Текст книги "Лев Толстой о величии души человеческой. Путь Огня"

Иллюзорность материи. Время и пространство. Бесконечность

Об одном писателе:

«Об infini (бесконечном (фр.)) он расписывает расстояния звёзд, быстроту, продолжительность времени и что-то в этом видит величественное. Меня никогда это не озадачивало, не пугало, я всегда видел в этом недоразумение и никогда не признавал реальности этих страстей величин пространства и времени». [1]

Астрономия – это наука, в которой очевиднее всего иллюзорность пространства и времени. Надо быть совершенным идиотом или учёным для того, чтобы не понимать, что если столько-то миллиардов вёрст до Сириуса, то должны, по этому рассуждению, быть и такие звёзды, для определения расстояния которых не достанет пространства от нас до Сириуса, чтобы выписать линейку, изображающую в цифрах это расстояние. И то будет только крошечная дробь цифры расстояния ещё дальнейших миров, и так без конца. А что если это так, то очевидно, что и миров этих совсем нет, а это есть только указание на иллюзорность нашего представления в формах времени и пространства. [2]

Бесконечность, как большая, так и малая, есть только признак нереальности всего материального и пространственного. [3]

Бесконечность вещества, как во времени, так и в пространстве, очевиднее всего показывает нам недействительность вещественного мира. То понятие бесконечности, которым так гордятся маломыслящие люди, в котором видят признак величия человеческой природы, есть только признак того, что самый тот материал вещественной природы, над которым мы думаем, в сущности, есть ничто, есть вопиющее противоречие. Если вещественный мир начался миллионы лет тому назад, и до начала этих миллионов лет прошли ещё миллионы, и до тех ещё миллионы, и так без начала (тогда как разум требует определения начала всякого явления), и так же не может не продолжаться бесконечно и не может иметь конца, т. е. цели (а разум требует цели всякого явления), и самоё вещество не имеет составных частей, так как может быть бесконечно делимо, и никогда не может найти пределы, так как бесконечно велико: за планетами Солнце, за Солнцем Геркулес, за Геркулесом Млечный Путь, за звёздами Млечного Пути ещё звёзды, и так без начала и конца; если таков вещественный мир, то очевидно, что в нём нет ни малого, ни великого, ни долгого, ни короткого, что всё в нём – ничто, и что таков только наш вещественный мир, что таким мир кажется нам, но что он не такой, не может быть таким, и что мир вещественный есть наше противоречивое, неизбежно противоречивое представление, и потому никак не может быть действительно таким, каким он нам кажется. [4]

…Одно само собой прежде всего представляется человеку, когда он серьёзно подумает об объективном значении бесконечности времени и пространства. Мысль о том, что́ такое само в себе бесконечное наполненное веществом пространство и бесконечное время, в котором совершаются бесконечные изменения, сразу показывает человеку нереальность и пространства, и времени, показывает то, что пространство и время суть только необходимые условия нашего воспринимания впечатлений – мира. Познав же нереальность всего пространственного и временного и вместе с тем сознавая себя существующим, живущим, человек не может не перенести сущность своей жизни из материального в духовное, сознание своего духовного «я». [5]

Для того, чтобы понять какой бы то ни было вещественный предмет, надо знать его происхождение, причину его появления и отношение его к другим предметам. Происхождение же и причина появления всякого вещественного предмета скрываются в бесконечном времени. Также и отношение предмета к другим предметам неопределимо, так как все предметы распадаются на бесконечно малые и разрастаются до бесконечно великих. Так что ни происхождение, ни причина появления предметов, ни их отношение к другим предметам не могут нам быть ни известны, ни понятны.

