Текст книги "От хлора и фосгена до «Новичка». История советского химического оружия"

Очередные успехи советской разведки были связаны с добычей на Западе информации о множестве других ОВ, в особенности несмертельного типа. В частности, о «наркотике» LSD (вспомним фильм «Мертвый сезон», воспевший подвиг разведчика К. Т. Молодого (1922–1970) в исполнении Д. Баниониса) и о газе CS. Та информация не пропала даром, а послужила для советского ВХК основанием при организации производств: опытного выпуска LSD – в Вольске-Шиханах, промышленного выпуска CS – в Новочебоксарске и др. местах [44].

Жизнь продолжалась.

2.2. Большая германская химия

Союз двух стран-изгоев – СССР и Германии – сложился в начале XX века и просуществовал немало лет. Об этом союзе написано немало. Мы ограничимся лишь военно-химической стороной отношений СССР с Германией, которая была затронута историками меньше остальных и которая прошла несколько этапов.

На первом этапе предполагалось организовать сотрудничество в области химоружия – промышленное, военное и даже, возможно, научное. Правовым основанием для него стало подписание 16 апреля 1922 г. в Рапалло (Италия) договора между РСФСР и Германией о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от претензий, а также о начале торгово-экономических связей. Следствием общего политического договора стало оказание Россией помощи Германии в преодолении запретов, наложенных на нее Версальским договором после поражения в Первой мировой войне. Запреты распространялись на важнейшие для военных области, включая химоружие.

Соответствующая военная договоренность появилась немедленно. Она была государственной тайной высочайшего ранга, и у ее истоков стояли только высшие руководители страны. 11 августа 1922 г. между армией Германии и Красной армией было подписано временное соглашение о сотрудничестве. В соответствии с ним рейхсвер начал создавать на советской территории военные объекты для проведения испытаний вооружения, включая химоружие, а также для обучения личного состава родов войск, которые Германии было запрещено иметь Версальским договором [53, 718]. В 1923 г. были приняты конкретные решения по линии промышленного сотрудничества при производстве ОВ, в том числе о совместной постройке на территории СССР завода по выпуску двух основных ОВ Первой мировой войны – иприта и фосгена [668]. Вскоре начались совместные работы, связанные с испытаниями новых образцов химоружия. А на рубеже 1920–1930-х гг. дошло и до попыток наладить научное сотрудничество в поиске новых типов ОВ. Успешность этих проектов была различной, однако действительно результативным для сторон оказалось лишь военно-химическое сотрудничество, в то время как научное так и умерло, по существу, не начавшись.

Промышленное сотрудничество с Германией в области химоружия развивалось в 1923–1927 гг. [667, 668]. Его вехи таковы.

14 мая 1923 г. был подписан договор между СССР и Германией об организации на ст. Иващенково Самаро-Златоустовской ж. д. (неофициально этот населенный пункт уже именовался г. Троцк, ныне это г. Чапаевск Самарской обл.) на химзаводе бывш. Ушкова производств ОВ – иприта (установка «Т») и фосгена (установка «Н»), а также установок по их снаряжению в артснаряды. Со стороны Германии по поручению рейхсвера технологическую часть принял на себя концерн «У. Штольценберг» (Hugo Stolzenberg) [667]. Во исполнение того решения 30 сентября 1923 г. был подписан учредительный договор о создании на территории СССР смешанного советско-германского акционерного общества (АО) «Берсол». Цель – организация выпуска иприта и фосгена для удовлетворения нужд обеих стран. Предусматривалась и организация выпуска мирной продукции (суперфосфата, серной кислоты, каустика и др.), причем в его тексте на сей счет недвусмысленно указывалось, что такая работа будет вестись только «в целях конспирации» [668]. Учредителями АО выступили: с германской стороны – GEFU (специально созданное «Общество по развитию промышленных предприятий», Gesellschaft zur Fцrderung gewerblicher Unternehmungen), с советской – общество «Метахим» (обе организации – подставные). Общий капитал АО был объявлен в размере 12 млн золотых руб., причем основным вкладом советской стороны стала сдача в концессию на 20 лет химзавода, который был оценен в 5,68 млн руб. До революции он принадлежал Ушкову, а с 1919 г. был национализирован и находился в ведении ВСНХ СССР. В пропагандистской книге 1988 г. в отношении завода было скромно указано, что «в 1923 г. ВСНХ передал его в концессию одному из германских акционерных обществ» [719]. Авторы запамятовали лишь указать и цель передачи, и то, что по договору производительность завода была установлена очень большой: по иприту – 75 тыс. пудов/год, по фосгену – 60 тыс. пудов/год, по снаряжению химснарядов – 500 тыс. шт./год по каждому ОВ [668]. Общество GEFU обязалось обеспечить запуск производств ОВ в короткие сроки – не позднее 1 января 1925 г. А чтобы местным товарищам было ясно, что к чему, в декабре 1923 г. секретный проект получил своеобразное «освящение»: малоизвестную ст. Иващенково посетил высший руководитель СССР – председатель ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР М. И. Калинин [719].

