Текст книги "Эра Броуна"

– У тебя есть запись?! – перебил Лидер.

– Да, – кротко вымолвил Гулям и достал из^кармана кассету “Сони” от обычного магнитофона.

– Дежурный! Кассетник сюда – живо! Любой! – кричал Хабад по селектору.

Когда дежурный офицер наконец принес старенький “Панасоник”, из Лидера уже валил пар.

– Зеро, слышишь меня? Вижу Викторию. Красотка – хоть (…)!

– Третий, сделай два круга и поворачивай назад.

– Только и умеем (…)!

– Чего кипятишься? Нас это не касается.

– Еще как коснется! Эти (…) штабисты – с куриными мозгами! Если сейчас не дойти до Кисангани, потом (…) до Вашингтона!..

– Много болтаешь, Третий!

– Трусишь, Зеро?! Все они – (…)!

Запись кончилась, катушки все крутились, и пленка продолжала шуршать. Хабад молча навис над столом, кулаки его были сжаты.

– Не понимаю, – наконец пробормотал он. – Неужели они все-таки остановятся?

Гулям приободрился. Нахлынувший было страх сошел. В иные времена гонцу за такие вести могли и орден – на грудь. Хабад искоса глянул на разведчика, будто сытый кот – на цыпленка.

– В Совете Безопасности действительно раздрай?

– Для стран Юга мы – единственный реальный рычаг давления на Север. Добивать нас – самим себе рыть яму. По крайней мере, так считают в Поднебесной…

– Спасибо за информацию, соратник. – Хабад явно воспрянул духом и совсем другими глазами смотрел теперь на разведчика. – Ищите подтверждения по всем каналам и сразу же сообщайте мне. Звоните прямо сюда, минуя Галифе. – Он впервые на памяти Гуляма назвал начальника Развёдуправления армии этой курсантской кличкой, что уже само по себе было знаком особого доверия. Похоже, перед Гулямом забрезжила возможность шагнуть еще на ступеньку вверх, столкнув вниз этого зажравшегося борова.

– Слушаюсь, соратник! – разведчик отдал честь и поспешил выйти из комнаты. А то еще брякнешь чего, посмотришь не так и собьешь настроение, упустишь благоприятный момент…

Хабад поглядел на карту. Он уже безоговорочно верил, что ооновцы остановятся. Рассуждения Гуляма слишком были похожи на правду.

Итак, все возвращается на круги своя. ТАР не выросла ни на пядь земли. С чего началась его власть, к тому он и пришел три года спустя. Завещанное Махди царствие свободы все не возникало. Лидеру такое не прощают. Трон теперь заколышется. Пора решаться. Когда же, если не теперь? Пора… Вот только, как набраться смелости?.. Это ведь будто по канату – над пропастью. Пан или пропал…

Комнату вдруг .изрядно тряхнуло. С потолка из стыков бетонных плит посыпалась белая известковая пыль.

– Что случилось? – спросил по селектору дежурного офицера. (Из них получаются или верные соратники, или удобрение для полей – слишком уж много лишнего узнают за время службы.)

– Соратник, бункер бомбит авиация ООН. Похоже, тысячекилограммовки кладут. Зенитные батареи – в действии…

– Понял, – только и ответил Хабад, нажал кнопку и неожиданно засмеялся. Пусть себе потешатся напоследок. Это уже агония наступления. Он все-таки уцелел и на этот раз!..

33

Специальный корреспондент журнала “Военное обозрение” сообщает из Найроби:

“Новый командующий войсками ООН в Восточной Африке генерал-лейтенант Примак с первых же дней решительно взялся за дело. Усилив международные силы современным ракетным оружием, фронтовой авиацией и вертолетами огневой поддержки, он уничтожил бомбо-штурмовыми ударами скопления боевой техники ТАР и перешел в решительное наступление на фронте от Ямбио до Марсабита. Высадив десанты в тылу отступающего противника, Примаку удалось окружить многотысячные группировки врага на оккупированных войсками Хабада территориях: на крайнем юге Республики Белого Нила, на севере Уганды и Кении. Сейчас они надежно блокированы, ликвидация их произойдет позднее.

