Текст книги "Билет на вчерашний трамвай"

«Дай мне шанс»

Через месяц мы с Димкой развелись.

Из ЗАГСа я вышла странно спокойная, серьезная и какая-то другая… Может, потому что снова попыталась обмануть судьбу и вернула себе прежнюю фамилию?

Я вышла и позвонила Димке.

– Дим, я забрала свое свидетельство. Ты за своим когда поедешь?

– Не знаю. Они по субботам работают?

– По-моему, да.

– Тогда съезжу в субботу. Мне не горит. Слушай, у тебя какие планы на вечер?

– Да никаких. А что?

– Я приглашаю тебя в кафе. Придешь?

– Приду. Во сколько?

– Я зайду за тобой в семь.

Я отпила вина из своего бокала и подняла глаза на бывшего мужа. Он сидел, не притрагиваясь к еде, и смотрел на меня в упор.

– Ты чего? – спросила и улыбнулась.

– Красивая ты у меня…

Я покраснела.

– Брось. Я ж с этими разводами-нервотрепками похудела на семь килограмм. Красотища просто.

– Не ерничай, Ксень. Сама знаешь, что я прав. Я ж для чего тебя пригласил сегодня?

– Ну, развод наш обмыть, – снова улыбнулась я.

– Нет, Ксюш. Я вот что сказать тебе хотел…

Димка занервничал, сунул в рот сигарету и поискал глазами на столе зажигалку. Я нашла ее первой и поднесла огонь к его сигарете.

– Спасибо. Так вот что я хотел тебе сказать…

И замолчал.

Время шло. Минута прошла. Другая. Третья почти закончилась. И тут Генри заговорил:

– Ксюшка, родная, ты не бросай меня совсем, а? Я же вижу, я тебе уже не нужен, ты себе другого подыскиваешь… Не надо, не торопись. Ты… Ты подожди немного, ладно? Я сам тебя освобожу. И все у тебя сразу сложится.

Я отодвинула от себя тарелку и положила локти на стол.

– Это в каком смысле освободишь? От чего?

– От себя. Подожди, не перебивай. Ты только скажи: у меня еще есть шанс? Ну, хоть один, а?

Я молчала.

Димка схватил новую сигарету и начал мять ее в пальцах.

– Если у меня есть хотя бы маленький шанс – клянусь тебе, я его использую. Я вылечусь. Я пойду учиться в институт. Я найду хорошую работу. И я снова предложу тебе выйти за меня замуж… Не перебивай меня, прошу. Я сделаю это по всем правилам, а не как в тот раз… Я приеду к тебе на белом лимузине, встану у тебя под окном и заору: «Ксюшка! Выходи за меня замуж!» И ты выскочишь на балкон, такая красивая, такая домашняя… А потом у нас появится дочка… Как мы с тобой хотели. Маленькая принцесса с твоими глазами. – Генри сломал в руках сигарету и полез за новой. – У меня есть шанс?

Я, вцепившись в скатерть, смотрела ему в глаза.

Вот он приносит мне Деда Мороза, мы засовываем в него батарейки и смотрим, как тот топает ножкой…

Вот он несет меня на руках в ванную, приговаривая: «Тихо, тихо, маленькая, не плачь… Больно, знаю… Но ты ж у меня сильная, ты потерпишь. Я тебя вытащу, обещаю. Ты у меня обязательно выздоровеешь!»

Вот обнимает меня и Андрюшку и говорит: «Вся наша семейка Адамс в сборе… Я вас люблю».

Вот в шесть утра приезжает с дачи, куда ездил ночью за цветами для первоклассника Андрюшки.

Вот стоит на коленях и спрашивает: «Ты выйдешь за меня замуж?»

Я зажмурилась и затрясла головой.

– Ксень, у меня есть шанс?

Я открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо.

– Есть. Только, пожалуйста, используй его, ладно?

– Клянусь, родная! Обещаю тебе! И… Я тебя очень люблю.

Сильно-сильно стискиваю зубы, и все равно у меня непроизвольно вырывается:

– Я тебя тоже, Димулька…

– Мартынов, сделай доброе дело!

Я ходила по офису и грызла ногти.

– Все что хочешь. Что надо?

– Слушай, дело такое… Щекотливое, в общем. У меня Димка пропал.

– В смысле? Вы ж с ним развелись вроде… Извини.