Очень большая скорость работ задавалась не напрасно – взамен Германия получала гарантированное право на тайный импорт из Советского Союза в течение трех лет по себестоимости: иприта – 5,5 тыс. пудов/год, фосгена – 3 тыс. пудов/год. А Советский Союз, в свою очередь, обязался обеспечить возможность беспошлинного ввоза в свою страну технического оборудования из Германии и вывоза в Германию заказанного ею химоружия – иприта, фосгена и химснарядов.

Из переписки небожителей:

«Тов. Троцкому

Копия: тт. Рыкову, Дзержковичу,

Чичерину, Крестинскому

По точно еще не выясненным причинам готовый к отправке пароход с погруженным оборудованием, поставляемым GEFU по договору для химического завода „Берсол“, не выходит из Штеттинского порта.

GEFU 24/V писало, что их очень огорчает задержка парохода, что они принимают все меры к отправке парохода…

По получении этого письма нами приняты все меры к выяснению этих обстоятельств и к устранению препятствий.

С товарищеским приветом,

А. П. Розенгольц, 4 июня 1924 г.» [668]

«Совершенно секретно

только лично Тов. Троцкому

Согласно данному обещанию, препровождаю:

1) справку о работе „Метахима“,

2) докладную записку по работе „Берсоли“,

3) краткое содержание заключенных договоров,

4) записку о других работах комиссии.

А. П. Розенгольц, 29 октября 1924 г.» [668]

Советско-германское сотрудничество в области химоружия носило в 20-х гг. стратегический характер. Поэтому в него было вовлечено лишь высшее руководство: генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин, председатель РВС Л. Д. Троцкий, председатель СНК А. И. Рыков (1881–1938), нарком иностранных дел Г. В. Чичерин (1872–1936), зампредседателя РВС И. С. Уншлихт, начальник ВВС А. П. Розенгольц. И занималось оно заводом ОВ чрезвычайно активно. Более того, для реализации проекта была назначена специальная комиссия политбюро ЦК ВКП(б), которая обладала неограниченными полномочиями. Ее возглавил И. С. Уншлихт – представитель когорты старых большевиков, пользовавшийся доверием И. В. Сталина и занимавший последовательно посты зампредседателя ВЧК-ГПУ, заместителя председателя РВС СССР и зампредседателя ВСНХ СССР.

Немецких денег, по-видимому, не хватало, а средства были нужны и на собственные зарубежные закупки. Во всяком случае, 25 мая 1924 г., в дни работы XIII съезда РКП(б), РВС под председательством Л. Д. Троцкого нашел время для выделения валютных денег на закупки за границей очень нужных армии вещей, «в первую очередь на артиллерию и военно-химические нужды» [87].

