Текст книги "Корвус Коракс"

– Кажется, – согласился я. – Но этому можно найти объяснение. Скажем, он уехал отсюда еще до вчерашнего вечера, и голубь от Костанжогло не застал хозяина дома. Чем не версия?

– Мысль интересная, однако… – Вилли Максович качнул головой. – Нет, не подходит. Ты пока не знаешь одного важного нюанса. Вспомни, почему нам вчера удалось быстро додавить Гогу? Потому что он занервничал еще до нас. Его вчерашняя голубеграмма была уже третьей по счету, которая осталась без внимания босса. Я это только предположил – и не ошибся: сейчас наверху я обнаружил еще двух почтарей Костанжогло с его предыдущими посланиями. Тоже, между прочим, нераспакованными. И их, Иннокентий, он присылал боссу гораздо раньше.

– Значит, Сверчков и вправду решил кинуть Гогу и перестал обращать внимание на его письма. Перешел с ним в режим «игнор», как у нас теперь говорят.

– Еще одна неплохая версия, – хмыкнул старик, – ты сегодня фонтанируешь. Однако и в ней имеется изъян. Получается, что одновременно с Гогой Сверчков решил кинуть еще человек пятнадцать: столько чужих почтарей, не от Костанжогло, я насчитал наверху. И все они с непрочитанными депешами. Что-то у нас не складывается, деточка. Насчет домработницы ты, кстати, прав: нога ее давно уже не ступала на голубятню. А когда ступила моя, едва не увязла в помете. Клетки не чищены уже недели три, воды в автопоилке осталось на донышке, зерна в кормушках с гулькин нос. Чем таким важным занят хозяин, если он забыл о почтарях? Решает судьбы мира? Мне пришлось самому доливать воду птицам и досыпать корм. Ведь без питья и жратвы всякому живому существу неуютно – будь то голубь или человек… О! Хорошо, что вспомнил. – Фишер поднес к глазам циферблат наручных часов. – Мы же еще не осмотрели холодильник! А ведь он для тех, кто проводит шмон, – первейшее подспорье. И знаешь почему?

Ответ был очевиден. Даже обидно, что Вилли Максович экзаменует меня на такой ерунде.

– По этикеткам на скоропортящихся продуктах определяем время, когда они куплены, – четко отрапортовал я. – В детективных комиксах герои всегда обращают внимание на срок хранения. Чем он меньше, тем точнее можно вычислить, когда хозяин был дома в последний раз.

– Ох уж эти комиксы, – вздохнул Фишер. – Им бы только усложнять… Деточка, по этикеткам на скоропортящихся продуктах мы определяем, можно их съесть или уже нет. И если можно, едим. Потому что я, например, очень не люблю работать без ужина. Ступай-ка к холодильнику и проверь, не осталось ли там чего пожрать. Сверчкову, конечно, далеко до размаха Абрамовича, зато у эстета могли залежаться в уголке деликатесы типа фуа-гра, устриц или трюфелей…

Зря Вилли Максович сказал о еде. По дороге в Улитино я приглушил голод чипсами, но теперь он напомнил о себе. Подсвечивая фонариком, я вышел из кабинета и двинулся по коридору, примерно представляя себе, где кухня. Ага, вот, нашел! Холодильник Сверчкова здесь был не просто большим, а огромным: широким, почти как платяной шкаф, и высотой под потолок. По сравнению с ним мой собственный, оставшийся еще от бабушки, выглядел школьным пеналом.

Я приложил ладонь к серебристому боку и ощутил легкую вибрацию. Некоторые снобы перед отъездом в отпуск размораживают и выключают свои холодильники. К счастью, этот работает…

– Ну, деточка! Есть что-нибудь съедобное? – донесся из прихожей нетерпеливый голос Фишера.

Потянув за тугую ручку, я открыл морозильную камеру и уже через секунду захлопнул. Одной этой секунды при свете лампы оказалось достаточно, чтобы чувство голода напрочь покинуло меня, а на освободившееся место вползла тягучая, сосущая, сильная до рези в желудке тошнота.

– Вилли… Максович…

Старик почувствовал по моему голосу что-то неладное, поэтому уже через несколько секунд оказался рядом, отодвинул меня в сторону и сам заглянул в морозилку.