Днем и ночью бригады ооновских войск наращивали атакующую мощь, продолжая расширять горловины прорывов, и в конце концов вынудили неприятеля спасаться бегством. К исходу седьмого дня наступления войска ООН отбросили армию Африканской Революции на первоначальные позиции – к границе ТАР, то есть девяти стран, добровольно или насильственно объединенных в это политическое образование тринадцать лет назад.

Генеральному секретарю ООН не без труда удалось убедить командующего миротворческими силами генерал-лейтенанта Примака остановить наступление. Возложенная на него ответственная миссия выполнена блестяще и с минимальными потерями. Статус кво в Восточной Африке восстановлен. Теперь необходимо как следует укрепить позиции ООН, в кратчайшие сроки создав мощный оборонительный пояс длиной три тысячи километров: вырыть несколько линий окопов и противотанковых рвов, установить многослойные заграждения из колючей проволоки и надолбов, минные поля, построить тысячи дотов и открытых огневых точек.

Пересмотр решения Совета Безопасности о прекращении военных действий вряд ли возможен в связи с особой позицией Поднебесной, а также ряда непостоянных членов СБ, например, Венесуэлы и Непала. В интервью, данном корреспонденту журнала, Примак выразил свое сожаление по поводу “косной и по сути трусливой позиции СБ”, призвал мировое сообщество одуматься и, пока не поздно, “добить гадину в ее логове”. Несмотря на массу острых комментариев в прессе, официальной реакции на его слова пока не последовало”.

34

СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (1)

Сува давно уже приглядывался к этой собаченции. Гладкая шерстка, длинные-предлинные ноги, умные глазищи и потешные мохнатые уши – загляденье одно. Правда, хозяин ее всегда смотрел на Суву, будто боясь, как на врага человечества.

Что уж во мне такого страшного? – с удивлением думал клошар, Словно позабыв о своем затрапезном виде и весьма специфическом (если не сказать сомнительном) запахе, что повсюду сопровождал его.

А собаченция (вернее, собаченции) жил самой обычной собачьей жизнью. Это был именно кобель, пользующийся у сук неизменным расположением. Вот только низкопородные они были все как одна – не под стать ему, и беспощадно отгонялись Хозяином. А потому не было у бедного песика настоящей компании…

Чего ж ты его мучаешь, гад?! – в общем-то беззлобно, но настойчиво думал Сува, наблюдая за безобразиями, творимыми Хозяином. – Ведь не о случке речь – поиграться дай, ирод! – Но очкоглазый, щекастый, краснозобый Хозяин его мыслей не слышал, только больше ярился, когда поблизости замечал свидетелей его антисобачьего террора.

Сува не знал, как называется эта порода и, стащив как-то раз с лотка книжку про собак, попытался почитать о ней, пристроившись под своим родным мостом. Интеллигентное это было место: клошары несли туда самое чистое, что только у них было, самое дорогое, оставляя во внешнем мире все свое разочарование, пошлость и злость…

Но Суве не дали насладиться рассказами о собачьей жизни, вернее, о том, как расчесывать им кудри и проводить плановые вязки. Облава накатилась внезапно и погнала бедолаг вдоль реки, мимо приткнувшихся рядами лодок, потом по недавно начатым новостройкам и наконец через заросшие бурьяном пустыри – тут уж ищи ветра в поле!.. Во всей этой суете и нервотрепке Сува и потерял свой литературный трофей.

Собаченцию звали Догоняем, хотя у пса было и другое – научное имя, складывающееся из имен доблестных, медалированных предков, но произнести его мог разве что нетрезвый хетт или мидянин.

Про себя Сува ласково называл кобеля Гунькой, Гуней. Он вообще-то очень любил животных, особенно чужих, потому что свои у него почему-то долго не протягивали или сбегали (если везло). Нет, он никогда не мучил братьев меньших, но мог по независящим от него причинам исчезнуть вдруг суток этак на десять-пятнадцать, а потом, вернувшись, обнаружить в своем логове кладбище. Да и в обычную пору у Сувы далеко не всегда было чем подхарчиться, но уж если было, то он честно делил пайку со своими подопечными – всегда поровну.

