из колеи (в картине мира образовалась зияющая брешь), но он имел еще одно – не самое плохое – качество: мгновенно мириться даже с самыми неприятными фактами и уметь подстраиваться под них, а вовсе не наоборот. Значит, переселение душ возможно, – почти спокойно констатировал он. – Примем к сведению… И что из этого следует?..

Дав требуемые (и совершенно бесполезные показания), Петер фон Peг под каким-то надуманным предлогом отпросился у исполняющего обязанности директора СИАЯ-6 Рудольфа Зиновьева. (У того сейчас дел было выше головы.) А Петеру позарез нужно было узнать, что происходит в доме доктора Проста.

Картина, которую обнаружил там ксенопсихолог, была удручающей. Иаков безучастно сидел в кресле, совершенно не замечая суетящихся вокруг него Ингрид и Ли. Он был в полной прострации. Постарел Прост за эти сутки лет на пятнадцать – никак не меньше. Китаец выглядел тоже не шибко здорово – его все еще грызло чувство вины.

Фон Peг все-таки попытался расшевелить друга. Ингрид не стала его отговаривать – молча уселась рядом, держа у себя на коленях мужнину руку. Петер задавал Иакову какие-то вопросы, гладил его по плечу, массировал шею и лопатки, растирал вялые пальцы – безрезультатно. В какой-то момент фон Peг поймал себя на том, что почти кричит. Женщина с испугом смотрела на него.

– Простите…– Стушевался. Боялся теперь глянуть ей в глаза.

Перед ксенопсихологом все та же неподвижная фигура в кресле. Впрочем, были и перемены: Прост стал едва заметно раскачиваться взад-вперед. Вот только что это значит?.. И по-прежнему никакого выражения на лице – каменная, вернее, восковая маска.

Может быть, дело вовсе не в том, что выделывал с Иаковым его повар, – вдруг подумалось Петеру, – а в том, что делала его душа во время отлучки? Вдобавок, еще надо выяснить, где побывала Ингрид. Она ведь вернулась лишь после моего удара. Или?.. Неужто все – игра, и это она сама миловалась с китайцем? Ч-черт!..

– Послушай, док, – снова, но уже более спокойно, проникновенно обратился к Иакову Петер. – Если ты как-нибудь не среагируешь на мои слова, не подашь знак, что понимаешь меня, я вынужден буду отвезти тебя в психиатрическую клинику. Мы же не можем спокойно наблюдать, как ты тут…– Он не договорил. Прост вдруг моргнул.

Это могла быть и чистая случайность, но фон Peг тем не менее воспрянул духом и вцепился в доктора:

– Если понимаешь меня, моргни дважды!

Иаков никак не реагировал – будто специально бесил его.

– Не мучайте его, Петер, – попросила Ингрид тихим голосом. Глаза ее были красные – должно быть, от слез.

– Я пытаюсь разбудить его – разве не видно?.. Скажите, Ингрид, а с вами вчера ничего странного не происходило? У вас не было каких-нибудь видений, вам не казалось, что вы – другой человек?

Женщина мгновенно переменилась в лице. Она всегда была красива этакой холодной, несколько равнодушной – северной красотой, но сейчас все поглотила гримаса испуга. Ингрид в этот момент явно не ожидала такого вопроса, хотя наверняка заранее готовилась к нему.

– Но что?.. Почему вы?.. – Фрау Прост казалась совершенно выбитой из Колеи. Петер подозревал, что это тоже была игра, и она мучительно пытается найти выход – славировать, откровенно не соврав и одновременно не сказав и всей правды.

– Так значит, все-таки что-то было? – прокурорским тоном осведомился фон Peг. Он продолжал давить на Ингрид, словно почуяв в ней врага. Ее очевидная беспомощность тем не менее ослабила возникший в нем заряд гнева. Петеру тут же стало жаль ее, и прежнее – казалось бы, напрочь искорененное днем вчерашним – чувство вновь проснулось в душе.

