Текст книги "Корвус Коракс"

Советник президента по нацбезопасности выслушал, не перебивая, мою сильно урезанную версию событий. Сперва на его лице сохранялась рассеянно-ироническая гримаса, затем Рыбин посерьезнел, а когда я смолк, он вздохнул и сказал с отеческой укоризной:

– Ты что-то недоговариваешь, Иннокентий Ломов. Мне все равно неясно, чем ты так насолил зверькам и чего они хотят от тебя, кроме как набить лицо и ограничить твою свободу. Но…

Он глянул на меня испытующе. Я на него в ответ – с давно отрепетированным максимально искренним видом. Срабатывало всегда, сработает и сейчас.

– …но, как ни странно, в главном я тебе верю, – проговорил он. – Ты не похож на лгуна – а у меня, знаешь, на таких глаз наметан. Некоторые детали ты бы придумать не смог. Скажем, про машину. Несмотря на показную любовь к ци-ви-ли-зо-ван-ной Европе… – два этих слова Рыбин произнес с легким отвращением, – Владик действительно предпочитает ездить не на каком-нибудь там «БМВ», а на отечественном «Долгоруком». И у нас давно ходят разговоры, что Сверчков завел личную гвардию. Тот, конечно, отрицает, но я слишком хорошо его знаю – он не любит игр по правилам… Одного я не пойму: ко мне-то ты зачем пришел с жалобой?

– А куда мне еще идти с жалобой на него? – дерзко спросил я у Рыбина. – В полицию?

Вилли Максович одобрительно хмыкнул. Оценил мою дерзость и советник президента.

– В полицию, ясен перец, обращаться глупо, – ответил он, – но, с другой стороны, а что могу сделать я? Меня он не послушает точно. Приказать ему оставить тебя в покое я не в силах – наши должности в штатном расписании равны. Наябедничать на Владика президенту? Уж поверь: и я на него, и он на меня стучали столько раз, что если бы начальник хотел уволить его или меня, он давно бы это сделал… Есть ли другие варианты? – Советник по нацбезопасности с сомнением пожал плечами. – Наверное, только один. Попробуй встретиться с ним напрямую. Как на Руси говорят, худой мир лучше доброй ссоры. Владик – редиска с гнильцой, но уж не идиот. Возможно, у вас двоих найдутся какие-нибудь убедительные… – Рыбин сделал паузу и посмотрел на Фишера, – или… э-э-э… например, очень убедительные доводы. Вы потолкуете с ним, и он отзовет зверьков. Почему бы вам, в конце концов, просто не прийти к нему в гости?

Вилли Максович снова хмыкнул. Я оказался прав: Рыбин был не прочь поговорить о Сверчкове. И он, и мы хотели, в сущности, одного и того же. Чтобы получить нужный ответ, требовалось лишь соблюдать чуточку приличий: правильный вопрос задавать в тактичной форме.

– Мы бы пришли, – согласился я, – и мы бы, честное слово, мирно потолковали. Но как назло пионеры забыли оставить мне визитку с адресом своего покровителя. А Горсправка, боюсь, нам не поможет. Может, хоть вы подскажете – по-дружески – где нам его искать? Это ведь не тайна?

– В России всё секрет и ничего не тайна, – рассмеялся Рыбин. – Так говорила одна умная, но очень нехорошая иностранная мадам. И, к сожалению, в этом была права. Меня-то вы нашли и без помощи Горсправки. А ведь я довольно серьезно отношусь к своей безопасности. Если честно, я до сих пор теряюсь в догадках: как вы перелезли через стену и как наши сторожевые совы вас пропустили, даже не поцарапав. Ну я им, дармоедам, еще устрою разбор полетов…

Мысленно я посочувствовал совам, вообразив, как советник президента по нацбезопасности гоняется за ними по лесу и кричит вслед всякие обидные для птичьего достоинства слова.