– Развелись, помирились – какая тебе разница? – психанула я, но тут же взяла себя в руки. – В общем, я ему не могу дозвониться со вчерашнего дня. То гудок идет, а он трубку не берет, а теперь вообще абонент не абонент.

– И чего ты хочешь?

– Позвони в милицию, Сереж… Понимаю, просьба идиотская… Но мне не к кому больше обратиться. Позвони и спроси: у них там в обезьяннике Дима Вербицкий не сидит? Представься его братом… Мне звонить как-то неудобно…

Мартынов посмотрел на меня и протянул руку к телефону:

– Говори номер…

Через минуту он уже передавал мне разговор с дежурным.

– Нет у них Димки. Я спросил, куда еще можно позвонить, мне ответили, что в бюро несчастных случаев… – Сережка посмотрел на меня испуганно и поежился: – И телефончик дали. Звонить будешь?

– Буду.

Набираю номер.

– Алло, у меня пропал муж. Вчера еще. Утром ушел на работу и до сих пор не вернулся. Телефон не отвечает… На работу позвонить не могу – номера не знаю. Одет? Черное полупальто, голубые джинсы, белый свитер с горлом, синяя шапочка. Ботинки не помню какие.. Шрамы? Да вроде нет… На ногах если только, много мелких… Татуировок точно нет. Родинки? Да, есть. На правой щеке три родинки, треугольником… Вербицкий Дмитрий Николаевич, восемьдесят первого года рождения. Нет? Да, телефон оставлю. Спасибо.

Я положила трубку и посмотрела на Мартынова. Он обнял меня.

– Ну, что ты раскисла-то? Никуда он не денется, дурочка. Ну, нажрался, может. С кем не бывает-то?

Я шмыгнула носом.

– Думаешь?

– Да уверен просто! Завтра найдется!

Но Дима не нашелся и на следующий день. Я не находила себе места, не зная, куда еще позвонить.

Зато позвонили мне.

С Димкиной работы.

– Здравствуйте, – поздоровались вежливо, – а Диму можно к телефону?

– Здравствуйте. А кто его спрашивает?

– Это с работы… Второй день не появляется. Он заболел?

Я молчала.

– Алло, – заволновались в трубке, – вы меня слышите?

– Слышу, – тихо ответила я. – Дома его нет. Два дня уже. Я сама не знаю, что думать…

– Ну… Вы не волнуйтесь, найдется он, – неуверенно утешили меня на том конце провода. – Обязательно найдется. Передайте только, чтобы он сразу нам перезвонил.

– Хорошо.

– Спасибо, до свидания.

Я положила трубку, закусила губу и сделала то, чего не делала никогда: я позвонила Сашке.

Димкин лучший друг долго не брал трубку. Я ждала.

– Алло! – рявкнул недовольный голос.

– Саш, ты?

– Ну, я. Это кто?

– Это Ксеня Вербицкая, Димкина жена… Слушай, ты Димку давно не видел?

– Дня два уж точно. А что?

Я мешком обвалилась в кресло и заревела.

– Сашк, он пропал… Два дня его никто не видел: ни ты, ни я, ни даже на работе… Матери его даже звонить боюсь, она с ума сойдет. Я в милицию звонила, в бюро несчастных случаев – его нигде нет. Нигде, Саш!

– Тихо, Ксень, не паникуй… Я щас еще ребят наших поспрашиваю. Может, кто видел. И перезвоню тебе.

Сашка бросил трубку, а я набрала номер Димкиной тети.

– Тетя Нина, это Ксеня, здравствуйте.

– Здравствуй, Ксень. Что-то случилось?

– Нет… То есть да… Теть Нин, у меня Димка пропал…

– Как пропал?

– А я знаю? Пропал – и все! Два дня его нигде нету… Он к вам случайно не заходил? – спрашиваю уже на автомате, ни на что не надеясь.

– Заходил конечно. Позавчера.

Я вздрогнула.

– А во сколько?!

– Щас точно скажу… Около четырех часов.

– А зачем? Просто в гости?

– Да прям, зайдет он просто в гости. Денег в долг просил…

Я застонала.

– Полторы тысячи, да?

Тетя Нина удивилась:

– Да… А ты откуда знаешь?

– Это доза, тетя Нина. Это доза. Полторы тысячи… И вы ему дали?