Сува и Гуне пытался пару раз подкинуть чего-нибудь съестного – понятное дело, когда хозяин отвернется. Понимал, конечно, что живется кобелю в пищевом смысле вовсе неплохо, и все же не мог удержаться – уж больно приятен глазу и слуху был пес по имени Амсгончет-чермибсды или как там его…

Оба этих раза закончились не то что бы плачевно, но без видимого результата. Гуня нюхал предложенные ему куски, дружелюбно вилял хвостом и убегал – то ли боялся, что усечет и накажет Хозяин, то ли брезговал непритязательным угощением. Ничего лучше московской (вареной с жирком) колбасы Сува предложить ему не мог.

Догоняй, в свою очередь, давно уже заприметил этого несуразного мужичка в заплатанном на локтях и подоле пальто и неопределенного цвета штанах с оттянутыми белесыми коленями. Он казался потешным и даже по-своему симпатичным. Порой с ним хотелось поиграть. Неуклюжие попытки мужичка накормить кобеля какой-то сомнительной колбасой не могли восприниматься иначе, как чисто символический жест благорасположенности и готовности подружиться… Разве может обладающий собственным достоинством, высокопородный пес польститься на подобное непотребство?! Конечно, может, думал в глубине души Догоняй. В том-то и дело – колбаса никогда не бывает лишней, а уж дружески настроенная колбаса – тем более. Но он не позволял этой мысли захватить его целиком и перебороть страх, а ведь Догоняй действительно сильно боялся своего Хозяина.

Тимофей Михайлович был мужчина злой. На работе он ненавидел почти всех, но осмеливался нападать лишь на практикантов и молоденьких лаборанточек – словом, на тех, кто заведомо боится пикнуть… Да и в семье был вовсе не деспот – напротив, тряпка, но тряпка ворчливая, умеющая показывать зубы, причем почти всегда не по делу. И опять-таки отыгрывался Тимофей Михайлович на самых забитых и бессловесных. Чаще всего накопленную за день, нерастраченную свою злобу вымещал на псе, хотя нанести ему реальное физическое увечье боялся – жена удавит за “высокопородного”. Потому и насобачился Хозяин обрекать Догоняя на муки чисто психологического порядка. Даже случайные встречи с “девочками” на утренних и вечерних прогулках Хозяин всякий раз удосуживался превратить в сцены позора и унижения.

Догоняй не имел зла на Хозяина, не копил его, не лелеял планов мести, но обида наполняла его, с каждым днем все сильнее разъедая тонкое, чувствительное сердце младого кобеля.

Супруга Тимофея Михайловича Ирина Максимовна была женщиной дородной и потому малоподвижной. К пятидесяти трем годам она сохранила в душе некоторый заряд доброты и расходовала его почти исключительно на пса, в какой-то мере компенсируя подлые усилия супруга. Однако доброта ее была слишком уж эгоцентричной: Ирина Максимовна больше любовалась собой, когда холила и лелеяла Догоняя, а потому ощущения его были двояки. У такой женщины, у такой замечательной хозяйки обязательно должен быть лучший в городе кобель, которому следует подобрать лучшую в городе сучку, хозяйкой при этом непременно должна быть тоже по-настоящему достойная женщина. Замечу: в высшей степени достойной женщиной Ирина Максимовна считала лишь саму себя. Так что Догоняй и по этой линии обречен был на холостяцкую жизнь. Дочь Тимофея Михайловича и Ирины Максимовны Ольга долго мечтала заиметь песика, но, убрав десяток кучек, разочаровалась в своем любимце и уже второй год кряду едва замечала Гуню. За весь день она бросала ему два-три слова и какой-нибудь колбасно-ветчинный обрезок в качестве отступного. Пустыми глазами провожала она его на прогулку, отшатывалась, пугаясь его несдержанных ласк (он все еще надеялся на взаимность) – понятное дело, защищала свои юбки и плащи от грязных лап или морды.