Время существования, не только моего тела, 80 лет, но нашей планеты, земли, хотя бы миллиарды лет, суть только бесконечно малый момент бесконечного времени. И потому причины происхождения и меня, и земли, и всего на свете не могут быть ни понятны, ни известны нам. А также и отношение к веществу в пространстве и моего тела, и земли, и чего хотите, есть, опять среди бесконечного мира, даже не песчинка, а ничто. Удивительна не эта бесконечность времени и вещества в пространстве, но удивительна, хочется сказать, бесконечная глупость людей, считающих материальные явления самыми понятными, такими, которые удовлетворительно, без необходимости признания чего-нибудь духовного, объясняют жизнь. [6]

Тело? Зачем тело? Зачем пространство, время, причинность? Но ведь вопрос: зачем? есть вопрос причинности. И тайна, зачем тело, остаётся тайной. [7]

Только признание духовности мира и иллюзорности материи и движения разрешает загадку бесконечности. [8]

Нас смущает понятие бесконечности времени и пространства. Это происходит оттого, что мы приписываем действительность явлениям недействительным, кажущимся, – явлениям временным и пространственным. Явления эти представляются нам бесконечными. В действительности же они не существуют и потому не могут быть ни конечны, ни бесконечны. Существует действительно только духовное – не то что бесконечное, а такое, к которому не может быть прилагаем признак конечности или бесконечности. Мы в нашей жизни видим явления в известном ряду, во времени и в пространстве, и приписываем этому ряду продолжение вне нашей жизни. В этом заблуждение. Заблуждение в том, что мы считаем нашу жизнь преходящею, а неизменно существующим мир; тогда как неизменно существует наша духовная жизнь, к которой неприложимо понятие конечности или бесконечности; мир же с своим движением есть только явление преходящее, находящееся в зависимости от нашего представления. [9]

…Мне представляется всё растущим, расширяющимся, но это иллюзия: бесконечно растущего, расширяющегося не может быть. Для бесконечного нет ни большего, ни меньшего. Так что то, что мне кажется растущим, расширяющимся, есть движение, завершающееся кругом – змея, кусающая хвост. [10]

Гуляю, сижу на лавочке и смотрю на кусты и деревья, и мне кажется, что на дереве большие два как бы ярко-оранжевые платка; а это на вблизи стоящем кусте два листка. Я отношу их к отдалённым деревьям, и это два большие платка, и ярко-оранжевые они оттого, что я отношу цвет этот к удалённому предмету. И подумал: весь мир, какой мы знаем, ведь только произведение наших внешних чувств: зрения и осязания… и наших соображений. Как же верить в реальность, единую реальность мира, каким мы его представляем себе? Какой он для блох? Какой для Сириуса, для неизвестного мне существа, одарённого неизвестными мне чувствами? И пространство, и время – это всё мною построено. То, что я называю бесконечно малыми существами, нисколько не меньше меня. И то, что я называю моментом, нисколько не меньше того, что я называю вечностью. Одно, одно есть, то, что сознаёт, а никак не то, что́ оно познаёт и как. [11]

Сказать, что этот мир действительно такой, каким мы его видим, это всё равно, что сказать, что не может быть существ с иными, чем мы, внешними чувствами. [12]

Как нельзя установить постоянное отношение к ряду чисел: 1, 2, 3, 4… ∞, так невозможно установить постоянное отношение к материальному, т. е. пространственному и временному, миру. Для установления такого отношения нужно найти нечто не увеличивающееся, не уменьшающееся, – всегда равное самому себе; и такое существо есть только духовное существо, которого я чувствую, сознаю себя частью, проявлением. [13]

Действительно существует только духовное. Всё телесное есть только видимость. [14]

…Вы думаете, что «то, что есть, – то есть настоящая действительность, настоящая жизнь, а то, чего нет – то выдумано, то мистическое…»

Как раз наоборот: только то, чего нет и чего мы никогда не видали в этой жизни, только то и есть действительное, настоящее; так что если бы не было этого нами никогда не виденного, ничего бы остального не существовало. [15]

…Всё то, что телесно и занимает ограниченное пространство в пространстве бесконечном и происходит во времени, бесконечном в обе стороны, всё это не действительно есть. Есть то, что есть вне времени и пространства. А так сущее есть только то, что мы называем Богом. [16]

Самое могущественное в мире то, что не видно, не слышно и не осязаемо. [17]

Не время понимать как вечность и вечность как время, а понимать, что времени нет, и что то, что я называю временем, есть процесс духовного зрения, понимания себя в жизни.

