Текст книги "Родной. Чужой. Любимый"

Я покачала головой. Ведь он ко мне не прикасался.

Антон – мерзавец, из-за него я потеряла ребёнка, но если сейчас солгу, сама стану ничуть не лучше него. Поэтому рассказала всё, как было:

– Мы поссорились. Муж был очень груб, я испугалась и выбежала из квартиры. Он погнался за мной. Я побежала к лестнице, но споткнулась и упала. Антон пытался меня удержать, но ничего не вышло…

– А ваш брат утверждает, что видел, как муж вас толкнул, – встряла Вероника, а я вздрогнула при слове «брат».

– Он ошибается. Антон меня не толкал, хотя упала я из-за него.

Вероника задавала ещё много вопросов, заставляя меня снова и снова переживать те события, вспоминать каждую мелочь.

Пока мои родители не переглянулись, и папа не произнёс:

– Сань, хватит уже…

– Вероника Алексеевна, нам пора, – дядя Саша тут же поднялся. Женщина тоже, хотя и выглядела недовольной. – Алина, выздоравливай. Поговорим позже.

– Пап, – произнесла я, когда полицейские ушли. – Я не хочу, чтобы Антона сажали в тюрьму. Я хочу развестись с ним и больше никогда не видеть и не слышать.

– Ты уверена? – отец почему-то смотрел на маму. Она сжала мою руку и улыбнулась.

– Пап, – ободрённая Сашиной поддержкой я смогла сформулировать свои опасения: – Я не хочу приходить в суд, слушать обвинения, терпеть ненависть, повторять сотни раз, что случилось. Хочу просто всё забыть…

Мне очень повезло с родителями, потому что они больше не задавали вопросов и не поднимали неприятную тему. Со мной вообще старались говорить только о хорошем. Деда рассказывал, что выписал новые сорта роз, которые он скрестит с какими-то старыми и получит что-то ещё. Это было безумно скучно, но никто не перебивал. Ба приносила вести от Джека, который прижился у них в доме, но скучал по мне.

Жаль, что собак не пускают в больницу. Мне бы хотелось его обнять.

Я заперла болезненные воспоминания в резной ларчик и убрала ключ подальше. Я подумаю обо всём этом позже. Когда смогу.

Через три дня папа принёс свидетельство о разводе. А ещё через неделю меня выписали, и я наконец-то вышла из надоевшей больницы и вдохнула свежий воздух. Рука по-прежнему болела, на рёбра пришлось надеть бандаж, синяки не до конца сошли, но всё же это была свобода. И домой я ехала в радостном предвкушении.

Папа проявил родительское давление и сказал, что хватит баловства – жить я буду дома. Спорить не хотелось, потому что он был прав. Моя самостоятельная жизнь не удалась от слова совсем. И вернуться под родительский кров – это было лучшее решение.

Тем более что у ворот меня уже ждали деда с Джеком, который, увидев меня, сначала неуверенно завилял обрубком хвоста, а потом с радостным лаем бросился мне на грудь. Я испуганно охнула и попятилась, а деда с трудом удерживал поводок.

– Тише, Джек, – искренние эмоции пса снова заставили меня плакать, но это были слёзы радости, – я тоже рада тебя видеть, вот только рёбра болят.

Когда мы чуть успокоились, я опустилась на колени и обняла своего нового друга.

– Я тоже скучала, – шепнула ему на ухо, а потом вдруг вспомнила и испуганно встрепенулась: – Пап, он не заберёт Джека?

– Не заберёт, – улыбнулся папа, – Антон подарил собаку тебе и оформил все документы.

И это была отличная новость! Даже не хочу знать, как отец этого добился.

Джек безошибочно определил мою комнату и вспрыгнул на кровать. Когда мы с мамой зашли внутрь, он уже удобно расположился на покрывале.

– Сначала мыть лапы! – скомандовала Саша и стянула его за ошейник.

Джек поупирался для вида, но позволил себя увести и искупать. Спали мы вместе, в обнимку. Пёс слегка похрапывал, а я уткнулась в него носом, вдыхала запах папиного шампуня и думала, что теперь-то уж всё будет хорошо.