И в результате Догоняй по сути был один-одинешенек, а потому как-то совершенно незаметно для себя пристрастился к мыслительному процессу. Думать он пытался о многом, а получалось мало о чем… Попытки его были упорны, а предвкушение понять что-то этакое было велико и сладостно. Но истина ускользала, оставляя в шерстяной его башке лишь ворох смутных картинок, букет ускользающих запахов и ощущение потери. Разочароваться в думаньи Гуня себе все ж не позволял, иначе что бы ему еще осталось?..

Со стороны, понятное дело, Догоняевы эксперименты заметны не были. Никто даже и предположить не мог, что этот гордый, красивый, высокопородный пес от страданий своих принялся выращивать в себе интеллект. Душу-то собаке растить не надо – душа у нее еще почище человечьей будет.

Когда Суваев появлялся у своего бывшего дома, чтобы украдкой поглядеть на шагающую из школы или играющую во дворе дочку, он всякий раз ловил на себе внимательный, почти человеческий взгляд Догоняя.

Анька росла капризной, даже вздорной девицей, но отца однако же помнила и вроде продолжала любить. Во всяком случае, их встречи могли бы до слез растрогать чувствительную натуру.

Бывшая жена Сувы запретила ему “травмировать” ребенка, но после нескольких месяцев мучительного следования запрету он наплевал на ее угрозы и приходил к дому, когда мог. Съехать куда-нибудь Татьяна оказалась не в состоянии, а вызывать полицию у нее духу не хватало – все-таки был когда-то родным человеком и даже была меж ними любовь. Теперь-то кажется, что и нет, но на самом деле была, проклятущая…

Анька, заметив отца где-нибудь на боковой скамеечке, подбегала к нему, он подхватывал ее на руки, хоть это и становилось с каждым разом все труднее: “ребеночек” набирал вес и рост, а отставной родитель, напротив, старел и копил груз всевозможных болячек. Ну а потом начинался разговор, который мог быть прерван в самом начале, если выяснялось, что батяня на сей раз не сумел притарабанить никакого, пусть самого пустякового, чисто символического гостинца. Впрочем, Сува не обижался на дочь, он понимал: даже самые бескорыстные чувства требуют материального подкрепления – в этом он уже не раз убеждался за свою непростую, “пятнистую”, как он сам говорил, жизнь.

Когда Анькина мать замечала рядом с дочкой обтюрханного мужичка, то начинала яростно стучать в окно или, высунувшись в форточку, вызывала дочь домой. Та беспрекословно подчинялась, ибо прекрасно знала, какой скандалище ей может быть учинен.

35

Корреспондент газеты “Мегаполис-Экспресс” сообщает: “Сегодня утром фанатики из Ордена Судного дня умело просочились сквозь редкое оцепление муниципальной полиции, захватили трибуну Мавзолея, где ими и был организован ритуал поклонения Очистительному Огню. Свидетелями этого шокирующего действа стали многочисленные туристы и горожане, гуляющие по Красной площади.

Трибуна была очищена лишь через полчаса после начала ритуала. Группа фанатиков-мазохистов была арестована, часть из них уже успели нанести себе плетками или цепями телесные повреждения малой и средней тяжести. Один человек скончался в реанимации от полученных при Очищении ожогов…”

Глава седьмая
3 ОКТЯБРЯ

36

“По сообщению агентства “Пресса-Латина”, несмотря на круглосуточную охрану активистами Африканского союза за свободу и нарядом городской полиции, в ночь на воскресенье 3 октября к памятнику Махди, только что установленному в центре Вашингтона, было подложено мощное взрывное устройство. Бронзовая фигура генерала и мраморный постамент полностью уничтожены.

