Текст книги "Корвус Коракс"

Я высунулся из люка, вообразил циферблат часов и старательно всмотрелся в ночной берег. Единственным моим фонарем была луна в небе, и светила она без вдохновения, на троечку.

– Ничего не вижу, – доложил я, но потом поправился: – Ничего, кроме здоровенного пня.

– Глазастый, – похвалил снизу Вилли Максович. – То, что надо. Пень и есть наш ориентир. Он ненастоящий. Спускайся обратно и греби еще секунд двадцать, а я буду выруливать к берегу.

Вблизи пень был тоже неотличим от подлинного, но когда я, выбравшись из лодки, коснулся его поверхности, он оказался слишком гладким, отполированным, как будто пластмассовым.

– Полиуретан, ручная работа, – подтвердил мою догадку Фишер. Пока я изучал пень, старик вынес из лодки несколько пакетов и теперь перекладывал всё в большой мешок. – Я стырил этот шедевр неизвестного скульптора из хранилища музейной рухляди в Мытищах. Там была панорама «Наш край в эпоху позднего неолита», потом ее разобрали, и пень пылился без дела. Вот я и подумал: пусть он послужит добру, мне ведь нужна маскировка для рычага… Да ты его не ощупывай, там нет кнопки. Он сам по себе кнопка. Заберись на него и попрыгай.

Я послушался, и после первого же прыжка пень плавно ушел в грунт, а часть берега, наоборот, приподнялась вверх. Образовалась горизонтальная расщелина, метра два на два, словно в земле распахнулась исполинская челюсть. Внутри виднелся и язык великана – полукруглый металлический желоб. Вилли Максович забрался внутрь расщелины и вернулся с тросом. Его он подцепил к кольцу на носу подлодки, подергал несколько раз и скомандовал мне:

– Подтолкни немного сзади, а я подтяну ее электроприводом. На счет «три».

По траве махина подлодки двигалась нехотя, со скрипом, но как только въехала на желоб, дело пошло веселее, и уже через несколько минут вся «Малая Минога» пропала из виду.

– Прихвати с собой мешок и милости прошу ко мне в гости, – послышался из расщелины голос Фишера. – Забыл сказать: здесь не только тайник для подлодки, но и мой дом, моя пещера…

Быстро выяснилось, что в последнем слове нет никакого поэтического преувеличения: расщелина вела в самую натуральную пещеру. Как только Фишер, поколдовав с рычагами, захлопнул челюсть, внутри автоматически включились несколько ламп. Я увидел, что камень повсюду – справа от меня, и слева, и под ногами, а над моей головой навис тяжелый свод со сталактитами, как на картинке в «Таинственном острове» Жюля Верна.

– Ух ты! – восхитился я. – Класс! И все сталактиты настоящие?

– Три из четырех, – с гордостью ответил старик. – Можешь потрогать. Только вон тот, самый красивый, пришлось делать самому, чтобы спрятать пульт. Не долбить же ради этого камень.

Вилли Максович потянул на себя крайнюю каменную сосульку. Она легко подалась, перестав свисать строго вертикально, – и сразу же внизу под нами что-то почти бесшумно завибрировало. Спустя примерно минуту четыре крупных валуна в центре пещеры неторопливо разъехались по сторонам. Открылась ровная квадратная дыра, из которой высунулся высокий металлический ящик с дверью. В ней было прорезано небольшое окошко овальной формы.

– Лифт подан, Иннокентий, – торжественно произнес Фишер, открывая дверь и приглашая за собой. – Исторический спор между пневматикой и гидравликой решен в пользу гидравлики… Ладно, не буду тебя обманывать: устройство Отиса я выбрал потому, что оно проще и жрет меньше электричества. Пневматический механизм красивее и работает быстрее, но более-менее годный бэушный вакуум-компрессор фиг найдешь на свалке, а новый мне не по карману.

Фишер нажал кнопку. Кабина начала неторопливо опускаться. В дверном окошечке медленно поплыли вверх ровные – как на рисунке в школьном учебнике – срезы горных пород.

– Прописан я в Одинцове, в хрущевке, а живу здесь, – объяснял мне тем временем Вилли Максович. – В древности у пещерных людей не было удобств, но сегодня быть пещерным человеком неплохо, если организовать убежище с умом. Вода у меня из скважины, электричество от движка, отопление от котла. В Одинцове одна комната, а тут свободного места сколько пожелаешь, благо лопата под рукой. И в смысле личной безопасности надежнее всего. Когда ты на поверхности, тебя взять легко, а здесь ты закопался, замаскировался – и попробуй-ка найди. Можно год продержаться на консервах и гидропонике. А если за тобой придут, есть четыре способа отсюда удрать: по воде, под водой, по воздуху и по подземному тоннелю…

Кабина остановилась. Кажется, опустились мы на пять-шесть метров в глубину. Сквозь окошечко в двери лифта теперь пробивался неяркий электрический свет.