Фрау Прост тут же почувствовала это, схватила его за руку, вернее, вцепилась в нее похолодевшими пальцами. Рука ее была тонкой, но хватка очень цепкой. Наманикюренные острые ноготки, словно маленькие перламутровые раковинки, вонзились ему в кожу.

– Пожалейте меня, Петер… Я так… Так несчастна… Банальность на банальности, – была его предпоследняя трезвая мысль.

– Мне столько пришлось пережить вчера…– Ее губы коснулись его щеки. – Я попала в лагерь к каким-то зверям…– Голос ее прервался. – Они… Они меня…

Значит, переселение душ может быть групповым, имея, быть может, даже взрывной характер, – последняя трезвая мысль.

Фон Peг почувствовал, что больше не в силах противостоять своему естеству. Он обнял Ингрид, и эти объятия очень скоро уже нельзя было назвать дружеским утешением.

– Это была не ты… Это была другая… Ты только смотрела страшный фильм о какой-то другой женщине… Так что забудь все…– Шепча, он сжимал ее все крепче и крепче. Ингрид не пыталась вырваться – напротив, сама подставила губы и обвила ему шею руками.

И вот тут Иаков ожил и зашевелился в кресле. Лицо его вновь обрело осмысленное выражение. Но ни фон Peг, ни фрау Прост ничего не замечали до тех пор, пока доктор не издал два непонятных горловых звука, будто прокашливался, давясь мокротой:

– Кхем… Акх…

Ингрид моментально среагировала – из нее бы могла выйти хорошая теннисистка… Оттолкнув Петера, она бросилась на шею мужу.

– Господи! Наконец-то! Ты выздоровел! – В ее прерывающемся голосе звучал неподдельный восторг. – Мы все-таки вытащили тебя! – Бросила мгновенный взгляд на фон Рега и поняла, что он еще не готов ей подыгрывать. Пришлось пребольно наступить ему каблуком на мизинец правой ноги. – Я знала! Знала, что надо делать! Только так можно расшевелить тебя, ревнивый мой бычок!..

– Не трепись! Не люблю! – незлобиво буркнул Прост своим обычным голосом и еще раз прокашлялся. – Я рад видеть тебя, Петер, в полном здравии… после всего этого безумия. Правда, в первый момент…– Он не договорил, бросив на жену многозначительный взгляд.

– С возвращением, дружище! – наконец заставил себя включиться в игру фон Peг. Он понял, что если и сейчас останется сидеть, разинув рот, его отношения с Иаковом будут уничтожены раз и навсегда. – Даже в лечебных целях обнимать такую женщину – одно удовольствие. Боюсь, я слишком хорошо вжился в роль.

– Почему ты не спросишь, где я был вчера? – Доктор, кряхтя, поднялся со стула и прямиком двинулся к бару. Ингрид попыталась поддержать его, но он отстранил руку жены.

– Ну и где же ты был, дружище? – с показной бодростью осведомился Петер.

– В лесу, мой дорогой. Представь себе, я был шерпом!.. – Доктор захохотал, впрочем, очень быстро его смех перешел в натужный кашель. Ну а кашель он привык лечить французским коньяком.

Наполовину опустошив бутылку, Иаков протянул Петеру полный бокал коньяка. Сам же он на сей раз пил из горлышка.

– Ну-ка подлечись, а то совсем с лица сбледнул…– И когда фон Peг взял, продолжил: – Я нес вязанку дров. Меня застрелил какой-то подонок в хаки. Кажется, он говорил по-арабски…

48

Заявление Комитета по обеспечению безопасности ООН: “Согласно агентурным данным, к похищению объединенной научной комиссии ЮНЕСКО и ЮНЕП в Непале причастны боевики ТАР. Из-за широкомасштабных военных операций, проводимых в Восточной Африке, связь их ре-зидентуры с Центром оказалась нарушена, что и послужило сигналом к началу активных действий. Боевые группы ТАР организовали ряд диверсий на военных объектах международных сил ООН на Индостане, в Брюсселе, Тегусигальпе и Монровии, в Северном Курдистане и Шри-Ланке. Наиболее серьезный урон личному составу и боевой технике миротворческих сил нанесен в районе демаркационной линии, разделяющей ОИШ и имамат Халистан”.

