Текст книги "Корвус Коракс"

Глава девятая. Урок истории

– Никогда не слышал про Карлоса Штауффенберга, – признался я.

Старик Фишер не торопясь доел последнее колечко с творогом, утер салфеткой белые творожные «усы» и сварливо произнес:

– Ну и чем ты гордишься? Собственным невежеством? Имей в виду, Иннокентий: если человек плохо знает прошлое, ему и в будущем ни хрена не светит. У тебя по истории, наверное, тройка была?

– У меня как раз пятерка была, – обиделся я, – и об истории разведки я, между прочим, читал больше всех в классе. А комиксы про советских разведчиков и контрразведчиков я вообще с детсада собирал, с пяти лет! До сих пор храню. В моей коллекции есть не только «Фишер», но и все выпуски «СМЕРШа», а еще два выпуска «Зигерта» и самый полный «Велюров». Жаль, что их почему-то давно не переиздают… У меня и «Штирлиц» есть, первое издание, его сейчас в Москве даже у букинистов не осталось…

– Штирлиц, говоришь? – переспросил старик.

– Ага, – подтвердил я. – Штандартенфюрер СС, он же полковник нашего Разведуправления Матвей Мартынович Исаев. Вы с ним, случайно, не были знакомы? Он еще служил в СД, у Вальтера Ше…

– Чушь собачья! – непререкаемым тоном объявил Вилли Максович. – Не было никакого Штирлица и тем более Исаева. Это все сказочки для идиотов. Был самый натуральный прусский барон Гуго фон Штиглиц, и не в СД, а в Абвере, и работал он не за идею, а за деньги, и не на нас, а на англичан… Вернее сказать, барон был уверен, что работает за деньги и на англичан, хе-хе-хе… – Старик неприятно хохотнул. – А когда в сорок третьем ублюдок рванул через границу в Швейцарию, он обнаружил в своей именной банковской ячейке вместо пачек фунтов стерлингов орден Ленина, именные часы от товарища Берии и «парабеллум» с одним патроном…

Фишер протянул руку к тарелке, где лежали два оставшихся пирожка с капустой, и безошибочно выбрал тот, который побольше.

– Что, деточка, не похоже на твои комиксы? – с каким-то мрачным весельем в голосе спросил он. – Заруби на носу главную заповедь дедушки Вилли: если правда слишком нравится, значит, она ложь процентов на девяносто. Ты думал, разведка – фруктовый кефир с мушкетерами и гвардейцами кардинала? Романтика плаща и кинжала? Черта лысого! Разведка, Иннокентий, – это бескрайнее море говна. Выигрывает тот, кто первым ныряет туда с головой. Противно? Если тебе еще нравится наше ремесло – привыкай. Ты, к примеру, что-нибудь знаешь про операцию «Мертвый сезон»? Про то, как наш Савва Лодейников добывал у Манфреда Хасса информацию об Эр-Ха-12? Хлопаешь глазами – значит, не знаешь. А это классика. Поздняя осень, ночь, гроза, самая вершина Юнгфрау. Времени у разведчика час, прикрытия никакого, гестапо на хвосте… но через пятьдесят минут группенфюрер Хасс раскалывается. Желаешь подробностей? Прости, деточка, не могу: на полный желудок меня самого вывернет, а тебя и подавно. Кости, кровь, кишки… А что поделать, когда из всех инструментов у Саввы – один топор?..

Запихнув в рот весь пирожок целиком, старик стал мерно жевать. Его челюсти издавали при этом легкое металлическое клацанье – как если бы мой гость был сказочным Щелкунчиком. Вместо половины зубов во рту Фишера тускло поблескивали серо-стальные коронки.

– Или вот тебе еще одна поучительная история, – сказал старик, когда металл его коронок перемолол еду. – Дело было в Киеве в конце сорок первого. Всего за одну ночь – ты оцени! – в центре города, на Крещатике, рухнули здания, куда после оккупации въехали комендатура и гестапо. Дома эти трижды проверялись их саперами на предмет мин – и ничего. Потому что там была не взрывчатка, а кое-что совсем другое. Что? Ну-ка, любитель баек про Штирлица, разрешаю угадать с трех раз.

– Сдаюсь, – не стал гадать я. – И что там было, если не мина?

