Текст книги "Vox Humana. Собрание стихотворений"

Первый раздел сборника завершается стихотворением «Когда всё проиграно, даже Твой…» (единственное, датированное 1931 г., под остальными поставлена дата: 1935). Занимающее сильную семантическую позицию (с точки зрения композиции), оно содержит метафору, задающую импульс или «интригу» всего дальнейшего лирического повествования. Поэтесса принимает образ ослепившего себя Эдипа, тщетно пытавшегося разгадать «тайны» земной любви, в утешение отдающегося «неизбежному другу», единственному неизменному возлюбленному: Петербург оборачивается Антигоной, подобно поводырю, ведет своего Эдипа.

 
Когда всё проиграно, даже Твой
Приход подтасован горем, —
Тогда, выступая, как слон боевой.
На помощь приходит город.
 
 
Он выправит, он – неизбежный друг —
Мне каждый раскроет камень.
Обнимет, за неименьем рук.
Невы своей рукавами.
 

Два следующих раздела сборника, в отличие от первого, не имеют внутреннего сюжета; в значительно большей степени они соответствуют замыслу «путеводителя». Образ лирического героя здесь несколько заретуширован, отодвинут на второй план, становится более обобщенным, за ним встают, помимо Ракова и Корсуна, еще и Вс. Петров, и Вл. Голицын, и, по-видимому, другие лица, о ком мы не знаем. На первый план лирического повествования, «как слон боевой», выступает Петербург: «проникновенный свидетель поэм любви»[150]150
  Анциферов П.Н. Душа Петербурга. Пб., 1922. С. 209 (по отношению к лирике А. Блока и А. Ахматовой).


[Закрыть] оборачивается их главным действующим лицом.

Топография разделов более или менее произвольна и уже не имеет жесткой привязанности к Эрмитажу и его ближайшим окрестностям. Маршруты складываются, главным образом, вдоль набережных Невы и «невчиков» (рукавов и каналов), по Стрелке Васильевского острова, Петропавловской крепости – с оглядкой на «Медный Всадник», по бегущим от центра улицам; захватывают ближайшие пригороды («Павловск», «Ропша», Гатчина – «Приорат»).

Петербург поднимается со страниц «Серебряной Раки» во всем своем блеске и великолепии. Однако в высокое славословие и аллилуйю, иначе не назовешь, – Петру Великому («О, неужели, город, ты / Одним задуман человеком», «Бог – мореход, курильщик в снежном дыме… / Весь город – карта на его столе» и т. п.), творениям зодчих, ученых и поэтов, – диссонансом врываются ноты тревоги и отчаянья, мотивы самоубийства, как, например, в стихотворении «Город воздуха, город туманов…» (1931):

 
Если дальше дышать не смогу я.
Как я знаю, что примете вы,
Полновесные, темные струи,
Венценосные воды Невы.
 

Эти стихи вполне можно отнести к романтическому сюжету (самоубийство как следствие неразделенного чувства). Однако едва ли Аверьянова рассчитывала на такое узкое их прочтение, скорее всего, она надеялась на смешение мотивов, как бы «шифровала» подлинные причины своего отчаянья.

«Страшные истины бытия» – еще один, «подпольный», сюжет «Стихов о Петербурге», поначалу он лихорадочно выступает на поверхность небольшими островками-проговорами, как, например, в стихотворениях: «Блаженство темное мое…», 1935; «Смольный: I», 1933 («Неужели, неужели / Мы навек осуждены, / Вместе с замыслом Растрелли, / У Китайской лечь стены?..», «И Кропоткин, убегая – / Азиатчины бежал»), «Павловск», 1934 («О, милый Павловск, храм нетленной дружбы / С той родиной, которой больше нет»). Стихотворение «Три решетки» (1935), в котором речь идет о решетках Летнего Сада, Казанского собора и некогда стоявшей перед Зимним дворцом, неожиданно обрывается концовкой:

 
Так росли мы сквозь годы глухие,
Тень осины в квадратах тюрьмы:
Город – гордость любой России —
По решеткам запомним мы.
 

При всей завуалированности темы, когда Аверьянова вдруг «отпускает» себя, «страшные истины бытия» со всей зловещей и пугающей определенностью поднимаются на поверхность лирического повествования, как, например, в стихотворении «Когда на выспренные стены…», 1930:

 
<…>
Пускай витийствующий Горький
О братстве вычурно кричит:
 
 
Мы не приветим, не приемлем.
Своими мы не ощутим
Ни их размеренные земли —
В веках мертворожденный Рим, —
 
 
Ни сон, который смутно снится
Слепцам на скифском берегу.
Где Русь – высокая волчица —
Легла. И стонет на снегу.
 