49

СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (3)

Сува не сразу усек, чего от него хочет пес. Во время прогулки тому раз пять пришлось написать на песке слово “лес”, пока до клошара дошло, что заветная мечта Гуни – побывать за городом. И вот на следующий день, купив кое-какую провизию, зашив свои в очередной раз лопнувшие ботинки и притащив откуда-то старый, но еще вполне целый намордник, Сува повел кобеля на трамвайную остановку.

А потом была электричка – целое море впечатлений: изуродованные скамьи, какие-то туристы с бородами, рюкзаками и гитарой, дачники с сумками на колесах, связками досок, лопатами, тяпками и саженцами, вагонные запахи, покачивание и дрожание пола, машинное рокотание моторной секции и, конечно же, мелькающие за окнами пейзажи. В своем нынешнем состоянии Гуня прекрасно отличал реальный объект от его изображения, а быстро движущиеся картинки теперь не ускользали от него, не превращались в абстрактные цветовые пятна.

– Ка-акая хо-орошая собачка…– норовила погладить его сердобольная старуха. Догоняй не стал уворачиваться – пускай…– Это какая порода? – спросила у Сувы. Тот хотел было раздуться от гордости, потом передумал и ответил с вызовом:

– Хрен-бернар. А вы как думали?

– А я не разбираюсь, – добродушно ответила бабка. – Овчарку еще отличу или там… бульдога. Ну, болонку – само собой. А тут – особая стать…

– Пакистан это, точно, – с достоинством произнес молчавший до сих пор молодой, деловой очкарик в кожаной куртке. – Болезненные очень, дорогие собачки, но зато…– Он не договорил, даже причмокнул губами – пауза была многозначительной.

Сува сейчас вовсе не стеснялся своего затрапезного вида– на поездку в лес многое можно списать. И все-таки с та-акой породой был явный диссонанс. Деловой очкарик сразу же почувствовал это и, подсознательно насторожившись (а может, просто позавидовав), начал расспрос с пристрастием:

– Если не секрет, сколько за него дали?

– Это подарок, – довольный своей сообразительностью, ответил клошар. Мне б ни за что не хватило…– И этак доверительно улыбнулся.

– Послушайте, а…– Глаза парня заблестели. Сува уже слышал в воздухе хруст стотысячных купюр.

– Нет, нет! – Он яростно замотал головой. – И не говорите. Он мне вместо сына…– Разговор был исчерпан. Парень вроде бы понимающе кивнул и отвернулся к окну.

Воцарилось молчание. И тут Сува вспомнил свое ночное “приключение”. Хорошо хоть его собственное тело после обмена продолжало храпеть, и гость не смог увести этот мешок с костями под холодный дождь и ветер, не сунулся сдуру под колеса или не попытался прыгнуть с моста. Клошар слышал о таких случаях – переселение душ уже полным ходом катилось по Москве, а земля, как известно, слухами полнится…

На этот раз Сува прямо из нагретого, уютного лежбища (теплый, ровно колышущийся мохнатый собачий бок прижался к животу) перенесся в ярко освещенное помещение. Это явно не было продолжением его путаного, бледного сновидения. Свет резанул по привыкшим к темноте, отдыхающим глазам. Петр зажмурился, выдавив по слезинке из каждого глаза, потом осторожно открыл щелочки, начал осматриваться. Перед ним поблескивал, мигал и гудел мощным ровным гудом некий огромный пульт, украшенный поверху десятиметровой длины технологической схемой, состоящей из моргающих лампочек.

Людей за пультом было всего двое. На соседе желтая шапочка, куртка, штаны и этакие хирургические бахилы. Значит, и на нем тоже. Только зачем этот маскарад? Они ведь не в чане с кислотой сидят…

– Ну что, Петров? – вдруг спросил бородатенький сосед.