Жизнь, однако, распорядилась таким образом, что советско-германское сотрудничество в области выпуска химоружия не закончилось ничем. Известно, что в 1924 г. советская промышленность приняла заказ на изготовление для рейхсвера 400 тыс. артснарядов [718]. В 1926 г. заказ был выполнен, однако этот факт не ускользнул от «заинтересованных» стран. И в том же году английская газета «Манчестер Гардиан» начала серию разоблачений, касавшихся советско-германского сотрудничества. Одно из первых сообщений относилось к поставкам из СССР в Германию артснарядов по линии АО «Метахим». Разразился скандал, закончившийся уходом в отставку правительства Германии. Дело явно шло к тому, что пресса прознает и о подготовке промышленного выпуска тем же АО «Метахим» иприта и фосгена по заказу германской армии-изгоя.

Из безжалостной прессы:

«…Все производственные химические установки в России, изготовляющие отравляющие вещества для обеих стран, созданы при участии и немецких, и русских экспертов. Эта деятельность началась по крайней мере пять лет тому назад и все время прогрессировала. Для того, чтобы совершить ту или иную сделку, офицеры рейхсвера все время путешествовали в Россию и обратно с фальшивыми документами…»

«Манчестер Гардиан», 3 декабря 1926 г.

Не будем придираться к прессе за неточности – в целом она попала в больное место. К тому же «методом проб и ошибок» было выяснено, что концерн «У. Штольценберг» не располагал серьезной технологией производства иприта, причем немецкая сторона знала об этом заранее. А на каком-то этапе это поняли не только специалисты, но и в ОГПУ. Как оказалось, в процессе производства «будут очень большие потери наружу фосгена, который будет отравлять окружающую местность». Да и с ипритом дела обстояли хуже некуда: «Постоянное стекание жидкого „Т“ в почву и скопление его в ней с безусловной возможностью попадания в реку, что небезопасно для окружающего населения, причем для нейтрализации „Т“ не предусмотрено никаких приспособлений» [668]. К тому же весной 1926 г. территория завода была затоплена разлившейся Волгой. В общем, чтобы скрыть тайну запретного сотрудничества с Германией в военных испытаниях химоружия, советская сторона была вынуждена взять курс на разрыв сотрудничества в области его промышленного производства.

12 мая 1926 г. комиссия политбюро ЦК ВКП(б) по спецзаказам решила «ввиду невыполнения немецкой стороной своих обязательств по учредительному договору» о создании завода по выпуску иприта и фосгена в г. Иващенково (Троцке) взять курс на самостоятельное – без помощи немцев – развертывание работ, в частности «приступить к постройке другого завода самостоятельно без немцев» (на самом деле завод уже был создан, и немецкая сторона не знала об этом абсолютно ничего). 30 июня 1926 г. комиссия политбюро еще раз подтвердила линию на разрыв с немцами и продолжение работ по организации индустрии ОВ только своими силами [668]. 25 ноября 1926 г. на сей счет было принято специальное постановление политбюро ЦК ВКП(б). Было решено найти способы отказа от совместных с Германией работ по проекту «Берсол». Ничего трагичного для советских военно-химических планов при этом не могло произойти – к тому времени проф. Е. И. Шпитальский уже решил основные вопросы конструирования промышленных установок по выпуску иприта и фосгена своими силами [370] (газета «Манчестер Гардиан» ошиблась – к созданию производства иприта в Москве немецкие эксперты отношения не имели).

Очередное постановление политбюро ЦК ВКП(б) на эту тему, принятое 13 января 1927 г., установило, что советско-германский договор считается расторгнутым. Остальное было делом техники. Бывший завод Ушкова был изъят из сомнительного АО и возвращен в ВСНХ (председатель – В. В. Куйбышев). Что до полной реорганизации всего производства ОВ, то эта задача стала решаться интенсивнее. Считается, что завод Ушкова был восстановлен в 1927 г. Дальше он продолжил свою военно-химическую жизнь уже по планам своих военных [668].