– Эк его оприходовали… – пробурчал он. – Капитально… Иннокентий, ты что-то говорил про кирпич, который нашел в камине. Не мог бы ты вернуться в каминную и проверить…

Но я уже не слушал: ноги сами несли меня по коридору в противоположном направлении. Над унитазом я мигом распрощался со съеденными чипсами, а потом еще долго-предолго полоскал рот и плескал в глаза холодной водой, безнадежно пытаясь смыть из своей памяти только что увиденную картину: человека, целиком утрамбованного в морозильную камеру. Человек был брюнетом. На его затылке зияла большая прореха, до краев заполненная ярко-красным льдом.

Когда пальцы мои стало сводить судорогой от холодной воды, я закрыл кран и старательно вытер носовым платком лицо. Очень хотелось снять перчатки и вымыть руки по-настоящему, но я знал, что нельзя. Медленными шажками я пришел обратно, на свет открытого холодильника.

Спасибо Вилли Максовичу – он пощадил мои чувства. Вытащив тело из морозилки, старик разогнул его и уложил разбитым затылком вниз. Теперь я мог видеть не красную ледяную прореху, а лицо, похожее на черно-белый рисунок в газете «Новый Коммерсант» или цветную литографию на стене кабинета. Бледный лоб. Черные брови. Очки в тонкой оправе. Усики. Треугольный подбородок. Дальше были домашний халат тигровой расцветки и шлепанцы с помпонами.

– Оклемался немного? – спросил Фишер. Он сидел на полу рядом с трупом. – Проблевался? Рассуждать способен? Хорошо. Тогда садись поближе и займемся делом. Для начала обрати внимание вот на эту деталь. – Старик показал мне на левое запястье покойника.

Часы на руке мертвеца явно были недешевой моделью – даже, наверное, подороже тех, которые пресс-секретарь Глиняный заложил в плавучем казино. У этих был золоченый корпус, и показывали они, кроме часов, минут и секунд, еще месяц и число. Теперь хронометр нуждался в ремонте: стекло покрылось белой паутинкой мелких трещин, стрелки замерли… А-а, понятно.

– Скорее всего, они разбились, когда он упал на пол, – сказал я. – В комнатах повсюду ковры, а значит, его убили не в кабинете, а в коридоре или…

– …или на кухне, или в ванной, или еще в десятках мест, потому что часы могли удариться об стену, – перебил меня Вилли Максович. – Уж не говоря о том, что их могли защемить дверцей морозильника, когда тело запихивали внутрь. Не отвлекайся на пустяки, деточка. Забудь ты наконец про детективные комиксы. Смотри на циферблат. Время важнее, чем место.

Из-за трещин на стекле я не мог разглядеть положение стрелок, но боковые окошечки с месяцем и датой видел отчетливо. Часы остановились в конце апреля. Сейчас была середина мая. Значит, президентского советника пристроили в морозилку больше двух недель назад… Двух недель?!

– Ми-ну-точ-ку! – спохватился я. – Извините, это какая-то ерунда, несуразица. Сверчков только вчера был на совещании в Кремле.

– Ну, значит, труп выбрался из морозильника, сходил на совещание в Кремль, а потом вернулся и залез обратно, – хладнокровно предположил Фишер. – А до этого мертвец заинтересовался нашим Корвусом и отдавал приказы пионерчикам. Что скажешь? Хорошая версия для тех, кто верит в зомби. Но я, деточка, не верю ни в каких зомби и тебе категорически не советую.

И поскольку я продолжал тупо таращиться на циферблат, старик ощутимо ткнул меня в бок.

– Соберись, Иннокентий, – строго сказал он. – Сложи два и два. Вспомни, от кого мы узнали про совещание в Кремле, про отъезд на сафари, про этот дом и про то, что «Юрий Долгорукий» – машина именно Сверчкова. Вспомни, наконец, кто трепался про кирпич за пазухой…

В моей голове взорвалась маленькая петарда. Как наяву, я услышал знакомый голос: «…хорошо еще, если он просто начистит рыло, а ведь может и тюкнуть чем-нибудь тяжелым по башке…».

– Рыбин! – воскликнул я.