– А почему, вы думаете, я забочусь о безопасности? – продолжал тем временем Рыбин. – Потому что у меня мания преследования? Нет! Потому что я реалист. Я понимаю: русский народ чиновников не любит. Слушаться слушаются, этого не отнять, и голосуют «за», но при этом у каждого второго либо фига в кармане, либо кирпич за пазухой. А Владик, либерал хренов, уверен, будто страна его обожает и расцеловать готова… Как вы думаете, сколько боевых сов сторожит поселок Улитино в Одинцовском районе, где он живет? Ноль. А сколько охранников приставлено к его дому номер один? Ни одного! И я, и другие, и сам глава администрации президента ему твердят, что не надо играть в демократию. Мы не Европа, у нас особый путь: кто-нибудь незваный явится однажды к вам домой, и хорошо еще, если он просто начистит рыло, а ведь может и тюкнуть чем-нибудь тяжелым по башке. А Владик в ответ так высокомерно: у нас огражде-е-ение, закрытая зо-о-она, пропускная систе-е-ема – и все, хватит…

– Пропускная система – это такая же, как здесь? – сонным голосом уточнил Фишер.

– Она всюду одинакова, – отмахнулся Рыбин, – во всех поселках от нашей администрации. И в Бужарове, и в Серебряном Плесе, и в Николином Бору, и в Улитине… Видите, вот такие единые разовые спецпропуска для посетителей… – Советник вытащил из заднего кармана спортивных брюк бумажник, а из бумажника извлек ворох желтеньких картонок. – Каждому из нас дают на месяц сотню штук, под роспись. Но везде, кроме Улитина, они без гостевых карт действуют только на выход, а в Улитине с ними можно и выйти, и войти… Ой, блин! – Бумажник вылетел из пальцев Рыбина, желтенькие картонки разлетелись по дорожке.

Мы втроем бросились подбирать пропуска и управились минуты за три. Рыбин сдул с них пыль, запихнул, не считая, обратно в бумажник, а бумажник обратно в карман и посетовал:

– Извините, я такой растяпа! Спасибо. Только имейте в виду – вы вряд ли найдете Сверчкова в Улитине в ближайший месяц. С завтрашнего дня он в очередном отпуске. Вчера мы были вместе на совещании у главы администрации, и я услышал… сами понимаете, совершенно случайно… как Владик кому-то хвастался, что, мол, послезавтра, с раннего утра, отбывает в какой-то тур. В экзотическое сафари где-то в Африке… Так что вам придется месяц подождать. Или поторопиться, чтобы застать его сегодня. Я бы на вашем месте потерпел до возвращения. Сегодня у него будет мало времени для разговоров. А так у вас появляется дополнительный шанс: вдруг во время отпуска с ним что-нибудь произойдет? Например, туземцы дадут ему камнем по башке или на сафари его съест лев. И ваши проблемы исчезнут сами собой…

– Львы охотников не любят, – подтвердил Фишер. – Может, и не съедят, но зададут трепку…

– Но мы, конечно, Владику этого не желаем, – с улыбкой добавил Рыбин. – Пусть будет жив-здоров. И на этой оптимистической ноте мы, как говорится… Нет, пожалуй, мы еще не закончили. Раз уж я, выйдя на пробежку, повстречал специалиста по авторским правам, растолкуй-ка мне, Иннокентий Ломов, кое-что из твоей области…

– Что именно? – За последние трое суток мне впервые задавали вопрос по специальности.

– Вот смотри. Предположим, один человек наследует авторские права своего предка на изобретение или авторскую идею, а другой человек, не родственник, совсем посторонний, пытается присвоить эти права – якобы ради пользы общества. Говорит, что он, мол, лучше, чем наследник, сумеет теми правами распорядиться. Кем этот второй будет считаться по закону?

– Чтобы ответить, не надо работать в ФИАП, – сказал я. – Понятие «польза общества» в законе об авторском праве не прописано. И тот человек называется преступником, вором…

Рыбин покивал – как мне показалось – с явным удовлетворением.

– Воровством интеллектуальной собственности, – продолжал я, – считается всякая попытка незаконно использовать чужой копирайт… – При слове «копирайт» Рыбин поморщился, как от приступа мигрени. Я тут же вспомнил наставления Каретникова и поспешил исправиться: – …то есть, я хотел сказать, авторский знак, буква «С» в кружочке. Он незыблем, как скала. Даже когда не указан в тексте непосредственно, а просто подразумевается по факту.

Недовольная гримаса исчезла с лица президентского советника.