Я, настоящий я – стою, и перед моим духовным взором раскрываюсь и я сам, и другие существа. То, что я называю свободой воли, это – моё сознание своей духовности, неподвижности. [18]

Кант сказал, что время и пространство – формы нашего познания. Будем вечно жить – нельзя сказать, потому что мы теперь живём вечно. [19]

…Мы ошибаемся, когда представляем себе жизнь души во времени, а она цельная вся уже есть. [20]

Я не живу, и не живёт весь мир во времени, а раскрывается неподвижный, но прежде недоступный мне мир во времени. [21]

…Жизнь есть непрестающее раскрытие того, что уже есть… [22]

Время есть снимание покровов с неподвижного, единого сущего духа Божия. [23]

Не солнце движется, а земля поворачивается к нему; так же не время идёт, а мир, скрытый временем, открывается сам себе. [24]

Жизнь, которую я сознаю, есть прохождение духовной неограниченной (божественной) сущности через ограниченное пределами вещество. [25]

Мы по слабости своих познавательных способностей не можем видеть мир, какой он есть, а видим его только раскрывающимся во времени, и нам кажется, что мы живём во времени. [26]

Наше представление о времени происходит от нашей неспособности познавания сразу всего предмета: время есть та постепенность нашего познания мира, которая вытекает из ограниченности наших способов познания. [27]

Ехал наверху на конке, глядел на дома, вывески, лавки, извозчиков, проезжих, прохожих, и вдруг так ясно стало, что весь этот мир с моей жизнью в нём есть только одна из бесчисленного количества возможностей других миров и других жизней и для меня есть только одна из бесчисленных стадий, через которую мне кажется, что я прохожу во времени. [28]

Здешняя жизнь не иллюзия и не вся жизнь, а одно из проявлений, вечных проявлений вечной жизни. [29]

Под ногами морозная твёрдая земля, кругом огромные деревья, над головой пасмурное небо, тело своё чувствую, чувствую боль головы, занят мыслями о «Воскресении», а между тем я знаю, чувствую всем существом, что и крепкая морозная земля, и деревья, и небо, и моё тело, и мои мысли – что всё это только произведение моих пяти чувств, моё представление – мир, построенный мной, потому что таково моё отделение от мира, какое есть. И что стоит мне умереть, и всё это не исчезнет, но видоизменится, как бывают превращения в театрах: из кустов, камней сделаются дворцы, башни и т. п. Смерть есть не что иное, как такое превращение, зависящее от другой отдельности от мира, другой личности: то я себя, своё тело с своими чувствами считаю собою, а то совсем иное выделится в меня. И тогда весь мир станет другим. Ведь мир такой, а не иной только потому, что я считаю собой то, а не другое. А делений мира может быть бесчисленное количество. [30]

Всё больше и больше не то что убеждаюсь, но всем существом чувствую нереальность этого мира, того, в котором мы живём. Не то что нереальность, что всё это мечта, что его нет, а то, что он есть только одно из бесчисленных (если уже считать) проявлений жизни, а не то, что мы все думаем в детстве и юности, а многие и до смерти – что это настоящий, единственный мир, и другого нет. Ужасно жить, думая так. Чтобы хорошо жить, радостно, спокойно в этом мире, надо чувствовать, что этот мир одна точка, как точка настоящего во времени или какого-нибудь места в пространстве. [31]

Если бы мы не знали жизни более действительной, чем сон, то мы сон считали бы вполне жизнью и никогда не усомнились бы в том, что это не настоящая жизнь. Теперь наша вся жизнь от рождения до смерти с своими снами не есть ли в свою очередь сон, который мы принимаем за действительную жизнь и в действительности которой мы не сомневаемся только потому, что мы не знаем другой, более действительной, жизни? Я не только думаю, но убеждён, что это так.