– Рыбин, – кивнул Фишер. – Вся деза – от него. Промахнулись мы, деточка, недооценили подлеца. Кремлевские обычно тормознутые, а этот пострел везде поспел. Смотри, какой ловкач: грохнул конкурента, прибрал к рукам его штурмовичков и даже тертого Гогу обул как пацана. Тот все еще думает, что башляет одному советнику президента, а на деле – уже другому. И нас он, как видишь, красиво подвел под монастырь…

– Погодите, Вилли Максович, – растерялся я. – Пусть ловкач, но не пророк же. Он ведь не мог предвидеть, что мы к нему нагрянем с вопросами про Сверчкова.

– Не мог, – согласился Фишер, – здесь ему крупно повезло. Уж не знаю, на кого он потом планировал повесить труп – может, на простых грабителей, а может, придумал бы под это дело каких-нибудь политических экстремистов. Но тут очень удачно подвернулись мы. Сами к нему явились. Два недоумка, старый и малый. Представляю, как он про себя радовался, загоняя нас в ловушку. Двойной выигрыш: отвести подозрения от себя и переложить их на нас. Кто в доме Сверчкова? Мы. Хозяин мертв? Мертвее не бывает. Значит, кто его убил? Мы и убили-с…

– Так чего же нам тут рассиживать? – Я вскочил с места. – Скорее бежим отсюда! Надо уносить ноги, Вилли Максович, пока нас не засекли на месте преступления!

– Боюсь, уже засекли, – хмыкнул старик. – Ничего не слышишь? Совсем ничего? Уже минут семь или восемь они шуршат вокруг дома, и их там целая толпа. Думаю, вот-вот начнется.

– Начнется что? – не понял я.

В ту же секунду темень за окнами, разом вспыхнув десятками ярких огней, вся превратилась в свет. Жестяной голос, усиленный рупором, произнес откуда-то снаружи:

– Это полиция. Дом окружен. Немедленно отпустите заложника и выходите следом с поднятыми руками!

– На пол, деточка! – Вилли Максович захлопнул дверцу холодильника и дернул меня за руку.

Почему-то я в первый момент больше удивился, чем по-настоящему испугался.

– Они там сдурели? – шепотом спросил я, вновь очутившись на полу рядом с Фишером. – Как можно взять в заложники труп?

– Вопрос философский, – усмехнулся старик. – Это мы с тобой точно знаем, что он труп, а те, которые снаружи, вполне допускают, что он живой. Ну типа кота Шредингера. Не слышал? Нам про него рассказывал профессор Румер, Юлий Борисович. Физик, доктор наук, светлая голова. Ему впаяли десятку как пособнику врагов народа плюс пять по рогам. Представьте, говорил он, что обычного кота сажают в камеру с парой голодных блатных, и у каждого заточка…

– Отпустите заложника и выходите с поднятыми руками! – опять вмешался голос снаружи.

– Вот заладил одно и то же, – фыркнул Фишер. – Ни ума, ни фантазии, одна инструкция в голове. Посиди-ка тут, а я проверю качество оцепления. Как-никак с одной стороны дома река… – Старик поднялся с пола и бесшумно выскользнул из кухни. Очень скоро он вернулся и с удовлетворением признал: – В целом неплохо справились. Обложили нас и по суше, и по воде. Там человек сто, в общей сложности, держат периметр. По фарватеру Жуковки расставили моторки через каждые три метра, светят фонарями. Даже опытным пловцам не проскочить.

Тем временем огней на улице стало еще больше. Лучи пробивались к нам сквозь неплотные занавески и, как живые, жадно шарили по комнатам в поисках добычи. Казалось, они простреливают светом весь дом насквозь, не оставляя шансов никому. Шкафчик для кухонной утвари уже сдался на милость победителя и позволил ярким бликам отплясывать на всех его полированных ручках, стаканах, графинах и металлическом боку чайника. Спасительного мрака, в котором мы смогли бы отсидеться, затаившись, теперь не было даже по углам.

– Совсем не экономят электричество, – посетовал Фишер. – Что за расточительство? Я смотрю, они свои прожектора подключили к местной хиленькой подстанции. Зуб даю, проводку тут не меняли с середины 90-х… Эй, ты чего так нахохлился? Из-за жмурика? Тебя еще тошнит?