– Я и не сомневался, что этот человек вор, – сказал он. – Но все же приятно было услышать мнение знатока. Благодарю. Вижу, ты специалист, далеко пойдешь.

– Скажите это моей девушке, – вздохнул я. – Она почему-то так не считает.

– Твоя девушка тоже разбирается в авторском праве? – полюбопытствовал Рыбин.

– Нет, Эвелина – самый перспективный дизайнер женской обуви на всем юго-западе Москвы, – объяснил я, – но она разбирается во мне. Так она, по крайней мере, всегда мне говорит.

– Тоже недурно… – одобрил Рыбин. Он взглянул на часы. – Однако же режим есть режим. Твой товарищ прав. Обед и сауну из расписания не выкинешь, да и работнички мои стали приходить в себя, и их еще ждет неприятная беседа. Поэтому попрощаемся, Иннокентий Ломов. Увидишь Владика – привет не передавай. И, думаю, ты не обидишься, если я не стану провожать. Раз уж ты и твой спутник проникли в поселок незаконно, я не хочу знать, как вы будете выбираться…

Я махнул рукой президентскому советнику и устремился вслед за Фишером, который уже сошел с дорожки и углубился в чащу. Вскоре нас опять со всех сторон обступал лес. О цивилизации напоминала лишь далекая красная полоска стены, еле различимая в просветах между деревьев.

– Не знаю, хороши ли советы, которые дает президенту этот Рыбин, но актер он неплохой, – ворчливо заметил старик, сверяя с компасом наш маршрут. – Сперва он испугался, но молодец, вида не подал. А уж сцена с упавшими пропусками получилась так естественно, я чуть не прослезился… Оставалось подыграть – что мы с тобой и сделали. Ты сколько штук заныкал?

– Два.

– Уже кое-что. Я – пять. С ними мы без проблем и выйдем отсюда, и войдем в Улитино, и снова выйдем. Поэтому не будем возвращаться за «Италией». Глядишь, какому-нибудь здешнему грибнику повезет найти этот сувенир… Не отставай, деточка! – Старик поманил меня за собой. – Пока у нас все штатно, за сообразительность тебя хвалю. Но не обольщайся: Рыбин помог с адресом и с пропусками не потому, что сильно полюбил нас, а потому что у него – ты не ошибся – свой шкурный интерес. Помни, ни одному из кремлевских полностью верить нельзя. Вот пройдем КПП, отловим попутку, и я тебе дорасскажу про товарища Семичастного.

Обратно до Москвы мы тоже ехали на бетономешалке, но в этот раз путь показался мне не таким трудным. То ли емкость позади кабины теперь была полна и спасала от тряски, то ли я уже приспособился к этому виду транспорта. А может, меня увлекла история о Семичастном – комсомольском начальнике, который начал травлю автора романа «Доктор Живаго» и выступил с гневной речью: «Я Пастернака не читал, но скажу…» Пастернак вскоре умер, а его обвинитель получил повышение – занял пост председателя КГБ СССР. «И вот однажды, уже после лагеря и после реабилитации, оказываюсь я в кабинете у товарища Семичастного, – рассказывал Фишер, – и что замечаю у него, гада, в книжном шкафу на видном месте? Самое первое, итальянское, издание “Доктора Живаго” с автографом автора! Причем зачитанное буквально до дыр…»

Бетономешалка высадила нас почти у Павелецкого. До гостиницы даже на метро ехать не пришлось – мы дотопали пешком и оказались у себя в номере еще в начале пятого.

– Самое время поспать пару часиков, – объявил старик. Он повесил плащ на вешалку, присел на кровать и начал расшнуровывать ботинки. – Вечером нас ждет поездка в Улитино. Район мне знакомый, не заблудимся. Навестим Сверчкова перед его сафари… Ты, кстати, обратил внимание, как Рыбин на меня поглядывал? Он небось размечтался, что мы его конкуренту не просто испортим настроение перед отпуском, но еще и морду набьем…

– А мы планируем набить?