– Да отвяжись ты, – не задумываясь, буркнул Сува. Ему очень хотелось вернуться в свою теплую, удобную “конуру”, а тут проваландаешься всю ночь за “спасибо” – ни пожрать в удовольствие, ни с бабой шикарной переспать (везет же некоторым – залетают прямиком в миллионерскую постель!). А то и вовсе можно нажить неприятности.

Сосед пристально посмотрел на него, но больше ничего не сказал. Зато нажал неприметную черную кнопку на голубой панели. Клошар ничего не заподозрил, продолжая тупо разглядывать всю эту мигающую дисплейную мутатень. Но уже через полторы минуты в комнату вошли два дюжих парня в серых мундирах, в высоких шнурованных ботинках, в шлемах и под ремнем. На поясе дубинки и кобуры. Подошли с обеих сторон – ясно, что за ним.

– Что случилось? – осведомился Сува, машинально начиная подниматься со стула.

– Я тебя чего спрашивал? И что ты должен был ответить? – Сосед все-таки дал ему шанс – не был гадом. Клошару следовало ответить что-то вроде: “Я не Петров, я Сидоров” – заранее оговоренную кодовую фразу. Выходит, такие “гости” здесь уж не в первый раз.

– О'кей, – кивнул Сува и поднял руки – дескать, сдаюсь, не стреляйте! – Я из другого муравейника.

Сосед состроил сочувственную гримасу. Суве, против всех ожиданий, не стали заламывать руки, надевать наручники или, тем более, бить под дых. Парни были вполне миролюбивы.

– Пошли…

Шагали справа и слева, каждый на голову выше Сувы и почти вдвое шире в плечах.

– Куда мы?

– В изолятор, конечно. Посиди или– лучше– поспи, утром завтрак принесем, если “задержишься”… А коли склероз пройдет и вспомнишь отзыв – кричи.

– Да у вас, я вижу, процедура до деталей отработана…– Перед Сувой уже открывали металлическую дверь с круглым глазком.

– Еще бы – шастаете чуть не каждый день, – буркнул один из охранников. – При большом желании полгорода можно разнести!..

– Придержи язык, – буркнул второй.

Дверь захлопнулась. Ключ с характерным щелчком повернулся в замочной скважине, потом раздались шаги и все смолкло. Они ушли, а Сува зачем-то остался. Койка с жесткой “думкой” и солдатским одеялом, стул, унитаз под плотно пригнанной крышкой, поднятый сейчас откидной столик. Вполне цивилизованный застенок.

Сува быстро закемарил. Во сне он и вернулся домой. Гуня проснулся от толчка. Это дернулось старенькое тело Сувы, когда в него вошла хозяйская душа. Пес лизнул клошара в щеку, зашебуршился, пристраиваясь поудобнее к Сувино-му боку, и задремал снова.

…Электричка остановилась у пустой, мокроватой от недавнего дождика платформы. Поселок прятался за деревьями. Листва уже изрядно поредела, обнажив кряжистость приземистых изб, архитектурные изыски и купеческое варварство особняков, хрупкость и ненадежность жалких садовых времянок. Впрочем, Сува и Догоняй приехали сюда вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческим жильем.

Жухлая трава, блестящие желтые и красные листья (те, что недавно опали) и прелые прошлогодние пахли терпко и пряно. Воздух – от ветра и наполнявшей его влаги – был холоден и пронзительно, почти по-морскому, свеж. Все эти октябрьские ароматы врывались в ноздри одновременно, и букет запахов пьянил не только совершенно обалдевшего от новых впечатлений Гуню, но и самого клошара, который черт-те когда в последний раз выезжал за город. Он даже и представить себе не мог, что на старости лет его может вот так – наповал – сразить, ошеломить скупая, неброская, отходящая уже ко сну подмосковная природа…

Они шли по песчаной лесной дороге, Гуня носился вокруг Сувы как угорелый – перескакивал через придорожные канавы, мчался между стволов сосен, снова оказывался у ног хозяина… Его длинные уши полоскались на ветру как флаги.