– Быстро сдаешься. – Фишер нахмурился. – Ты и в сражении вот так же лапки кверху? Позор, Иннокентий, позор!.. Ладно. Про боевых инсектов ты слышал? Хотя кого я спрашиваю! В средней школе об этом молчат, в комиксах тоже не рисуют. Ну хорошо, объясняю на пальцах: еще до войны, в тридцать восьмом году, в секретном институте ВАСХНИЛ вывели путем скрещивания самую мерзкую разновидность шашеля, по-латыни «анобиум пунктатум». Сам он почти безобиден, но его личинки – сущие дьяволы. Могут за неделю толстую балку превратить в труху. У диверсантов этот фокус называется «подсадить жучка». В многоэтажных домах стены каменные, но все балки перекрытия, не забудь, деревянные.

– А откуда мы узнали, в каких домах у них будут комендатура и гестапо? – спросил я. – Наш агент навел? Это был Зигерт, да?

– А ниоткуда мы не узнали, – криво усмехнулся Фишер. – Обрисую тебе ситуацию: армия отступает в спешке, фронт рвется, штаб понятия не имеет, какие здания выберут гитлеровские квартирьеры. Телеграф уже не работает, почтовые голуби частично разлетелись, частично съедены, а все вестовые и сигнальщики под ружьем на передовой – прорыв затыкают. Никаких разведданных, никакой связи, а приказ есть, его надо исполнять, хоть ты тресни. Поэтому шашелем заразили каждое крупное здание на Крещатике. И в результате… Ты, кстати, вон тот пирожок доедать собираешься?

Вздрогнув, я мотнул головой. Старик быстро прикончил последний пирожок, скучавший на тарелке в одиночестве, и похвалил:

– Неплохая начинка. Уж капусты и перца не пожалели, молодцы. Правда, немного пригорели, но зато цена божеская – четырнадцать рублей за штуку. Дураки мы, надо было брать с запасом, чтобы и на утро хватило пожрать… Так вот, Иннокентий, дорасскажу про Киев. До сих пор у нас не пишут, сколько в тот день гражданских погибло, за компанию. Для военного времени придуманы выражения «сопутствующие потери» или «соизмеримый ущерб». Почему потери называются сопутствующими? Ну? Потому что погибли и… кто?

– Оккупанты, – сказал я.

– Браво, Иннокентий, ты схватываешь на лету. – Старик Фишер выстроил на столе перед собой башенку из полудюжины спичечных коробков, а затем одним щелчком выбил нижний. Части башенки с треском разлетелись по всему столу. – Главные цели были поражены. Хотя, в общей сложности, рухнуло две трети Крещатика, в том числе жилые дома. Счастье, что той операцией не я занимался, не взял греха на душу… Ну как, деточка, тебе все еще нравится наша муж-ж-ж-ж-жественная профессия?

Я молчал. Все, что рассказывал Вилли Максович, было очень страшно и очень убедительно. А главное – ужасно неправильно.

– Ты вот еще вспомнил про Зигерта и Велюрова, – тем временем продолжал старик. Злое веселье из его голоса пропало, перебродив в тяжелую мрачную угрюмость. – Эти оба – не Штирлиц, они-то были на самом деле. Они были, а подвигов не было. Пашу Зигерта, царство ему небесное, схватили сразу же после заброски: его связник по дурости угодил в фельджандармерию, где просидел без еды и питья дней пять. И Павлика он сдал практически даром – за стакан воды и конфету… Потом его удавили, конечно…

Фишер достал из своей чашки лимонную дольку, высосал ее досуха, а косточку выплюнул на салфетку.

– А Леньку Велюрова к полевой работе и близко нельзя было подпускать, – добавил он, – и все, кому надо, это знали. Но те, которые знали, ничего не решали. Один только Лацис, пока был жив, держал его на архивных бумажках, а когда Отто Яновича поставили к стенке как турецкого шпиона, насчет Леньки наверху перерешили: такую арийскую фактуру ну как не использовать? Природный блондин, глаза голубые, выговор саксонский. Легенду придумали ему – блеск, документы сделали идеальные, на имя Гейнца Мюллера, – ювелирная работа. С такой мордой и таким аусвайсом наш человек втерся бы куда угодно, хоть в «Дер Штюрмер», хоть в берлинское гестапо, хоть в саму рейхсканцелярию, но… Любимая велюровская фраза знаешь какая была? «А кто тут пьет? Докажи!» Во как! Это мы должны были доказывать, а не он – оправдываться. Попробуй-ка уличи сезонного алкаша с хорошей выучкой. Дело почти нереальное. Потому что пока он в завязке – следов никаких. Ни тремора, ни кругов под глазами. Морда розовая, речь плавная, анекдотов, сука, знал без счета, на двух языках. Зато уж когда развязывал, сам бывал страшней гестапо. Генерала Черняховского – его же именно наш Ленечка положил. Грохнул из снайперской. Вообразил с пьяных глаз, что он уже за линией фронта, и это – фон Бок… Слушай, а у нас еды не осталось? Вредная привычка, извини: когда войну вспоминаю, непрерывно хочется жрать.

