Текст книги "Корвус Коракс"

Наждачный хотел потереть лоб и наткнулся ладонью на свежую повязку.

– Проклятый попугай, – пожаловался он. – Хотя при чем тут попугай? Я просто загнался. Нельзя так долго работать без выходных и отпуска – начинаешь тупеть и плохо соображать… Кажется, я снова потерял нить. Вы не могли бы рассказать обо всем по порядку, с самого начала?

Глава двадцать четвертая. Трафальгар

«Эр ист кайн толлер райтер! Им копф хат ер нур вайбер! Унд загт, дас кэмпфен махт им кайнен шпас! Дас ист вар!» Из зарослей на холме, где мы прятались с ночи, неплохо просматривалась вся южная сторона турбазы Осколково, а уж пение, доносящееся с крыши караулки, здесь было слышно так отчетливо, что за последние три часа мы успели возненавидеть всех: и квартет исполнителей – трех бурохвостых жако и удода, – и старинную поп-группу «Чингисхан», и самих охранников, которые закольцевали на бесконечный повтор одну-единственную песню.

«Ху-ха, ху-ха, ху-ха, казачок… Ху-ха, ху-ха, ху-ха, казачок…» – каждые две минуты надрывался удод, исполнитель припева. Возле караулки столпились крайне довольные собой стражи турбазы, наряженные в снежно-белые папахи, ярко-оранжевые черкески с газырями и пронзительно-зеленые галифе с лампасами. Некоторые из охранников не просто слушали. Они вместе с удодом самозабвенно «хухакали» в припеве, приплясывали, притоптывали сапогами и сами при этом были похожи на стаю разрезвившихся экзотических птиц – то ли хохлатых голубей, то ли Гульдовых амадинов. Может, у охраны это считалось утренней гимнастикой?

– Ну и цвета! – с раздражением сказал Вальков, оторвавшись от своего бинокля. – Дизайнеров эдакого косплея я бы отправил в кухонный наряд бессрочно. Не одежда, а настоящая глазунья с морепродуктами. И функциональность костюмов почти нулевая, как математик говорю. Пешие не гомотетичны конным. На земле размахнешься нагайкой – своего зацепишь, быстро побежишь – в полах запутаешься… Нам это, понятно, только на руку.

– Сталкивались мы с такими, – буркнул Фишер. – В сорок четвертом фон Паннвиц строил казачий корпус, а на кадрах у него сидел атаман Шкуро, группенфюрер СС, даже среди той поганой публики редкостная, говорят, гнида. Записывались к нему в основном ради формы и жратвы, хотя идейные тоже были, молились на Адольфа… Не знаю, как насчет математики, но бегали они неплохо – что те, что другие. Сам видел. Некоторых, правда, все равно догнали и вздернули – после войны, когда я уже в Норильлаге свою десятку мотал, по пятьдесят восьмой.

– Среди нынешних казачков идейных не бывает, – усмехнулся Наждачный и поправил на голове новенькую адмиральскую треуголку. В канун битвы он решил, что его черная повязка все же будет лучше сочетаться с Нельсоном. – Если бы пионеры для охраны базы взяли эмвэдэшников вместо трехрублевых халявщиков, нам пришлось бы помучиться. А в казачьих ЧОО обычно алкаш на алкаше. Они смелые, только когда их «водолазы» со всех сторон прикрывают… Справимся. – Андрей Антонович взглянул на циферблат часов. – Минут через пятнадцать можно начинать.

– Лучше через двадцать, – посоветовал Фишер. – Пускай команда «Проньки» хотя бы лишние пять минут попрактикуется с сетью. Следовало дать им больше времени для тренировок…

Вилли Максович, как обычно, был прав. Подготовку к сегодняшнему сражению мы вчера и впрямь начали довольно поздно – по очень уважительной причине.

Сперва мне пришлось вновь рассказывать о Корвусе и о тех обстоятельствах, которые в итоге привели нас в штабную палатку. Излагать ту же историю по второму разу оказалось намного проще. Фишер помогал мне репликами, Кеша – мимикой, а все штабные – вопросами по ходу моего рассказа. На некоторые я отвечал сразу, а некоторые Наждачный отсекал нетерпеливым жестом, успокаивая своих: дескать, это мелочи, про них потом, давайте дальше!