– Вот еще! – фыркнул Фишер. – Мы же с тобой разведчики, а не гопники. Застанем его врасплох и загоним в угол неумолимой логикой и здравым смыслом… Ну все, я в люльку, раньше восемнадцати ноль-ноль меня не трогать. И тебе, кстати, советую поспать. А уж если не спится, сходи на первый этаж за газетами и почитай. Только не высовывай носа из гостиницы. Помни о пионерчиках. Надо меньше светиться в городе – нам обоим, а тебе особенно…

В гостинице на газетной стойке оказались только «Вести недели»: «Листок» и «Новый Коммерсант», как видно, разобрали другие постояльцы. Ладно, подумал я, на халяву сойдут и «Вести». Когда я вернулся в номер, Вилли Максович уже мирно похрапывал. Я тоже лег, поворочался, стал считать овец, но сна не было ни в одном глазу. Тогда я открыл газету и взялся за чтение.

Так. Так. Ничего особенного у нас не произошло. По крайней мере ничего, выходящего за рамки нашей жизни. Пресс-секретарь президента России Игорь Глиняный объявил, что рубль сегодня крепок как никогда. Минобороны сообщило, что наши военные учения, которые скоро начнутся в районе Льгова и Рыльска, – не внезапные, как утверждает Киев, а запланированные аж в позапрошлом году. На Пушкинской площади еще одним пейзажем прикрыли еще один блог Наждачного. Новый альбом Киркорова взлетел на первое место в рейтинге продаж. Однако сам певец выразил недовольство, сообщив, что сборы могли быть и больше, кабы не пираты…

Уже собираясь отложить газету, я заметил информацию в уголке последней полосы.

О-хо-хо! А маразм-то крепчает. Вечером, когда верстался номер, Минина и Пожарского сняли с постамента у Покровского собора и увезли. По официальной версии – на реставрацию. Однако источник в мэрии не исключил, что скульптуру Ивана Мартоса не просто подновят, а творчески переосмыслят в духе российско-польской дружбы. Князя Пожарского оставят, а вот гражданина Минина как более ветхого и более спорного заменят – то ли на Яна Потоцкого, то ли на Генрика Семирадского, то ли на самого Анджея Сапковского.

Глава девятнадцатая. Терпи, агент

Должно быть, я все-таки задремал, потому что проснулся от скрипа. Открыл глаза и увидел такую картину: дверцы шкафа распахнуты, а внутри на полке сидит Корвус Коракс и методично клюет зубастую матерчатую уточку, которая нам досталась от внука наркома. Своим черным делом ворон занимается не украдкой, а демонстративно, искоса посматривая на меня. Взгляд его означает: знаю, уточка несъедобна, но что делать, если злые люди не хотят меня кормить?

Пришлось подняться с койки и отобрать у ворона игрушку. К счастью, она не очень пострадала – Корвус лишь немного поклевал по шву, словно догадываясь, что там будет легко ее зашить.

– Это наглый демарш? – спросил я шепотом, боясь разбудить Фишера.

Ворон утвердительно каркнул, довольно громко. Вилли Максович заворочался на кровати и пробормотал во сне: «Шайзе!». Тут же приоткрыл один глаз и тревожно спросил у меня:

– Я сейчас что-нибудь сказал, кроме «шайзе»?

– Нет-нет, – успокоил я старика. – Одно это слово. По-немецки «дерьмо», да?

– Догадлив, деточка… – Глаз Фишера закрылся, и разведчик снова погрузился в сон.

Корвус между тем перелетел с полки шкафа на стол, со стола ко мне на плечо и клювом показал на холодильник: давай, мол, поторопись. Открыв, я обнаружил, что продовольственные трофеи с «Челси» уже немного пованивают, но для носителя годятся. Под строгим взглядом ворона я наломал в стеклянную гостиничную тарелку крабовых палочек, туда же бросил половинку яблока и треть банана. В гостиничный стакан положил ложку варенья и залил водой из-под крана. Корвус подождал, не будет ли ему чего еще, и, не дождавшись, стал питаться.