– Есть два пирожка с ливером плюс еще немного проса, – сказал я. – Но лучше это оставить на завтрак ворону и обоим скворцам.

– Птичью пайку не трогаем, – согласился Фишер, – у нас все-таки совесть есть, мы ведь не СМЕРШ… Кстати, пока я не забыл, прими совет: комиксы про СМЕРШ порви, сожги и утопи в сортире. Не держи дома эту дрянь. Думаешь, они с врагом воевали? На-кось, выкуси: они со своими воевали. У них разнарядка была – уничтожать по столько-то шпионов в неделю. Они не разбирались, кто, чего, зачем перешел линию фронта – им головы были нужны. Окруженец? К стенке! Перебежчик? К стенке! Рожа не понравилась? К стенке! Авдеенко, лучший из «кротов» в штабе Гальдера, год убил, чтобы подготовить к переброске четверых курьеров – и что же? Всех их на полпути СМЕРШ достал. Овалов, Мугуев, Насибов, Брянцев – какие парни были! Золото. Кто про них когда-нибудь книжки напишет? Кто в учебнике помянет? Даже пепла не осталось. Десятки наших ребят с бесценными сведениями, добытыми кровью, полегли вот так же, зазря… Ржевскую бойню, харьковский котел – это ведь мы из-за смершевцев просрали, потому что информация вовремя не дошла. Даже я тогда про этих волчар все понимал – хоть и идейный еще был, и зеленый совсем, ненамного старше тебя…

Я невольно посмотрел на портрет, висящий на стене, справа от карты Москвы. Поймав мой взгляд, Фишер хмыкнул:

– Его тоже можешь выкинуть в сортир. Нафиг тебе сдался этот фальшак? Это ведь не я, это какой-то артист. Домодедов, что ли? Домобабин? Нет, даже вспоминать не хочу. И пускай он радуется, что не хочу. В пятидесятые меня во всяких книжках Рыбников изображал, потом Киндинов, а после еще человек пять, но я нарочно перестал интересоваться фамилиями, чтоб, когда тоска накатит, не подкараулить по одному и бошки их талантливые не поотрывать… А ведь хотелось иногда, ох как хотелось. Вот, допустим, открываю книгу, вроде умную, солидную, академики и доктора наук писали – и уже через пять минут рука тянется за «стечкиным». Вместо фактов – брехня, вместо парней геройских – красавчики-манекены в гимнастерках, а настоящих разведчиков как будто корова языком слизнула… Ты, к примеру, слышал что-нибудь когда-нибудь про Маневича, Хромова, Збыха, Валленрода, Беркеши, Конона Моло́дого? Слышал? Поднатужься, напряги память.

Из всех перечисленных имен уж одно, по крайней мере, мне было знакомо с самого детства. Есть чем обрадовать старика.

– Не только слышал, но и читал, – доложил я. – Про молодого Конана у меня собран весь комплект, еще с шестого класса. Чтобы десятый выпуск купить, «Конан и сумерки богов», я даже целый месяц не ел мороженого, экономил… Только вы ошиблись, там не про Отечественную войну, а про легендарную древность, когда славяне поклонялись еще не Велесу и Перуну, а Крону и Митре…

– Тьфу ты, бестолочь! – Фишер в сердцах пристукнул кулаком по столу. Лимонная косточка пулей просвистела в сантиметре у моего виска. Кажется, я сморозил очередную глупость. – Значит, у тебя по истории пятерка была? Ну-ка быстро говори, как зовут твоего учителя? Или нет, бога ради, ничего не говори, а то мне и адрес захочется попросить, и одной Марьиванной на свете будет меньше… Конон – это не Конан, дубина ты, он живой был, не нарисованный. И Карлос Штауффенберг был настоящий, и Анджей Збых, и Толик Мицкевич… Дошло? А? Смотреть на меня! Отвечать честно!

– Ага, Вилли Максович, дошло… ну почти, – честно ответил я, глядя на старика. – Мне только одно неясно: если Гитлера, как вы говорите, убил этот самый Карлос, почему про него тоже не выпустили хотя бы комикс? Чего им, жалко было? Почему везде написано, что Гитлера взорвали вы в августе сорок четвертого, а сами погибли?.. То есть вы не подумайте, что я вам все еще не доверяю, я вам доверяю, и пенсионная книжка ваша, я же вижу, она натуральная… Но все же странно… Я хорошо помню, много раз читал: тело героя опознали по татуировке на левой руке… вот, глядите! – Я наклонился к комоду и вытащил из нижнего ящика самый последний выпуск «Фишера». – Черная орхидея, ваш персональный знак. Это они все тоже придумали?