Эти строки написаны как будто в «ответ» М. Горькому. Летом 1929 г. он посетил Соловецкий Лагерь Особого Назначения (СЛОН) в составе комиссии иностранных представителей, а по возвращении в Москву напечатал очерк «Соловки» (Наши достижения. 1930. № 5), в котором дал восторженную оценку лагерной жизни, способствующей превращению преступников и врагов Советской власти в образцовых строителей нового общества[151]151
  Образный ряд стихотворения: «мертворожденный Рим» (инвариант советской государственности), «высокая волчица» (т. е. капитолийская волчица, вскормившая основателей Рима) – корреспондирует с мотивом «плача о „мертвом городе“»; этот мотив, по наблюдению Р. Тименчика и В. Хазана, типичен для поэзии первой и второй волн эмиграции: «от „Третьего Рима“ Г. Иванова, до <.. > стихотворения „Вечный Рим“ В. Перелешина (1932–33), в которых звучит тема гибели Петербурга» (Тименчик Р., Хазан В. «На земле была одна столица» // Петербург в поэзии русской эмиграции / Вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. Романа Тименчика и Владимира Хазана. СПб., 2006 (Новая библиотека поэта. Большая серия). С. 37).


[Закрыть].

В 1930-е гг. многие из друзей и знакомых Аверьяновой исчезали в тюрьмах и сталинских лагерях. В 1931 г. был арестован и приговорен к расстрелу Вл. Смиренский (внук адмирала С.О. Макарова), по некоторым свидетельствам, его не раз приводили на расстрел, но приговор не был приведен в исполнение[152]152
  См.: Палей А.Р. Встречи на длинном пути: Воспоминания. М., 1990. С. 84.


[Закрыть], двадцать три года, с небольшими перерывами, он провел в ГУЛАГе; в 1931 г. арестованы Д. Хармс и А. Введенский (разгром детского сектора Госиздата и «школы» Маршака)[153]153
  Подробный анализ обстоятельств разгрома детской секции см.: Александр Введенский и Даниил Хармс в Ленинградском Союзе Поэтов и Ленинградском Союзе писателей (По материалам архивов Пушкинского Дома) / Публикация Т.А. Кукушкиной // Ежегодник Рукописного отдела на 2007–2008 год. СПб., 2010. С. 565–576. В статье также дан библиографический свод работ об аресте и допросах Д. Хармса и А. Введенского.


[Закрыть], в 1938 г. – Л. Раков (в свой первый арест он провел в заключении год и четыре месяца)[154]154
  См.: Лев Львович Раков. Творческое наследие. Жизненный путь / Автор-составитель А. Л. Ракова. СПб.: Государственный Эрмитаж (Серия: «Хранитель»). СПб, 2007. С. 60–69.


[Закрыть], в 1935 г. – Л. Гумилев, тогда студент исторического факультета Ленинградского университета (затем его выпустили, но в 1938 г. вновь арестовали и осудили на 5 лет ссылки в Норильске); в 1936 г. был арестован и сослан на десять лет на Колыму Ю. Оксман; в 1934 г. арестован и в 1937 г. погиб в лагере (или расстрелян) В. Голицын – молодой талантливый композитор, единственный родственник академика Б.Б. Голицына, друг юности (см. «Памяти кн. В.Н. Голицына»). С Осипом Мандельштамом Аверьянова не была знакома, но по ее стихам можно догадаться, что как поэт он был ей чрезвычайно близок[155]155
  Во многих стихотворениях Аверьяновой отчетливо слышатся отголоски тех или иных поэтических строк Мандельштама; за ее «Стихами о Петербурге» как будто бы просвечивает образ умирающего Петрополя из «Tristia» (1922) и поздней лирики поэта (об эволюции образа Петербурга в творчестве Мандельштама см.: Сурат Ирина. Поэт и город: Петербургский сюжет Мандельштама // Звезда. 2008. № 5. С. 178–203).


[Закрыть]. Определенно она знала о его аресте в 1934 г. и высылке в Воронеж, и о повторном аресте в 1937 г., – как знала и о многих других, осужденных на «десять лет без права переписки». По сведениям Г. Струве, Аверьянову также не раз арестовывали, не случайно в ее стихах возникает мотив погони (см. «Крюков канал», «Когда, в тумане розоватом…», 1935).

Исподволь в «Серебряной Раке» нарастает тема чужого и мертвого города: «И ты раскрыт лишь в пьяном гаме / Кирпичных глоток заводских» («Раскрыты губы Эвридики…», 1936), «Колокола и окна немы…» («Фельтен», 1933)[156]156
  В pendant О. Мандельштаму: «В Петербурге жить – словно спать в гробу» («Помоги, Господь, эту ночь прожить…», 1931).


[Закрыть]. В стихотворении «Арка» (193 7) суггестивный образный ряд нагнетает атмосферу кошмара – Варфоломеевской ночи, Петербург предстает огромным кладбищем, люди (и сам автор) принимают облик святых мучеников. Не случайно в первой строфе возникает образ Петра («Бог – мореход, курильщик в снежном дыме…») – центральная фигура петербургского мифа о городе, построенном «на костях»[157]157
  «Арка» продолжает традицию «петербургского текста», идущую от «Миазма» Я.П. Полонского (1870-е гг.) и романов Ф.М. Достоевского, получившую полнозвучное оформление в русской поэзии и прозе начала и первой трети XX в. Ср., например, у Н.Агнивцева: «На спинах держат град старинный / Сто тысяч мертвых костяков / Безвестных русских мужиков!.. // И вот, теперь, через столетья, / Из-под земли, припомнив плети, / Ты слышишь, Петр, как в эти дни / Тебе аукают они?!» («Петр 1-ый»).