Я больше не стану делать глупости. Буду просто жить дальше, не оборачиваясь назад. Рана в сердце постепенно затянется, и скоро мне уже не будет так больно.

Я крепче обняла Джека и закрыла глаза.

Со временем мне и правда становилось легче. Вот только времени понадобилось намного больше, чем я предполагала.

Лето сменила осень, с деревьев опали листья, и незаметно подкрался новый год.

С Тёмкой я больше не разговаривала, хотя пару раз подслушала, когда мама ему звонила. На праздники он не сможет приехать, у него очередная командировка. И это даже хорошо, потому что я до сих пор не смогла бы спокойно находиться рядом с ним.

Я знала, что Саша записывает Тёмкины репортажи. И как-то, когда никого не было дома, решила посмотреть.

Тёма выглядел очень мужественно, в защитного цвета одежде с бронежилетом, шлеме на голове и микрофоном в руках. Он рассказывал об ужасах войны, стоя на фоне разрушенных зданий. Затем были его интервью с жертвами, записи жестоких расправ с заложниками…

Я закрыла файл и выключила мамин ноутбук.

Тёма выбрал очень опасную профессию, но ему была по душе эта работа, он был на своём месте. Родители гордились им. И я тайком тоже.

А в мае он сделал предложение Флоранс, и свадьбу они решили сыграть в конце лета в Анапе…

Глава 27

Артём никогда не испытывал такого прилива адреналина. Это было… Он не находил сравнений, потому что это было совершенно новое ощущение. Постоянная опасность, осознание, что его могут ранить или даже убить, дали Тёме чувство полноты жизни.

Он на самом деле такого никогда не испытывал.

К тому же Артём видел, что людям здесь приходится тяжело, и они с Курчанской делают хорошее дело – весь мир должен знать о том, что происходит на самом деле.

За несколько дней среди хаоса и опасности Артём вымотался физически, и всё равно его переполняли эмоции. В самолёте, уносившем съёмочную группу в Москву, спали все, кроме пилота и Тёмы.

– Ты молодец, Логинов, не сдрейфил, – сказала ему на прощание Елена Сергеевна и похлопала по плечу.

Она тоже оказалась мировой тёткой, да и остальные ребята. Эти несколько дней рядом со смертью сблизили их всех.

Артём ехал по ночной Москве, и его настигало чувство нереальности происходящего. Как будто это только сон, и сейчас он проснётся от очередного выстрела неподалёку.

Остановив машину у дома, Тёма не спешил выходить. Он заглушил двигатель и долго смотрел в лобовое стекло. Там и здесь были такими разными, такими контрастными, что его обычная мирная жизнь вдруг показалась абсолютно ирреальной. Может, этот московский двор, непривычно тихий в такое время, был его сном, а явь осталась в сотнях километрах позади?

Он уже точно знал, что обязательно вернётся назад. Если, конечно, сейчас он не проснётся там…

Тёма помотал головой, прогоняя морок.

Свет в окнах не горел. Значит, Флоранс уже спит. И это хорошо, Артём не был готов так быстро переключиться. Да и сложный разговор, который их ожидал, сейчас был бы ему не по силам.

В какой-то момент он даже малодушно подумал о гостинице, но тут же отмёл эту мысль. Он не побежал от опасности, не побежит и от разговора с женщиной.

В квартире было тихо. Отсвет уличных фонарей создавал полупрозрачный сумрак, рассеивая тени и делая почти видимыми очертания предметов.

Артём осторожно закрыл дверь, не позволяя ей скрипнуть. И положил ключи в широкую деревянную вазу. Чуть задумался, и движение получилось привычно размашистым. Металл звякнул о дерево оглушительно громко в полутёмной квартире.

– Чёрт! – выругался сквозь зубы, но не успел даже двинуться с места.

На него налетел ураган по имени Флоранс.

– Тёма, Тёмочка, ты вернулся, – шептала она, целуя его, куда попадала.