Вилли Максович рассмотрел картинку, брезгливо взял «Фишера» за уголок двумя пальцами и отправил комикс под стол.

– И нарисовано-то по-идиотски, – посетовал он, – какая халтура! Лепестки должны быть наружу, а не внутрь… На, смотри сам! – Фишер засучил рукав и показал мне локтевой сгиб.

Не надо быть спецом, чтобы понять: этот рисунок в виде цветка – не новодел и не двухнедельная времянка, которую можно заказать в любом тату-салоне. Наколка была старая и наверняка настоящая.

– Убедился, деточка? – Вилли Максович спрятал татуировку. – Очередная проверка завершена? Больше не считаешь меня выжившим из ума самозванцем? Ничего, ничего, не красней, я не в обиде. Когда видишь в книжках чужие морды вместо своей, сам иногда начинаешь в себе сомневаться. На то у них и расчет был. Маленькое вранье трудно скрыть, а огромное – пара пустяков.

– Выходит, вместе с Гитлером в бункере подорвался этот самый Штауфф… ну Карлос, про которого мы говорили? – осторожно спросил я. – А как же вам удалось уцелеть после того взрыва?

Старик потер ладонью лоб и проговорил устало:

– Иннокентий, друг мой, ну почему ты такой дурак? Я ведь тебе уже три – видишь три пальца? – три раза это объяснял. Я там не был. Я Гитлера не взрывал. Я. Не. Взрывал. Существовали две автономные группы – моя и дублирующая. Извне и изнутри. Одна от московского Центра, другая от «Берлинского квартета». Мы друг с другом вообще не встречались. Было задание у нас, было задание у них. Цель одна, места закладки фугаса – разные. Понял наконец? Стоп! Не перебивать меня! Просто молча кивни, если понял.

Я послушно кивнул.

– Рад за тебя, Иннокентий, ты не безнадежен. Объясняю еще раз, совсем простыми словами: нашу группу за час до заброски остановили. Сняли с доски, как шахматные пешки. Отобрали оружие, снаряжение, избили до полусмерти и прямо из тренировочного лагеря перекинули в обычный, с вышками. Мы очень долго понять не могли, что случилось, это я уж потом, гораздо позже, вычислил: усатый в последний момент передумал убивать Гитлера. Решил, что живой фюрер будет ему полезнее мертвого. Поэтому нашу операцию отменили, а команде Штауффенберга послали сигнал отбоя. Только все не рассчитаешь, даже если ты великий вождь и учитель…

Вилли Максович взял со стола спичечный коробок, подбросил и поймал. Подбросил его еще раз – и теперь ловить не стал.

– Думаю, Карлос бы выполнил приказ Ставки и скомандовал бы отбой, – сказал старик, проследив за упавшим коробком. – Дисциплина в его группе, я слышал, была железная. Но истории было угодно, чтобы он этого приказа не получил. Стечение обстоятельств, рок, судьба, фатум… Называй это, как хочешь, но в тот день связь с группой Штауффенберга у Центра разладилась. Из-за магнитной бури голубь с депешей сбился с пути, а связник отклонился на пару градусов и утонул в болоте…

Фишер замолчал и начал рыться у себя в карманах. Нашел какую-то замусоленную ириску, разгрыз ее и продолжил:

– Ну а потом, когда Карлоса заодно с фюрером разметало на молекулы, в Кремле из двух зол выбрали меньшее. Одно дело – дважды аристократ, вестфальский дворянин и кастильский гранд, с общей родословной длиной в километр… проще говоря, классово чуждый элемент. Другое дело – наш правильный паренек, хоть и немец: из рабочей семьи, спортсмен, юнгштурмовец, а потом и комсомолец, кандидат в члены вэкапэбэ. Для мертвого героя набор подходящий… Они ведь меня даже не чпокнули: понадеялись, что я сам дойду на лесоповале. Но вот тут усатой мрази удача обломилась. Он давно сгнил, а я, как видишь, все еще живой.

«Усатая мразь» – это он снова про Сталина, с мысленным вздохом отметил я. Опять! Сколько можно? Как будто Фишера на нем намертво заклинило. Не то чтобы я, как некоторые придурки из нашей конторы, состою в фан-клубе покойного генсека, но я за объективность. Глупо вешать всех собак на одного. Возьмем хотя бы нынешнюю власть, Пронина с Михеевым: парочка работает вдвоем, плечом к плечу, в две смены – и все равно у нас постоянно случается какая-нибудь лажа. А ведь при Сталине и страна была побольше, и коммуникации похуже. Один человек, с усами или без, физически не мог за всем уследить, а тем более в одиночку всем нагадить. Понятно, генсек не был ангелом, но и превращать его в Доктора Зло из комиксов про Гарри Пауэрса тоже, по-моему, перебор. Каждый по-своему может принести пользу Родине. При Сталине мы все-таки выиграли войну, одолели разруху, а если повезет, он заодно поможет мне добыть кучу денег… Хотя о последнем Фишеру знать не обязательно. А то еще старик, чего доброго, в порыве гнева свернет шею ни в чем не повинной птице.

