Текст книги "Что забыла Алиса"

Это все было неправдой. Это был чудовищный, тщательно продуманный розыгрыш. Сон, на удивление схожий с правдой. Галлюцинация наяву. Кошмар без конца.

Роджер! Что случилось с ее ласковой, осторожной матерью, что она «влюбилась по уши» (и выражение-то не ее!) в какого-то там Роджера? Роджера, с этим ядреным запахом лосьона после бритья, голосом радиокомментатора и манерой говорить «я, типа, думаю…» и «как бы, может быть»? Роджер, который, поддав на семейной вечеринке, зажимал Алису в угол и душил монологами о себе самом и о безграничном восхищении исключительно сложным устройством своей личности. «Спортивного ли я сложения? Да, безусловно. Интеллектуал ли я? Ну, может быть, на доктора философских наук и не потяну. Но поставим вопрос по-другому: обладаю ли я интеллектом? И в таком случае ответ будет положительный: я получил свой диплом в школе настоящей жизни. Вы, Алиса, можете задаться вопросом, имею ли я понятие о духовной жизни. И я, типа, думаю, что ответ должен быть – да, само собой».

В таких случаях Алиса беспомощно кивала, стараясь не дышать, чтобы не задохнуться от запаха лосьона, пока не появлялся Ник и не уводил ее со словами: «Отец, я, типа, думаю, что даме пора и выпить».

А что же сам Ник? Что сказал бы он о таком повороте событий? Его с отцом связывали очень непонятные и сложные взаимоотношения. За глаза он безжалостно вышучивал его и почти с ненавистью рассказывал, как Роджер обращался с матерью, когда родители расходились. Но Алиса замечала, что в присутствии Роджера голос его звучал глубже, плечи расправлялись и он нередко заводил речь о крупной сделке, обсуждавшейся на работе, или о каком-нибудь своем достижении, совершенно неизвестном Алисе, как будто в глубине души жаждал отцовской похвалы, даже когда гневно, яростно отрицал это.

Алиса никак не могла представить, как бы он отреагировал на такую новость. Получается, что они с Ником породнились? Он стал ее сводным братом! Прежде всего в голову пришло, что они с Ником расхохотались бы из-за этого, точно два идиота, обратили бы все это в игру, весьма прозрачно намекали бы на инцест и воображали бы себя Грегом и Марсией Бреди из допотопного сериала. Но, может быть, это было бы вовсе не так уж забавно. Он мог выражать недовольство от имени своей матери, хотя она, кажется, обращалась с бывшим мужем как с ворчливым дальним родственником.

А «чекушки»? Да-да, чекушки… Чокнутые сестры Ника стали теперь ее сводными сестрами. Такую новость они ни в коем случае не могли принять спокойно; они вообще ничего спокойно не принимали – сразу бледнели, переставали разговаривать друг с другом, обижались на самые невинные замечания. Всегда то одна, то другая из-за чего-нибудь страшно переживала. До знакомства с семьей Ника Алиса даже не подозревала, насколько драматичной может быть семейная жизнь – со всеми этими несметными сестрами, свояченицами, друзьями, тетками, кузинами и кузенами и так далее и тому подобное. Ее собственная тихая, спокойная, миниатюрная семья по сравнению с этим котлом казалась затхлым, скучным болотом.

– Поэтому мы с Ником?.. – спросила Алиса. – Он обиделся потому, что его отец женился на маме?

– Вовсе нет! – К матери вернулась былая энергия. – Ваш развод – страшная загадка для нас всех, но мы с Роджером тут ни при чем! Роджер бы очень расстроился, если бы услышал, что ты об этом даже подумала! Само собой, у Роджера свои взгляды на этот развод…

– Мама с Роджером сошлись десять лет назад, – заговорила Элизабет. – Вы с Ником тогда над этим прикалывались, а «чекушки», само собой, бились в истерике, но со временем все устаканилось, и сейчас это уже абсолютно никого не волнует. Я тебе точно говорю, Алиса, – все, что, кажется, так шокирует, на самом деле не так уж и страшно. Когда память вернется, ты сама над собой посмеешься.