(…)

(…) Наша жизнь есть один из снов той, более настоящей жизни. Но и та, более настоящая жизнь, есть только один из снов другой, ещё более настоящей жизни, и т. д. до бесконечности, до одной последней настоящей жизни – жизни бога. [32]

Пространство, время, тело и форма происходят от моего бессилия познавать всё как оно есть. Я могу познавать только движущееся и разделённое. Как я не могу познать шара иначе, как когда он, вертясь, обращается ко мне всеми сторонами, так и не могу познать людей, животных и растения, и всё иначе, как движущимся и разделённым. [33]

…Я не могу обнять всё, и от этого мне кажется, что я во времени. Так что ясно, что понятие времени вытекает из ограничения, отделённости. Я – всё, но сознаю только часть, и оттого во времени. Смысл жизни, то, что мне представляется целью её (для меня), есть не что иное, как сознание своего божественного начала, вечности, бесконечности. И потому представляется, что цель жизни есть расширение. Но это не цель, а свойство сознания. Сознание не переставая работает, светит, не может перестать работать, светить. В жизни же его работа проявляется стремлением к единению со Всем. [34]

…Человек в одно и то же время и отделённость, и всё. Противоречие во всём, что мы думаем вне форм пространства и времени (…), т. е. нашего ума не хватает на мышление вне пространства и времени. Логично только то, что мы видим в пространстве и времени. Но самоё пространство и время не логичны. [35]

Чем больше живёшь, тем меньше становится время жизни. Для бесконечной продолжительности жизни – жизни совсем бы не было. [36]

Материя не нереальна, а реальна для меня, отделённого существа, но не сама в себе.

Непонятно, недоступно мне не материальное само в себе, но духовное само в себе. [37]

Пространство и время только для меня в этом теле. И то, и другое происходит от моей отделённости: пространство это пределы; время это последовательность соприкосновения пределов. Для Бога нет пределов и нет времени и пространства. Так и нет ни того, ни другого для моей духовной сущности. [38]

…Сознающий свою духовную сущность человек видит себя всегда в середине времени и пространства… [39]

Вся тайна в том, что есть нечто непреходящее, соединённое с временем и пространством; нечто это – сознание. (…) Нечто неподвижное, соединённое с подвижным – сознание. Сознание сознания есть любовь.

(…) Мне кажется, что сознание началось при рождении. Но это неверно: началось соединение неподвижного сознания с известным подвижным, отделённым пространством предметом, но сознание вне времени и потому не могло начаться, так же, как не началась река, когда на ней поставили мельницу, началась мельница. И потому дело жизни уйти в сознание, самое глубокое доступное человеку сознание. [40]

Мир состоит из отделённых частей божества. Отделённость даёт материальное движение. Только уничтожься материя – и нет отделённости. Точно так же уничтожься движение – и нет отделённости. И потому материя и движение существуют только для нас, для отделённых существ. Для Бога нет ни материи, ни движения, но есть бесчисленное количество отделённых существ, которые мы можем познавать только в пространстве, т. е. ограниченно, и во времени, т. е. в настоящем и отчасти в прошедшем. Для него же, для Бога, они все, отделённые существа, существуют без пространства и времени.

Все отделённые существа по своему свойству стремятся расшириться и перейти в другую, высшую отделённость. В этом наша жизнь. Для Бога же они уже расширились и перешли в другую, и третью, и в бесконечное число форм жизни. Мы же всё это переживаем. И в этом жизнь и благо.

В сущности, для Бога всё стоит, всё неподвижно и бестелесно, но есть жизнь. Какая? Мы не можем понять и знать. Наша же жизнь состоит в переходах из одной жизни в другую, вечное движение, вечное воскресение, вечный рост.

Но хотя жизнь наша и духовна, и материя и движение – условия нашей отделённости, жизнь в этом мире – не только не призрак, но самая настоящая, единая жизнь, и цель нашей жизни – служение той общей жизни, которую мы знаем. [41]

…Для Бога, для той истинной жизни, начало которой я сознаю в себе, не может быть движения и потому не может быть цели, не может быть близкого и далёкого, большого и малого; не может быть хорошего и дурного; но для жизни нашей, для отделённого существа неизбежно существует движение и цель, и близкое, и далёкое, и худое, и доброе, и человек должен жить в этой иллюзии, как в иллюзии движения солнца; но знать он должен, что жизнь его не движется, и вся иллюзия движения – только для его блага. [42]