Из всех моих здешних слушателей Андрей Антонович был лучшим. Несмотря на усталость и травму, он быстро схватывал суть и, чуть что, не стеснялся признаваться в собственном невежестве и просить объяснений. Про «секретный протокол» вместо меня растолковывал Фишер, а помогал ему Витольд. На этой теме старый разведчик и научный консультант как-то очень быстро спелись, особенно когда выяснили, что из штабных больше никто вообще не был в курсе тех давних событий – как, кстати, и я сам три дня назад. Но только теперь старик уже не стал ругаться на школьных Марьиванн. Благодаря Раткевичу – знатоку вузовской науки – он понял, что затюканные исторички в школах не могли дать больше, чем знали сами.

«Тема эта сегодня не запрещается, – говорил Витольд, – но и не поощряется. Ее тихо убирают из основных программ, перекидывают в факультатив, ужимают в диссертациях, прячут в мелкий шрифт и замыливают до уровня фейка». – «И все потому, – подхватывал Фишер, – что лубочный Сталин – победитель и освободитель Европы пропаганде полезен, а реальный Сталин, который сговорился с Гитлером поделить Польшу, а потом всю Европу, только мешает, и лучше, чтобы ничего такого в светлом прошлом не было. Но оно было, не вырубишь топором! Вот!» И Вилли Максович зачитывал штабу отрывки из уже не секретного протокола и тормошил Корвуса в поисках нужных цитат из его фонограммы. В довершение ко всему он убрал со стола клетку с вороном, а на свободное место положил карту, которую мы нашли в загашнике Молотова.

Тут нас ждал сюрприз. «Что-то знакомое! – сказал Наждачный, рассмотрев нашу находку. – Марик, тебе это ничего не напоминает?» Вальков откликнулся: «Очень напоминает» – и, покопавшись в бумагах, извлек другую карту. Тоже многоцветную, но, судя по ярким краскам, свежую. Территория, которую охватили нынешние картографы, немного сдвинулась на восток, и границы государств были другими. Кто-то исполнил на бис сталинский географический трюк, только по-новому. Если на молотовской карте исчезла Польша, то на этой отсутствовала Украина. Западная ее часть оказалась закрашенной в цвет Польши, а восточная – в цвет России.

Я был ошарашен, но Фишер – ничуть. «Откуда это у вас?» – быстро спросил он, разглядывая рисунок. «Один из наших волонтеров работает стажером в типографии управделами президента, – объяснил Вальков. – Это, конечно, режимный объект, но и парень не дурак, пронес ее в… короче, нашел для этой задачки решение. Мы до сегодняшнего дня думали, что это глупая шутка или пропагандистский трюк». Вилли Максович вздохнул: «Эх… Может, не шутка. Об этом я и хотел рассказать». Он вытащил из кармана конверт, достал оттуда лист с аппликацией, которой занимался ночью, и прочел уже знакомый мне обрубок предложения: «…чение интересов Республики Польша и Российской Федерации будет примерно проходить по линии городов Одесса – Николаев – Кир…» И добавил: «Дальше нам пазлов не хватило, но и этого достаточно. Видите на карте новую польско-российскую границу? Одесса – Николаев – Кировоград – Черкассы – Киев – Чернигов. То же самое. Все клочки – с ковра возле мусорной корзины известного вам Владлена Сверчкова, советника президента. Выводы делайте сами».

Фишер положил на стол новую карту рядом со старой и обратился ко мне: «Иннокентий, сравни и скажи. Как бы это называлось у вас в Инспекции по авторским правам?» Несмотря на мой внутренний раздрай, формулировка выпрыгнула сама: «Сходство до степени смешения». – «А попроще? – переспросил Наждачный. – Чтобы все поняли». Я промедлил, мысленно переводя с профессионального на русский. Выручил меня Витольд: «По сути, это план Сталина и Гитлера, но в иных географических координатах. Я согласен с господином Фишером: будущее завязано на прошлом. И сейчас они особенно не хотят, чтобы об этом прошлом им напоминали. Потому-то Рыбин из администрации президента велел пионерам во что бы то ни стало добыть ворона – единственного свидетеля того самого сговора. Слишком все похоже. Не воспоминание это, а предчувствие. Украину могут разделить так же, как Польшу в тридцать девятом…»

На несколько секунд в палатке все замолчали, переваривая новость. И сразу же стало слышно, как в углу щелкает клювом Корвус: носителя сталинской фонограммы Кеша кормил орешками.