Алиса вовсе не желала возвращаться к той себе, которая не видела ничего шокирующего в разводе с Ником. Она не могла поверить, что мать говорит о разводе как о решенном деле. Даже не деле, а факте.

– Нет, я больше не развожусь, – возразила Алиса. – Нет никакого развода.

– Ах! – воскликнула мать и сложила руки, как для молитвы. – Ах, но это же чудесно…

– Мама, обещай, что ни слова не скажешь об этом ни Роджеру, ни вообще никому, – предостерегла Элизабет. – Она не понимает, что говорит.

– Нет, понимаю, – возразила Алиса. Она чувствовала себя как бы слегка навеселе. – Можешь хоть всему свету рассказывать. И Роджеру. И «чекушкам». И троим нашим детям. Никакого развода не будет. Мы с Ником придумаем, что делать.

– Чудесно! – вскричала Барб. – Я так рада!

– Ты так не скажешь, когда к тебе вернется память, – возразила Элизабет. – Сейчас дело решается в суде. У Джейн Тёрнер станет плохо с сердцем, если ты остановишь это дело.

– Джейн Тёрнер? – переспросила Алиса. – А Джейн Тёрнер тут каким боком?

– Она твой юрист.

– Юрист? Никакой она не юрист! – возразила Алиса и смутно вспомнила, как какой-то молодой человек на работе, отчаявшись переспорить Джейн, сказал: «Вам бы юристом работать», а она заявила: «Да, я тоже так думаю».

– Она уже давно окончила юридический факультет и теперь специализируется на разводах, – сказала Элизабет. – Вот она тебе и помогает… развестись с Ником.

Смехотворно! Глупо! Джейн Тёрнер помогает ей развестись с Ником. «Эта маленькая Джейн далеко пойдет», – заметил как-то Ник, и Алиса согласилась. Как могла Джейн Тёрнер так втереться в их жизнь?

– А сейчас вы с Ником стараетесь насолить друг другу из-за опекунства, – продолжала Элизабет. – Это очень серьезно.

Насолить… Алиса представила себе, как они с Ником кидаются ложками с солью друг в друга, смеются, вскрикивают, стряхивают ее с себя.

Но в жизни это, наверное, было вовсе не так уж смешно.

– Ладно, с этим тоже покончено, – твердо произнесла Алиса.

С какой это радости она должна хотеть опеки над тремя детьми, которых даже ни разу в жизни не видела! Она-то хотела Ника.

– Не нужно нам солить друг другу, потому что мы не расходимся, и точка.

– Ура! – вскричала мать. – Я так рада, что ты потеряла память! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

– Тут проблема только одна, правда? – вставила Элизабет.

– И какая же?

– Да такая, что Ник память не потерял.

10

– Ник? – сказала Алиса.

– Извините, дорогая, это снова я, – ответила медсестра.

Каждый час ее будили, чтобы проверить, посветить фонариком в зрачки и снова и снова задать все те же вопросы.

– Алиса Мэри Лав. Больница Роял-Норт-Шор. Травма головы, – негромко говорила Алиса.

– Отлично. – Медсестра кашлянула. – Извините за беспокойство. Спите, пожалуйста.

Алиса засыпала и видела во сне новых медсестер, которые приходят ее будить.

– Просыпайтесь! Пора на урок сальсы, – говорила одна, в огромной шляпе, которая на самом деле была пирожным профитролем.

– Мне снилось, что мы расходимся, – во сне говорила Алиса Нику, – что у нас трое детей, что мама вышла замуж за твоего отца и что Элизабет очень грустила.

– Какая мне, на хрен, разница? – отвечал Ник.

Алиса охнула и принялась сосать большой палец. Ник убрал с шеи кружок красного конфетти и показал ей.

– Шучу я, шучу! – сказал он.

– Ник… – недоуменно произнесла Алиса.

– Я тебя больше не люблю, потому что ты так и сосешь палец.

– Не сосу! – произнесла Алиса, чуть не умирая со стыда.

– Как вас зовут? – крикнула медсестра, но это была другая, ненастоящая, потому что она подплывала по воздуху, держа в руке связку розовых шариков. Алиса не замечала ее. – Это снова я, – сказала медсестра.