– Приехали, деточка. – Вилли Максович открыл дверь и подтолкнул меня. – Чувствуй себя как дома. Мое логово в твоем распоряжении на любой срок.

Я не рассчитывал, что попаду в пещеру Али-Бабы, но втайне надеялся увидеть что-то вроде апартаментов капитана Немо: белый шелк гардин, красный бархат ковровых дорожек и тусклая позолота рам картин, развешанных по стенам. Однако обстановка оказалась аскетичной, без излишеств. Мы вступили в длинный и скупо освещенный коридор, похожий на те, что бывают в коммуналках. Картины, правда, висели и тут – литографии в простых деревянных рамках.

Ближайший к нам рисунок изображал одноглазого военного в немецкой форме, которую я помнил по комиксам. На другом были двое гражданских в кургузых пиджаках. Дальше в этом ряду я увидел красавчика-брюнета с моноклем вместе с симпатичной женщиной в фигурной шляпке, совсем юного парня в лохмотьях и еще многих других неизвестных для меня людей.

– Смотри и запоминай, – сказал Фишер. – Про них в ваших учебниках не пишут. Одноглазый – тот самый полковник Штауффенберг, взорвавший Гитлера. Рядом с ним – чехи Гурвинек и Ганзелка: они казнили Гейдриха, рейхспротектора Богемии и Моравии. Когда нелюдь проезжал по старой Праге, они столкнули на его «мерседес» статую святой Анежки. Виртуозы! Машина всмятку, статуя не пострадала… Мужчина с моноклем – Конни Валленрод, рядом с ним Даша Будберг. Они заманили Гесса в Англию. Мальчик – это Богомолов Ванечка. Ему тут тринадцать, погиб в пятнадцать. Ходил за линию фронта тридцать два раза, ценнейшие сведения добывал! Когда его все-таки поймали и отправили в Освенцим, пытался застрелить гауптштурмфюрера Менгеле из его же «вальтера». Но изверг в белом халате умел только мучить людей, а к личному оружию относился наплевательски, не чистил и не смазывал. И патрон заклинило… Потом как-нибудь я расскажу тебе про каждого героя. Таких людей надо знать. А пока пройдем на кухню…

Кухня Фишера напоминала одновременно запасник музея и слесарную мастерскую. В первый момент мне показалось, будто кастрюли, посуда, инструменты и бронзовые бюсты хаотично раскиданы по полкам. Но увидев, как виртуозно Вилли Максович со всем управляется, я понял: вещи здесь разложены по особой системе, максимально удобной хозяину. Единственным случайным предметом была только клетка с нашим Корвусом. Сервируя стол, Фишер то и дело на нее натыкался, переставлял с места на место, два раза чуть не уронил на пол. В конце концов сунул клетку мне в руки и велел нам не отвлекать его от строгого кухонного ритуала.

Дело сразу пошло быстрее. Через минуту верстак был застелен матерчатой скатертью, и на ней выстроились тарелки, чашки, свертки и жестянки. Ворона выпустили из клетки и накормили смесью меда, орехов, яблочных долек и сушеных зерен кукурузы. А нам с Фишером достались консервированный горошек и тушенка из банок со штампом «Росрезерв. Реализовано». После того как мы попили чаю с крекерами, поверхность верстака была очищена от посуды. Старик достал принесенный мной мешок и стал выкладывать мелкие пакеты: с голубеграммами, книгой Ширера и бумажными обрывками из кабинета Сверчкова. В пакете побольше оказалась свернутая корзинка с искусственными цветами – ее Фишер тоже ухитрился забрать с собой.