…Нет никакой величины времени или пространства, потому что всякая величина, год, миллион лет, вершок, миллиард километров – ничто, а/∞. Время и пространство только дают форму духовному началу, дают жизнь, – не жизнь, а возможность проявления духовного начала, в чём и состоит то, что мы называем жизнью. [43]

Что такое время? Нам говорят, мера движенья. Но что же движенье? Какое есть одно несомненное движенье? Такое есть одно, только одно: движенье нашей души и всего мира к совершенству. [44]

…Жизнь наша только в духе; тело же земля и в землю пойдёт. Дорого то, чтобы при прохождении через этот мир нам, сколько мы можем, приблизиться к божескому совершенству. [45]

…Сообщимся там, (…) вне земной жизни. Я верю в это общение, и тем больше, чем больше тот человек, об общении с которым думаю, вступает здесь уже в область духовной жизни. Сам в одну дверь уже вступаешь, или заглядываешь в эту область вневременного, внепространственного бытия и видишь, или чувствуешь, что и другой вступает или заглядывает в неё: как же не верить, что соединишься с ним? [46]

Только освободившись от обмана чувств, признающих действительно существующим и важным мир телесный, человек может понять своё истинное назначение и исполнять его. [47]

Для того, чтобы понимать истинное значение вещей, необходимо сводить всё видимое к невидимому, всё телесное к духовному. [48]

Да! Эпоха наша – эпоха поклонения не духу, а форме (…). Но настанет, настанет ещё время, когда станут снова поклоняться духу! [49]

Без веры в Бога в себе, в жизнь вневременную и внепространственную не может быть ни разумной, ни доброй, ни счастливой жизни. [50]

…В этом главное дело человека. Понимать, что всё временное и пространственное – сон, и что настоящее в этом сновидении только то, что вне пространства и времени: разум и любовь. [51]

…Борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога, сошёл на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за неё и думаем в ней найти счастье. [52]

Только тогда можно понять и почувствовать Бога, когда ясно понял нереальность всего материального. [53]

Наше заблуждение в том, что то, что закрывает от нас жизнь, мы признаём жизнью. [54]

Действительность, реальность это дым от огня и света истинной жизни. [55]

Железо твёрже камня, камень твёрже дерева, дерево твёрже воды, вода твёрже воздуха. То же, чего нельзя ощупать, чего не видно и не слышно, твёрже всего. Одно оно было, есть, будет и никогда не пропадает.

Что же это такое?

Это дух, живущий в человеке. [56]

…Начинаю в этой жизни выходить из неё, из главного условия её: времени. [57]

Да, одно утешенье, одно спасенье: жить в вечности, а не во времени. [58]

Смерть и бессмертие

– 1 –

…Удивительно хорошо бывает, когда ясно не то что поймёшь, а почувствуешь, что жизнь не ограничивается этой, а бесконечна. Так сейчас изменяется оценка всех вещей и чувств, точно из тесной тюрьмы выйдешь на свет Божий, на настоящий. [1]

Ничто так не расширяет взгляда, не даёт такой твёрдой точки опоры и такой ясной точки зрения, как сознание того, что эта жизнь, несмотря на то, что только в ней мы можем и обязаны проявить свою деятельность, есть всё-таки не вся жизнь, а только тот кусок её, который открыт нашему взору. [2]

Прежде, чем был Авраам, я есмь – может, должен сказать каждый человек. Все сознаём свою жизнь без начала её. А если ей не было начала, то не будет и конца. [3]

Из «Воскресения» (о Набатове):

«О будущей жизни он тоже никогда не думал, в глубине души нося то унаследованное им от предков твёрдое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую – навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, червяк в бабочку, жёлудь в дуб, так и человек не уничтожается, но только изменяется. Он верил в это и потому бодро и даже весело всегда смотрел в глаза смерти и твёрдо переносил страдания, которые ведут к ней…» [4]

Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его; и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (…), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всём мире, есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно – дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в которых проявляется божество, – высшая сила, – как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведёт от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница, которой я не вижу конца внизу, она теряется в растениях. Отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведёт дальше и дальше до высших существ. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что, кроме меня, надо мной живут духи и что в этом мире есть правда. [5]