– Ник! – позвала Алиса. – У меня голова болит. Так сильно…

– Это не Ник. Это Сара.

– Вы не настоящая медсестра. Вы мне снитесь…

– Нет, я настоящая. Пожалуйста, откройте глаза и скажите, как вас зовут.

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

Здравствуйте, доктор Ходжес, это снова я. Сейчас половина четвертого утра, заснуть совершенно невозможно и кажется, что только другие могут тратить время на такую глупость. Я проснулась с мыслями об Алисе, о том, как она сказала мне: «Ты просто отличная старшая сестра».

Не отличная. Вовсе не отличная.

Мы неравнодушны друг к другу – это само собой. Нет, не так. Мы никогда не забывали поздравить друг друга с днем рождения. Мы даже как бы соревновались, чей подарок лучше, как будто между нами шла борьба за роль более щедрой, более заботливой сестры. Мы часто видимся и всегда находим над чем посмеяться. Мы точно такие же, как и миллионы других сестер. Поэтому я даже точно не знаю, о чем говорю. Наверное, вот о чем: это не совсем так, как в молодости. Но такова жизнь, не правда ли, доктор Ходжес? Отношения меняются. И время тут ни при чем. Спросите Алису! Она так вжилась в роль вечно занятой мамаши из Норт-Шор, будто это какая-нибудь религия.

Может, мне нужно было усилить бдительность? Наверное, как старшая сестра, я была обязана удержать нас на одном пути.

Но последние семь лет я сама продержалась только потому, что сильнее и сильнее затягивала себя, вроде как пакет затягивают бечевкой. И теперь я затянута так сильно, что если и говорю о чем-нибудь, кроме того, как правильно составлять письма прямой рассылки, то чувствую, будто меня что-то душит, будто даже рот у меня не открывается так, как положено для хорошей, непринужденной беседы.

Причина тут одна – гнев. Он никогда не утихает, и порой я даже не осознаю его. Если я нечаянно раню себя, роняю тарелку черники, да так, что она раскатывается по всей кухне, я буквально вскипаю, как молоко. Слышали бы вы, как я вопила, когда вчера стукнулась лбом об открытую дверцу шкафа, пока вынимала тарелки из посудомоечной машины! Я сидела на полу, прислонившись спиной к холодильнику, и рыдала минут двадцать. Стыд и срам!

До того как Алиса с Ником разбежались, при разговорах с ней на языке у меня, бывало, вертелись непозволительные слова вроде: «Ты думаешь, что весь мир вращается вокруг тебя, твоего превосходного маленького семейства и твоей превосходной маленькой жизни, и самый сложный жизненный выбор для тебя – это цвет подушек для твоей новой софы за десять тысяч долларов!»

Мне очень хочется записать все эти мелочи – так они противны и даже неправдоподобны. Я о них вообще никогда не думаю, но могла бы о них говорить, в этом случае мы обе точно этого не забыли бы. Поэтому безопаснее было молчать и притворяться. Она знала, что я притворяюсь, и притворялась тоже, и потом, мы забыли, как быть настоящими наедине друг с другом.

Вот почему, когда она позвонила мне и сказала, что Ник уехал, для меня это прозвучало так, будто кто-то умер. Мне и в голову не приходило, я даже не могла подумать, что у них могут быть проблемы. Это неопровержимо доказывало, что секретами мы больше не делимся. Мне следовало бы знать, что творится у нее в жизни. Она могла бы попросить у меня мудрого сестринского совета. Но она не стала этого делать. Значит, она подвела меня так же, как я ее.

И вот почему, когда я узнала эту новость о Джине, то не могла сообразить, как поступить правильно. Позвонить Алисе? Или поехать прямо так, без звонка? Или все же сначала позвонить и спросить? Я не могла предугадать, чего захочет Алиса. Я переживала из-за того, как вести себя, словно речь шла о малознакомой мне женщине. И само собой, нужно было наплевать на все и кинуться прямо к ней. Что же со мной произошло, что я вообще задумалась об этом?