– Есть немного, – пробормотал я и для убедительности сделал глубокий вдох и выдох.

На самом деле мне было не тошно, а страшно. Ситуация выглядела пугающе-безнадежной: полиция окружила нас в чужом доме с мертвым хозяином внутри, причем орудие убийства я сам, как идиот, вытащил из камина. Что делать дальше, непонятно. Я бы уж совсем запаниковал, если бы не Фишер. На лице старика не было ни страха, ни сомнений. Щеки его порозовели, морщины как будто даже разгладились, веселого азартного блеска в глазах прибавилось.

– Не тушуйся, деточка, – подбодрил он меня. – Бывал я и не в таких передрягах. Однажды, когда шел через линию фронта, пришлось выбирать между стаей голодных волков и старым минным полем. Сразу скажу, что выбрал волков. Со всяким, кто дышит, как-то можно договориться…

– Со всяким? – переспросил я. – Значит, и с полицией тоже? – Внутри меня затеплилась надежда.

– В обычных условиях – легче легкого, – ответил Фишер. – На том стояла и будет стоять земля русская. Ну кто такие наши полицаи? Люди как люди, только в униформе. Любят деньги, и чем больше сумма, тем проще найти общий язык. Но… С этими, сдается мне, уже договорились.

– Неужели со всеми? Вы же говорили, их сотня человек.

– Зачем? Только с тем, кто реально командует. А для тех, кто в оцеплении, – Вилли Максович показал на окно, – есть приказ, и точка. Будь реалистом, Иннокентий. Даже если мы сейчас с тобой спятим и сдадимся, едва ли нас выпустят живыми. Думаю, чпокнут при задержании или при попытке к бегству. И никаких вопросов. Лучший террорист – мертвый террорист. Для Рыбина это был бы отличный вариант. А затем его пионерчики без помех поищут Корвуса. Не найдут – тоже неплохо. Значит, он в тайнике, где вскоре и помрет от бескормицы…

– Отпустите заложника и выходите с поднятыми руками! – вновь повторил голос с улицы.

– Ну все, надоел! – решительно сказал Фишер. – Это не человек, а какой-то носитель. Твердит одно и то же десять минут подряд. Хоть бы гарантии для приличия предложил или призвал нас к переговорам. Боюсь, я ошибся: слова про заложника – это у них просто фигура речи. Им определенно намекнули, что коту Шредингера капут. Значит, скоро будут штурмовать.

– Скоро? – Мое сердце привычно понеслось вниз, навстречу желудку. Мне почудилось, что заоконные огни уже начали придвигаться к нам, медленно сужая круг.

– Порядок, минуты четыре у нас есть, – утешил меня старик. – И еще столько же как минимум мы добавим… Главное – не суетиться. Та-ак, дай мне вспомнить. Мы ведь с тобой сейчас на кухне, верно? Значит, где-то здесь он определенно должен быть. Не видишь? Ну-ка проведи ладонью по стене правее холодильника. Чувствуешь выступ? Увидел?

Только теперь я разглядел прямоугольник чуть выступающего из стены электрощитка. Дернув за кольцо, Фишер открыл металлическую дверцу, бегло осмотрел здешнее электрохозяйство, присвистнул и щелкнул ногтем по запыленным клеммам. Затем он понюхал пучки проводов и жестом иллюзиониста выхватил из бездонного кармана отвертку с пластмассовой рукояткой.

– Мальчик засунул два пальца в розетку, – с выражением продекламировал Вилли Максович, нацелив отвертку куда-то в гущу переплетенных проводов. – Все, что осталось, собрали в газетку… Фольклор. Будь добр, деточка, отвернись от щитка. Гляди в окно, так безопасней.

Едва я послушно повернулся, за спиной раздалось веселое «Три-два-раз!» – а дальше почти одновременно случились три события. Раздался громкий треск, как будто сзади меня с силой разодрали кусок полотна, в кухне кисло запахло горелым, а яркий день за окном снова стал ночью. Всю иллюминацию разом, в один миг, поглотила тьма, и никакие огоньки ручных фонариков уже не могли с ней совладать. Взрыв злых матюков слышен был даже отсюда.