Мы говорим о жизни души после смерти. Но если душа будет жить после смерти, то она должна была жить и до жизни. Однобокая вечность есть бессмыслица. [6]

…Вот жизнь – и я нарисовал на доске овальную фигуру. – После жизни душа переходит в вечность; вот вечность – и я провёл с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание. [7]

И с горем, и без горя ужасна жизнь человека, который вообразит себе, что только света, что в окошке, что только и жизни, что та частица её, которую мы знаем здесь. [8]

Жизнь человеческая, всякую секунду могущая быть оборванной, для того, чтобы не быть самой грубой насмешкой, должна иметь смысл такой, при котором значение жизни не зависело бы от её продолжительности или кратковременности. [9]

Человек познает, что он не умрёт, только тогда, когда он познает то, что он никогда не рождался, а всегда был, есть и будет.

Человек поверит в своё бессмертие только тогда, когда он поймёт, что его жизнь не есть волна, а есть то вечное движение, которое в этой жизни проявляется только волною. [10]

Не верит в бессмертие только тот, кто никогда серьёзно не думал о смерти. [11]

Считать свою одну жизнь жизнью есть безумие, сумасшествие. [12]

Человек, боящийся смерти, – человек больной, нарушивший закон своей жизни, не живущий жизнью разумной. [13]

– 2 –

Вся разница между человеком и животным та, что человек знает, что он умрёт, а животное не знает. Разница огромная. [14]

Жизнь с забвением смерти и жизнь с сознанием ежечасного приближения к смерти – два совершенно различные состояния. Одно близко к животному, другое – к божественному. [15]

Только в восемьдесят лет я вполне ясно понял, какое значение для жизни имеет memento mori (помни о смерти (лат.)). Если помнишь, что умираешь, то ясно, что цель жизни – не в личности. [16]

…Помнить о [смерти] значит помнить о своей истинной, не зависящей от смерти жизни… [17]

Говорят: не думай о смерти – и не будет смерти. Как раз наоборот: не переставая помни о смерти – и будет жизнь, для которой нет смерти. [18]

…Бояться смерти не надо. Надо о ней думать как можно чаще: это облагораживает человека и часто удерживает его от падения. [19]

Самые лучшие люди – дети, свежие оттуда, и старцы, готовые туда. [20]

Поразительна непредвиденность людей, когда мы едим из жадности вредное, зная, что будем страдать, поразительна и непредвиденность проматывающих именье, но так же удивительна непредвиденность людей, не думающих о смерти и потому не думающих о жизни. [21]

Смертей так много и так обыкновенно и естественно – смерть, что пора бы к ней привыкнуть и думать только о смерти, чтобы она застала нас за доброй жизнью. [22]

…О смерти стараюсь не забывать и готовлюсь к ней так, как иначе не умею готовиться: стараясь получше жить. [23]

Об одном знакомом:

«…Меня всегда удивляла в нём боязнь смерти. Я не мог понять, как он не боится бояться смерти». [24]

Талисман (…), претворяющий печаль в радость, для меня есть главное – память о смертном часе. [25]

Я живу прекрасно и могу смело рекомендовать всем следующий и единственный рецепт для этого: готовиться умереть. Чем более готов умереть, тем лучше жить, тем легче и расстаться с жизнью, и оставаться в ней. [26]

То, что срок нашей земной жизни не в нашей власти и всякую секунду может быть оборван, всегда забывается нами, и ничто больше этого забвения не извращает нашей жизни. [27]

…Сознание присущности смерти, возможности ежеминутного наступления её есть самое нужное условие жизни, (…) без этого сознания жизнь не может не быть бессмыслицей с постоянной возможностью отчаяния при воспоминании о смерти. [28]

Когда стар становишься, удивляешься, как это люди не думают о смерти. Следовало бы детям (…) внушать о ней, а её скрывают, как хождение на час. Если бы думали о ней, видели бы, что она неизбежна. Тогда смысл жизни другой становился бы, не жили бы одной телесной жизнью, которая кончается. Искали бы другого смысла, который со смертью не кончается. Жили бы нравственно. [29]

Тому, кто верит, что жизнь не началась с рождения и не кончится со смертью, легче жить доброй жизнью, чем тому, кто не понимает этого и не верит этому. [30]

Одни люди верят, что они – сыны Бога и что жизнь их не кончается смертью тела; другие же не верят ни в какую другую жизнь, кроме телесной.