Когда мы выходили из больницы, мать сказала мне робким, совершенно не своим голосом: «По-моему, она и о Джине ничего не помнит?» И я ответила: «По-моему, да». Обе мы не знали, что об этом сказать.

Как найти, с чего все началось, и размотать весь этот клубок? Разобраться в хитросплетениях телефонных звонков, рождественских вечеров, детских праздников, вернуться к самому началу, когда мы были всего лишь Алисой и Либби Джонс? Вы знаете как, доктор Ходжес?

Ну ладно… Может быть, попробую заснуть.

Нет, не получается. Не могу даже изобразить зевок.

Завтра я забираю Алису из больницы и везу домой. Мне сказали, ее выпишут около десяти утра. Кажется, она приняла как само собой разумеющееся, что это сделаю именно я. Будь она такой же, как раньше, то ни за что не стала бы на меня полагаться. Она принимает услуги только от мамаш, с которыми вместе водит детей в школу, потому что на них можно ответить массовым собранием чужих детей у себя дома.

Я все думаю, вернется ли к завтрашнему дню ее память. Думаю, не устыдится ли она того, что сказала сегодня, особенно о Нике. Думаю, показала ли она свое настоящее лицо или то, которое было у нее раньше, или же просто в голове у нее все смешалось после того удара. А самое главное: опустошил ли ее развод? Был ли это только отблеск ее настоящих чувств? Не знаю. Просто не знаю.

Женщина-врач, с которой я говорила, кажется, уверена, что к утру память к Алисе вернется. Среди врачей, с которыми я знакома много лет, эта одна из самых приятных. Она смотрела мне прямо в глаза и не начинала говорить, пока не закончу я. Но я сказала бы, что она сосредоточилась только на одном: компьютерная томография Алисы не показала того, что она назвала «кровоизлиянием в мозг». Она растерянно моргнула, когда я сказала, что Алиса напрочь забыла, что у нее есть дети, но заметила, что люди реагируют на сотрясение совершенно по-разному и что в данном случае отдых – лучшее лечение. Она сказала, что, как только излечится травма головы, вернется и память. Кажется, давала понять, что, оставив ее в больнице на ночь, они и так уже сделали гораздо больше, чем при обычном сотрясении.

Уходя из больницы, я чувствовала странную вину перед Алисой. Она кажется намного моложе, чем есть. По-моему, я не сумела убедить врача в этом. Не то чтобы Алиса запуталась… Я говорила буквально с двадцатидевятилетней Алисой. У нее даже манера речи другая: медленная, спокойная, без тщательного подбора слов. Она просто говорит то, что приходит в голову.

– Я отмечала свое тридцатилетие? – спросила она перед тем, как мы расстались.

А я никак не могла этого вспомнить. Уже когда я ехала домой, в памяти всплыло, что они делали барбекю. Алиса дохаживала свою беременность, а в доме полным ходом шел ремонт. Кругом стояли стремянки, банки с краской, в стенах зияли дыры. Помню, я была в кухне, помогла Алисе с Ником украшать торт свечами, и тут Алиса сказала: «По-моему, ребенок шевелится». Ник прижал ладонь к ее животу, а потом приложил к нему и мою руку, чтобы и я ощутила эти слабые, еле слышные движения. Ясно помню их лица, обращенные ко мне, их глаза, сияющие от радостного волнения перед этим чудом. Они красили детскую, и брови у них были забрызганы голубой краской. Они были очень милы. Они были моей любимой парой.

Я, бывало, посматривала на Ника, когда он слушал, как Алиса что-нибудь рассказывает. На лице его светились нежность и гордость, он смеялся громче остальных, если Алисе случалось сказать что-нибудь смешное или свойственное только ей. Он принимал Алису точно так же, как принимали ее мы, и даже гораздо больше. Он делал ее увереннее в себе, забавнее, остроумнее. Он проявил все то, что в ней уже было, и позволил ей быть самой собой, так что она, казалось, прямо вся светилась. Он так любил ее, что от его любви она казалась намного привлекательнее.

Любит ли меня Бен так же? Да. Нет. Не знаю. Может быть, в начале. Вся эта блестящая любовная мишура сейчас основательно поистерлась. Она годится для тех, кто моложе, стройнее и счастливее; и потом, сушеный абрикос уж никак не может сиять.