Первым высказался главный аэронавт Митя Верховцев. «Да нет, братцы, это чепуха! – с сомнением проговорил он. – Не может у них быть такого плана. Они, конечно, сволочи первостатейные, но что-то у них должно быть в головах. Есть ведь международное право! Не полные же они дебилы!» Жадов придушенно хихикнул: «Ты идеалист, Митенька. Тебе с высоты все кажется таким красивым. А вот я, например, в судах бываю каждый день, знаю эту публику. Даже если Кремль объявит, что Мадагаскар тоже наша территория, сонные коалы из Верхсуда подмахнут не глядя, а Деницын в Констсуде молоточком пристукнет – мол, все по закону. Вспомните, про полуостров тоже раньше говорили: не осмелятся… Ага, не осмелились они, как же!» Наждачный насупился. «Никто не знает, что у них в головах, – сказал он. – Не думаю, что с тридцать девятого года люди сильно поумнели». – «Но прямых доказательств у нас нет, одни догадки!» – не сдавался Верховцев. «Когда, Митька, они появятся, поздно будет, – сердито ответил Вальков. – Политика не математика, здесь дважды два – столько, сколько им надо. Вежливые человечки снова передвинут границу, и нам опять накидают тухляка, теперь уже про добровольный выбор одесситов и киевлян в пользу Москвы. А те, которые с другой стороны, отхапают оставшееся и будут приветствовать выбор тернопольцев и львовян в пользу Варшавы. Глазом не успеешь моргнуть, как ложь отвердеет до аксиомы. Поди потом докажи, что Пронин с Дудоней в кулуарах что-то подписали… Нет, лет через восемьдесят где-нибудь в тайнике у министра Фролова, может, и найдется оригинал, но это уже будет да-а-а-авняя история».

Жадов сказал: «Я не историк, я простой юрист. Прямые улики на процессе вообще большая редкость. Лучше давайте подумаем про косвенные. Кроме этих карт, есть что-нибудь еще? Оглянитесь по сторонам – что вы видите? Я вот замечаю, как наши вожди резко развернулись лицом к Польше. Раньше цедили через губу, а теперь прямо вась-вась. К визиту их президента так готовятся, словно Мессию ждут». – «Насчет Мессии ты хватил через край, – возразила Кася. – Но, думаю, так католики ждут папу римского. По супермаркетам даже видно. Недавно еще польские яблоки были под запретом, а теперь их везде навалом». – «И режиссеру этому, Златогорову, шьют теперь дело из-за Ивана Сусанина», – добавил Вальков. «И с памятником Минину – Пожарскому творится какая-то фигня», – вовремя вспомнил я газетную новость. «А еще улицу Богдана Хмельницкого, параллельную нашей, на днях переименовали в улицу Марины Мнишек, – сказал Доскин. – И мне говорила сестра, она в одиннадцатом, что из программы по литературе пропало даже упоминание о Шевченко, зато добавили Пшибышевского и Кржижановского». Верховцев замотал головой: «Неубедительно, Коль… Вот если бы запретили “Тараса Бульбу” Гоголя, другое дело». «У меня, между прочим, жена преподает в школе, – сказал Наждачный. – “Тараса Бульбу” пока не запретили, но велено изучать ее по-другому. Помню, когда я был школьником, Тарас считался положительным, а Андрий отрицательным, но теперь наоборот». – «Тенденция, однако, – хмыкнул Фишер. – В тридцать девятом в СССР тоже программу в школе меняли. Уже в сентябре убрали еврея Гейне и прибавили два часа нордическому Шиллеру. А еще раньше, накануне войны, в Москве переименовали улицу Шопена в улицу Вагнера».