[Закрыть].

 
И перекрестки – тайный знак Его.
Кресты на двери к тем, кто принял муки
За этот град. Пусть мертв он: оттого
И улицы, как скрещенные руки.
 
 
…
Прохожие увенчаны на миг
Параболами незабвенных арок.
 
 
Как имя – в святцы, входит человек
Сюда, дворцы предпочитая долам…
И движусь я, вдруг просияв навек
Огромной арки желтым ореолом.
 

Первую часть «Серебряной Раки» Аверьянова завершает группой стихотворений, в которых подготавливается центральная (некрологическая / некропольная) тема второй части: «Памяти кн. В.Н. Голицына» (1934–1937), «Лазаревское кладбище» (1937), «Синеют Невы, плавно обтекая…» (1937), «Петром, Петра и о Петре…» (1935), «Приорат» (1936), «Дача Бадмаева» (1937) – с концовкой: «… и глаз привык / К казарменной карикатуре / На Кремль, упершийся в тупик». Образ мертвого города, встающий призраком из «Стихов о Петербурге», срастается в «Пряничном солдате» с образом матери-родины-детоубийцы:

 
Отечество! Где сыщем в мире целом
Еще в утробе тронутых расстрелом.
Абортом остановленных детей?
 

«Три Алексея», 1935.

Историческая тема, которая в первой части книги «всё время пробивается наружу»[158]158
  Струве Глеб. Стихи А. Лисицкой // Мосты. С. 124.


[Закрыть] («Ропша», «Михайловский замок» и др.), во второй части выступает на первый план, что само по себе представляется закономерным, поскольку «Петербургское зодчество… Это не только прокаженные, с проржавевшими лодками и грудями железных нереид ростральные колонны, не только Растрелли, Фельтен, Гваренги и Захаров, Воронихин и Росси. Это – музыка „могучей кучки“ и Глинки, это – „Мир искусства“ и академия, это почти вся русская литература и вся государственность прошлого» (курсив мой. – М.П.)[159]159
  Петров Г. <Борис Филиппов> Ленинградский Петербург // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1953. № 18. С. 39. Мемуарный очерк Георгия Петрова о Петербурге 1920-x – l930-x гг. помещен в «Гранях» в рубрике, посвященной 250-летию Петербурга, следом за подборкой стихов А. Лисицкой.


[Закрыть].

В сборник «Пряничный солдат» Аверьянова включила десять сонетов, семь из них обращены к истории российской империи и судьбам ее властителей: «Усыпальница», «Иоанн Антонович», «Павел Петрович», «Анна Иоанновна», «Три Алексея», «Софья Алексеевна», «Ледяной Дом». Центральное место в цикле, вероятно, отводилось сонету «Иоанн Антонович», трагическая участь императора-младенца осмысляется автором как извечный, неколебимый символ российской истории:

 
Забытыми в глуши, опальными – что время? —
Расстрелянными – им удел блаженный дан —
Бездомными – их тьмы! – ты грозно правишь всеми.
Прообраз всей Руси – несчастный Иоанн.
 

Иоанн VI (1740–1764) был провозглашен императором в двухмесячном возрасте (при регентстве герцога Курляндского Э.И. Бирона, затем собственной матери Анны Леопольдовны), младенцем был свергнут Елизаветой Петровной, провел всю жизнь в тюрьмах и одиночных камерах, был убит охраной при попытке мятежника его освободить.

Сонеты написаны в 1937 г., когда судьба Аверьяновой уже была предрешена – рукопись «Стихов о Петербурге» оказалась за рубежом, а ей, вероятно, оставалось только ждать очередного ареста. В предпосланном циклу сонете-акростихе, обращенном к Всеволоду Петрову, она как будто бы предчувствовала: «Придет ли, наконец, великий ледоход? / Его мы оба ждем, по-разному, быть может… / Ты – переждешь легко. Тебе – двадцатый год».

Сборник получил название по имени персонажей сказки Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» (1816): пряничные человечки, самоотверженно вступившие в бой с солдатами Мышиного короля, гибнут почем зря, – судьба культурного слоя России:

 
Мы можем говорить и думать о расстреле.
Но, горше всех других, дана нам мысль одна:
Что справится без нас огромная страна.
 

«Иоанн Антонович», 1935

«Экскурсия» по Петербургу, начатая у стен Зимнего дворца, заканчивается в Петропавловской крепости: у равелинов – в бывшей царской тюрьме и в Усыпальнице Петропавловского собора – перед надгробиями династии Романовых. Тюрьма и кладбище – довлеющий мотив последней «прогулки» в «путеводителе», озаглавленном «Серебряная Рака».