Председатель АСС Албамба Смит в ответ на это заявил: “Теперь мы поставим по точно такому же памятнику на каждой вашингтонской площади!” Президент США выразил свое сожаление в связи с произошедшим актом вандализма…”

37

ХАБАД(З)

“Если… дело… в твоих… руках… я… спокоен…” – выдавливал из себя по одному слову вконец ослабевший Махди. Эта сцена намертво впечаталась в память Хабада, хотя он и сознавал в глубине души, что в действительности все было несколько иначе. “Наследник дела моего…” Ха-ха. Этих наследников набралось не менее трех десятков, когда наступило время подхватить выпадающее из окостеневших рук кормило. Пришлось изрядно попотеть и с ног до головы умыться красненькой “водичкой”, чтобы оно не оказалось в лапах сладкоголосых приверженцев Ложного Пути. Слишком много под конец развелось в окружении Махди предателей и болтунов – к большому пирогу власти всегда слетается туча мух…

“Наследник дела моего…– раз за разом повторял слова Вождя генерал Хабад, чтобы еще больше укрепиться в своем решении. – Тебе одному доверяю я… Жадные растащат, слабые растеряют, сильные перегрызут друг другу глотки. Ты средний, ты серый – ты сможешь сохранить в неприкосновенности и даже преумножить великое наследство”. Подобный разговор действительно был, правда, не с ним одним – и вел его не изнемогший от жизненных тягот Махди, а личный секретарь Вождя Сайд Гиза, мир его праху…

Теперь не стало ни жадных, ни сильных – перебиты все до единого. Ну а слабые запуганы на десять поколений вперед. Однако эти жертвы оказались напрасными – все равно все растащили, растеряли. Не стало Хозяина, и распался Щит Свободы – от мыса Альмади до мыса Рас-Хафун. Происки ЦРУ и ГРУ? Не обошлось и без них, но главное, народ Африки еще не готов к подвигу, он пока не сознает своего высокого предназначения…

Хабад решительно подошел к столику, включил видео-фон.

– Соедините меня с комиссаром телестудии. Несколько секунд в аппарате что-то щелкало и клацало.

Связь была все еще на уровне каменного века.

– Ибрагим Ширази слушает.

– Добрый день, соратник. Здоровы ли ваши наследники?.. Сегодня вечером я должен обратиться к своему народу.

– Как прикажете менять программу, соратник? – осведомился комиссар, даже не удосужившись ответить на ритуальный вопрос генерала. В голосе его звучало раздражение – многосерийная мексиканская мелодрама пользовалась большим успехом у зрителей, а ведь скорей всего, пострадает именно она. – Может быть, выкинуть документальный фильм о голоде?

– Не стоит. Он будет наглядным подтверждением моих слов – хорошим фоном для обращения… Мне потребуется всего двадцать минут, соратник. Передвиньте как раз на это время ваш богомерзкий фильм – от этого все только выиграют…-3начит, сначала делаем запись, а эфир – в двадцать два ровно.

– Слушаюсь, соратник…– пробормотал Ширази и отключился.

Какими ничтожествами приходится себя окружать, чтобы подстраховаться от смертельного удара в спину, – подумал Хабад, сплюнув под ноги. – А мелких уколов можно не бояться – москиты не повалят слона…

Бедняга Ширази даже и представить себе не может, что именно сегодня наступает новая эра. Всего каких-то десять часов осталось… Ничтожный пожиратель “сникерсов”! Ему явно пришлась по нраву наступившая передышка, он бы с радостью окончательно обуржуазился, отрастил брюшко и заведовал моим телевидением до глубокой старости. Но червяк предполагает, а вождь располагает…

Хабад снова включил видеофон. Чтобы дозвониться отсюда до Лысого, спрятавшегося где-то в недрах самодовольной Швейцарии, потребовалось около десяти минут.

– Что вам угодно? – низкий утробный голос. На экране сохранилась серая пелена – его собеседник не хотел включать изображение. В голосе нетерпение и тревога.

– Вам привет от старинного друга в Дофаре… Не забыли такого?

– Да-да, спасибо. Я вас слушаю, – встрепенулся Лысый.

– Когда бы вы хотели увидеться с ним? – Это значило: “Когда может вылететь ваш самолет?”

– Я готов хоть сейчас, но… есть ли у него, где меня принять? – Это значило: “Переведены ли деньги?”

– В Цюрихе у него прекрасный номер в отеле. Можете проверить. – Речь шла о переводе денег в один из цюрихских банков – по заранее согласованному перечню (один город – один банк).