– Так я и знал, – довольно сказал Фишер. – Халтура! Все полетело. После меня тут работали одни фуфлыжники. Эти поганцы сэкономили на проводке, и первое же серьезное замыкание вырубило нафиг всю сеть… А теперь, деточка, поспешим. Освещение они вряд ли наладят быстро, но сами скоро очухаются и придут. И лучше, чтобы нас тут не было. Не отставай!

Подсвечивая себе фонариком, Фишер выскочил из кухни и устремился вперед по коридору, а я вслед за ним, стараясь не отстать. Собственный фонарик в суматохе я выронил, так что свет Вилли Максовича стал моим единственным ориентиром. Сумрак превратил дом Сверчкова в лабиринт с неожиданными поворотами и загадочными дверями, которых я прежде не замечал. Я, например, был твердо уверен, что коридор кончается входом в кладовку, но рядом с ним теперь появилась вдруг еще дверь, которую Вилли Максович – бум! – открыл ударом ноги.

Сразу за дверью начиналась винтообразная лестница, уходящая в гулкую черноту с легким запахом земляной сырости. Я чуть замешкался, боясь потерять равновесие. «Не падай, хватайся за перила! – донесся снизу предостерегающий голос Фишера. – Держись за мной! Ориентир – мой голос и свет. Быстрее!» Цепляясь за перила, я стал съезжать по лестнице. Бледный круг света маячил уже под ногами, и я чувствовал себя Алисой, преследующей кролика.

Спустившись, я сразу потерял из виду фонарик Фишера и тотчас же сильно ударился коленом обо что-то твердое, шершавое и деревянно-скрипучее.

– Ой!

– Ничего себе не сломал? – озабоченно спросил из темноты Вилли Максович. Невидимые руки ощупали мое колено. – Фигня, простой ушиб, идем дальше. И не хромай, так быстрее пройдет.

Помещение, куда мы попали, оказалось подвалом, а сооружение, с которым я столкнулся – одним из нескончаемых стеллажей, уходящих под потолок. Фишер с фонариком вел меня между ними, вполголоса объясняя, до чего же мне подфартило, что я угодил сюда не в прежние времена, а сегодня, и нога моя врезалась в теперешний стеллаж, уже пустой. «Ты бы видел эти штабеля трехлитровых банок с соленьями, которые тут хранила теща замначальника железной дороги! Ну та самая, которой я здесь чинил электричество. Такая упадет сверху тебе на голову – и, считай, отбегался… я банку трехлитровую, как ты понимаешь, имею в виду…»

То ли теснота, помноженная на сумрак и эхо, увеличивала расстояние, то ли помещение действительно было таким длинным, но мы всё шли и шли, а подвалу не было конца. Поэтому когда Фишер наконец дал команду «Стоп!», я машинально сделал еще полтора шага. И уперся коленом уже во что-то металлическое. Бледный луч фонарика высветил новую лестницу – на сей раз не крученую, а прямую, с толстыми перекладинами вместо ступеней. Вилли Максович оттеснил меня и поскоблил отверткой несколько нижних перекладин.

– Ржавые, – буркнул он, – куда это годится? Река совсем близко, от нее влажность, понимать же надо. Теща замначальника по крайней мере постным маслом протирала металл у себя в подвале, а этот эстет – сущий пофигист, пустил хозяйство на самотек. За такое состояние пожарного выхода хозяину дома следовало бы настучать по башке… хотя ему и так уже того… Ладно, толщина скобы здесь с двойным запасом, авось пронесет. Я лезу первым, ты за мной. Вверх не смотри, а то можешь потерять равновесие. Если я начну падать, не вздумай меня ловить.

К счастью, лестница не подвела и выдержала нас обоих. Когда над моей головой раздался тихий скрежет металла, я все же поднял глаза и рассмотрел вверху черную тень в кружке звездного неба. Мгновение спустя тень пропала из виду, и шепот Фишера поторопил меня:

– Деточка, не возись, лезь быстрее. Они пока нас не засекли, но это вопрос времени.