– Дала, конечно. Он мне ведь как сказал: ты, говорит, теть Нин, не волнуйся. Мне, говорит, через час зарплату дадут, и я сразу тебе отдам. Дай мне полторы тысячи, пойду пока кредит оплачу. Ну, я и дала. А что, не надо было?

– Не знаю. Я уже ничего не знаю….

– Ксень, а ты матери его не звонила?

– Нет. Боюсь ее напугать…

Тетя Нина вздохнула.

– Да какое там напугать… Думаешь, найдется он?

– Я надеюсь.

– Ну, надежда, как известно… Эх, грехи наши тяжкие… Я сама ей позвоню. Если новости какие будут – ты уж мне сообщи, ладно?

– Само собой, теть Нин. До свидания.

Я положила трубку, но телефон вдруг вновь ожил.

– Алло!

– Ксень, это я, – послышался голос Сашки. – В общем, обзвонил я всех пацанов – никто Генри не видел два дня. И вот еще что…

Он замолчал.

– Что? – почему-то шепотом спросила я.

– Свет у него дома горит, Ксюх. И давно уже. Суток двое – это точно. В дверь ему звоню – не открывает никто. У тебя ключей от квартиры нету?

Меня затрясло.

– Нету. Саш, может, он цветы заходил поливать и свет забыл выключить?

– Цветы? – с сомнением переспросил Сашка. – Ну, может, и поливал. Только, насколько я знаю Генри, он, даже нажравшись, никогда не забывал выключить свет…

Я впилась ногтями себе в руку.

– Ты меня пугаешь, да?

– Ты что, Ксень? Я просто говорю… А ты все-таки позвони матери его, ладно? Пусть она приедет, посмотрит. В общем, если что – звони.

Я положила трубку и посмотрела на часы.

Десять вечера.

Я выключила на кухне свет, пошла в комнату и села за компьютер.

Бездумно лазала по всем сайтам подряд, переходя с одной ссылки на другую.

Что-то читала, уже не помню, что.

Выключила комп, вернулась на кухню, достала бутылку водки, налила, выпила, села за стол, посмотрела на часы.

Час ночи.

Зазвонил телефон.

Я схватила трубку:

– Алло!

– Дочка… Это я… Делать-то что будем, а?

– Ты что несешь?! – ору в трубку. – О чем ты говоришь, дура ты старая?! Что делать? Искать, искать будем!

– Не надо искать, дочка… Дома он, я знаю, я мать…

Внутри меня все задрожало.

– Что значит дома? Что ты там знаешь, черт тебя подери?!

– Мертвый он, Ксень… Я еще два дня назад поняла… Сначала подумала, мерещится. Смотрю: ты не звонишь, все тихо, я и успокоилась потихонечку…

У меня пропал голос и началась икота.

– Дочк, я только утром приеду, меня с работы не отпускают… – Она заплакала: – Я им говорю: «У меня сын, кажется, умер, отпустите меня», а они: «Вот смену сдашь в шесть утра – и поедешь, куда тебе надо»… В общем, я к восьми буду там. Крепись, доченька. Я тебе позвоню…

Три часа ночи.

Водка. Холодная. Залпом.

Половина четвертого.

Валерьянка. Пустырник. Водка. Залпом.

Семь сорок пять.

Падаю на колени перед иконами.

– Господи!!! – ору и крещусь размашисто. – Только не он! Не он! Пусть инвалидом лучше останется, пусть я инвалидом стану – только чтоб живой был… Ну, не надо… Ну, пожалуйста… Ну, Господи, миленький!!!

Восемь ровно.

Звонит телефон.

Вскакиваю с колен и несусь к аппарату.

Снимаю трубку.

– Дочка-а-а-а-а… – И плач в трубке. – Он тут лежит… На кухне… Мертвый… Иди скорее, я одна не могу!

Мертвый.

Умер.

Совсем.

Навсегда.

«Вербицкая… Я тебя люблю…»

«Выходи за меня замуж…»

«Дай мне один шанс…»

«Устанешь жить – возьмешь мою жизнь. И заживешь по-новой…»

Нос в веснушках.

Глаза карие.

Три родинки треугольником на правой щеке…

Все…

– Ксюш, ты как? – словно сквозь вату голос Лельки.

Резкий запах нашатыря.

Мычу что-то нечленораздельное.

– Это кто? Вдова? Дайте ей воды.

Чужие люди вокруг. Лица у всех чужие, незнакомые… Сердитые какие-то.