Пронзительно кричали кружащиеся над лесом стаи темных птиц. Сува не знал или просто перезабыл их названия за годы, бездарно просиженные в городе. Выстукивали дробь красноголовые дятлы, которых не так просто было разглядеть на красноватой повлажневшей коре. Прятались при приближении собаки и человека.

Одышки почти не было, не чувствовалась сегодня и больная поясница. Суставы гнулись, а голова была фантастически свежа. Сува чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Ему вдруг захотелось петь, горланить несусветное, но он побоялся спугнуть очарование осенней природы. Клошар еще не знал, что это был последний в его жизни радостный день.

Глава десятая
9 ОКТЯБРЯ

50

Шифровка

АХИЛЛ – КРАКОВЯКУ

Направляетесь на поиски похищенной комиссии ООН. Все свои проекты передать Глухому. Высшая срочность. Оружие не брать. Документы на имя Эндрю Крока и легенду получите у Норушки. Связник в Катманду – дневной портье отеля “Пегас”. Пароль: “Привет Шамбале”, отзыв: “В Лхассе тоже красиво”. Он обеспечит всем необходимым, включая шифры, и выделит проводника. Радиосвязь с Центром – каждый понедельник и четверг в одиннадцать вечера через спутник. Экстренная связь – через портье.

51

АНДЖЕЙ (5)

Честно говоря, Анджей обрадовался, получив приказ отправиться в Непал. Совсем не жалко было оборвать на середине дела. Да и не середина это вовсе, а полнейший тупик: все концы обрублены, все свидетели – в саванах.

Ван Куо после долгих мучений все-таки сумел расшифровать кодированные слова из записной книжки Крота. В результате получилась таинственная цепочка из десяти слов, каждое еще можно было как-то проинтерпретировать, но в сумме… Итак, “пирамида”, “подвал”, “Лысый”, “машина”, “двадцать”, “пуп”, “покой”, “хвост” и еще раз “хвост”. Ну и что прикажете с этим делать?.. Если “пирамида” – это какое-то здание или учреждение, то в ее “подвале” сидит или работает “Лысый”, у которого есть необходимая кому-то “машина” стоимостью двадцать… ну, скажем, тысяч или с неким параметром в двадцать мегапшиков… Впрочем, быть может, речь идет о двадцати “машинах”. А затем и вовсе чепуха. Что за “пуп”? Пуп Земли? А где он находится? Хань-цы считают, что, конечно же, в Поднебесной, а мы?.. “Покой” там будет обеспечен кому? “Лысому”? В обмен на “машину”? Просто покой или вечный покой? И при всем при этом за “Лысым” (очевидно!) должен быть “хвост”. А повторение слова означает важность данного момента или то, что “хвост” обязан быть двойным?

В аналитическом отделе после упорного сопротивления “скушали” эти сведения. Выдержав паузу, они наверняка представят какую-нибудь наукообразную отписку и сдадут дело в архив. Знаем – научены горьким опытом… Так что и тут полный швах.

Прощание с Джилл не было тягостным для обоих. Как видно, у нее найдется достаточно дел на время разлуки, тем более что Анджей оставил ей на расходы достаточно круглую сумму – он никогда не страдал жадностью и, по сути, ничего не жалел для женушки, просто не мог дать больше, чем имел…

В последнее время Краковяк натужно делал вид, что по-прежнему влюблен в Джилл и верит в искренность своей ненаглядной, любимой, драгоценной законной супруги. На самом деле он изрядно устал от такой семейной жизни, но для католика здесь выхода просто нет.

Жена, по его глубокому убеждению, слишком много хочет и ничем не готова поступиться. “С жиру бесится, – сочувственно говаривал, бывало, Пьяческа, разоткровенничавшись после бутыли-другой. – Детьми вам надо обзавестись – моей теперь только хвостом и вертеть, когда трое за подол тянут…”

Впрочем, у них до детей дело-то как раз дойти и не могло – причем, по обоюдному согласию сторон. Анджей считал, что работа его слишком опасна. Его в конце концов шлепнут, оставив детей сиротами, или их самих могут взять в заложники… Ну а Джилл, скорей всего, просто не хотела связывать себя, надеясь в глубине души, что когда-нибудь сможет гораздо лучше устроить свою личную жизнь, да и свою чудесную фигуру панически боялась испортить.