Из переписки небожителей:

«Постановлением политбюро от 13 января 1927 г. было санкционировано расторжение учредительного договора по „Берсоли“. Осталось выяснить условия расторжения этого договора…

…выходя из „Берсоли“, немцы оставляют нам всю вложенную ими в дело материальную часть в виде заводского оборудования и построек без всяких контрпретензий….

…я предлагаю условия расторжения договора, выдвинутые немецкой стороной, принять, не предъявляя с нашей стороны дополнительных контрпретензий.

Прошу этот вопрос поставить на разрешение ближайшего заседания Политбюро.

С коммунистическим приветом,

И. С. Уншлихт, 4 февраля 1927 г.» [668]

Ирония истории состояла в том, что в 1927 г. пос. Иващенково решением ВЦИК РСФСР был повышен до статуса города с одновременным конституированием его названия – Троцк (неофициально оно существовало по крайней мере с 1921 г.). Хотя сам Л. Д. Троцкий к тому времени уже потерял практически все свои посты, включая должность руководителя «общественной» организации «Доброхим». История улыбнулась и по другому поводу: подставное АО «Металлхим» появилось вновь, на этот раз в 90-х гг., уже в новой России. И оказалось оно столь же лживым и безответственным, что и «Метахим».

Использование немецкого опыта при подготовке к химической войне шло в те годы по всем линиям. В конце 20-х гг., наряду с нормальной работой разведки, начались поездки советских военных и промышленных специалистов в страны – обладательницы наибольших достижений в области химической войны. Конечно, в первую очередь, это была Германия. Однако осуществлялись поездки и в иные страны – США, Францию, Италию и др.

В январе-феврале 1929 г. в Германии побывала группа советских военно-химических специалистов. Цель – «ознакомиться с официальными данными о состоянии военно-химического дела, выяснив попутно ряд специальных вопросов». Первая же беседа с начальником разведки генералом Бломбергом показала, что прятать свои достижения от «друзей» в рейхсвере не расположены. И перечисление мест, которые посетили специалисты, – тому свидетельство: лаборатория проф. Флюри (Flury) в Фармакологическом институте Вюрцбургского университета, институт газового анализа при Берлинской высшей технической школе проф. Вирта, противогазовая лаборатория в Шпандау д-ра Вайна, технологическая лаборатория в химико-технологическом институте в Шарлоттенбурге д-ра Обермиллера, противогазовая школа в Моабите (Берлин), химические работы на полигоне в Куммерсдорфе вблизи Цоссена, фабрика средств защиты АУЭР в Ораниенбурге, фабрика средств химической защиты Дрегера в Любеке, фирма HAG в Киле (производство приборов для заражения местности, химических гранат и т. д.) [667, 675]. Во время бесед с руководством рейхсвера и специалистами члены советской группы получили прямые ответы на многие вопросы. Во всяком случае, проф. Флюри не скрывал своего отношения ко многому (что «особой ценности в будущей войне люизит не представит», что из арсинов наиболее ценен дифенилцианарсин, что адамсит «до сих пор не умеют применять», что пытаться применять окись углерода и мышьяковистый водород в качестве ОВ не имеет смысла, что нового ОВ в Германии нет). Генерал Людвиг не скрывал отрицательного отношения к хранению иприта в мобзапасе, полагая, что хранить надо не иприт, а сырье для его изготовления – тиодигликоль [667, 675].

Подчеркнем, что заимствование чужого опыта происходило параллельно с утратой своего. Во всяком случае, после того, как в промышленности СССР в 1929–1930 гг. был осуществлен «разгром вредителей» [394], впору было начать думать, как компенсировать его последствия. Неудивительно, что не мог не встать вопрос о привлечении «химических умов» из других стран взамен утраченных (выехавших из страны академиков-химиков В. Н. Ипатьева и А. Е. Чичибабина, замученного в химической «шарашке» член-корр. АН СССР Е. И. Шпитальского, сгинувшего профессора А. А. Дзержковича и др.).

Об этом свидетельствует переписка руководителей высших оборонных органов страны – РВС СССР и СТО СССР.