Ну хорошо, сказал себе я, для носителя пища есть, а для нас с Фишером? Кусочек колбасы и пара ломтиков сыра из запасов Акима съедобны, но их не хватит даже для легкого перекуса. И, главное, что потом? Наши финансовые перспективы выглядели туманно. В кармане у меня лежала одинокая лиловая пятисотка – и других не предвиделось. Почти все тайные заначки Вилли Максовича на вокзалах мы, похоже, исчерпали, а мою идею заглянуть в ФИАП и получить причитающийся мне аванс старик отверг еще вчера. И все-таки…

Я воровато посмотрел на Фишера. Может, я смог бы сгонять на службу, пока он спит? За полтора часа управлюсь, он и не заметит. То есть нет, конечно, потом заметит и даже будет ругаться, как только он умеет. Но когда я явлюсь с деньгами и продуктами, его ворчание будет формальным: ведь победителей не судят. Аппетит у Вилли Максовича не хуже, чем у Корвуса, и большой кулек с горячими пирожками наверняка растопит лед в сердце старого разведчика.

К тому же, подумал я, прямого запрета идти на службу не было, а была только рекомендация. Могу я ею не воспользоваться – ну, скажем, по забывчивости? Это же не приказ, верно? Тем более что я как раз хотел отправить эсэмэску Лине – узнать состояние наших отношений. Помнится, Фишер сам в целях безопасности запретил пользоваться гостиничной пневмопочтой. А значит, мой выход на улицу неизбежен. И если уж я все равно выйду и пройду пару кварталов до будки «Би-Лайма», почему бы потом не сесть в метро и не проехать пару остановок?

Так, уговаривая себя, я тихо вышел из номера и скоро уже заходил в черно-желтую будку на Зацепском Валу. «Простое или с аттачментом? Ответ будете оплачивать?» – Сиделец принял у меня пятисотрублевую купюру. Я сказал: «Простое. Буду» – и получил вместе со сдачей этикетку и бланк. Шариковой ручкой, привязанной к стойке, я вывел на этикетке адрес и индекс Лины, а на бланке написал текст. После чего свернул бумагу вдвое и отдал сидельцу. Тот отработанным жестом скатал бланк в рулончик, сунул в контейнер, этикетку шлепнул сверху и отправил серебристую капсулу в путь – на главный сортировочный пункт.

Чмок! Я читал, что среди первых трех причин, из-за которых люди отказываются заводить дома пневмопочту, второе место занимает характерный звук, с каким труба глотает и выплевывает эсэмэски. Хотя меня, например, чмоканье пневматики не злит. Если бы мой микрорайон не оказался в зоне дефектного покрытия, я бы, как Лина, подключился к сети. А так во время ссор мне приходится выяснять ее настроение по телеграфу. Или – как сейчас – с помощью уличной будки. В моей эсэмэске было всего пять слов, включая предлог: «Дорогая, мы еще в ссоре?»

Чмок! И двух минут не прошло, а капсула уже вернулась. Дурной знак. Сиделец отщелкнул крышку мини-контейнера и показал мне содержимое. Пусто. Ответ красноречивый – я пока не восстановлен в правах, и до завтра нет смысла повторять попытку. Похоже, Лина в этот раз как-то особенно сурова. Вроде бы и времени прошло уже достаточно, и провинился я не сильнее обычного – то есть вообще никак. Вдруг скворушки Карл с Фридрихом, отправленные к ней в гости, накосячили, а отдуваться мне? Или, может, у Лины неприятности по службе? В такие дни на меня ложится ответственность за все несовершенства мира, включая моду и погоду…

Будь у меня больше времени, я мог бы и подольше размышлять о сложностях отношений с Линой. Но будка «Би-Лайма» была рядом со входом в метро, а поездка до «Октябрьской» заняла всего пятнадцать минут. Еще десять я потратил, чтобы дойти от метро до работы, а затем мои раздумья о личной жизни выветрились из головы. Вернее, их вытеснили совсем другие мысли…

Нет, сам по себе мой расчет был безупречен. ФИАП расположилась в светло-зеленом трехэтажном здании на пересечении улиц Житной и Мытной. В этом бывшем купеческом особняке Трофима Морозова имелось три входа. Один главный – с массивной деревянной дверью, турникетом, бюро пропусков и уходящей ввысь красной ковровой дорожкой. Другой – прозаический, служебный, с вытертым линолеумом на полу и дежурным охранником Витей, знающим всех штатных работников в лицо. Третий – пожарный, который, собственно, был не входом, а выходом. Но поскольку через него курящие сотрудники проскальзывали с сигаретами во двор, в течение рабочего дня железная дверь обычно не запиралась. Через нее-то я и вошел. И отправился не в кассу, которая все равно была уже закрыта, а спустился вниз, в котельную.