Отправляя за границу рукопись «Стихов о Петербурге» Э. Ло Гатто[160]160
  Вероятно, книга была отправлена Э. Ло Гатто неслучайно (по близости интересов), среди его многочисленных трудов, вышедших в послевоенное время: «Итальянские мастера в России» (т. 1–3, 1927, 1934, 1943) и книга «Миф о Петербурге» (1960).


[Закрыть], Аверьянова писала:

С.-Петербург, 9 / ХП 37

Глубокоуважаемый и дорогой

Гектор Эммануилович!

Получила сегодня письмецо от моей ученицы, которая виделась с Вами в Риме. Очень рада была узнать от нее, что Вы здоровы.

Благодарю Вас сердечно за интерес к моим стихам – счастье было бы знать, что они напечатаны, в особенности, если это может сделать Университет, т. к. иные издательства представляются не столь ценными…

Анна Андреевна жива и более или менее здорова. Этим летом я была очень близко знакома с ее сыном Львом Николаевичем Гумилевым, который мне очень нравится. Он очень хорошо учится (студент-историк), его научная работа куплена Академией Наук, но он очень несчастный мальчик: пьет, ругается, ведет себя часто очень вольно, так что я его покамест не принимаю, хотя сама очень по нем скучаю. Может быть, станет старше и приличнее…

Анну Андреевну я не видела давно, т. к. она меня приглашает только если ей что-нибудь от меня нужно. Но я очень ее люблю и оттого не хочу писать о ней даже Вам, т. к. много невеселого пришлось бы сказать о ней… Может быть, Бог даст, мы с Вами увидимся и тогда о ней поговорим. Во всяком случае, она теперь ходит пешком, гуляет, а не лежит, как раньше.

Извините, что не пишу Вам на Вашем родном языке: за эти 2 последние года приходится заниматься другими языками, и боюсь наделать больших ошибок.

Если Вы действительно сможете издать стихи мои о Петербурге, которые имеются у моей ученицы, то хорошо было бы заказать какому-ниб<удь> хорошему художнику иллюстрации к каждому стихотворению (напр<имер>), в стиле Добужинского)[161]161
  Мстислав Валериянович Добужинский (1875–1957) – мастер городского пейзажа, прославился своими графическими и живописными полотнами, запечатлевшими Петербург; особое признание получили его иллюстрации к повести Достоевского «Белые ночи» (1922).


[Закрыть]. Сонеты из книги «Пряничный Солдат» лучше приложить в конце книги «Серебряная Рака», в виде второй ее части. Посылаю Вам дополнения к «Серебряной Раке».

Ужасно, что Вы больше не приехали – моя девочка мне писала, почему.

Прощайте же и знайте, что я с радостью иду на все тяжелые жертвы ради моей бедной книги – parve, пес invidio, sine me, libre, ibis…[162]162
  Маленькая – и я не ропщу – книжка, без меня пойдешь ты… (лат.). Овидий, «Скорбные элегии», кн. 1, элегия 1.


[Закрыть] Будьте ей добрым крестным отцом! Привет Вашей семье, не бойтесь за меня и не жалейте: природные данные каждого человека должны иметь свободное развитие, в этом – залог развития культуры. Вспоминайте нас всех иногда, пишите через мою ученицу, если захотите написать.

Лидия Аверьянова

P.S. Псевдонима не давайте, пожалуйста, пускай книга идет под моим полным именем, как моя подпись. Один конец! Хорошо бы иметь корректуру»[163]163
  Цитирую по: Тименчик Р. О стихах-эмигрантах. С. 125.


[Закрыть].

Одновременно, в письме от 9 декабря 1937 г. своей ученице, переправлявшей рукописи за границу, Аверьянова отдавала последние распоряжения относительно издания книги:

«Бетти дорогая,

Спасибо тебе большое за твое сердечное письмо. Я хочу, чтобы книга а) была опубликована в Праге, если возможно, Университетом б) под моим собственным именем, поскольку никакой псевдоним не способен скрыть стиль или тему.

с) Я хочу, чтобы ты, если возможно, передала мне корректурные листы всего на 1 денек, они будут возвращены тем же путем, каким была возвращена книга госпожи Уны.

Я очень больна и несчастна, у меня был роман с единственным сыном Ахматовой, очень обаятельным студентом, но пьяницей и непорядочным человеком сверх меры, так что перестала видеться с ним (но не перестала любить), хотя он очень умный и добрый в глубине души. Люблю тебя.

Твоя совсем старая и дряхлая лисица Л.

П.С. Напиши мне поскорее, поскольку я чувствую…. ну, ты понимаешь. Л.А.»[164]164
  Текст оригинала (Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Gleb P. Struve Collection. Box 75. Folder 2):
  «9/ХII 37.
  Betty dear,
  Thank you so much for your kind letter. I want the book a) to be published in Prague if possible by the University
  b) under my own name, for no pen-name will ever be able to hide the stile or topic.
  c) I want you, if possible, to let me have the proof-sheets for just 1 day, to be returned in the same way, as Dame Una book was.
  <I> am very ill and unhappy, had a love-affair with Akhmatova's only son, very charming student, but a drunkard and indecent to excess, so that I ceased to see him (but not to care), although he is very clever and kind at heart. Love from your most old and decrepit she-fox Lys.
  P.S. Write to me again soon, for I feel sort of… you understand. L.A.»