Не возьму я у них воду. Не стану ее пить.

– Выпей, выпей… – суетится Лелька и стакан мне под нос сует.

Мычу и отмахиваюсь.

Не хочу. Не буду. Не надо мне этого стакана.

– Дочка, пойдем…

Это мама. Мамочка моя. Смотрю на нее и мотаю головой.

– Не пойду. Я тут посижу, с Димой…

Меня поднимают, тянут за руку.

Вырываюсь.

– Идите без меня. Я потом приеду. Идите.

– Дочь, ну ты что? Вставай, земля холодная, ноябрь месяц… Заболеешь.

– И умру? – спрашиваю с надеждой.

– Господи, прости и сохрани… Не умрешь ты, и не думай даже. Ты еще долго-долго будешь жить.

– Без Димки?

Мама гулко сморкается в большой платок.

– Нам всем теперь без него жить…

Отворачиваюсь.

– А я не буду.

– Да что ж ты такое говоришь, а? Как это ты не будешь? А сын? Сын у тебя растет, забыла?

– Не забыла. Я просто к Димке хочу… Мам… Мне плохо без него… Меня тянет…

– Куда тебя тянет?

– Туда. – Ложусь лицом на могилу и обнимаю ее руками. – К нему. Ему плохо там без меня, мам. Я знаю. Я чувствую…

– Никуда тебя никто не тянет. Вставай, вставай, доченька. Пойдем…

Лежу. Просто лежу.

Кто-то очень сильный отрывает меня от земли, ставит на ноги.

Делаю шаг.

Делаю другой.

Иду. Не падаю.

Иду…

Считаю шаги.

Раз шажок. Два шажок. Три шажок.

Три шажка. Как три родинки на щеке…

«…Вы, кто бы вы там ни были, послушайте меня: верните мне Димку, верните его обратно, а я вам за это…

А я вам дам за это все, что попросите…

Возьмите у меня половину здоровья и даже половину жизни. Мне не жалко. Все равно ничего хорошего я в этой вашей жизни не видела. Подавитесь ею. Только Димку мне верните. Я же не переживу…

Я сдохну.

Сдохну, проклиная всех вас.

Кто бы вы ни были…»

Эпилог

– Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые – значит, мужики зажрались!

– Воистину!

Дзынь!

Субботний вечер. За окном трясет больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием «Кабак Быдляк», доносятся разудалые песни «Долина, чудная долина» и «Черные глаза», а мы с Лелькой сидим у меня на кухне и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.

– Нет, ты мне скажи, – хрустит хлебной палочкой Лелька, – мы что, каркалыги последние, что ли, а?

Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю свое отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.

– Скворцова, – говорю назидательно, – мы не каркалыги. Мы старые уже просто. Вот смотри!

Задираю рубашку, показываю Лельке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.

– Видишь? – спрашиваю.

– Не-а, – отвечает Скворцова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвертой бутылки. – А, не… Вижу! Сережка в пупке новая? Золотая? Где взяла?

– Дура, – беззлобно так говорю, поучительно, – смотри, щас я сяду.

И сажусь мимо табуретки.

Пять минут здорового хохота. Успокоились. Села на стул.

– Скворцова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами.

Сказала я это и глаза закрыла.

Тишина. В тишине бульканье. Наливает.

– Где жиры?

– Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Леля.

– Это кожа твоя, дурища. Жиры старости у тебя на жопе!

Дзынь! Дзынь! Пьем за жиры.

Хрустим палочками.

Смотрим на себя в микроволновку.

– Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна, – вздыхает Леля.

Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему.

Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии.

– Да… – через пять минут говорит Лелька, – когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были – что надо. Это кто? Как зовут, помнишь?

– А то. Мишка. Из Тольятти. Лельк, а ведь я его любила по-своему…

– Ага. Насиловала ты его неделю и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки.

– Да, – соглашаюсь, – зато красивый какой был…

– Угу. На актера какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, блин! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни, вспомнила!

Ржем.

Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем.

– Ой, дуры мы были, Ксюша…

– И не говори…

Остервенело жрем палочки.

Вся наша жизнь на коленях разложилась.

Мы с Лелькой в шестом классе.

Мы с Лелькой неумело курим в школьном туалете.

Мы с Лелькой выходим замуж.

Мы с Лелькой стоим у подъезда и держим друг друга за большие животы.