В какой-то момент, когда стартовая эйфория супружества улетучилась и глаза раскрылись, Анджей вдруг со щемящей тоской и безнадежностью прочувствовал верность мысли: “Разве дети могут быть без большой любви?” В последствии Краковяк никогда не Говорил себе, что любит Джилл. Впрочем, не мог сказать он и обратного.

Наверное, все дело в том, что между Анджеем и Джилл никогда не возникало подлинного понимания, не говоря уже о единении душ. Что же касается постели, то тут как раз проблем не было.

Отчего он решил соединить свою судьбу с неблизким человеком – вопрос праздный, если не глупый. Молодость – время, не подходящее для анализа, для длительных проверок. Это период всеобщей скоротечности: самой жизни, чувств, а значит, и принятия решений.

Джилл была лишена той внутренней свободы, которую всегда обнаруживал в себе Краковяк. Ведь свобода вовсе не в легкости, с которой ты преодолеваешь человеческие законы и нравственные преграды, а в способности выйти за пределы навязанной стереотипами жизненной схемы, выглянуть из узкой накатанной колеи, по которой большинство безоглядно мчит от рождения до смерти, даже не представляя, что жизнь человеческую можно устроить как-то иначе.

Анджей прилетел в Катманду на рассвете. При посадке ему предстало поистине величественное зрелище: озаренные восходящим солнцем снежные вершины, лазоревые пятнышки горных озер, блеснувшие золотом речные излучины… А само небо, ох какое было небо над Гималаями!.. Жаль, что он не поэт! Слова Богу, что он не поэт: какая может быть работа, когда ты опьянен увиденным и голова полна хлынувших как из рога изобилия строк?..

Отель “Пегас” находился на углу улицы Карла Маркса и бульвара Манделы. Он оказался скромным четырехэтажным зданием конца прошлого века, построенным, скорей всего, в период Первой (и пока единственной) Республики.

Дневной портье был уже на месте. Сделав соответствующую запись в книге регистрации проживающих, он приветливо глянул на Анджея-Эндрю и спросил:

– И зачем, если не секрет, вы сюда прилетели? Сейчас здесь довольно-таки тревожно: опять какие-то партизаны объявились…

– Даст Бог, пронесет… Главное, другой возможности выбраться в Непал у меня уже не будет. – Краковяк решил, что слишком рассусоливать не стоит, и пожаловался: – Друзья просили, чтобы передал привет Шамбале, но вот как туда добраться?.. – В сущности и пароль, и отзыв были идиотскими, как и все, что рождалось в стенах их комитета, но коли рядом никого из посторонних, то, в сущности, плевать.

– Да, нелегкая это работенка – Шамбалу искать, – посочувствовал портье. Он явно не был местным – откуда-то из Южной Европы. – Зато у нас здесь благодать – все под рукой: горы, леса, монастыри. Да и в Лхассе тоже красиво…

И вместе с ключом передал Краковяку небольшой, заклеенный скотчем конверт и завязанную шелковой синей лентой подарочную коробку, благо в холле сейчас было пусто.

– Благодарю, – сказал Анджей-Эндрю, быстро запихнув оба предмета в заранее расстегнутую сумку.

– Приятного отдыха, – снова улыбнулся портье и вдавил красную кнопку в край барьера. Из боковой двери тут же появился смуглый, коренастый бой в бордовой курточке и шапочке, подхватил единственный чемодан Анджея (сумку он на всякий случай держал в руке) и стремительно понесся по ступенькам парадной лестницы. Краковяк последовал .за ним.