Из переписки небожителей:

«Председателю РЗ СТО

В целях улучшения военно-химических средств борьбы РККА мы нуждаемся в заграничной помощи. Эта помощь в области отравляющих веществ может быть организована путем создания в Москве специальной химической лаборатории с участием крупных немецких специалистов. Принципиальное согласие некоторых видных немецких химиков имеется…

Заместитель наркома НКВМ И. П. Уборевич,

10 августа 1930 г.» [670]

«НКВМ, тов. Уборевичу

Вопрос об организации специальной химической лаборатории НКВМ может решить самостоятельно, предусмотрев для этого средства в смете на 1930–1931 и последующие годы.

Зам. председателя Совета труда и обороны Я. Рудзутак,

21 августа 1930 г.» [670]

На том этапе предполагалось, что в спецлаборатории будут работать три известных специалиста в области химии и токсикологии ОВ: профессора Мейер, Вилланд и Флюри. Однако эта инициатива так и осталась лишь пожеланием, хотя Красная армия и в последующем не прекращала попыток привлечь к своим работам профессоров из Германии [670]. Следующей была идея 1931 г. о применении опыта немецкого военного химика Зихерера, известного в СССР по работе на полигоне в Шиханах, для создания советского вязкого иприта [670]. Предполагалось поручить ему – одному из сотрудников проф. Вирта – создание двух рецептур: для использования в химических боеприпасах (снарядах, бомбах, минах, фугасах) и для выливания из автоцистерн и ВАПов. И эта инициатива закончилась ничем.

Осенью 1931 г. в Германии побывал еще один высокопоставленный руководитель ВОХИМУ. Он получил необходимую информацию о приемлемых для химической войны ОВ (это иприт, этилдихлорарсин, дифосген, пфификус, адамсит, хлорацетофенон – индивидуально и в смесях; а вот синильную кислоту, люизит и окись углерода перспективными там не считали), а также о средствах химического нападения рейхсвера (цистерны для заражения, химические фугасы, ВАПы, газометы, артхимснаряды). Как оказалось, эти средства были испытаны на полигоне в Шиханах и были хорошо известны в Красной армии.

А 1933 г. был знаменателен не только концом военно-химического сотрудничества с Германией. Расставание с немецкими военно-химическими специалистами, чьи уроки, на взгляд Я. М. Фишмана, больше уже не были нужны, сопровождалось попытками пригласить в Советский Союз на постоянную работу создателя и главу школы химической войны Германии (и лауреата Нобелевской премии по химии 1919 г.) профессора Ф. Габера (Fritz Haber, 1868–1934).

Из неизвестного:

«Народному комиссару по военным и морским

делам и председателю РВС СССР

тов. К. Е. Ворошилову

Профессор Габер является крупнейшим научным авторитетом и организатором военно-химического дела в Германии.

Приглашение Габера на работу в СССР считал бы вполне целесообразным.

Полагаю, что в результате его приезда к нам мы могли бы ознакомиться со многими материалами рейхсвера и детально изучить состояние германской химической промышленности.

Считаю целесообразным… вступить с Габером в переговоры, предложив ему кафедру физической и общей химии в Москве, гарантировав крупный оклад, квартиру и все удобства.

Начальник военно-химического управления

и химических войск РККА

Я. М. Фишман, 8 июля 1933 г.» [670]

Хотя разведки Запада полагали, что Ф. Габер преподавал военную химию в Советском Союзе в 1932 г. [34], на самом деле вряд ли попытка пригласить его в страну строившегося социализма могла окончиться успехом. Тем более что за несколько лет до этого страну был вынужден покинуть научный глава российской военно-химической школы академик В. Н. Ипатьев [59], оказавшийся совсем ненужным все тому же Я. М. Фишману. И не только ему.