По графику, сегодня дежурили Эрик и Эдик Бестужевы. Зарплату им выдавали недавно, и деньги у братьев наверняка еще водились. Я рассчитывал стрельнуть у них хотя бы половину суммы, которая мне была положена в качестве аванса, и оставить доверенность для кассира. А назавтра братья возместили бы свои потери. Ничего сложного, дело на пять минут.

Вот только в котельной Бестужевых не было. Вместо них у полуоткрытой печной заслонки сидел на трехногом венском стуле их сменщик Толян-эрудит – двухметровый амбал с толстой затрепанной книгой в руках. Заметив меня, Толян отбросил в угол свой фолиант и вскочил.

– О, Ломов, ты-то мне и нужен! – возбужденно воскликнул он, хватая меня за руку и заглядывая в глаза. – Знаешь, какой курс у монгольского тугрика? Прикинь, за один рубль дают 41 и одну десятую тугрика. Значит, 200 тысяч рублей – 8 миллионов 220 тысяч тугриков, целая гора денег!

Толян-эрудит считался у нас парнем глуповатым, но безвредным. Фамилия его была Водянкин. Он носил, не снимая, зеленый засаленный жилет с сотней мелких кармашков и гордо называл себя Вассерманом – в честь популярного циркового человека-счетчика, который перемножал в уме трехзначные цифры, мог без подготовки назвать столицу любого государства, перечислить все королевские династии и так далее. Со столицами и династиями у Толяна получалось не очень, но с цифрами он дружил и вынашивал идею как-нибудь на этих цифрах разбогатеть.

– Ладно, гора так гора. – Я попытался выдернуть руку. Без толку. – Хотя нафига тебе эти тугрики? И вообще какого черта ты здесь делаешь? Разве сегодня не дежурство Бестужевых?

– Я с ними поменялся, на полную неделю, – с довольной улыбкой идиота объявил Водянкин и потянул меня к выходу из котельной. – Как чувствовал! А тугрики, Ломов, – это вещь! Если, допустим, закупить в Монголии одеял из верблюжьей шерсти по 39 тысяч тугриков за штуку и потом реализовать в России хотя бы по три тысячи рублей, это выходит такой профит…

– Какие одеяла? Свихнулся? – Мы уже поднимались по лестнице, и я, как ни старался, не мог освободиться от цепкого захвата. Толян целеустремленно волок меня вверх, словно здоровый паучина полудохлую мушку. – На какие шиши ты их будешь покупать? Чтобы человек мог заняться бизнесом, ему нужен стартовый капитал… Да отпусти же, псих, куда ты меня тащишь?

Как назло все пролеты главной лестницы были пусты: кроме нас с Водянкиным, никого.

– Да-да-да-да… – пыхтел паучина, преодолевая ступень за ступенью. Мы уже почти добрались до третьего этажа. – Нужен, еще как нужен… Ты, Ломов, умный… и правильно говоришь… Но у меня теперь… стартовый капитал есть. Мой стартовый капитал… это… ты! – Водянкин, втолкнув меня в приемную шефа, бесцеремонно протащил мимо секретарши к двери кабинета и мною же ее открыл. – Вот, Лев Львович!.. Разыскиваемый… Ломов… уфф… доставлен!

Директор ФИАП сидел за столом в кожаном кресле между двумя портретами. Слева от его головы матово блестела плешь президента Пронина, справа серебрился парадный парик князя-кесаря Ромодановского, прапрапрадеда хозяина кабинета. Шеф недовольно взглянул на меня.

– Отпусти его руку, – велел он Водянкину. – И позови сюда Иохвидсона. А потом свободен.

Толян-эрудит избавил меня от своего железного захвата, попятился и послушно исчез за дверью. Но уже через секунду вновь ее приоткрыл и, просунув голову обратно, спросил:

– Я насчет вознаграждения за поимку… ну это… то есть… когда уже можно получить?