Мне не хватает тех, прежних Ника и Алисы. Когда я вспоминаю, как они стояли в кухне и украшали свечами торт, я как будто вспоминаю старых знакомых, которые уехали куда-то далеко-далеко и перестали писать и звонить.

В половине пятого утра Алиса проснулась и без всякого перехода подумала: «А я и не спросила Элизабет, сколько у нее детей!»

Как могла она не знать ответа на этот вопрос? Но еще важнее, как могла она позабыть спросить, если она этого не знает? Она была мелкой личностью, сосредоточенной только на себе и любящей только себя. Ничего удивительного, что Ник хочет разойтись с ней. Ничего удивительного, что Ник не смотрит на нее так, как раньше.

Утром она позвонит маме, все проверит и будет делать вид, что помнит о детях Элизабет (забыла только своих), и скажет: «Ну, как там маленькая штучка с ручкой?»

Вот только она вовсе не была уверена, не изменился ли телефон матери. Она даже не знала, где мать живет. Переехала ли она в блестящую хромом бежевую квартиру Роджера в Поттс-Пойнт? Или, наоборот, этот Роджер переехал в мамин дом со множеством кукол, безделушек и цветами в горшках? И то и другое представлялось совершенно нелепым.

Девушка в соседнем отделении мирно посапывала, издавая тонкий звук, похожий на жужжание комара. Алиса перевернулась на живот и уткнула лицо в подушку, как будто желая задохнуться.

«Такого ужаса со мной никогда не случалось», – подумала она.

Но, положа руку на сердце, даже в этом она не была уверена.

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

После больницы мы с мамой отправились к Алисе домой, чтобы поговорить с Беном и детьми. Мы все вместе поужинали пиццей. К счастью, Роджер ушел на вечер в своем ротари-клубе; у меня не было настроения с ним видеться. Я вообще не знаю, у кого есть настроение видеться с Роджером, кроме самой мамы, ну и, конечно, Роджера. Мы не стали говорить детям, что Алиса потеряла память. Мы сказали только, что она ударилась головой в спортзале и что с ней все будет хорошо. Оливия сжала ладошки и произнесла: «Милая мамочка! Вот беда-то!» – и я заметила, как Бен, стоя у посудного шкафа, затрясся, изо всех сил сдерживая смех. Мадисон прикусила губу и спросила задумчиво: «А папе об этом сказали?» – и, тяжело ступая, ушла в свою комнату, как будто заранее знала ответ. Том подождал, пока Оливия удалилась на кухню, где из наклеек и блесток начала делать огромную открытку для Алисы с пожеланиями здоровья, а потом молча взял меня за руку и повел в комнату. Там он усадил меня на диван, посмотрел прямо в глаза и произнес: «Ну, говори правду. У мамы опухоль мозга?» Я не успела ответить, как он продолжил: «Только не ври! У меня встроенный детектор лжи! Смотришь вправо – значит врешь». Пришлось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы случайно не отвести глаза в ту сторону.

Забавная была ночь. Даже и не знаю почему. Забавная ночь из-за бедной Алисы.

О, я зевнула! По-настоящему, сладко, как положено! Все, доктор Ходжес, ухожу. Может быть, я все-таки засну.

Небо над больницей начало светлеть, и Алиса заснула самым глубоким сном за всю эту долгую, непонятную, рваную ночь. Ей приснился Ник, сидящий за длинным сосновым столом, которого она никогда не видела. Он покачал головой, поднял кофейную кружку и сказал: «Всегда все из-за Джины, да? Все Джина, да Джина, да Джина». Он отхлебнул из кружки, и Алиса явственно ощутила отвращение; она отвернулась от него и принялась яростно оттирать засохшее жирное пятно с гранитного сиденья скамьи.

Во сне Алиса крутилась так сильно, что сдвинула с места кровать.

Ей снилось, что она стоит в маленькой сумрачной комнате, а рядом с ней лежит Элизабет, смотрит прямо ей в лицо и говорит: «Что она хочет сказать – сердцебиение не прослушивается?»