– Это не из скупости, пойми, деточка, – объяснил он, запихивая корзинку в стенную нишу рядом с электрическим тостером и рыцарским шлемом. – И не потому, что вещь мне очень дорога. Но нельзя же оставлять улику! Теоретически там могли сохраниться наши отпечатки. Рыбин-то свои наверняка подтер, прежде чем уйти с места преступления. А мы что, дурее его? Отпечатки – самое весомое доказательство. Знаешь, как после войны отыскали Амона Гета, коменданта концлагеря Плашов? По пальчикам. Он изменил внешность так здорово, что даже Ицхак Штерн его не узнал. Однако вывести все свои папиллярные узоры сукин сын не успел. Ну и попался…

Для ночлега старик выделил мне узкий топчан в комнате с книжными шкафами, а перед сном провел по всем помещениям, кроме оружейки. В нее он отказался пускать меня дальше порога, объявив, что без строжайшего экзамена по технике безопасности эта комната будет для меня закрыта: внутри, мол, много опасного старья, а у него, Фишера, нет нужного медицинского оборудования, и если при взрыве гранаты или мины мне оторвет ненароком руку, ногу или голову, он, Фишер, при всем желании не сумеет вовремя пришить нужную часть тела обратно.

После этих угрожающих слов я во сне, конечно же, совершал тайные вылазки на запретный склад – к штабелям ящиков с гранатами и минами. Каждый раз я без труда проникал в оружейку и так же благополучно выходил. Но затем мне приходилось возвращаться обратно, потому что я там все время что-нибудь забывал: то пиджак, то ботинки, то брюки. Во сне я страшился не взрыва боеприпасов, а того, что старик найдет мои вещи и догадается о нарушении запрета…

Намучившись со своим упрямым гардеробом, я проснулся довольно рано, но когда пришел на кухню, Вилли Максович был уже там. Он встал раньше меня или, может быть, не ложился вовсе. Сидя за верстаком, он прямо из банки ел тушенку, запивал ее чаем и задумчиво перелистывал том Ширера. Вчерашние обрывки бумаги с ковра в кабинете Сверчкова теперь были собраны вместе и наклеены на лист плотного картона. Полностью восстановить разорванный лист бумаги не сумел бы ни один фокусник – слишком мало осталось пазлов, – но два небольших фрагмента, пригодных для чтения, старику все-таки удалось сложить.

– Привет, Иннокентий! – Фишер налил мне чаю и вскрыл для меня еще одну банку тушенки. – Садись, бери из коробки крекеры… Ты умница, что собрал эти клочки. Кое-что проясняется. Наш покойник, скажу я тебе, играл в оч-чень странные игры… На-ка, посмотри сам.

Фрагменты начинались с полуслова и на полуслове же обрывались. Первый был совсем коротким: «…ина, это уродливое детище Беловежского дого…». Второй оказался в два раза длиннее: «…чение интересов Республики Польша и Российской Федерации будет примерно проходить по линии городов Одесса – Николаев – Кир…»

– И что это значит? – спросил я. Оба отрывка выглядели сущими ребусами.

– Ширер подсказал мне одну версию, довольно неприятную. – Вилли Максович нахмурился и захлопнул книгу. – Излагать ее пока я не буду. Сперва узнаем, какое вложение припрятал товарищ Молотов… Ты ведь не забыл, что скоро мы встретимся с одним вежливым молодым человеком из салона связи? Только бы он не взбрыкнул. С одной стороны, я вроде убедил его. С другой стороны, он все же дубина стоеросовая… Не взять ли что-то посерьезнее «ТТ»? У меня есть «томпсон», переделанный под калибр 7,62. Надежная машинка… Думаешь, прихватить?

Я представил себе, как Фишер в развевающемся черном плаще палит навскидку из любимого автомата американских гангстеров, и с большим энтузиазмом закивал.

– Экий ты милитарист, деточка, – хмыкнул старик. – Начитался комиксов… Нет, пожалуй, не возьму. В мирное время автомат – большой соблазн. Подталкивает к простым решениям. И наоборот: чем легче ты вооружен, тем больше стимулов решать проблемы бескровно. Мы вот с тобой знакомы уже два с половиной дня – срок немалый. Многих за это время я убил? То-то же! Короче, допивай чай и собирай рюкзак, а я осмотрю окрестности… Кстати, клетку с носителем мы берем с собой: сидеть безвылазно под землей вредно для птичьего здоровья…

Собирая рюкзак, я раздумывал над словами про «осмотр окрестностей», а когда вернулся на кухню, застал Фишера за необычным занятием. С потолка спустилась вниз толстая вертикальная труба. По бокам у нее имелись две рукоятки, похожие на мотоциклетный руль, а Вилли Максович, пересев с обычного стула на вертящуюся табуретку, припал к окулярам.

– Это перископ? – почтительно спросил я. Такое устройство я видел только на картинках.