«Можно мне тоже сказать? – подал голос тезка. Он взял с пола клетку с Корвусом и перенес обратно на стол. – У нас в шестом классе по истории проходят Средние века, всяких там французских и английских королей. Мы пока еще не дошли до Риббентропа». – «Завер-ряю р-рейхсминистр-ра Р-риббентр-ропа…» – вклинился в разговор ворон со своей фонограммой. «Да погоди ты, птица! – Кеша торопливо просунул руку в клетку и заткнул Корвуса новой горстью орешков. – Я, короче, в истории прошлого века не секу. Но про сегодняшнюю мне рассказывает Леля, когда она не на танке. Она мне постоянно говорит, что сейчас на самом верху много воруют». – «Наверху, Кеша, всегда много воруют», – усмехнулся Наждачный. «Но не так, Наж… то есть Андрей Антонович, как раньше! В последние месяцы оборзели – совсем ничего и никого не боятся. Вот Леля и говорит: воруют так, как будто впереди война, которая им все спишет…»

Повисла пауза. Тревожное слово «война» грозовой тучей сгустилось над нашими головами. Только что она была далеко, за исторической завесой, и вдруг очутилась совсем рядом – рукой подать. Молчание, готовое затянуться, прервал научный консультант. «Я чуть-чуть знаю польского президента Дудоню, – сказал Витольд. – Он похож на нашего Пронина. У него, как сейчас говорят, тоже чердак сносит и немерено понтов, и хочется великих дел для поднятия рейтинга. Оба желали бы отметить президентский срок каким-нибудь громким деянием. Едва ли идею распила Украины придумал сам Дудоня. Но от заманчивого предложения большого брата он, конечно, не отказался». – «И поэтому оба чувака вот-вот заключат друг друга в объятья, – продолжил Наждачный. – Встретятся два одиночества, блин…» Фишер взял со стола новую карту и поднес к глазам, чтобы изучить мелкий шрифт. «Датирована 31 августа, – озабоченно произнес он. – Сейчас май. Значит, все должно случиться в ближайшие три месяца. Я даже в общих чертах представляю, как будет: на границе начнутся военные маневры, потом объявят о провокациях с той стороны… И так далее». – «Плагиат, – вздохнул Витольд. – Плод ленивого ума. Зачем придумывать, когда можно взять и просто подправить уже готовый план “Вайс”?»

Вальков поднялся с места. В своем мушкетерском наряде он был похож на слегка похудевшего Портоса. «Андрюха, надо действовать! – решительно сказал он Наждачному. – Все остальные проекты побоку, сосредоточимся на главном. У нас есть ворон, протокол и карты: обнародуем, пока не поздно. Главное – проорать пораньше и погромче, чтобы услышали. Мы поднакопили четыреста свободных носителей, озвучим нашу версию в летучем блоге и завтра же выпустим. Одновременно запускаем мобильные флеш-труппы – по шести районам Москвы. Пока их не свинтят, успеем дать хотя бы три-четыре представления». – «Завтра? – переспросила Кася. – Марк, ты забыл про заложницу? Пока Лина у пионеров, ничего обнародовать нельзя». – «Это уж без вариантов, – согласно кивнул Наждачный. – Пункт первый – выручить девушку». – «Украдем ее!» – вскинулся Доскин. «Что значит “украдем”? – Наждачный погрозил пальцем. – Не наш метод, Николай, мы не жулики и не воры. Это они ее украли. А мы, наоборот, ее вернем!..»

Дальше начались приготовления к завтрашней операции, которую Наждачный-Нельсон, сверившись с книжкой про адмирала, сразу назвал «Трафальгар». После чего сильно понизил себя в должности с полководца до помощника полководца и передал руководство предстоящим блицкригом Фишеру – как человеку с богатым боевым опытом. Вилли Максович отнекиваться не стал и взялся за работу. Выяснилось, что вчерне план операции он придумал еще полчаса назад и уже кое-что набросал. Теперь штабной триумвират – Наждачный, Вальков и Доскин – должен был втиснуть этот гордый замысел в рамки реальных хозяйственных возможностей «НКО Реконструктор». Озаботив своих помощников стратегией, старик занялся тактикой.