Кто будет лучше работать в доме: сын ли хозяйский, который знает, что он навсегда останется в доме, или наёмный работник, который нынче здесь, а завтра расчёлся и ушёл?

Как хозяйский сын будет заботиться об отцовском деле, так и человек, если он верит в вечную жизнь, будет стараться делать дело Божие, а не одно своё, и будет служить благу общему, и найдёт своё благо; человек же, не верующий в жизнь вечную, будет служить только себе и потому будет разрушать и благо общее, и не найдёт и своего блага. [31]

Вспоминать о смерти значит жить без мысли о ней. О смерти нужно не вспоминать, а спокойно, радостно жить с сознанием её постоянного приближения. [32]

Какое бы ты ни делал дело, будь готов всегда бросить его. Так и примеривайся, – можешь ли отлепиться. Тогда только и делаешь хорошо то дело, которое делаешь.

Ожидание смерти учит этому. [33]

Думать о смерти нечего, но жить надо в виду её. Вся жизнь тогда становится торжественна, значительна и истинно плодотворна и радостна. В виду смерти мы не можем не работать усердно и потому, что она всякую минуту может прервать работу, и потому, что в виду смерти нельзя работать то, что не нужно для всей жизни, т. е. для бога. А когда так работаешь, жизнь становится радостной, и нет того пугала – страха смерти, которое отравляет жизнь не живущих в виду смерти людей. Страх смерти обратно пропорционален хорошей жизни. При святой жизни этот страх – ноль. [34]

Все наши поступки разделяются на такие, которые имеют цену перед лицом смерти, и такие, которые не имеют перед нею никакого значения. (…) Мы все находимся в положении пассажиров парохода, приставшего к какому-то острову. Мы сошли на берег, гуляем, собираем ракушки, но должны всегда помнить, что когда раздастся свисток, все ракушки надо будет побросать и бежать поскорей на пароход. [35]

Человек, зная, что он умрёт через полчаса, не будет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от смерти, разве не то же, что полчаса? Перед смертью и перед настоящим времени нет. [36]

Как путешественник, подходя к цели путешествия, хотя и продолжает так же идти, как он шёл сначала, невольно думает только о том, что ожидает его, так и мы, подходя к той двери в другую жизнь, которой так пугали нас, называя её смертью, и которой мы так боялись, когда она была далека от нас, не можем не думать о ней, хотя и не перестаём делать то же, что делали и тогда, когда она была далека от нас. Мне эта близость теперь только приятна. Она отдаляет от меня всё пустое, не нужное и даёт особенную прелесть и значительность тому, что делается. [37]

…Чувствую близость – не смерти (смерть скверное, испорченное слово, с которым соединено что-то страшное, а страшного ничего нет) – а чувствую близость перехода, важного и хорошего перехода, перемены. (…) Такое состояние близости к перемене очень, смело скажу, радостно. Так ясно видишь, что нужно делать, чего не нужно. [38]

Для того, чтобы не бояться смерти, надо бояться жизни, греха в жизни, бояться в жизни не сделать то, что должно. [39]

Сознание бессмертия свойственно душе человека. Только зло, которое мы делаем, и в той мере, в которой мы делаем его, лишает нас сознания нашего бессмертия. [40]

В смерти нет ничего страшного; смерть представляется страшной только в той мере, в какой мы отступаем в этой жизни от вечного закона. [41]

– 3 –

…Не надо никогда забывать, что жизнь есть постоянное умирание. И сказать, что я постоянно умираю, всё равно, что сказать – я живу. – Сознание постоянного умирания потому полезно, что сознание это нельзя иметь без сознания жизни. Сознание это вызывает на необходимость употребить на дело свою умирающую жизнь. [42]

Жизнь – постоянное умирание. (…) Надо жить так, чтобы легко было умереть.

(…)

То, что мы, живя, приближаемся к смерти, математически верно. Это не исключает радостей, они будут от такого сознания чистые, непреходящие… [43]