– Он самый, – подтвердил старик, не отрываясь от трубы. – Купил по объявлению в газете, за смешные деньги. Маркировку продавец затер, но я-то сразу понял, что эти орлы раздербанили одну из списанных подлодок «К-21». Ну и ладно, пусть еще послужит. Я удлинил тубус, усилил электропривод, и в целом вышло неплохо… А теперь не отвлекай меня секунд сто двадцать.

Еще две минуты Вилли Максович молча и сосредоточенно вертел руль то вправо, то влево и сам крутился на табуретке вместе с ним. Наконец он оторвался от окуляров и сказал:

– Вроде бы вокруг чисто, можем выходить. Садись сюда, полюбуйся природой.

Я занял место Фишера и вместе с табуреткой сделал полный круг. Сперва я увидел реку, затем густые лесные заросли, а дальше мне открылась большая плоская равнина, покрытая редкой травой, и узкая пыльная дорога, тянущаяся по равнине почти от самого горизонта.

– Посмотри на дорогу, – услышал я голос Вилли Максовича. – Видишь на дальнем плане синюю букашку? Нет? Поворачивай левее, еще левее. Вот! Нашел? Мимо нас скоро проедут молдаване из строительной бригады Волобуева. Если поторопимся, успеем перехватить «газель» на повороте. Я их знаю. Эти добрые люди будут рады подвезти нас хоть до центра Москвы…

Так и произошло – четверть часа спустя. Фишер даже не стал специально «голосовать». Шофер синей «газели» с белой надписью «МОСОБЛСТРОЙ» сам остановил машину, едва заметил нас двоих на обочине. Из кабины нам приглашающе замахала рука, а из окон салона – несколько рук. Еще минут пять салон и кабина оживленно препирались о том, с кем поедет Фишер: и там, и там желали, чтобы только с ними. Хотя Волобуев и его молдавская бригада, судя по тону, не слишком ладили между собой, к Вилли Максовичу все относились подчеркнуто трепетно. В итоге нас таки усадили в салон, где было просторнее. По дороге старик уважительно добавлял к именам строителей румынское «домнул» – то есть «господин», – а они его называли мастером.

За полтора часа пути мы узнали практически все одинцовские новости. Главным событием вчерашнего дня, естественно, оказалась попытка вооруженных бандюганов ограбить жилой дом в Улитине. Налетчиков, как утверждалось, было ровно десять. Половина погибла в перестрелке с полицией, остальные попробовали уйти от погони вплавь. Дальше версии расходились. Домнулу Мирче, например, было доподлинно известно, что всех пятерых легко выловили из воды и арестовали. Домнул Лучиан, напротив, слышал, что беглецы отстреливались от полиции до последнего патрона и, уже раненые, утонули в Жуковке. А бригадир Волобуев, просунув голову в салон, непререкаемым тоном объявил подчиненным, что нечего тут пугать людей, повторять бабьи сплетни и заниматься дезинформацией: никакого налета вчера не было и полиции не было тоже, а просто местная пожарная команда производила ночные учения…

По просьбе Фишера нас высадили в квартале от киоска Кругликова. После того как мы простились со строителями и «газель» поехала дальше, я первым делом спросил у старика:

– Почему они звали вас мастером?

– А, ерунда, – небрежно отмахнулся Вилли Максович. – Работы на полчаса и риск почти нулевой, но они теперь почему-то думают, что я их спас… Это пустяки, забудь. Есть вещи поинтереснее – скажем, народные версии вчерашних событий. Тебе какая больше нравится?

– Никакая, – пробурчал я.

– А мне про то, что налетчики сражались и утонули, – признался Фишер. – Романтично. Прямо легенда о крейсере «Варяг». Но ты ведь слышал, что сказал Иван Ильич Волобуев? Ничего не было. Точка. Зуб даю, такой будет официальная версия. Раз никого не поймали и отчитаться нечем, поднимать шум не станут. Перевезут покойника из домашней морозилки в холодильник морга – и ни гугу. Зачем баламутить народ слухами об убийстве кремлевского чиновника? Зачем напоминать лишний раз о том, что государственные чиновники тоже смертны? Тем более на фоне предстоящего визита в Россию нашего нового друга – польского президента Дудони…

– Значит, полицейские не будут нас искать? – обрадовался я.

– Отчего же? Будут, – разбил мои надежды Фишер. – Одно другому не мешает. Просто мы у них еще не подозреваемые в чем-нибудь, а свидетели чего-нибудь. Ориентировки на нас, думаю, уже готовы, но портретов наших на стендах «Их разыскивают» пока не ожидается… Не куксись, деточка, это еще хороший вариант. Иначе нам с тобой пришлось бы менять внешность. Мне это сделать – пара пустяков. Распущу свою седую гриву, надену очки – и готово, геометрия головы изменится. А вот тебя бы, наверное, пришлось брить наголо… Ну, теперь полегчало? Идем!