Первый день ушел у Анджея на походы в Министерство внутренних дел и Представительство ООН. Легенда объясняла прилет Эндрю Крока в Непал довольно тривиально и потому вполне убедительно: мелкий чиновник из аппарата Объединенных Наций прислан для обеспечения оперативной связи СИАЯ-б напрямую с Нью-Йорком. А связь эта необходима для координации действий по поискам пропавшей комиссии. В случае же их затяжки или неудачи он возьмет на себя вывоз в штаб-квартиру ООН вещей и документов, принадлежавших похищенным чиновникам.

В Министерстве Крока внимательно выслушал какой-то мелкий чин (табель о рангах, судя по всему, здесь соблюдалась строго), а потом Анджея-Эндрю отвели в пресс-центр МВД и препоручили низенькому бодрячку-майору. Словом, это была пустая трата времени – кончилось дело тем, что Краковяка оделили официальным пресс-релизом суточной давности и пачкой глянцевых проспектов об успехах непальской полиции в борьбе с международной мафией. Анджей-Эндрю не без труда вырвался из цепких рук толстячка и испытал немалое облегчение, оказавшись на свежем воздухе. Тот мог заговорить даже глухого…

Ну а в Представительстве все было гораздо проще и несравненно эффективней: Краковяк прошел прямиком в сектор по связям с неприсоединившимися государствами, по выражению лица опознал коллегу и быстро нашел с ним общий язык, хотя формально и не раскрывал карт – все и так ясно.

Похищение комиссии было практически единственным делом сектора, где работало два человека, один из которых находился сейчас в отпуске в Европе. А по инструкции оставшийся не имеет права покидать рабочее место ни при каких обстоятельствах. Поэтому парень не стал вешать Ан-джею лапшу на уши и прямо сказал, что не в силах сообщить ничего нового. Что же касается СИАЯ-б, то от ее нынешнего руководителя лучше держаться подальше (больно склочный у него характер), зато идеальными партнерами в поисках могут стать биофизик Джим Трентон, ксенопсихо-лог Петер фон Peг и этнограф Санджай Шримавадар (если, конечно, он вернулся из экспедиции).

Пообедав в небольшом и довольно уютном китайском ресторанчике, Анджей вечером возвращался пешком в отель. Не дойдя до здания метров двадцать, он замер, услышав чей-то крик. Первый раз за целый день пребывания в Непале его что-то встревожило, насторожило.

Против всякой логики и здравого смысла Краковяк совершенно расслабился здесь, в Катманду. Он неторопливо шел по зеленым тенистым улицам и улыбался предзакатному октябрьскому солнышку. Начавший остывать после дневной жары воздух в городе сейчас был просто бархатный, к тому же с гор подул свежий ветер, разогнав пелену смога. Лето передавало Анджею свой прощальный привет. Оно, уже похороненное в Нью-Йорке, снова вернулось к нему здесь – оказывается, лето его жизни не умерло еще, а только притворилось. А ведь в этот самый момент за ним, почти не скрываясь, могли идти террористы, проследившие его путь от “Спичечного коробка”, или работающие на них местные полицейские.

И тем не менее Анджей закатал рукава, расстегнул ворот, подставляя лучам солнца руки, грудь и шею. Он старался ни о чем не думать, он довольно глубоко погрузился в прошлое, в недолгие периоды беззаботной жизни (обычно это бывало после экзаменационных сессий, когда у него оставалась пара свободных дней до возвращения на работу) и снова почувствовал, что у него еще может быть будущее…

Итак, кто-то кричал поблизости истошным голосом, и эйфория, охватившая Краковяка, рассыпалась всего несколько секунд. Анджей поднял глаза и увидел на карнизе четвертого этажа отеля “Пегас” мужчину в разорванной белой рубашке, со сдвинутым на бок полуразвязанным галстуком. Он кричал, раз за разом повторяя одну и ту же фразу, потом вдруг яростно взмахнул руками, словно хотел взмыть в небеса, и ласточкой полетел вниз. Тело с глухим звуком встретилось с мостовой.

Человек лежал, широко раскинув руки и обнимая землю. По асфальту растекалась лужа крови. Из дверей отеля выскочили престарелый швейцар, бой и несколько постояльцев. Они замерли на ступенях, увидев рядом труп.