2.3. Боевая дружба с предшественниками Гитлера

На Западе обычно считается, что боевая военно-химическая дружба между СССР и Германией началась в 1928 г. и территориально реализовывалась на Волге в Шиханах [34, 36]. В действительности это не так: процесс сближения и проведения совместных работ начался много раньше, а Шиханам предшествовали Москва и Оренбург. Причем в отличие от промышленного военное сотрудничество в химическом направлении развивалось успешнее, к взаимному удовлетворению сторон. Официальные переговоры между сторонами о военном авиационно-химическом сотрудничестве начались еще в 1925 г.

Из переписки:

«Фишман – Фрунзе (копия – Берзину)

20 марта 1925 г., Берлин.

Совершенно секретно.

1. „Аэрохимические опыты“

…вчера я был принят генералом Хассе, которому и изложил свои сомнения, требуя, чтобы мне была дана возможность встретиться с тем, кто непосредственно работает над конструированием аэробомб и газораспылителей. Хассе вначале отвечал весьма уклончиво и почти отрицательно, ссылаясь на строгий надзор Антанты (работы были запрещены Версальским договором. – Л. Ф.) и на усиленное наблюдение за ним пацифистских кругов. Я ответил, что, считая вполне необходимым проявлять максимальную осторожность в наших взаимоотношениях, все же не вижу основания для того, чтобы так уж опасаться нескольких встреч, которые могут произойти у меня с некоторыми из их доверенных лиц. Это тем более важно, что эти лица… знают, для чего предназначаются конструируемые ими аппараты… В конце концов Хассе согласился с моими доводами… я должен буду в течение этих дней встретиться с их специалистами. Большего не удалось добиться… У меня нет уверенности… что меня действительно сведут с кем надо и покажут, что надо. Все это дело чрезвычайно затягивается. Мне еще не ясно, боятся ли они открыть свои секреты или же просто не хотят показать своей технической неподготовленности…

С коммунистическим приветом, Я. Фишман» [667].

«Фишман – Фрунзе (копия – Берзину)

3 апреля 1925 г., Берлин. Совершенно секретно.

…Идея, первоначально положенная в основу аэрохимических опытов (лаборатория и теория в Германии – опыты в большом масштабе у нас), начинает распространяться на другие роды оружия…

Вообще производит впечатление, что руководящая группа рейхсвера несколько тверже взяла курс на нас. Пока это только впечатление, которое я постараюсь в ближайшее время проверить…

С коммунистическим приветом, Я. Фишман» [667].

21 августа 1926 г. в Москве было подписано соглашение о начале германо-советских «газовых опытов». Концепция была проста: лабораторные и теоретические работы осуществлять в Германии, а крупномасштабные военно-химические испытания, подлежавшие запрещению и международному контролю, – в Московской обл., в районе пос. Подосинки. Формально идея соглашения возникла будто бы во время беседы военных министров В. фон Бломберга и К. Е. Ворошилова, однако на самом деле решение приняло политбюро ЦК ВКП(б). Фактически соглашение по поручению властей подписали военные атташе: бывший военный атташе СССР в Германии Я. М. Фишман и действующий уполномоченный рейхсвера Германии в СССР фон дер Лит-Томсен [667, 669]. В действительности имелся в виду военно-химический полигон в Кузьминках, который существовал уже восемь лет. А Подосинки были небольшим поселком близ полигона, который находился между двумя железнодорожными станциями – Люберцы и Ухтомская. Его название возникло, скорее всего, в силу извечной привычки наших военных использовать в переписке не те населенные пункты, где происходили реальные события. Фактически в районе Подосинки-Ухтомская находился лишь небольшой аэродром, незадолго до этих событий переданный ВОХИМУ для обслуживания работ на полигоне в Кузьминках. А вот в Подосинках находились три дачи, выделенные для жилья немецких «гостей» («друзей»). Руководство операцией принял на себя Я. М. Фишман, а ее обеспечение вне ВОХИМУ осуществляло IV управление Штаба РККА (нынешнее ГРУ) [5].