Прежде всего Вилли Максович объявил, что младший курсант Иннокентий Савочкин в десанте не участвует, так как назначен главным хранителем особо ценного носителя. (Кеша надулся и возгордился одновременно, подчинился приказу и засел за ремонт дверцы клетки, чтобы теперь уж Корвус не смог улизнуть.) Приказом номер два волонтерский молодняк до восемнадцати был переведен в резерв и мобилизован следить за безопасностью лагеря на время десанта. Оставшихся Фишер разделил на две группы: тех, кто пониже ростом, передал в подчинение Мите Верховцеву, поставив задачу готовить к полету «Проньку» с «Михеем»: проверять рули, оснастку и перекрашивать в бело-синий цвет, чтобы было похоже на почтовые дирижабли. Тех волонтеров, кто повыше ростом, старик собрал в штабной палатке и устроил собеседование. Несколько человек признались, что никогда не летали и боятся высоты, получили устную благодарность за честность, после чего тоже были переброшены в группу покраски дирижаблей. Прочим же Вилли Максович объявил, что грядущая кампания не станет легкой прогулкой, но у десантников будет несколько преимуществ: пионерчики, назначив обмен, нападения не опасаются. Они думают, что нас всего двое, и знают, что в полицию мы не обратимся. «Чего они не ожидают? – спросил Фишер и сам же ответил: – Что мы явимся не одни и что сможем их перепугать. А посему нас будет много и мы будем стр-р-рашные». Произнеся эти загадочные слова, Вилли Максович попросил Жадова и Касю отвести толпу волонтеров к костюмерным шатрам, а сам задержался еще на пару минут, чтобы определить задание мне, Витольду и пришедшему сюда Бурову.

«Иннокентий, твои боевые навыки, прямо скажем, не впечатляют, и я бы с удовольствием оставил тебя в тылу, – без экивоков признался Фишер. – Но раз уж ты единственный из нас, кто знает Лину в лицо, ты включен в состав поисково-спасательного отряда. Командиром будет, понятно, уважаемый капитан Буров, ты – его правой рукой, а досточтимый Витольд пока прикомандирован к вам как консультант. Позже мы определим, в какой момент вам выступать, а сейчас ваша цель – изучить схему турбазы и прикинуть, где пионеры могут держать заложницу. Мы соединим ваш план с нашим и будем им следовать завтра. Ясно? За дело!»

«Сколько ему лет? – осторожно поинтересовался у меня Буров, когда Фишер вышел из палатки. – Я сам дважды дед, но в его присутствии чувствую себя салагой». – «Больше ста точно, – ответил я, – а сколько именно, не знаю и боюсь узнать. Всякий, кто дожил до его возраста, еле ходит, а он бегает. Дерется, как в комиксах. Память у него лучше, чем у меня. Иногда он жалуется на давление и близорукость, но, по-моему, кокетничает». – «А он не собирается писать мемуары? – с надеждой спросил Витольд. – Им бы цены не было! Или, может, он согласился бы прийти на несколько докторских защит по Второй мировой войне и дать пинка этим горе-историкам? Столько вранья! Всё источниковедение превратили в помойку – без лопаты не разгребешь…»

Тем временем капитан Буров уже раскладывал на столе свои зарисовки, сделанные над турбазой. Сверху Осколково имело вид правильного пятиугольника, а дорожки на территории были проложены так, что образовывали пентаграмму. «Не знаете, что за домик? – Витольд ткнул пальцем в маленький пятиугольник прямо в центре большого. – Если вызывать дьявола, самое удобное место». – «Похоже, у них там пункт связи, – объяснил Буров, – но едва ли с дьяволом: тому ведь не нужны ни провода телеграфа, ни голубиная почта. Один из голубей, пролетая, со мной чуть не столкнулся. Буквально в сантиметре прошмыгнул». – «Может, Лину там и прячут? Ближе к телеграфу?» Я нашел среди зарисовок ту, где здание было нарисовано крупнее, и стал его рассматривать. «Не исключено, – признал Буров, – проверим на месте».