[Закрыть]

В 1937 г., в предчувствии беды или конца, Аверьянова вдогонку «Серебряной Раке» пишет и отсылает еще пять стихотворений: «Колокол Св. Сампсония» («Он был подобен темной сливе…»), «У костюмерной мастерской…», «Сонет» («Люблю под шрифтом легшие леса…»), «Превыше всех меня любил…», «Россия. Нет такого слова…». По вполне понятной причине они не вошли в основной корпус книги, и, тем не менее, воспринимаются не только как ее логическое завершение, но и как послание (на это указывает приложенный к автографам стихотворений лист, на котором Аверьянова записала пушкинское послание декабристам – «В Сибирь» («Во глубине сибирских руд…»), 1827).

Человеческий и гражданский голос поэта (vox humana) достигает в последних стихах наивысшего звучания. Ее «Россия. Нет такого слова…» можно поставить в один ряд с такими образцами гражданской лирики, как «Рожденные в года глухие…» А. Блока, «Веселье» («Блевотина войны – октябрьское веселье!..») или «Неотступное» («Я от дверей не отойду…») 3. Гиппиус, «Не с теми я, кто бросил землю…» А. Ахматовой и немногими другими.

 
Россия. Нет такого слова
На мертвом русском языке.
И всё же в гроб я лечь готова
С комком земли ее в руке.
 
 
Каких небес Мария-дева
Судьбою ведает твоей?
Как б…., спьяна качнувшись влево.
Ты бьешь покорных сыновей.
 
 
Не будет, не было покоя
Тому, кто смел тебя понять.
Да, знаем мы, что ты такое:
Сам черт с тобой,…..мать!
 

1934–1937

На скрещении узловых мотивов: блоковского («…Покой нам только снится…»), тютчевского («Умом Россию не понять…») и некрасовского («Ты и убогая…») Аверьянова создает свой и единственный в своем роде образ матери-родины. В сонете «Свиносовхоз» он приобретает дополнительные обертоны – трагический гротеск, преемственный по отношению к позднему Блоку («Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка»)[165]165
  А. Блок. Письмо к К.И. Чуковскому от 26 мая 1921 г. // Блок А. Собр. соч. В 8 т. М.; Л. Т. 8. С. 537; впервые: Чуковский К. Александр Блок как человек и поэт. (Введение в поэзию Блока). Пг.: «А.Ф. Маркс», 1924. С. 144.


[Закрыть].

Стихотворение «Россия. Нет такого слова…», ставшее известным в эмиграции лишь одной первой строфой – из статьи Г.П. Струве в «Мостах»[166]166
  Струве Глеб. Стихи А. Лисицкой // Мосты. С. 124.


[Закрыть], сразу же обратило на себя внимание. В. Самарин писал в «Новом русском слове» (Нью-Йорк): «Я остановился на стихах А. Лисицкой, потому что не часто до войны слышались свободные голоса из России, не часто попадали рукописи русских писателей и поэтов в свободную печать. В то время посылки рукописей за границу были подлинным подвигом. Решиться на это могли только люди большого мужества. А. Лисицкая, безусловно, знала, что ее ждет, когда посылала своему знакомому, зарубежному ученому-слависту, который обещал ей помочь издать книгу: „Псевдонима не давайте“ <…> Г.П. Струве пишет, что еще в годы сталинщины за границу дошли слухи об ее аресте. Где теперь эта смелая женщина, не побоявшаяся бросить вызов своим будущим тюремщикам?»[167]167
  Самарин В. Голоса России // Новое русское слово (Нью-Йорк). 1963, 15 февраля.


[Закрыть]

В 1941 г. Корсун был призван на фронт и вернулся в Ленинград только после окончания войны, когда Аверьяновой уже не было в живых. Перед войной она лечилась в психиатрической больнице, где оказаться после арестов и допросов («она и раньше уже не раз "сидела"»[168]168
  Струве Глеб. Стихи А. Лисицкой // Мосты. С. 121.


[Закрыть]), вероятно, было несложно, даже будучи совершенно здоровой (больница на Пряжке курировалась НКВД).

MA. Турьян рассказывала со слов ее мужа (ныне покойного): Н.М. Давидовский, врач-терапевт, в студенческие годы проходил практику в больнице на Пряжке (не позднее 1940 г). Однажды к ним на занятие привели пациентку, в которой он узнал Аверьянову. Когда-то он был знаком с Лидией Ивановной, но потом потерял ее из виду; она была «блестящая» женщина, обращавшая на себя внимание, запоминающаяся. Натан Матвеевич рассказывал, что испытал шок, увидев ее в качестве живого экспоната. Все присутствовавшие на этом практическом занятии, однако, были потрясены блистательным и точным, с клинической точки зрения, рассказом пациентки о симптомах ее болезни.