– Позже, Водянкин, позже, – вяло отмахнулся Лев Львович. – Мы же не на пиратской шхуне, а в госучреждении. Проведем через бухгалтерию договором дарения, заплатишь налог с физлица, НДС, сделаешь отчисления в пенсионный фонд и в фонд медстрахования… Что останется, то твое… Ясно? Теперь закрой дверь с той стороны и ступай наконец за Давидом Марковичем.

Когда шеф убедился, что голова Толяна исчезла, а дверь кабинета плотно закрыта, он пододвинул свое кресло поближе к столу и спросил у меня скорбным голосом:

– Ну и зачем ты, спрашивается, сюда приперся? Неужто не знал, что тебя будут искать?

– Догадывался, – чистосердечно признал я. – Но слегка поиздержался. Надеялся на аванс.

– Иннокентий, ты олух царя небесного, – без гнева, даже с некоторым сочувствием обругал меня Лев Львович. – Поиздержался! Лучше бы ты ларек ограбил, тупица! Господи, я так надеялся, что у тебя хватит мозгов затаиться. Как только пришла первая телеграмма, я сразу же подделал твою подпись и оформил задним числом отпуск без содержания, а им потом сказал, что, скорее всего, тебя не будет на службе еще недели три… И тут ты являешься собственной персоной, и ведь не просто являешься, а даешь себя поймать. Осел. Баклан. Телепень.

– Кому это «им»? – переспросил я, хотя заранее знал ответ.

– Им, – повторил Лев Львович и поджал губы, что означало высшую степень начальственного неудовольствия. – Очень неприятным на вид молодым людям с очень высоким покровителем там, – он показал глазами на потолок. – Настолько высоким, что даже я, генерал-майор, руководитель федерального ведомства, не мог с порога послать этих наглых мудаков на хер…

Он выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда небольшой красный цилиндрик – пучок плотно скрученных купюр, туго перетянутых аптечной резинкой.

– Знаешь, о каком вознаграждении толкует дурачок Водянкин? – спросил шеф. – Вот об этом. Гости заранее принесли. За тебя дают 200 тысяч. Приличная сумма для таких, как Водянкин, но вообще-то она оскорбительно мала. Мои лучшие работники не должны стоить так дешево…

Самое забавное, подумал я, глядя на красный цилиндрик, что деньги наверняка из партии кэша, которую Федя Утрохин забрал из банка Костанжогло в тот самый день, когда я познакомился с Фишером. Олигарх уже успел заложить босса и покаяться, а его бабло еще работает против нас.

– Короче говоря, извини, Иннокентий, – Лев Львович поднялся из-за стола, – но у меня нет иного выхода. Мне придется отправить телеграмму о твоем задержании, а пока за тобой едут, я вынужден просить нашего завскладом конфиската… – В дверь кабинета постучали. – …а вот, кстати, и он… да-да, Давид Маркович, входите. Видите, кто здесь у нас? Узнаете нарушителя?

– Ох, беда какая! Ох беда! – запричитал Дезик. – Такое натворить! Такое!.. А кстати, Лев Львович, вам не сказали подробнее, чего наш сорванец натворил? Я только слышал, будто он присвоил какой-то редкий экземпляр носителя, и это почему-то кошмарное преступление…

– Я знаю ровно столько же, сколько и вы, сколько и все сотрудники ФИАП, – с раздражением ответил шеф. Он вышел из-за стола, развернул меня лицом к двери, хлопнул по спине и легким тычком отправил прямо в объятья Иохвидсона. – Однако это не наша забота. Мы с вами сделаем то, что у нас просят. Пожалуйста, Давид Маркович, заприте его в мешке у себя на складе.

Умом я понимал, что вляпался всерьез. И одновременно никак не мог в это поверить. Это была моя контора. Это были люди, которых я давно знал. Казалось, вокруг меня разыгрывается любительский спектакль, участники которого фальшиво произносят чужие дурацкие реплики.

– И не упустите его, он очень шустрый… – услышал я сзади голос актера, играющего шефа.

Актер, играющий Дезика, ухватил меня за локоть и ответил бодрым жестяным голосом:

– Будьте уверены, старый Иохвидсон сегодня в прекрасной форме и крепок как никогда.