Мы спрятали рюкзак с Корвусом в киоске Кругликова и отправились в офис «Би-Лайма» на Воздвиженке. Не доходя квартала до черно-желтого здания, Вилли Максович велел мне ждать и в одиночку отправился, как он сказал, делать рекогносцировку. Вскоре вернулся со словами:

– Снаружи никаких признаков засады. Но дебилы непредсказуемы, и нас, возможно, ожидают внутри. Поэтому первым вхожу я, а ты держись у меня за спиной и готовься дать деру в случае чего. В помещении ты мне только помешаешь, я справлюсь один. Если вдруг у этого Грибова свербит в одном месте и он хочет нарваться на неприятности, он их получит…

Однако «этот Грибов» нарываться не стал: должно быть, он хорошо запомнил птичью клетку у себя на голове и ствол «ТТ» у самого носа. Поэтому в офисе не было никого, кроме детинушки Артема. При виде нас с Фишером он суетливо вскочил, взмахнул руками и воскликнул: «Сейчас, сейчас!». Бросившись к сейфу, он достал оттуда опечатанную металлическую капсулу.

Печать была старой и нетронутой – все по правилам. Артем Грибов даже не стал требовать, чтобы я вытащил вложение, а капсулу вернул. Замахал руками: дескать, нет-нет, что вы, не надо, оставьте себе! Грибова сегодня как подменили: любезен, почтителен, услужлив, ни тени наглости – воистину лучший работник месяца, лауреат конкурса «Безопасная связь». Я подумал, что таким его сделал страх перед Вилли Максовичем. Оказалось – нет, не только.

Получив мою подпись-закорючку в журнале выдач, Грибов робко обратился к Фишеру:

– Извините, пожалуйста, за мое недостойное поведение в прошлый раз. Вы еще мягко со мной обошлись – за что отдельное спасибо… Уже когда вы ушли, я узнал вас. Можно автограф?

– Автограф? Зачем тебе мой автограф? – брюзгливо спросил старик. – Что еще за глупости?

– Ну вы же знаменитый советский разведчик, из комиксов. У моего папы коллекция есть, я вашу серию еще с детства обожаю… Распишитесь нам на память, пожалуйста…

Детинушка проворно вытащил из ящика стола затрепанный комикс и вместе с шариковой ручкой протянул Вилли Максовичу. Приглядевшись к обложке, я с ужасом понял, что в руке у Грибова не «Фишер», а другая серия. О нет, только не это! Теперь старик его точно прибьет.

– Вы ведь Велюров, да? Леонид Велюров?

В зале повисла предгрозовая тишина. Фишер превратился в статую. Он молча глядел на протянутый ему комикс, а я, мысленно сжавшись, ждал обреченно, когда вокруг засверкают молнии, а тишина взорвется грозовыми раскатами. Главное, я понятия не имел, как эту катастрофу предотвратить. Пытаться удержать Вилли Максовича – все равно что пытаться обуздать тайфун. Хорошо, что старик не послушался меня и не взял с собою «томпсон». Но и безо всякого автомата, голыми руками, он разнесет здесь все по кирпичику, а напоследок жестом громовержца обвалит на детинушку стены и обрушит потолок…

И вдруг случилось чудо: буря утихла, не начавшись. Грозовые тучи рассеялись сами собой. Громовержец взял ручку и комикс, накорябал на обложке «Вел» с длинным росчерком, а затем, не говоря ни слова, вышел из черно-желтого офиса. Когда же мы оказались на улице, я вдруг увидел, что Фишер вовсе не взбешен и не пылает праведным гневом. Он ухмылялся.

– Вот бы Ленька разозлился, если бы узнал, что меня приняли за него! – сказал старик. – Эх, жаль, нельзя его сейчас воскресить и полюбоваться рожей… Однако хрен с ним, с алкашом, пойдем-ка посмотрим, какую заначку припрятал бывший сталинский наркоминдел…

В сотне метров от «Би-Лайма» удачно отыскался небольшой сквер с детской площадкой. Ежедневный выгул детей, к счастью, еще не начался, лавочки были свободны, и мы выбрали самую лучшую – в тени, подальше от горок и качелей. Вилли Максович, раздавив пальцами печать, открыл капсулу. Внутри лежала литография, завернутая в ветхую газету.