– Зря вы так уж про Сталина, – сказал я, собирая в кучку все, что со школы помнил о мертвом генсеке. – То есть был культ личности, да, мы проходили ХХ съезд. Культ – это плохо, я не спорю, но в то же время в стране имелись и большие успехи. ДнепроГЭС, железные дороги, телеграф, пневмопочта, морфлот… А наш «Коминтерн» – разве не советский экипаж первым долетел до полюса? Вы же не будете отрицать, что Сталин принял Россию с лучиной, а оставил ее с электрической лампочкой…

Фишер стоически вытерпел мою примирительную речь и постучал костяшками пальцев сперва себе по лбу, затем по столу.

– Сталин принял Россию с гусиным пером, а оставил с шариковой ручкой! – желчно передразнил он меня. – Сталин принял Россию с ночным горшком, а оставил с ватерклозетом… Слушать тошно! Один дурак придумал, а ты, как носитель, повторяешь. Ста-а-а-алин! При чем тут вообще Сталин? Он что – Томас Альва Эдисон? Он лампочку изобрел? Да при усатом, наоборот, изничтожали самых талантливых. Я на зоне тысячу раз таких встречал. Если б ты знал, Иннокентий, сколько сгинуло светлых голов! Кабы их не давили и не гнобили, не вычеркивали из жизни, мы бы не только до полюса – мы бы сейчас уже до Луны долетели, как у Жюль Верна. Мы бы к центру Земли проникли. Мы бы такие цеппелины строили – побольше, чем небоскребы. Мы бы цветные картинки с натуры научились записывать – ну хоть при помощи электричества…

Старик вновь пошарил по карманам, ничего не нашел, кроме одной семечки. Вылущил ядро, растер его своими коронками.

– Только никаким вождям на свете умники ни к чему, – с горечью сказал он. – Они им опасны. Я про это много думал, пока сидел в лагере. Вот, предположим, ты – Адольф Гитлер. Зачем тебе картинки с натуры, если имперское министерство пропаганды каждый понедельник выпускает из питомников очередную партию попугаев с записью речи доктора Геббельса, а тот объясняет немцам, как им повезло жить в Третьем рейхе? Или вот представь: ты – Иосиф Сталин. Нужны тебе картинки прямо с натуры? Тоже нет. Литография в газете всегда врет, потому что художник либо бездарь, либо в доле, либо под конвоем, а электричество-то врать не сумеет. Это не человек, а стихия. И все бы сразу увидели, в какой жопе мы живем и каковы вожди на самом деле: плюгавые, жирные, тонкошеие, рябые, уродливые, с бегающими глазками… Наверняка мы бы очень скоро зажили в другом мире – светлом, правдивом, свободном… В прекрасной сказочной России будущего, где даже умирать не страшно.

Вилли Максович встал из-за стола, и мне показалось, что он вот-вот заденет головой потолок. Все-таки наши малогабаритки проектировались с расчетом на людей пониже. Глядя на гостя снизу вверх, я внезапно ощутил себя очень маленьким – не только из-за возраста или роста. В одной комнате со мной находилась сама История. Та, о которой я никогда прежде не догадывался…

– Ну ладно, к черту Жюль Верна с его фантастикой, – произнесла История самым будничным тоном. – Ты как хочешь, а я в сортир и спать. Иначе я совсем разозлюсь, выслушивая твои юные глупости. А в мои годы волноваться вредно. У меня давление и повышенная кислотность… Да и пожрать тут все равно уже не осталось…

По требованию Фишера я сыграл с ним в орлянку, определяя, кто где будет спать. Мне достались кушетка и одеяло, Вилли Максовичу – длинный гостевой диван и спальник, которые я ему и так обещал заранее. Тем не менее старик был доволен, что выиграл честно.

Я завел будильник и понадеялся продрыхнуть до восьми. Но когда очнулся от сна, рассветное небо за окном было еще бледным. Стрелки показывали половину шестого. Пару секунд я тупо глядел на циферблат, соображая, почему будильник сработал с таким опережением. А затем до меня дошло: проснулся я не от звона.