По свидетельству В.М. Глинки, последние годы поэтессы были омрачены болезнью, за которой последовали «больница, блокада, голод, осложненный страшными видениями неуравновешенной психики»[169]169
  Глинка М.С. В.М. Глинка: Воспоминания. Архивы. Письма. С. 138


[Закрыть], и преждевременная смерть[170]170
  Сведения о захоронении см.: Блокада 1941–1944. Ленинград. Книга памяти. В 36 т. / редкол.: пред. Щербаков В.Н. и др. Т. 1.


[Закрыть]. Лидию Аверьянову похоронили на Серафимовском кладбище в мае 1942 г.

М.М. Павлова

Примечания

Собрание стихотворений Лидии Аверьяновой издается впервые.

При жизни поэтессе удалось напечатать в советской периодике немногим более десятка стихотворений, все они относятся к 1920-м гг. Посмертные публикации из ее поэтического наследия (стихотворения 1930-х гг.), осуществленные Г.П. Струве, рассредоточены в зарубежных изданиях.

Впервые имя А. Лисицкой [Л. Аверьяновой] на страницах зарубежной печати появилось в 1946 г. в «Новом журнале» (Нью-Йорк), где были опубликованы шесть стихотворений 1930–1935 гг.: «Летний сад», «Князь-Владимирский собор» (1. «Среди берез зеленокудрых…», 2. «Никогда мне Тебя не найти…»), «Три решетки», «Владимирский собор чудесно княжит…», «Петром, Петра и о Петре…». В заметке, предварявшей публикацию, сообщалось: «Печатаемые "Стихи о Петербурге", случайно доставшиеся в распоряжение редакции "Нового журнала", принадлежат перу поэтессы, прожившей всю революцию в Советской России. Насколько нам известно, они нигде не были напечатаны. Ред.» (Новый журнал. 1946. № 14, С. 130–131). Вслед за тем «Стихи о Петербурге» А. Лисицкой печатались в «Возрождении» (Париж): 1949, № 1 и 1950, № 7; «Русской мысли» (Париж): 1949, № 142, 3 июня; «Гранях» (Франкфурт-на-Майне): 1952, № 14; 1953, № 18; 1954, № 22; «Мостах» (Мюнхен): 1962, № 9.

Г. Струве отнесся к творчеству неведомого ему поэта с горячим сочувствием. В лирике Л. Аверьяновой он видел живую связь с акмеизмом, с поэзией Н. Гумилева и О. Мандельштама. О его поистине рыцарском отношении к судьбе «трофейных» стихов свидетельствует письмо в газету «Русская мысль» (1949. № 142, 3 июля), в связи с первой публикацией стихотворения «Ледяной дом» он писал: «В только что вышедшем XVI выпуске журнала "День Русского Ребенка" напечатаны, переданные мною редактору его, Н.В. Борзову, два стихотворения б. "советской" поэтессы, ныне Ди-Пи, А. Лисицкой: "Три Алексея" и "Ледяной дом". К сожалению, во втором из этих стихотворений редактор нашел нужным, не снесясь со мной, по каким-то ему одному известным соображениям, выбросить одно слово, нарушив тем самым размер стихотворения, устранив одну рифму и заставив читателей гадать: что значит сие многоточие? Из уважения к незнакомому мне автору, за напечатание стихотворения которого я отвечаю, и в интересах литературной правды, прошу не отказать напечатать это замечательное стихотворение в его подлинном виде, а именно: редактором "Дня Русского Ребенка" выброшено было слово "бесовский" в четвертой строфе с конца (речь здесь идет, несомненно, о мальтийском кресте)». (В письме упоминается Николай Викторович Борзов (1871–1955) – в 1934–1955 гг. редактор ежегодника «День русского ребенка» (США)).

В течение двадцати лет Г. Струве публиковал и пропагандировал «Стихи о Петербурге», не оставляя надежды выпустить их отдельным изданием; он вел переговоры об оформлении книги с М.В. Добужинским (согласно пожеланию Л. Аверьяновой, высказанному в письме к Э. Ло Гатто), а после его смерти намеревался обсудить оформление сборника с А.Н. Бенуа, однако кончина последнего помешала и этому плану (см.: Струве Глеб. Стихи А. Лисицкой // Мосты. С. 124). Книгу Аверьяновой ему издать так и не удалось, но благодаря его усилиям большой корпус стихотворений «Серебряной Раки» стал известен зарубежному читателю и вызвал хотя и немногочисленные, но все же заинтересованные отклики.

В рецензии на седьмую тетрадь журнала «Возрождение» (1950), где были напечатаны два из трех стихотворений цикла «Петропавловская крепость» (а чуть ранее, в первой тетради за 1949 г.: «Фельтен» и «Павловск»), Н.Н. Берберова отмечала: «Что касается стихов, то в отчетном номере их много и большинство из них хороши. <…> А. Лисицкая лишний раз доказывает, что Петербургу больше всего пристали акмеистические стихи» (Русская мысль. 1950. № 216, 17 февраля. С. 5).