Даже не замечала, что Артём стоит истуканом, вовсе не стремясь коснуться её в ответ. Флоранс это как будто вовсе и не волновало. Она прижалась к нему всем телом, как кошка, мягко обволакивая своим теплом. Её руки гладили его плечи, поднимались вверх, чтобы запутаться в волосах и снова блуждали по телу, словно ощупывая, убеждаясь, что он действительно вернулся к ней.

Она была такой тёплой, нежной, такой близкой и настоящей. Ощущение ирреальности растворялось в её жадных касаниях.

Артём даже и не заметил, когда его собственные ладони отправились в путешествие по её телу, такому соблазнительно настоящему. Под сорочкой на ней ничего не было, и для Тёмы не составило труда избавиться от этой смешной преграды.

Он взял её прямо там, в прихожей, сметя то невидимое в сумраке, что лежало на тумбе. Ключи снова звякнули, упав на пол, но этого уже никто не слышал. Артём снова и снова окунался в её восхитительное тепло, сжимал такое податливое и отзывчивое тело и чувствовал, что то страшное и тёмное наконец-то осталось позади.

– Спасибо, – прошептал ей после, потому что Флоранс помогла ему вернуться.

Наутро она жарила Тёме оладьи, улыбалась, поливая их сиропом, и сделала кофе именно так, как он любил. Разве мог он сказать сейчас ей, такой живой и настоящей, которая стала его якорем этой ночью, что между ними ничего не может быть? Отвезти Флоранс в аэропорт и равнодушно отвернуться, чтобы не видеть её слёз?

Артём не смог.

Это оказалось гораздо сложнее, чем провести неделю рядом со смертью.

Дни уходили, и с каждым канувшим в Лету часом, это становилось ещё тяжелее.

Тёма совершенно запутался и разрывался между двумя женщинами, как между двумя мирами. Но одна была рядом, согревала его своим теплом и убеждала, что он живёт в реальном мире, а другая не хотела его знать.

Несколько звонков оборвались частыми гудками, прежде чем Артём понял, что его номер всё ещё находится в «чёрном списке». Даже после разговора в больнице она не разблокировала его. Осторожные вопросы маме давали такие же расплывчатые ответы. Из них Тёма понял только одно – Алине становится лучше.

Лучше без него…

А потом была вторая командировка и третья, ещё одна и ещё. И вот уже Артём сам возглавлял группу и принимал решения, куда идти и что снимать. Его репортажи были острыми, правдивыми и оставляли чувство горечи. Он был хорош. У него получалось.

Главред оказался прав, разглядев в нём способности донести людям правду так, чтобы они ужаснулись, чтобы задумались над тем, что происходит совсем рядом, но за границей привычной жизни.

И каждый раз Флоранс встречала его своим теплом, своей мягкостью, податливостью и реальностью. Она заставляла его верить, что всё позади.

На новый год Артём решил не ездить домой. Он теперь вообще не представлял, как вернётся в Анапу. Присутствие Алины в родительском доме делало это практически невозможным. И это было бы предательством по отношению к Флоранс. Ведь Тёма вовсе не был уверен, что его чувства угасли.

Точнее он точно знал, что это не так. Ему не стоило ехать домой…

А в мае Флоранс нашла кольцо. Артём уже и сам забыл о нём, ведь столько всего произошло с тех пор. Это кольцо он купил для другой женщины, той, которой был не нужен ни он, ни его любовь.

А Фло так обрадовалась, её глаза засияли, и Тёма просто не смог сказать ей правду. А потом подумалось – почему бы и нет? Они отлично ладят, Флоранс так старается во всём ему угодить. Да, для него она всего лишь синица. Но она здесь, рядом, а его журавль, похоже, так и останется всего лишь мечтой.

И Тёма сделал то, что показалось ему правильным в тот момент, он спросил Флоранс:

– Ты станешь моей женой?

* * *

Флоранс была счастлива. Она порхала бабочкой с цветка на цветок, то есть по свадебным салонам и магазинам, готовясь к этому важному для любой девушки дню.

Тёму же не волновала вся эта мишура, и он полностью доверился своей невесте. Ведь её так радовали эти предсвадебные приготовления.