Внимательно рассматривая схему, я не нашел ничего похожего на ангары; не заметил я и отдельно стоящих воздушных галош. Похоже, Фишер был прав: пионеры гнались за «Челси» на арендованных дирижаблях, а на территории турбазы их не было. Это означало, что воздушного боя над Осколково можно не опасаться – большой плюс. Чем дольше я разглядывал рисунки Бурова, тем больше меня восхищала сноровка, с которой они делались. Штрих был уверенный, помарок не видно. Конечно, у Бурова имелся удобный планшет, но я с трудом представлял себе, что все это нарисовал человек, одновременно управляющий в небе дельтапланом.

«А здесь что? – Витольд показал на большой квадрат, расположенный между двумя нижними лучами пентаграммы. – Стадион?» – «Столовая, – ответил капитан. – Едят они посменно, самый массовый наплыв – утром и вечером. Во сколько вечером, не знаю, а утром – с девяти до полдесятого. Когда я пролетал там второй раз, они туда шли, а когда запустил “Холивар” в третий раз, через полчаса, они расходились по корпусам. Там неудобно держать заложницу, слишком людно. Я бы советовал обратить внимание на другие два домика. Один тут, у правого верхнего луча пентаграммы. Его я пометил флажком. На крыше и вправду флаг, красный, с рисунком. Первый раз, когда я летел, не рассмотрел, что на рисунке, но со второго раза понял: горн и барабан. Похож на штабной. Второй домик ничем не примечателен, кроме одного: оттуда меня обстреляли. Из карабина «сайга», смех один. Ни одной дробины до меня не долетело, но пытались же! Хорошо, что у «сайги» максимальная дальность полета пятьдесят метров, а я летел на стапятидесяти. Словом, предлагаю завтра после высадки взяться за штабной, связной и тот третий. Есть еще возможности, но более вероятны эти три…»

– …Деточка, не спи! – Вилли Максович прервал мои воспоминания о вчерашнем, тронув за плечо. – Мы с десантом взлетаем на «Михее», а через шесть минут и ваша группа на «Проньке». А пока гляди в бинокль, будет красиво. Орнитолог Ильясов постарался… Три. Два. Раз.

И – полетели попугаи! Их было всего штук пятнадцать, но разброс цветовой гаммы радовал глаз: от светло-зеленых венесуэльских амазонов до красно-желто-лазурных травяных. «Привет! Это Наждачный!.. Привет! Это Наждачный!.. Привет! Это Наждачный!» – вопили носители, перебивая друг друга. Из-за громких удодовских «казачков» ор наших засланцев не проникал внутрь лагеря, но охранные казаки, конечно, услышали и увидели и возбудились необычайно.

Идею пернатой атаки Фишеру подсказал Вальков. За последние годы всю городскую стражу – от муниципальных полицаев до частной охраны – так часто науськивали на оппозицию во всех видах, что никто из пестрого охранного войска даже не стал задумываться, откуда в Ольгинском районе оказалась стая столичных крылатых агитаторов. Сработал инстинкт: хватать и держать! Минуты не прошло, как сперва один хранитель ворот, потом второй, а следом за ним и вся толпа папах, черкесок, нагаек и лампасов ломанулись в поле – ловить летучий аудиоблог.

В пылу погони никто не обратил внимания на проплывающую над ними бело-синюю почтовую колымагу, а зря. Потому что в ту секунду, когда охранники сгрудились особенно плотно, дно дирижабля раскрылось. Оттуда прицельно упала огромная сеть. Шустрые попугаи успели выпорхнуть из-под нее, а казаки – нет, и сеть накрыла их всех разом. Через полминуты они бы, наверное, выпутались, однако этих минут у них не было: с холма уже сбегали вниз волонтеры, а впереди них ехал БТ-2, громко тарахтящий и особенно грозный в клубах пыли. Накануне Леля заново покрасила ствол танковой пушки – и поди проверь, трухляв он внутри или нет…

Продолжения этой сцены я, к сожалению, не увидел, потому что уже бежал к трапу «Проньки», из которого мне махал рукой капитан Буров. Когда же мы взлетели и я глянул вниз, то толпы, обмотанной сетью, в поле зрения не было – волонтеры отконвоировали казаков в тыл, а танк въехал в ворота и остановился там, перекрывая пионерам пути к бегству.