На публикацию, помещенную в «Гранях» (№ 18. 1953), откликнулся Ю.К. Терапиано: «250-летию Петербурга посвящено и семь стихотворений А. Лисицкой. Стихотворения по преимуществу изобразительные и описательные, написаны в нарочито скульптурной, тяжелой манере <…>. Читая эти стихи, невольно вспоминаешь стихи о Петербурге Бенедикта Лившица из его сборника "Болотная медуза". Манера, образы очень напоминают манеру и образы Лившица»; в одном из стихотворений он усмотрел «сочетание манеры Б. Пастернака со Всеволодом Рождественским» (Новое русское слово (Нью-Йорк). 1953. № 15165, 8 ноября. С. 8). В подборку вошли стихотворения: «Еще не выбелен весной…», «Фельтен для тебя построил зданье…», «Адмиралтейство» («В ромашках свод, тенист и узок…»), «Маргаритками цветет империя…», «Михайловский замок», «Памяти кн. В.Н. Голицына».

В связи с появлением в «Гранях» (1954. № 22) семи «Сонетов» из «Пряничного солдата» (три из них уже ранее печатались в «Русской мысли»: 1949. № 142, 3 июня) Ю. Терапиано писал Г. Струве: «Что касается Лисицкой, я не знаю других ее стихов, и Вы мне о ней никогда не говорили. Я отметил, что ее стихи написаны умело, но меня, главным образом, удивил ее выбор сюжетов, совсем неожиданные для Ди-Пи и нашего времени. Я говорил о жанре, Агнивцева вспомнил между прочим, ведь многие поэты в то время (и порой хорошо) писали о Павле Первом и т. д. Конечно, если бы редакция сделала примечание, фон для этого цикла стихов был бы иным, выбор сюжетов был бы тогда оправдан» (Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Gleb P. Starve Collection. Box 139. Folder 16. В письме упоминается поэт Николай Яковлевич Агнивцев (1888–1932), его политические стихотворения – «Павел I», «Гильотина», и др., написанные в период Февральской революции, пользовались широкой известностью).

Публикация сонетов из «Пряничного солдата» привлекла внимание Н. Бернера, в статье «Разговор с музами» он резюмировал: «Сонеты о русских царях Лисициной <так! – М.П> — образец чисто кабинетной трактовки поэтом «истории царей». Нет, уж после Максимилиана Волошина, который дал когда-то в изумительной лепке образного стиха русских царей и цариц, лучше бы не писали, или даже писали, но несколько по-иному, не только вразумительно, но и вдохновенно» (Литературный современник. Мюнхен, 1954. С. 265. – MA. Волошин (1877–1932) – автор произведений: «Dmetrius-Imperator (1591–1613)», 1917; «Написание о царях московских», 1919; «Китеж», 1920; «Россия», 1924 и др.).

Наиболее репрезентативной из всех зарубежных публикаций стихов Аверьяновой следует признать подборку, помещенную в «Мостах», сопровожденную обстоятельной вступительной заметкой. В нее вошло 12 стихотворений 1933–1937 гг.: «Расставаться с тобой я учусь…», «На Марсовом широковейном поле…», «…И ты, между крыльев заката…», «Смольный» («Утро. Ветер. Воздух вольный…»), «Смольный» («Пятикратный купол крова…»), «Когда, в тумане розоватом…», «Как Гумилев – на львиную охоту…», «Охтенскому мосту», «Бегут трамваи – стадо красных серн…», «Академия наук», «Лазаревское кладбище», «Колокол св. Сампсония».

Рецензируя издание, Ю. Терапиано в очередной раз пенял Г. Струве: «А. Лисицкая <…> известна в эмиграции по прежним ее публикациям. О том, кто она на самом деле, существует много предположений. Вступительная статья Глеба Струве никакого нового света не проливает, ограничиваясь сухой фразой» (Русская мысль. 1962, 18 августа). В ответ на это замечание Г. Струве заявил: «Я не знаю, какие "предположения" существуют относительно личности А. Лисицкой, но в моей заметке именно то ново, что я даю понять, что мне известно, кто она такая (отмечу при этом, что все прежние публикации ее стихов, о которых говорит Ю. К. Терапиано, исходили от меня). Не думаю, что разоблачение имени Лисицкой что-нибудь сказало большинству зарубежных читателей: под этим псевдонимом не скрывается никакой известный поэт. Мне известно только одно стихотворение А. Лисицкой, напечатанное в советском журнале за ее собственной подписью, но были и другие. <…> Что касается оценки стихов Лисицкой со стороны Ю. К. Терапиано, то это дело вкуса и спорить об этом не приходится» (Струве Глеб. О стихах А. Лисицкой // Русская мысль. 1962. № 1886, 4 сентября).