Я выбрался наружу и, пригибаясь, последовал за Вилли Максовичем. Мы прошли по берегу метров десять или около того, и чем дальше мы шли, тем теснее нас обступала влажная ночь. Дом Сверчкова остался позади. Возле него кружились в совсем не мирном хороводе искорки полицейских фонариков. Прямо у наших ног растеклась густым дегтем ночная река. А впереди – казалось бы, рукой подать – протянулась двойная цепь заградительных огней: одна, неподвижная, на лодках и вторая, чуть подрагивающая, на поверхности воды.

– Они там еще группируются. – Фишер негромко засмеялся и показал пальцем на дом. – Внутрь не спешат, значит, готовятся перехватить нас на выходе. Думают, мы теперь будем прорываться фронтально, там, где у них кончилось электричество. А мы уйдем с этой стороны, где света предостаточно. И пусть он горит – будет вместо компаса, чтоб наш транспорт не заблудился.

– Взлетим опять, как в Бужарове? – смекнул я. – У вас тут где-то стратостат или монгольфьер?

– Лететь нельзя, – с сожалением ответил старик. – Луна, небо ясное, любой шар – отличная мишень. К тому же Рыбин теперь знает эту уловку и готов к ней. Наверняка полицаям дана особая команда следить за воздухом. Поднимемся над рекой – собьют. Так что нам не вверх, а вглубь… Тсс, Иннокентий, ничего не спрашивай, а просто делай, как я. Объясню потом.

Глава двадцать первая. Объяли меня воды

У самой реки возвышалась огромная неопрятная куча то ли хвороста, то ли речного плавняка. Когда мы расшвыряли залежи, под ними оказалась диковинная металлическая конструкция, тускло мерцающая в лунном свете. Она смахивала на здоровенную тупоносую торпеду с узким гребным винтом в хвостовой части. Сверху у нее была круглая дверца, похожая на крышку заварочного чайника. Вдвоем с Фишером мы притопили торпеду – но не полностью, а так, чтобы сама дверца оставалась над водой. Старик обеими руками крутанул колесо на крышке, и та со скрипом приподнялась и откинулась вбок. За ней обнаружился люк.

– Добро пожаловать во чрево кита. – Вилли Максович подтолкнул меня к люку. – Никогда раньше не катался на подлодке? Ничего, все в жизни бывает в первый раз. Полезай внутрь и будь осторожнее – там темно и много железа. Не ударься опять коленом. Это приказ.

Приказ я выполнил частично: ударился в темноте уже не коленом, а сперва плечом, затем головой – к счастью, оба раза несильно. Передвигаться внутри тесной подлодки пришлось в три погибели и вслепую. Сиденье, впрочем, я нащупал и втиснулся в него, но еще минуту-другую разбирался, куда девать ноги, пока не сообразил, что неудобные выступы на уровне лодыжек – это педали, как на водном велосипеде. За то время, пока я осваивался, Фишер тоже успел залезть, изнутри задраить люк и примоститься – вернее, скрючиться – на соседнем сиденье.

– Мои метр девяносто трудно вписать в здешние габариты, даже когда я один, – пожаловался он. – А сейчас нас двое. Поэтому ответственным за ходовую часть назначаю тебя. Имей в виду, дно у Жуковки крутое, почти у берега начинается глубина. Минус для купальщиков, плюс для ныряльщиков: погружаемся мы сразу. Я займусь балластной цистерной и рулями, а ты крутишь педали. И соблюдай равновесие между скоростью и шумом. Будем долго ползти – воздуха не хватит. Поспешим – нас засекут те, что наверху… Давай же, приноравливайся, время не ждет.

Приноровиться оказалось легко. Когда мы с Линой ездили на пляж, я часто брал напрокат катамаран и знал, как с ним управляться. Важно выбрать правильный ритм и распределить силы, а потом перестаешь задумываться, в каком порядке шевелить ногами, и крутишь педали, словно на обычном велике, получая удовольствие от проплывающих мимо окрестных красот. Здесь, правда, смотреть было не на что. Я собрался спросить у Фишера, как он увидит, куда рулить, но тут старик протянул руку и чем-то щелкнул над нашими головами.