Сверху турбаза выглядела почти так же, как и на черно-белой схеме Бурова, но имелись и отличия. Белый цвет в реальности почти отсутствовал. Дорожки, изображающие пентаграмму, были темно-красными, трава на газонах – предсказуемо зеленой, зато крыши домиков оказались все сплошь разноцветными и смахивали на коньячные этикетки: по крайней мере, почти на каждой красовались звездочки – разное количество. Всезнающий Раткевич еще вчера мне рассказал, что семь лет назад, когда молодежное министерство взяло под крышу Пионерскую дружину, отрядам предписано было соревноваться друг с другом, кто сколько хороших поступков совершит, и отмечать победы звездочками. При этом пионерам быстро объяснили, что для Родины особенно хорошо, когда ее врагам плохо, а врагами Родины оказывались не только патлатые анархи, но и все, кого назначат свыше. Сегодня это чересчур любопытные журналюги, завтра – писатели-фрондеры, послезавтра – галеристы, выставляющие не тех художников, и так далее. По зову Родины пионерчики врывались на выставки, плескали мочой в газетчиков, писали гадости на стенах театров и пикетировали посольства неправильных стран. Позже Минмолодежи накрылось медным тазом, его шефы, получив неслабые премиальные, уехали к теплым морям, а пионерам осталась болтовня о Родине, турбаза в Ольгинском районе, звездочки на крышах и привычка к пакостям – не ради соревнований, а под конкретный заказ. И никакой разницы, кто сейчас смотрящий, Сверчков или Рыбин. «Даже если их куратором стала бы мать Тереза, а спонсором – великий гуманист Альберт Швейцер, вряд ли пионеров можно перевоспитать, – говорил Витольд. – Разогнать к чертям Осколково – лучший выход».

Самого Раткевича не было сейчас на борту рядом с нами: несмотря на обиды и протесты научного консультанта, Фишер в итоге запретил ему участвовать в десанте и оставил в лагере – как слишком ценного специалиста. Жаль, что Витольд сейчас не видит, как сбывается его пожелание, думал я, наблюдая с «Проньки» за экспресс-посадкой «Михея». Сине-белая гондола дирижабля еще не коснулась травы газона, а уже из двери кабины и из балластных люков стали выпрыгивать на землю фигуры – длинные и черные, как будто Вилли Максович сумел себя растиражировать. Десятка два таких фигур окружили столовую, где как раз насыщалась очередная смена, и полосатыми жезлами принялись загонять обратно всех, кто пытался выбежать. Еще несколько десятков черных десантников, подчиняясь не слышимым мною командам, разбились на три группы, чтобы побыстрей взять под контроль жилые корпуса.

Сверху я, конечно, не видел лиц, но знал, что каждую из групп возглавляет либо Наждачный, либо Вальков, либо сам Фишер. Отделить «наших» от «ненаших» даже издали было легко – по цвету: наступательно-черный преобладал и теснил все остальные цвета. При этом серьезных драк на территории турбазы я пока не заметил – сработал эффект неожиданности и не только он. Вчера уже за полночь Вилли Максович объяснил мне наконец свой замысел.

«Кого наверняка боятся Утрохин и его пионерчики? – Фишер загибал и сразу разгибал пальцы. – Добрых самаритян? Нет! Иннокентия Ломова? Нет! Андрея Наждачного с его волонтерами? К сожалению, тоже нет. Может быть, нашу полицию? Тысячу раз нет – она их не трогает. Если они кого реально боятся, то только меня: Черного Плаща, который однажды им уже навалял. Раз так, устроим массовый Десант Черных Плащей. Среди волонтеров, понятно, нет моих двойников, но так и пионерчики, в большинстве, меня не видели, а только про меня слышали. Мы прочесали костюмерные шатры, выбрали оттуда все, что более-менее подходит по цвету и фактуре, и нарядили волонтеров, которые повыше ростом. Если бы под рукой была моя оружейка, я раздал бы десантникам хоть полицейские дубинки – у меня припрятано два ящика. Но для реального боя в лагере ничего нет, пацифисты хреновы. Представь, в костюмерной у них нашлись только жезлы ГАИ. Как оружие – одна видимость, зато уж на всех хватит…»