– Обязательно приехал бы, но, боюсь, мне не хватит денег на дорогу. Не достает всего десяти франков.

Жадный ублюдок! Аппетиты растут быстрее, чем волосы на щеках! Ты у меня еще попляшешь!..

– Неужели так сильно подорожал проезд? – в голосе генерала звучала откровенная издевка. Но Лысый ничуть не был смущен.

– Мне придется ехать дольше, чем хотелось бы – погода испортилась, можно сорваться в пропасть. Дураку ясно: истинная причина – обыкновенная алчность. “Ты уже почти достиг дна”, – подумал Хабад, потерев переносицу. Взять десять миллионов швейцарских франков из казны ТАР невозможно – их там просто нет. Все банковские авуары давным-давно заморожены, а золотой запас ушел на подпольную закупку оружия.

– Встреча должна состояться именно сегодня…– начав говорить, Лидер Революции все еще продолжал обдумывать ситуацию. – У меня есть платиновое кольцо с брильянтом. На билет должно хватить. – Он имел в виду платиновые слитки из ЮАР и израильские брильянты. Придется малость распотрошить собственный НЗ.

– Кольцо за десять франков?.. – раздумывал Лысый. – А как я получу его? Надо отправить тем же поездом.

– Проводник доставит его вам.

Пауза, какое-то кряхтенье на том конце провода.

– Согласен, – наконец “разродился” собеседник. – Сейчас я позвоню в отель. Подождите.

Лысый переключил канал – проверял поступление двадцати миллионов на счет. Хабад тем временем черным фломастером рисовал на белой скатерти корявые треугольники. Никак не удавалось сделать все три стороны прямыми. Скатерть была безнадежно испорчена. “Ни-че-го – эта тварь заплатит мне за все!..”

– Все в порядке, – наконец “проснулся” Лысый. Голос его стал заметно веселее. – Поезд выйдет через три минуты и будет в Умле ровно в девятнадцать по Гринвичу.

Умль (то бишь Умм-эль-Халл) – база ВВС Бардуслея, принадлежащая теперь ТАР.

– Проводник откроет шампанское, как только кольцо будет передано, – продолжал Лысый. – Вы меня поняли?..

Это значило, что пока представитель Лысого не получит драгоценности, он не запустит “машину” в рабочий режим и она останется грудой бесполезного железа.

– Прекрасно. Значит, мы обо всем договорились. Надеюсь, это наш последний разговор, – довольно двусмысленно выразился Хабад и, не дав собеседнику возможности ответить, нажал на кнопку “ВЫКЛ”.

Потом по селектору он обратился к адъютанту, сидящему в приемной (это был тот самый лейтенантик – командир центурии, встреченный на шоссе в первый день отступления).

– Где Лахыс? Ко мне его!

– Он уже ждет, будет через минуту.

“Через три”, – мысленно поправил адъютанта Хабад. Ровно столько требовалось внутренней охране, чтобы в последний раз обыскать любого посетителя, посещавшего Лидера Революции.

Вошедшего в покои высокого, широкоплечего, но чуть сутулящегося человека в черных очках, конечно же, звали по-другому, но его настоящего имени не знал даже сам Хабад. Это был очень опасный человек, но одновременно и очень полезный. Лахыс имел большие связи в Европе и Америке, а главное, он ни коим образом не связан ни с одной из четырех спецслужб, действующих в ТАР.

– Здравствуйте, генерал, – вкрадчиво произнес Лахыс.

– Садитесь, – только и ответил Хабад. Он стоял у красно-черных с золотой оторочкой гардин, закрывающих огромную карту мира. В щель виднелась восточная оконечность Африки – Рог, Абиссинское нагорье, пустыня Огаден, озеро Альберта… Бросались в глаза воткнутые красно-черные флажки, отмечавшие линию фронта. В последние дни флажки не сдвинулись ни на миллиметр.

Гость осторожно присел на краешек кожаного кресла. Это, конечно, была показная робость. Она раздражала Ха-бада, как и то, что он не видит глаз собеседника. Лахыс на людях никогда не снимал черных очков.