Испытания 1926 г. были осуществлены в октябре-декабре. Было совершено 43 полета по маршруту Подосинки – Кузьминки – Подосинки, в процессе которых выполнены выливания на полигон жидкости, имитировавшей свойства иприта, с различных высот (немецкого иприта тогда в СССР еще не было, а о существовании советского с «друзьями» не поделились). Опыты доказали, что жидкость, выливаемая с высот вплоть до 1000 м, доходит до земли без больших потерь, причем ею покрывается большая площадь (например, 300 кг жидкости, вылитой с высоты 400 м, покрывают площадь примерно 100–120 тыс. м) [669]. Те результаты были столь серьезны, что И. С. Уншлихт описал их в направленном в порядке новогоднего приветствия 31 декабря письме И. В. Сталину: «Опыты доказали полную возможность широкого применения авиацией отравляющих веществ. По утверждению наших специалистов, на основании этих опытов можно считать установленным, что применение иприта авиацией против живых целей, для заражения местности и населенных пунктов технически возможно и имеет большую ценность. С весны 1927 г. предстоит выполнить 2-ю фазу испытаний – провести разбрызгивание с разных высот иприта, который предполагается приготовить в феврале по методу немцев у нас» [669].

Результаты совместных опытов были переданы ВОХИМУ, однако это не помогло – немецкий ВАП не был пригоден для подвешивания на советский самолет Р-1. И уже 26 ноября 1926 г. авиационная комиссия Химкома была вынуждена заседать «По вопросу о проекте прибора для разбрызгивания жидких ОВ с самолета». Было решено уже к 10 декабря изготовить рабочие чертежи устройства для его установки на самолете Р-1. Дальнейшие опыты предполагали вести в будущем году с применением настоящего иприта, «приготовленного на маленькой фабрике, выстроенной на полигоне» в Кузьминках [672]. Поскольку опыты должны были обрести большие масштабы «с учетом не только техники, но и тактики… необходима гораздо большая площадь, так как должны будут работать одновременно 5–6 больших самолетов, покрывая ипритом большие пространства». Так возникла идея уйти на Лужский артиллерийский полигон, а в докладе Я. М. Фишмана, направленном в адрес И. С. Уншлихта, предполагалась – в случае успеха опытов 1927 г. – «организация совместного с гостями большого постоянного аэрохимического полигона где-нибудь… где есть большое свободное пространство» [5]. Дальше шло по плану. Немецкая установка для производства иприта по методу Мейера действительно была завезена на полигон в Кузьминках и смонтирована (производительность 350–400 кг в день). С использованием также завезенного из Германии сырья – тиодигликоля – в июле 1927 г. под руководством немецких специалистов было приготовлено несколько тонн высококачественного иприта [5, 672]. История эта имела продолжение. Установка так понравилась, что по представлению Я. М. Фишмана нарком обороны велел ее выкупить. Затем после длительных проволочек установка оказалась на заводе № 1 (Москва), специалисты которого в 1930 г. уже сами произвели 6 т иприта из импортированного тиодигликоля. После этого состоялись переговоры о возможности постройки в СССР силами немцев целого завод по выпуску иприта Мейера. Впрочем, безуспешно – деньги те, по существу, были потрачены зря [672].

Однако совместный советско-немецкий испытательный сезон 1927 г., который необходимо было провести в рамках первого соглашения, фактически состоялся не в Луге, а на авиационном полигоне в Оренбурге [673]. Сезон 1928 г. на специально созданном военно-химическом полигоне в Шиханах (Саратовская обл.) был осуществлен в рамках нового (второго) соглашения. После этого военно-химическое сотрудничество проходило уже в рамках третьего – на этот раз пятилетнего – проекта «Томка», тоже на полигоне в Шиханах. Целью опытов 1927–1933 гг. стало совместное испытание созданных в Германии средств и методов боевого применения ОВ с использованием авиации, а также артиллерии и других наземных средств, в том числе химфугасов и специальных газометов.