То вдруг снилось, что она катит в гору огромный каток, причем на нее смотрят тысячи глаз. А ей зачем-то обязательно нужно делать вид, что это легко.

– Доброе утро, соня-засоня! – раздался голос медсестры.

Он прозвучал резко, остро, как будто разбилось стекло.

Алиса подпрыгнула на кровати и, словно задыхаясь, принялась хватать воздух ртом.

11

Клевые заметки классной прабабушки!

Ну, сегодня я проснулась, что называется, с петухами! Не спала с пяти утра и подумала: встану-ка я лучше, напишу пост.

Всем, кто писал на электронную почту, спасибо за заботу. Новости о здоровье Алисы хорошие. Барб позвонила вчера вечером и заверила, что она идет на поправку. Ей сделали какую-то компьютерную томографию – это что-то вроде рентгена, только более продвинутое, – которая показала, что все нормально. Барб сказала, они оставили ее на ночь в больнице, но утром ее должны выписать. Очень странно, что Алиса вчера так и не вспомнила ничего, что произошло с 1998 года. Она думает, что Ник все так же с ней, и Барб торжествует, потому что вообразила, будто Алиса с Ником могут теперь опять сойтись. На мой взгляд, это очень маловероятно. С тех пор как Барб пристрастилась к сальсе, она стала что-то уж очень оптимистичной.

Из-за случая с Алисой мне вспомнилась любимая подруга Элен, у которой недавно диагностировали старческое слабоумие. На днях я говорила с ней по телефону, и мне показалось, что она в абсолютно здравом уме. Она рассказывала, что на день рождения внучатой племянницы пекла торт, украшенный фигуркой балерины, сказала, что не слышит звука газонокосилки, а значит, Эрни все закончил и ей пора кормить его ужином. Так вот, Эрни умер в 1987 году. Я просто похолодела, когда это услышала. Я напомнила ей, что Эрни уже давно в лучшем мире, и она разрыдалась так, будто только что узнала об этом. Я чувствовала себя ужасно, но мне очень не хотелось, чтобы она убила два часа на чистку картошки для Эрни. Раз я видела, как он умял аж семнадцать печеных картофелин и глазом не моргнул! Любил поесть, чего уж там.

К счастью, Алиса еще слишком молода для старческого слабоумия! И я уверена, сегодня, когда я поеду навестить ее, она будет в полном порядке. Я, пожалуй, куплю ей какой-нибудь небольшой подарок. Знать бы вот только какой. Это не так просто. Мне всегда кажется, что в последнее время я разучилась выбирать подарки. Пока они были детьми, все было легко. Я любила смотреть, как их мордашки загораются от радости. Теперь я подозреваю, что это просто дежурная вежливость. Что скажете?

По-моему, ДорисизДалласа спрашивала, почему я называю Барб «дочерью», а Алису – «внучкой». Дело тут вот в чем: они не являются моей кровной родней. Много лет я прожила по соседству с ними. Честно говоря, если бы муж Барб не скончался, когда девочки были еще совсем маленькими, дело так и ограничилось бы вежливым знакомством. Но после смерти мужа Барб пришлось тяжко. Родственников у нее не было, поэтому я подвернулась как раз вовремя, чтобы удостоиться звания почетной бабушки. Я никогда не была замужем, племянниц и племянников не имею, и для меня это стало настоящим спасением. Целых три прекрасных правнука – какая же это радость!

Так, пошли дальше…

В последнем посте я начала рассказывать о заседании общественного комитета. Когда все основательно поупражнялись в остроумии насчет танца на шесте, перешли к обсуждению автобусной экскурсии, которую я организовала. День должен получиться просто отличный. Мы будем слушать специалистов (врача, юриста и др.), обсудим проблему эвтаназии, а потом пообедаем в садовом центре. Ничего удивительного, что Джентльмен Икс повел себя точно страус, как только речь зашла том, кому как хотелось бы умереть. Он то и дело изрекал банальности вроде: «Живым нужно жить», «Лови момент» и прочие подобные благоглупости. Ясно, что ему никогда не приходилось видеть, как страдает любимый человек; а вот я тридцать лет назад видела, как от рака умирала моя любимая мать. Я, как могла, доходчиво объяснила (он совершенно не блещет образованием), что хочу сама выбрать, где и когда я уйду из этого мира. Речь идет о достоинстве. Речь идет о контроле. По-моему, я была достаточно красноречива. Джентльмен Икс несколько мгновений внимательно смотрел на меня, и я подумала, что, возможно, мои слова запали в его тупую голову. Потом он сказал: «А почему бы нам всем не поехать прыгать с парашютом?» – и Гарри Палиси, этот придурок, поднял руку и крикнул: «А я за!» (Замечу кстати, что Гарри ездит в инвалидной коляске.) Вот здесь-то собрание и раскололось.