– Ну, как наши дела? – с мнимым безразличием осведомился генерал.

– Нам удалось выяснить номер его машины и место проживания. Он зарегистрировался в отеле “Санкт-Галлен” под именем Джона Уолда.

– Все ли готово? И когда это возможно сделать?

– Сегодня в полночь.

– А деньги?

– Он, сам того не зная, переведет их на наш счет (его компьютер отсоединен от реальной банковской системы внесенным вирусом), потом вернется в номер и…

– Вы уверены?

Неожиданно раздался звонок из приемной. Адъютант сказал извиняющимся тоном:

– Соратник, ваша старшая жена хочет сказать несколько слов. Это очень важно.

– Ну что там еще?! – буркнул Хабад, недовольный, что его прервали.

У Фариды был взволнованный голос. Все словно сговорились помешать ему в Святом Деле.

– Твой младший сын заболел, господин.

– Что с ним? Когда это началось? Почему вы молчали?!

– Он бредит. С самого утра. Мы боялись отвлекать тебя, господин.

– А что врач?!

– Он не обнаружил симптомов болезни. Температура нормальная. Болей вроде бы нет.

– А на что жалуется сам Анвар?

– Он ничего не говорит…– Голос ее прервался. – Вернее, по-настоящему не говорит – только бормочет какие-то непонятные слова.

– Я не могу приехать. Отвезите мальчика в клинику профессора Юханссона. – (Если тот еще не удрал, – подумал генерал). – Новости сообщайте моему адъютанту…– замолчал, потом все-таки добавил: – Берегите моего сына.

Лахыс внимательно смотрел на него. Хабад затеребил левый ус, он терпеть не мог, когда свидетелями его личной жизни становятся посторонние.

– У вас неприятности, генерал? – В черных стеклах очков померещилась усмешка, хотя на самом деле в них всего лишь отразилось сияние хрустальной люстры.

– Повторяю вопрос: вы уверены в успехе операции?

– Я кровно заинтересован. Десять процентов суммы – надеюсь, вы не забыли о своем обещании?..

– Я еще никогда не нарушал своего слова. – В другое время самому стало бы смешно, но в эту минуту Хабад свято верил в то, что говорил. – Кстати, можно сделать так, чтобы он умер… ну, не слишком быстро? – добавил генерал. Лахыс его прекрасно понял.

– Конечно, генерал… Моим людям все же нужны гарантии.

Хабад молча встал из-за стола и подошел к окну, выходящему во внутренний дворик дворца. Финиковая пальма давала слабую тень, ее ветви обвисли, засыхающие листья поблекли – дерево явно готовилось умереть. Желтые пятна на стволе, труха, сыплющаяся из него, – все это напоминало о смерти.

Лахыс проследил взгляд Лидера Революции, кашлянул и сказал примирительным тоном:

– Думаю, я сумею убедить моих людей, что все возможные гарантии даны.

– Рад был с вами встретиться, – как будто ничего не случилось, произнес хозяин кабинета. – А сейчас не стану вас задерживать…

Лахыс встал, чуть поклонился и бесшумно исчез за дверью. Хабад уже звонил командующему охранных войск. Потом он связался с начальником Генерального штаба, затем – с начальником столичного гарнизона. Говорил им почти одно и то же:

– Всему личному составу, кроме несущих караульную и патрульную службу, ровно в двадцать два ноль ноль находиться у телевизионных приемников и слушать мое обращение к народу.

Далее он позвонил начальнику столичного отдела службы безопасности.

– Слушаю, соратник.

– Сегодня в половине десятого вечера обеспечьте отключение электричества во всех зданиях посольств и международных представительств. Ровно на час. И поговорите с консульским отделом Секретариата по иностранным делам. Не позже полуночи все послы должны получить наши официальные извинения.

– Слушаюсь, соратник.

И только тогда позвонил домой. К видеофону подошла одна из младших жен.

– Ничего нового, господин.

– Я не поэтому поводу… Передай Фариде, чтоб никто в доме не смотрел сегодня телевизор начиная с десяти вечера.