С легким дребезжанием отодвинулась невидимая заслонка. Оказалось, что иллюминатор был прямо надо мной, рядом с люком. Теперь, задрав голову, я мог наблюдать за погружением. Мы опустились неглубоко, метра на полтора, а звезды уже пропали из виду, да и луна мерцала еле-еле. Сквозь стекло иллюминатора и речную зыбь мир надводный казался нереальным, а мир подводный обретал плоть. У реки появились цвета и оттенки. Совсем близко, едва не задев плавниками, над нами параллельным курсом проплыла стайка каких-то нелюбопытных рыб.

– Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя… – возгласил Вилли Максович. – Только внутри подлодки понимаешь, до чего точна Книга пророка Ионы. Ты скажешь, что воды Жуковки недотягивают до бездны, и будешь прав, но насчет травы – в точку. Если она намотается на винт, не сносить нам головы. Повезло, что сейчас май, к июлю водоросли зацветут, и «Эм-Эм» Ивана Бубнова будет бесполезна… Потише, деточка, греби без фанатизма. Самый малый ход, скоро войдем в зону оцепления.

– Что значит «Эм-Эм»? – спросил я. – И кто такой Бубнов? И откуда у вас подлодка? И…

– Потом, потом, – строго прервал меня Фишер. – Идем на максимальной глубине в режиме молчания. Пока над нами огни фонарей, рот на замок и поменьше плеска. Нишкни!

Следующие полчаса мы не двигались, а тащились со скоростью старушки, обремененной хозяйственными сумками. Огни зоны оцепления растянулись почти на километр, до самого поворота реки. И все это время я крутил педали так осторожно, что, казалось, уйти от полиции – задача второстепенная, а куда важнее для нас – не взбаламутить придонный ил и не распугать, боже упаси, никакую речную живность, включая микроскопическую. Только когда фонари пропали из виду, а воздух внутри подлодки потяжелел и стал жарким, Фишер скомандовал:

– Самый полный! Мы оторвались, но еще полкилометра надо выжать на максимуме. Потом я продую цистерну. Дыши пока экономно, мелкими глотками, в воздухе уже полно цэ-о-два.

Последняя сотня метров далась мне с трудом: голова кружилась, звенело в ушах, перед глазами летали черные мошки. И когда мы наконец всплыли и распахнули люк, я еще долго упивался свежим ночным воздухом и плеском реки. Глядя в иллюминатор на луну и на звезды, которые к нам вернулись, я не очень вслушивался в слова Вилли Максовича и пропустил самое начало истории про нашу подлодку. Мне уже неловко было переспрашивать, какие дела привели Фишера в середине шестидесятых в Ленинград – на склад металлолома Балтийского завода. Именно там в груде старого железа он опознал «Эм-Эм», то есть «Малую Миногу» Ивана Бубнова – экспериментальную модель двухместного плавсредства для передвижения под водой.

– …лодку с педальным приводом Иван Георгиевич построил как прототип «Большой Миноги», уже с двигателем внутреннего сгорания, – рассказывал Фишер. – Внутреннего, деточка, оцени! Это во времена, когда бензиновые двигатели считались игрушками, а военная техника была исключительно на пару. При Николае Втором идею объявили завиральной, при Керенском – несвоевременной, и вдруг – трах-бах! – в Питере большевики захватывают Зимний. Младший брат Ивана Георгиевича, Андрей, становится шишкой в Красной армии. Проект «Большой Миноги» берут в работу, прототип отправляют как реликвию на вечное хранение в военно-морской музей, но через двадцать лет вечность заканчивается и модель списывают из фондов.

– Разве такое возможно? – удивился я. Даже на секунду перестал крутить педали.

– У нас и не такое возможно, – хмыкнул Вилли Максович. – Ты давай крути, Иннокентий, не отвлекайся. Слышал про тридцать восьмой год? Он был не лучше тридцать седьмого. Из двух братьев Бубновых младшего шлепнули, а старшего укатали на пятнадцать лет. Чувствую, ты догадался, где я познакомился с конструктором «Эм-Эм». Отличный, к слову, был дед, волевой, справедливый. В любой технике разбирался с закрытыми глазами, весь барак у него многому научился. Иван Георгиевич был уверен, что прототип давно переплавили, и когда через много лет я наткнулся на эти железки, то сразу решил… ну… так сказать… – Старик замешкался.

– …восстановить лодку? – закончил я фразу.