Старая карта Европы выцвела, но различить цвета не составляло труда. Вся Европа состояла из пятен – нескольких мелких и двух больших, примыкавших друг к другу. Светло-коричневое пятно, которое слева, называлось «Германия». На розовом пятне справа виднелась надпись «СССР». Между ними, насколько я помню школьную географию, должна была быть Польша. Но она отсутствовала. Кружочек с надписью «Варшава» виднелся на германской территории. Кружочек «Львов» – уже на нашей.

– Посмотри, Иннокентий, на мелкий шрифт внизу. – Фишер ткнул пальцем. – Тут значится официальная дата выхода этой карты, 30 октября 1939 года. Тогда, вероятно, она и была обнародована. Однако перед нами – сигнальный экземпляр. Видишь чернильный штамп, заполненный от руки? Здесь дата другая – 29 августа 1939 года. Подпись разбираешь? Сталин!

– И что? – тупо спросил я.

– А то, безграмотный ты деточка, что Вторая мировая война началась 1 сентября, а кое-какие новые границы здесь изменены заранее, авансом. Территория части Польши отмечена как наша. Другая ее часть, как видишь, уже приписана к Германии. Догадываешься, почему Молотов припрятал этот сигнальный экземпляр со сталинским росчерком?

Я помотал головой.

– Стыдись, Иннокентий. Вопрос – не на знание истории, а на смекалку. Карта вместе с нашим Кораксом – явное доказательство сговора двух фюреров, как совместно раздербанить Европу. Об этом у нас стараются вообще не говорить. Даже люди с учеными степенями виляют, как угри. Документы, дескать, не сохранились, записей переговоров не осталось… Если бы мы еще добыли оригинал – именно оригинал! – секретного протокола к договору о дружбе, с личными подписями Молотова и Риббентропа, ни одна сволочь уже не могла бы отрицать этого факта. Честно говоря, про карту я даже не знал. Я надеялся, что в хранилище пневмопочты он прячет именно прото… Погоди, куда ты понесся? Что-то потерял? У тебя живот прихватило?

– Скоро вернусь! – крикнул я на бегу. – Только сообщение девушке отправлю…

Память моя так устроена, что иногда ей надо дать хорошего пинка. Я ведь чуть не забыл, что собирался сегодня отправить еще одну примирительную эсэмэску Лине. Слово «пневмопочта», вовремя произнесенное Фишером, стало таким пинком. К счастью, еще в прошлый раз я заметил в полуквартале от офиса «Би-Лайма» обычную полосатую будку.

– Простое сообщение! – выдохнул я, заскакивая в будку. – Без вложения!

Сиделец отложил книжку – детектив, судя по яркому рисунку на переплете, – принял деньги и выдал бланк с этикеткой. Текст я уже придумал, пока бежал, поэтому мне оставалось только его записать. И совсем скоро труба с громким чмоканьем проглотила мое новое послание Лине, длиннее прежнего: «Сдаюсь. Не сердись. Пожалуйста, напиши. Не хочу больше ссориться».

– Будете ждать ответа? – спросил сиделец. Ему не терпелось вернуться к своему детективу.

– Обязательно! – твердо сказал я.

В прошлый раз контейнер возвратился обратно быстро – пустым. Но сегодня ждать пришлось намного дольше, и это внушало надежду. Только через семь с половиной минут (я засек время!) фирменное чмоканье повторилось, и труба изрыгнула в лоток металлический цилиндрик.

– Есть ответ и к нему аттачмент, – объявил сиделец. – Тут коробка – тара негабаритная. По новым правилам вам придется доплатить за нее еще двадцать рублей. Забираете?

– Да, да! – Я сунул ему мелочь, схватил свернутую записку с аттачментом и выскочил на улицу.

Первое, что меня поразило, – бумага, грубый тетрадный листок в клетку. Второе, что бросилось в глаза, – почерк. Он был незнакомым и корявым. Третье, что я сразу заметил, – отсутствие всяких знаков препинания. Как в телеграмме, только без ТЧК и ЗПТ.

Содержание письма я осмыслил позже, когда перечитал текст в третий или четвертый раз и открыл узкую картонную коробку. Меня как будто швырнули в темную воду. Берег далеко – не доплыть. Дна под ногами нет – не оттолкнуться. Я бесконечно падаю в бесконечную глубину. Синие водоросли оплетают шею, забивают рот – не выпутаться, не двинуться, не вздохнуть…

Оказывается, у Рыбина тоже был запасной план.