Присутствовавшие начали вычеркивать себя из моего списка на экскурсию «Мой выбор» и записываться на экскурсию, которую в это же самое время организует для них Джентльмен Икс. Он называет ее «Будем жить!». Я не очень понимаю, куда они собираются. Поговаривают о походе по барам, автогонках и подводном плавании в Куги-Бич.

На мою экскурсию пока еще записано достаточное количество желающих, но – увы и ах! – большинство из них не та компания, о которой можно мечтать. Это сварливые, чересчур строгие люди. Из тех, кто будет ворчать, что кофе в садовом центре – это просто коричневая бурда. Даже моя ближайшая подруга Ширли поинтересовалась, не буду ли я возражать, если она поедет на экскурсию с Иксом. Я очень расстроена. Не наглость ли со стороны Икса (даже джентльменом называть его не хочу!) – устраивать свою экскурсию в то же самое время?

Пишу все это и сама чувствую себя ворчливой, придирчивой старушенцией. И чего это я, в своем возрасте, досадую на себя! Я уже стара для этого. Не время для коренных изменений! Но в глубине души я чувствую себя так же неуверенно, как и сорок лет назад.

Я хочу рассказать вам то, что никогда и никому не рассказывала. В 1975 году, когда я преподавала математику, наши учительницы организовали что-то вроде девичника на пляже. Не пригласили только меня! А узнала я об этом совершенно случайно, когда увидела, как одна из них раздавала фотографии, сделанные в тот день. Как же мне было больно! Я до сих пор живо помню то ощущение.

Ф-фу… Как это все глупо! Пойду прогуляюсь немного.

Чуть не забыла: очень сомневаюсь, что этот Фрэнк Нири был моим учеником. Я слышала, его убили во Вьетнаме.

КОММЕНТАРИИ

ДорисизДалласа

Спасибо, что объяснили о «дочери», «внучке» и всем остальном. Вы часто видитесь? Расскажите что-нибудь еще! И по-моему, не нужно брать эти слова в кавычки. Мне кажется, вы самая настоящая прабабушка! Ой, а вы послушали моего совета и пригласили этого Икса? Думаю, это секрет. Подружитесь с ним! Возможно, общего у вас больше, чем вам кажется.

Берил

Кода мне было десять лет, весь класс, кроме меня, был приглашен на день рождения Мэри Мюррей. Тому скоро шестьдесят лет, но я все еще об этом думаю. Почему не пригласили меня? Что такого я сделала? Поэтому я вас очень понимаю, Фрэнни. Я соглашусь с Дорис: думаю, вам стоит подружиться с Иксом. Как я прочла где-то, будь близок с друзьями, а с врагами – еще ближе. Да, а не нужен ли, случайно, Алисе хороший тальк? Мои внучки его очень любят!

Парень из Брисбена

Да, я верю, что эвтаназия нужна при определенных обстоятельствах, но не хочу разглагольствовать о ней. Может быть, так рассуждает этот Икс. А может быть, он просто не любит думать о смерти. Пусть лучше по своим барам лазит!

Фрэнк Нири

Эй, мисс Джеффри, я жив-здоров! А скажите-ка мне, почему вы так и не вышли замуж? В свое время вы были очень даже ничего себе. Я подумал бы, что вас точно кто-нибудь подцепил. Готов поспорить, поэтому учительницы и не пригласили вас на пляж. Красивее вас там точно никого не было. Они не желали видеть вас в том крошечном желтом бикини в горошек!