Опыты 1927 г. были выполнены к югу от Оренбурга, где в 9 км от города имелся военный авиационный полигон. Поселили немецких военных (условное обозначение – «гости») в самом Оренбурге, и каждый день они ездили на военный аэродром, с которого и совершались полеты на полигон. Поскольку в 1927 г. руководство СССР готовилось изобразить фигуру формального присоединения страны к Женевскому протоколу 1925 г. о запрещении химоружия [55, 686], было придумано прикрытие – изобразить дело так, будто немецкая команда прибыла в Оренбург для работы с «общественной организацией» ОСОАВИАХИМ при решении вопросов борьбы с вредителями сельского хозяйства [673].

Для проведения опытов из Кузьминок были переброшены три немецких самолета, еще один самолет «Хейнкель» прибыл прямо из Германии. Немецкие специалисты подготовили за зиму 1926–1927 гг. несколько новинок. Среди авиационных были новый тип ВАПа для заражения ипритом больших пространств, а также дистанционная химавиабомба большого калибра. Что до сухопутных новинок, то они включали носимый прибор для заражения местности СОВ и химические фугасы [673]. Как докладывал в РВС довольный Я. М. Фишман, он оговорил у немецкой стороны право на получение «по одному или несколько образцов» испытываемого химвооружения. Немцы были так заинтересованы в совместных работах, что доставили на полигон в Кузьминках даже полевую установку для производства иприта на весь полевой сезон. Так что опыты 1927 г. на Оренбургском авиаполигоне были выполнены на высококачественном немецком иприте [673]. А причина в том, что, по мысли Я. М. Фишмана, немцам «незачем знать, что у нас уже есть большие количества иприта». И не знали.

В сезон 1928 г. опыты с немцами были выполнены уже на специально выделенном полигоне в районе поселка Шиханы с первоначальной площадью 85 км²². Этот полигон на несколько лет стал местом советско-немецких опытов. Тогда же он начал использоваться и для советских испытаний химоружия [163]. Опыты 1928 г. включали новинки, например, цистерну на автомобиле на 1000 кг ОВ для заражения местности СОВ (позволяла заражать участок длиной 2700 м при ширине 2–30 м). Были испытаны также два носимых прибора для заражения – емкостью 8 и 10 л, что позволяло заразить площадь 800–900 м². Приборы эти были интересны набором распылителей. Были испытаны и очередные модели ВАПов для поливки ОВ с воздуха, и дистанционные авиахимбомбы. Особенный интерес советских военных химиков привлек химический фугас емкостью по ОВ 5 л, подрывающийся в воздухе. При высоте подрыва до 20 м этот фугас позволял заражать площадь до 450 м², а осколки при этом разлетались до 75 м [674].

Отчитываясь перед наркомом К. Е. Ворошиловым о выполненных работах, Я. М. Фишман сообщил, что наступающий сезон «должен быть последним годом нашей совместной военно-химической работы. В 1928/29 г. мы получим от них последние еще важные для нас данные технического характера» [674]. Жизнь распорядилась, однако, иначе: с немцами был заключен новый (уже пятилетний) договор. А все потому, что в августе 1928 г. совместные работы в Шиханах проинспектировал сам министр В. фон Бломберг. И масштабы военно-химических достижений ему так понравились, что вопрос финансирования работ на полигоне на несколько лет вперед был решен. Кстати, специально для гостя из Германии были продемонстрированы три опыта: заражение лесного участка из носимых приборов, заражение местности из цистерны под давлением, бомбометание с высоты около 1000 м. Многое в этих методах химического нападения было для гостей из рейхсвера в новинку. Разумеется, секретные работы и тайные визиты не могли остаться в тайне от населения, хотя бы потому, что множество жителей Нижне-Волжского края участвовало в спешном строительстве. Во всяком случае, уже в начале 1929 г. в Москву стали поступать доносы о том, что информация о проводящихся работах «на полигоне при участии германцев получила в Н.-В. крае распространение, особенно в Вольском округе, благодаря чему могут получиться большие неприятности внешнеполитического порядка» [163].