38

Сообщение агентства Франс-Пресс: “В связи с крайне участившимися случаями появления снежных людей в обитаемых районах земного шара, из Женевы на непальскую станцию по изучению аномальных явлений (СИАЯ-6) вылетела совместная комиссия из представителей ЮНЕСКО и ЮНЕП во главе с заместителем генерального директора ЮНЕСКО Иргашем Бакыром. Этот высокопоставленный чиновник ООН заявил в интервью корреспонденту газеты “Монд”, что на месте хочет разобраться во всем – “своими глазами увидеть этих седых чертей и раз и навсегда покончить со всеми сплетнями, домыслами и кривотолками”.

39

ФОН РЕГ(З)

Суета сует… По крайней мере, суета, царившая сейчас на станции, приводила Петера фон Рега в содрогание. Разве что зеленой краской траву на газонах не красили, а так сотворили все глупости, кои только возможно. Аврал по первому классу– генеральная уборка с развешиванием китайских фонариков, красочных стенных газет и победоносных диаграмм с ползущими вверх стрелами научных достижений. И все это ради кучки замшелых чинуш из Нью-Йорка и Женевы.

Петер демонстративно отказался заниматься показухой, но все же навел идеальный (а значит, мертвенный) порядок в своей лаборатории. Впрочем, это естественно, ведь исследования заморожены и от приборов исходит лишь могильный хлад. Кроме того, он вымыл близлежащий коридор и половину столовой. Потому никто не мог обвинить его в саботаже.

Слонопотам Лукас заставил коллектив стоять на ушах и день, и ночь, и весь следующий день до позднего вечера, пока чины с призывным гудением не подкатили к воротам станции на своих новеньких “леопардах”.

Личный состав СИАЯ-6 выстроился по ранжиру в главном коридоре, словно это был смотр бойскаутов или вечерняя поверка в гарнизоне. Фон Peг стоял в ряду последним (сам выбрал это место, грубо нарушив субординацию). Рядом оказалась уборщица-шерпка. Она гордо опиралась на свою швабру и с нетерпением ожидала появления “больших боссов”.

Но комиссия вовсе не пожелала обходить строй, пожимая руки, и тут же продефилировала в кабинет доктора Лукаса. Кстати, для размещения высоких гостей были освобождены лучшие жилые комнаты. Вместе с Зиновьевым и еще несколькими учеными-старожилами СИАЯ-6 фон Peг на неделю лишился своего уютного гнездышка. Переселенцев поместили в подвал, где доселе хранилось всякое старье и запасное оборудование, о чем они, конечно же, должны были помалкивать в тряпочку.

…У Петера было паршивое настроение после разговора с Зиновьевым. Фон Peг не без колебаний решился рассказать тому о странном поведении животных. Он очень боялся стать посмешищем в глазах коллег, Как и предполагал Петер, этот тип не поверил ни единому его слову или, вернее, сделал вид, что не поверил.

– Не сомневаюсь, гостеприимство и особенно винные погреба доктора Проста не только шакалов, но и гиен могут превратить в лучших друзей человека. Ну, а что касается медведей, то, как известно, они умеют пользоваться некоторыми простейшими орудиями: например, выковыривать палочкой мед из улья. Уважаемый герр Петер, а вы случайно не проглядели на этой милой поляночке пчел?..

Кстати, труп йети, обнаруженный фон Регом, так и не был препарирован – он безвозвратно пропал для исследований. Когда станционный лендровер приехал на место аварии, никто и близко не смог подойти к мертвому гоминиду – снова действовал “эффект отталкивания”. В результате Петер опять очутился в дураках – его рассказу, что ночью все было иначе, никто не поверил.

Приехавшие полицейские также не смогли подобраться к перевернутому джипу и мертвецам. После долгих и нервных переговоров начальника местной полиции со Слонопотамом было решено сжечь труп снежного человека из огнемета. Другого выхода придумать не смогли, ведь роботов не было ни у СИАЯ-6, ни у непальских копов. Но даже после сожжения это место продолжало давить на психику и люди не могли находиться там долго.