Мы с Лелькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью «Мочевина».

– Уноси, Жаба Аркадьевна! – звонко ставит пустой бокал на стол Скворцова. – А то щас расплачусь к чертям!

Уношу альбом.

Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками.

– Я к чему говорю-то… – делает глоток Лелька. – Какого фига мы с тобой все в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже трахать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Ксеня…

Замуж. Пора? Не знаю.

– На фиг? – интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна. – Чего мы с тобой там не видали?

– А ничего хорошего. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Гоша?

Давлюсь и долго кашляю. Вытираю выступившие слезы.

– Гоша?! Гоша – стриптизер из «Красной Шапочки»! У Гоши таких как я, – сто пятьдесят миллионов дур!

– Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели встречалась…

– Встречалась. Пока не сбежала. За фигом мне нужно существо непонятного пола, которое клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги и вечно орет: «Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!»? Нет уж, спасибо.

Моя очередь.

– Веня! – выпаливаю и палку жру, чавкая.

– Булкин?! На хрен Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он говорит: «Что вы туда смотрите, старые маразматички»?

Ржем.

Дзынь! Дзынь!

Лелька вперед нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся.

– Юрка!

Так и знала…

– Смешно очень. Юрка вообще-то уже женат.

– Не ври. Он в гражданском браке живет. Детей нет. Директор. Че теряешься?

Вот сволочь. На мозоль прям наступила…

– Он жену любит, Лель. Если почти за год он от нее не ушел – никогда уже не уйдет.

– Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, сама знаешь… – Лелька морщится. – А ты ему роди сына – сразу свалит!

– Угу. От меня свалит. Скворцова, тебе почти тридцать лет, прости господи дуру грешную, а несешь порожняк. Это с каких это пор мужика стало можно ребенком к себе привязать? Ты-то Власова своего Леркой привязала?

Выпиваю, не чокаясь. На Лельку смотрю.

– А кто тебе сказал, что я его привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было.

Обиделась. Так нечего было первой начинать. Юрка – это табу. Все знают.

Молча наливаем еще по одной. Дзынь! Дзынь!

Помирились, значит.

Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поет. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.

А еще за окном виден кусок зеленой девятиэтажки. Смотрю на него и молчу.

Лелька мой взгляд поймала. Бокал мне в руку сует.

– Давай за Димку, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.

Пьем. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.

– Лелька, – скулить начинаю, – мы дочку хотели… Алиной бы назвали! Как Генри хотел… Я скучаю по нему, Лель…

– Знаю. Завтра его навестим, хочешь?

– Хочу… Мы розы ему купим, да?

– Купим. Десять роз. Красных.

– Нет, белых!

– Белых. Как хочешь.

Молчим. Каждый о своем.

– Лель, – протягиваю ей палочку, – а зачем нам замуж выходить?

– Не знаю… – Она берет палочку и крошит ее в пальцах. – У всех мужья есть. А у нас нету.

Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю и лезу в шкафчик за сухариками.

– У меня Артем есть, – то ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.

– А у меня – Тимка… – Лелька запускает руку в пакет с сухарями.

– Знаешь, Артем меня замуж позвал, Лель… – Теперь точно оправдываюсь.

Лелька криво улыбается.

– А то непонятно было… И когда?

– Летом следующим… Ты – свидетельница…

Громко хрустим сухарями и смотрим в окно.

– А у меня поклонник новый. Виталиком зовут. Хошь, фотку покажу? – Лелька лезет в карман за телефоном.

Смотрим на Виталика.

– Ниче такой… – одобряю я. – Симпатичный. Тоже замуж зовет?

В Лелькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке и тихо подпевают Таркану: «Ду-ду-ду-ду-ду…»

– Позовет. Никуда не денется… А то несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Скворцова что? Еще вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, блин…

Хрустим сухарями.

За окном – субботний вечер.

Старый тополь трясет больными, пятнистыми листьями и разноцветными презервативами.

В хач-кафе «Кабак Быдляк» поет Таркан.

В куске девятиэтажки напротив зажегся свет на втором этаже.

Завтра купим десять белых роз и поедем к Диме.

А летом мы с Лелькой выйдем замуж.

А если и не выйдем – не страшно.

Семья у нас и так есть.

Я. Лелька. Наши с ней дети. Кот. Собака.

И мешок ванильных сухарей.