ЧудачкаМейбел

С удивлением и отвращением прочла этот ваш пост. Самоубийство – смертный грех. Здесь двух мнений быть не может. Уповайте на милость Божью. Больше ваш блог не читаю.

Супербабулька

Очень рада была узнать, что Алисе стало гораздо лучше. Наплевать на этого Икса. Лично я в эвтаназию не верю (при тщательном уходе в ней нет никакой необходимости), но Фрэнни имеет полное право исследовать этот вопрос. ЧудачкаМейбел, вас же не заставляют читать этот блог! Кстати, никто не заметил, что Фрэнк Нири балансирует на грани приличного? Некому вас ругать, молодой человек!

Так! Пора двигать. Встать под отличный горячий душ. Одеться. Высушить волосы. Подкраситься.

Последняя медсестра вышла, и быстрый, властный голос зазвучал в голове Алисы, подсказывая ей, что делать.

Устала я, резко бросила Алиса. Глаза у нее были сухие и чесались. Хуже этой ночи еще не было. И потом, надо, наверное, подождать и спросить медсестру.

Ерунда! Примешь душ и окончательно проснешься. Как всегда!

Всегда?

Да! И посмотрись же ты наконец в зеркало. Тебе же не восемьдесят девять, а всего каких-то тридцать девять! Неужели все настолько уж плохо?

Так, а полотенце? Не знаю, какое полотенце взять. Должны быть какие-нибудь правила на этот счет.

Алиса, от тебя пахнет потом. Это после занятий. Пора помыться…

Алиса села. Она не могла допустить даже мысли, что от нее может чем-нибудь пахнуть. Худшего унижения нельзя было и придумать. Она буквально содрогнулась, когда однажды, наутро после очень острого ужина, Ник вскользь заметил, что от нее пахнет чесноком. Она закрыла рот рукой, кинулась в ванную, вычистила зубы и потом весь день жевала жвачку. Ника очень озадачило такое поведение. На запахи он не обращал ни малейшего внимания. После целого дня работы по дому он мог, как павиан, понюхать у себя под мышками и заявить: «Ну и вонюч!» – словно это было величайшее достижение.

Может быть, Ник разводился с ней из-за того, что дыхание у нее стало очень тяжелым?

Она осторожно потрогала шишку на голове. Еще болела, но уже гораздо меньше – точно это был отзвук вчерашней боли.

Но она совершенно не помнила ни этих детей, ни того, что Ник съехал из дома.

Она встала голыми ногами на холодный пол и огляделась. Большие, жирные головки тюльпанов, которые принесла мать, золотились на фоне белой стены. Она попробовала представить, как мать с Роджером танцуют сальсу и вертят бедрами в такт. Без всякого труда она представила за этим занятием Роджера, но чтобы мама? Эта мысль неприятно взволновала ее. Она не могла дождаться Ника, чтобы расспросить его об этом.

Так…

Она помнила, как вчера в телефонном разговоре его голос прямо звенел от ненависти. Вряд ли причиной этому был лишь дурной запах. Если бы дело было только в нем, он говорил бы смущенно и сострадательно.

Даже после этого телефонного звонка (как же он на нее ругался!) все-таки казалось невероятным, что Ник не появится в любую минуту, задыхаясь, спеша, извиняясь, что все напутал, и не прижмет ее к груди. Она даже не могла как следует расстроиться из-за развода, до того глупым ей все это представлялось. Это же был Ник! Ее Ник. Стоит ей увидеть его снова – и все встанет на свои места.

Рюкзак с наклеенными динозаврами стоял на шкафчике у кровати. Она подумала о том красивом красном платье. Может быть, она все-таки в него влезет.

Она взяла рюкзак в руку, а другой целомудренно запахнула полы халата, чтобы не сверкать нижним бельем, но в этом не было нужды. Занавеска у кровати другой девушки была задернута, и она все так же, по-комариному тонко, свистела носом.

Может быть, когда Алиса стала старше, храпела она куда как сильнее и из-за этого Ник и ушел. Надо было обзавестись каким-нибудь прибамбасом от храпа. Никакая это не проблема. Ник, возвращайся домой.