Еще миг-другой – и меня бы накрыл с головой липкий кошмар, но тут спектакль кончился. Занавес упал. Софиты погасли. И уже по пути из приемной шефа в коридор, где бдительно околачивался Водянкин, завскладом конфиската перестал, наконец, быть актером любительской труппы. Он превратился обратно в нормального живого Дезика, который шепнул мне на ухо:

– Кеша, ничего не бойся. Сейчас у меня вдруг будет сердечный приступ. Я отвлеку этого шлимазла, а ты – бегом по главной лестнице и через служебный выход… И, умоляю, будь хорошим мальчиком и больше не попадайся. Даешь мне слово чести?

– Даю, – прошептал я в ответ и рванул по коридору.

До меня донеслись заполошные крики Толяна: «Уходит же, черт! Уходит!» и душераздирающие вопли Иохвидсона: «Сердце! Умираю! Помогите!». Краем глаза я еще успел заметить, как Дезик прицельно падает на эрудита, обвивая его руками и начисто лишая маневренности.

Мгновением позже я оказался на лестнице, которая больше не была пуста. На площадке между третьим и вторым этажами, возле кофейного автомата, кучковалась знакомая четверка: Белкин, Новожилов, Невский и Карасев. Случайно они там появились? Их вовремя позвали? Понятия не имею. При моем приближении все четверо щелкнули каблуками, вместе выкрикнули «Банзай!», а затем мгновенно расступились, освобождая мне проход. Думаю, за моей спиной они вновь сомкнули ряды, потому что когда я был на уровне первого этажа и несся к служебному выходу, то отчетливо расслышал, как наверху возмущенно кудахчет Водянкин: «Пустите меня, козлы!» И я даже на пару секунд притормозил, чтобы насладиться дружным хором моих дружков-кроссвордистов: «Пять по горизонтали! Первая “м”! Вторая “у”! Последняя “к”! У-га-ды-вай!..»

Я свернул налево, к служебному входу и сбавил скорость. Бегун в помещении подозрителен, достаточно делового шага. Я просто очень спешу, граждане, у меня важное поручение.

До двери на волю – еще метров десять. Пять. Три. Охранник Витя, увидев меня, деликатно закрылся газетой. Золотой парень. А ведь мы с ним почти не знакомы – так, здороваемся по утрам… Осталось всего полметра – и я на улице. Дверь. Ручка двери. Свобода! Сво…

Меня резко схватили в охапку и потащили за угол дома. Отбиваясь, я засучил ногами и руками и секунды две или три пребывал в тихом ужасе, что все пропало и я в плену, а потом увидел рукав знакомого кожаного плаща, перестал брыкаться и с облегчением пискнул: «Отпустите же, я сам! Сам!» Через ворота, выходящие на Житную, мы с Фишером вбежали во двор. Годами я ходил мимо этих ворот, не подозревая, что там дальше есть незаметный сквозной проход.

– Ожидается погоня? – коротко спросил старик.

– Не думаю, хотя… Возможно, один человек. – Я решил, что Толян, одержимый мечтой о призовых тугриках, непредсказуем. Крыша у человека одна, но сносит ее у всех по-разному.

– Крупный или мелкий? Умный или дурак?

– Крупный и дурак. Но, по-моему, считает себя хитрым.

– Тогда помогай. В темпе!

Вилли Максович раскидал во дворе какие-то ящики и нашел люк городской канализации – позеленевший, вросший в землю. Вдвоем мы сдвинули крышку подальше, после чего старик критически оглядел мой пиджак и пробурчал: «Сойдет». Он решительно оторвал с мясом пуговицу от обшлага, бросил ее у открытого люка, а затем мы помчались по двору дальше.

– Умника не обмануть, потому что сквозной проход для бегства очевиднее, – на ходу объяснил мне Фишер. – Но дурак не ищет легких путей и от других ждет того же. Он увидит пуговицу, возомнит себя сыщиком, сунется в люк и застрянет надолго. И даже если протиснется вниз и проползет по коллектору, то будет двигаться в противоположную сторону… А нам сюда!

Мы очутились в Казанском переулке, обогнули французское посольство, прошли еще шагов триста, свернули направо и уперлись в киоск «Роспечати». Из-за стеклянного окошечка виднелся мятый тетрадный листок со словами: «Закрыто. Киоскер В. Н. Кругликов отдыхает».