По команде Бурова пилот «Проньки» совершил мягкую посадку на газоне рядом с домиком, отмеченным флагом с горном-барабаном. Чувствуя мое нетерпение, капитан, Коля Доскин и полдюжины черных плащей, приданных нам для поддержки, расступились, чтобы выпустить меня первым. Спасибо, спасибо! Я спрыгнул на траву, взмахнул полосатой палкой и бросился к открытым дверям. Оттуда выскочил долговязый мордатый пионер с повязкой «звеньевой», дико глянул на черные плащи, получил от меня пинка и заметался, не зная, в какую сторону удирать. Но я не обращал на него внимания – я влетел в домик. Людей не было, пустые комнаты переходили одна в другую. Первая была заставлена длинными серыми картонными коробками с этикетками, изображающими барабанные палочки. На бегу я поддел ближайшую коробку носком ботинка и чуть не вывихнул ногу: внутри лежали тяжелые бейсбольные биты.

В следующей комнате узкую дорожку проложили между штабелями других коробок – уже с этикетками-горнами. Я, действуя осторожнее, подтолкнул одну плечом, но она оказалась на удивление легкой, и весь ряд справа от меня стал разваливаться и опадать, а коробки – раскрываться. Никаких горнов внутри не было, зато по полу рассыпались сотни красных ромбиков-стикеров. В глаза бросились крупные надписи: «Предатели», «Извращенцы», «Враги России», «Шакалы Госдепа» и еще какие-то – на бегу некогда было разглядывать. Наверное, этими стикерами пионеры оклеивали стены и двери тех, на кого науськивали их дружину. Некоторые наклейки выглядели свежеотпечатанными, другие изрядно выцвели, но выбрасывать этот мусор пионеры явно не торопились: вдруг еще на что-нибудь сгодятся?

Третья комнатка оказалась последней. Окно было распахнуто настежь, на ветру трепетала полуоборванная марлевая занавеска. У окна – две кушетки, табуретка, стол. Ни Лины, ни пионеров – вообще ни одной живой души, кроме белого какаду в клетке на столе. Рядом с клеткой – старый «ундервуд». Я заметил, что из каретки криво торчал лист бумаги и машинально прочел единственную строку: «МЫ ГОРЯЧО ПОДДЕРЖИВАЕМ». Три слова заглавными буквами – и больше ничего. По стенам висели большие, метр на метр, цветные плакаты, отпечатанные типографским способом. Несколько президентов Прониных в разных видах, два одинаковых Дудони, оборонный министр Хорхой – грудь в орденах, голова в фуражке, пальцы в перстнях, – а рядом отдельный, уже самодельный, плакат с изображением непропорционально крупного сапога, попирающего злобную змею, гибрид гадюки с удавом: половина этой рептилии была кое-как раскрашена в цвет неба, вторая – в цвет песка.

Я пнул табуретку, заглянул под одну кушетку, под другую – пусто. Только слой пыли, несколько пустых бутылок, забытая бейсболка и сдувшийся футбольный мяч.

– Ломов, идем отсюда, времени мало. – Участливый Коля Доскин тронул меня за плечо. – Мы тут все осмотрели – пусто. Ни тайных комнат, ни подвала, ни чердака. Надо двигаться дальше.

– Нет, постойте! – Я вдруг сообразил, что если здесь пионеры переговаривались, какая-нибудь важная информация могла случайно застрять в мозгу какаду. – Надо еще носителя проверить. – Подойдя к клетке, я гаишным жезлом провел по прутьям клетки и сказал: – Эве-ли-на.

Какаду молчал, неприязненно разглядывая меня.

– Лина. – Я сократил имя.

– Линия, – нехотя буркнул попугай, словно делал одолжение, и, подумав, уточнил: – Фронта. Линия фронта проходит в сердце каждого… Пф! Пфф!

– Ли-на! – настойчиво повторил я.

– Линь, – снизошел какаду. – Линь-ка… Линяем отсюда… Линейка торжественная…