«Стихи о Петербурге» обратили на себя внимание знатоков и ценителей поэзии. В связи с началом издания «Опытов» Р.Н. Гринберг обращался к Г. Струве с просьбой: «Стихи о Санкт-Петербурге пришлите непременно. Чьи они?» (письмо от 29 мая 1953 г.: Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Gleb P. Struve Collection. Box 29. Folder 14). Факт, несомненно, примечательный, поскольку в двух первых книгах «Опытов» были представлены такие поэты, как: Г. Иванов, В. Ходасевич, О. Мандельштам, И. Одоевцева, С. Маковский, Ю. Одарченко и др. 12 августа 1962 г. Г. Адамович писал Одоевцевой: «Лисицкая, Вас заинтриговавшая, – сплошное, по-моему, подражание Ахматовой. Дурак-Струве уверяет, что это – Мандельштам. Нет, это гораздо жиже, и очень подражательно, хотя и не без приятности» (Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой / Публ. Ф.А. Черкасовой // Диаспора: Новые материалы. Вып. 5. СПб.: Феникс, 2003. С. 594). 31 марта 1965 г. Ю.П. Трубецкой спрашивал у Г. Струве (в связи с появлением на страницах «Русской мысли» стихотворения Е.М. Тагер): «Кто такая Тагер? Мне не случалось о ней слышать. Но гораздо интереснее стихи А. Лисицкой, о которой Вы делали публикацию. Правда, мне Лисицкая очень напомнила поэта Б-а Лифшица <так!> и его книжку или цикл «Из топи блат»» (Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Gleb P. Starve Collection. Box 140. Folder 10. Речь идет о поэтессе Елене Михайловне Тагер (1895–1964) и публикации Г.П Струве, см.: Г.С. Стихотворение Е.М. Тагер об Анне Ахматовой // Русская мысль. 1965. № 2370,7 октября). 25 октября 1965 г. Ю.П. Иваск сообщал Струве: «Дорогой Глеб Петрович, очень меня потрясла Ваша статья в „Р<усской> М<ысли>“ о Тагер и Маслове. Я не знал, что они были женаты… Вероятно, Вы знали не только его, но и ее. Подумалось: м<ожет> б<ыть>, ЛИСИЦКАЯ – Тагер… Но это одно только предположение» (Там же. Box 91. Folder 2. Упоминаются супруги – поэт Георгий Владимирович Маслов (1895–1920) и Е. М. Тагер).

Внимание поэтов и критиков к стихам А. Лисицкой не удивляет, ведь главная, и едва ли не единственная, тема ее творчества была в то же время «одной из острейших ностальгических тем в литературе первой и отчасти второй волн русской эмиграции» (Тименчик Р., Хазан В. «На земле была одна столица» // Петербург в поэзии русской эмиграции / Вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. Романа Тименчика и Владимира Хазана. СПб., 2006 (Новая библиотека поэта. Большая серия). С. 5). «Стихи о Петербурге» – плоть от плоти «петербургского текста» («Здесь Блок бродил, здесь умер Пушкин», «Как Достоевского когда-то / Меня преследует вода» и т. п.), унаследованного литературой русского зарубежья у Пушкина, Достоевского и поэтов «Серебряного века», заново осмысленного и дополненного. В период «Серебряной Раки» Аверьянова осознавала себя внутренней эмигранткой, да и, по сути, была ею. «Петербургский миф» в варианте его бытования в эмиграции – «сакральный топос» досоветской эпохи (подробнее об этом см. в указ. статье Р. Тименчика и В. Хазана) – опознаваем в ее поздних сборниках.

На родине творчество Л. Аверьяновой до недавнего времени было представлено публикацией одного стихотворения «ЦЕНТРАР-ХИВ» (Тименчик Р.Д. Тынянов в стихах современницы // Пятые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 248). В 1995 г. журнал «Звезда» (№ 2) поместил подборку из «Стихов о Петербурге», составленную Р.Д. Тименчиком на основе зарубежных публикаций. В 2004 г. «Звезда» (№ 5) напечатала воспоминания Л. Л. Ракова («Роман в стихах»), содержащие посвященный ему лирический цикл. В 2008 г. в журнале «Русская литература» (№ 1) увидел свет третий сборник стихов поэтессы «Опрокинутый Шеврон».

В настоящем издании поэтическое наследие Л. Аверьяновой представлено по возможности наиболее полно, в хронологической последовательности приготовленных ею сборников: «Vox Humana» (1924), «Вторая Москва» (1928), «Опрокинутый Шеврон» (1929), «Стихи о Петербурге» (1937) и «Пряничный солдат» (1937), вошедшие в книгу «Серебряная Рака». Особый раздел составили немногочисленные стихотворения, не включенные в сборники.

В основу издания легли материалы личного фонда Л. Аверьяновой, хранящегося в Рукописном отделе Пушкинского Дома Российской Академии наук: РО ИРЛИ. Ф. 355, и ее рукописи из архива Г.П. Струве в Гуверовском Институте: Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Gleb P. Starve Collection. Box 75. Folders 3–5. В Пушкинском Доме сосредоточены автографы стихотворений из книг «Vox Humana», «Вторая Москва», «Опрокинутый Шеврон», в Гуверовском архиве – рукописи сборников «Стихи о Петербурге: 1925–1937» и «Пряничный солдат. Сонеты. 1937».