– Это я решил уже потом, – признался Фишер. – А сперва я просто их стащил. Из принципа. В память о Бубнове. После уж присмотрелся и вижу: каркас цел, гребной винт с редуктором в рабочем состоянии, а прочее можно доделать. Иван Георгиевич столько рассказывал про эту модель, что я запомнил ее устройство. Почитал кое-какие книжки, набрал на свалках деталей и наладил ее за полгода. Испытал на погружение-всплытие, прокатился по реке разок и спрятал. До сегодняшнего дня… Ох! Погоди-ка, у меня в этой позе скрепки спина, поясница и жопа совсем онемели. Пусти, я хоть ненадолго разогнусь, заодно и сориентируюсь на местности.

Я подвинулся, старик кое-как пролез мимо меня и наполовину высунулся из открытого люка. Надо признать, сквозь иллюминатор он выглядел величественно, как носовая фигура на древнем галеоне. Хотя, конечно, Фишер был круче любого деревянного божка или мифического героя. Его черный силуэт эффектно возвышался на фоне звезд в серебристом лунном ореоле. Ни одной кариатиде в страшном сне бы не приснились те выражения, какие Вилли Максович адресовал своим частям тела, пытавшимся подвести хозяина в самый неподходящий момент…

– Так на чем я остановился? – бодро спросил Фишер, втискиваясь обратно на сиденье. Он больше не кряхтел, и, похоже, к нему вернулась его обычная гибкость. – А-а, вспомнил: на том, что я испытал подлодку, но у меня не было случая проверить ее в настоящем деле. И, как видишь, повод подвернулся. Наше счастье, что Одинцовский район мне, прямо скажем, не чужой. От тайника, где я хранил подлодку Бубнова, и до Улитина буквально рукой подать.

– Значит, вы предвидели, что мы попадем в ловушку и придется уплывать под водой?

– Не льсти мне, Иннокентий, ничего конкретного я не предвидел, – вздохнул Фишер. – Этот план эвакуации был запасным. Я пригнал сюда «Эм-Эм» для страховки, на случай форс-мажора. Ну и потому еще, что жизнь меня научила: кремлевским полностью верить нельзя. В чем-нибудь да непременно обманут. Я, правда, не думал, что Рыбин обманет нас в главном…

Наверное, даже в полумраке Фишер разглядел виноватое выражение на моем лице и сказал:

– Деточка, не казни себя. Жизнь длинная. Сегодня нас провели, в следующий раз будем умнее. Этому негодяю тоже не все удалось – мы ведь сбежали. Утешайся тем, что Сверчкову повезло еще меньше, чем нам. Да и президенту можешь посочувствовать: у него государственных дел невпроворот, а тут еще надо заполнять вакансию, искать нового советника вместо выбывшего…

– Все-таки удивительно, – сказал я. – У меня в ФИАП должность небольшая. Но если бы меня не было на службе целых две недели и я бы не отвечал на сообщения, ко мне бы уже сто раз пришли с работы – узнать, что случилось. Почему же никто из Кремля не хватился Сверчкова?

Вилли Максович пожал плечами – насколько смог это сделать в тесноте.

– Думаю, в администрации президента не надо приходить каждый день и отсиживать с девяти до пяти, – предположил он. – Обычно советники у нас – вольные птицы, и им не обязательно появляться на службе чаще чем раз в месяц. Для них есть какие-то нормативы – допустим, выдавать не меньше трех советов президенту в неделю. Ну и сиди себе на даче, советуй в письменном виде. А хочешь – поезжай к морю и советуй оттуда. К твоим услугам и голуби, и пневмопочта, и курьеры. Или, может, им, как студентам, разрешается сдать норму досрочно. Отправил в Кремль сразу двадцать четыре ценных совета – и гуляешь два месяца… Я уж не говорю о том, что Рыбин мог еще в апреле элементарно подбросить такую же сказочку про сафари. Начальство Сверчкова считало, что он в Африке, а он уже давно был там, где гораздо холоднее… Кстати, Иннокентий, тебе не кажется, что к ночи заметно похолодало? Мои суставы легко переносят жару, но холод им не полезен… Хотя это неважно, мы все равно уже на месте. Самый малый ход, стоп. Выгляни-ка наружу. Замечаешь какой-нибудь ориентир на час десять?