Единственный раз Артём запротестовал, когда Флоранс захотела устроить свадьбу в Анапе. Он бы предпочёл Москву или даже Лондон, надеясь, что Алина откажется приехать. Но невеста настаивала на своём с непонятным упрямством и даже подключила будущую свекровь.

– Тём, ты собирался ставить родителей в известность, что женишься? Или надеялся, мы сами догадаемся? А может, рассчитывал, что не догадаемся, и ты сумеешь провернуть это по-тихому? – мама сердилась по-настоящему. Артём мог это определить по голосу, который становился по-деловому сухим.

– Мам, прости, забегался… – наверное, он плохой сын или даже жених, потому что предстоящая свадьба ну никак не воспринималась чем-то настолько существенным, чтобы устраивать из этого грандиозное событие. Артём бы вообще предпочёл расписаться без шумихи и гостей и улететь на недельку куда-нибудь в тропики.

Но он понимал, для Флоранс – всё иначе. Для неё это важно.

– Значит так, мы с твоей невестой… – мама выделила это слово голосом, и Тёма понял, что она ничего не забыла и с радостью всыпала бы ему ремня за то, как он поступил с Алинкой. И даже не стала бы слушать его оправданий.

В их общем с Алиной детстве Тёма всегда должен был уступать или искать компромисс, потому что «она – девочка, а ты – мужчина». Именно так и никак иначе.

– Мам, я не буду играть свадьбу в Анапе, – перебил её Тёма, проявляя упорство, продиктованное… малодушием?

– Нет, будешь! – упрямство он унаследовал от мамы, но ему оно досталось уже серьёзно разбавленным. – Но приедешь один и пораньше, чтобы поговорить с Алиной. Если вы не помиритесь… – она замолчала, и Тёма услышал что-то похожее на всхлип.

– Мам…

– Нет, слушай меня, упрямец, ты достаточно морочил девочке голову. Раз уж тебе не хватило терпения дождаться Алину, значит, ты снова будешь её братом и ничем другим. Она только начала приходить в себя, и я не позволю тебе снова всё испортить, глупый мальчишка.

Она снова замолчала, и Тёма тоже молчал. В трубке слышалось только их дыхание, разделённое сотнями километров.

– Ты всё понял? – тихо шмыгнув носом, подвела итог мама.

– Да, – она была права, прежде чем жениться на Флоранс, он должен всё решить с Алиной. Им давно нужно поговорить. Сейчас, когда прошёл почти год, сделать это будет проще.

А значит, после командировки в Нагорный Карабах он сразу полетит в Анапу. Кажется, это называется закрыть гештальт – завершить действие, чтобы начать новое. Его гештальт – Алина, и пока он не закрыт, в жизни Тёмы не стоит ждать спокойствия.

Он будет испытывать вину, мучиться вопросами типа «а что если бы…», выслушивать претензии от родителей, в общем… лучше сделать, как говорит мама. Всем будет лучше.

Да и с Алиной нужно помириться, как-то перешагнуть через то, что было и попытаться жить дальше. Пусть как брат и сестра… раз на большее он не может надеяться.

Решено, он вернётся и всё уладит. В конце концов, они одна семья, а в семье должны царить радость и любовь.

Через два дня в самолёте Тёма пытался сосредоточиться на изучении документов, перепроверяя пункты плана, уточняя время и координаты. Эта миссия была очень важной. Сейчас в Карабахе идут поиски останков погибших, и их съёмочная группа будет участвовать в этом процессе.

Но мысли то и дело улетали в Анапу, в прошлое лето, когда он наконец обрёл своё счастье и тут же его потерял…

У взлётной полосы их встречали две военные машины. Тёма, как руководитель группы, первым сошёл с самолёта и пожал руку пожилому коренастому подполковнику Григорьеву, который оказался старым приятелем Петра Семёновича.

По дороге Григорьев проводил обычный инструктаж, куда можно соваться, а куда лучше даже не смотреть. Это было уже привычно, и Тёма смотрел на открывающийся постапокалиптический пейзаж – разрушенные здания, искорёженные дороги, обугленные остовы деревьев и разносимый ветром пепел. Всё это он видел в каждой своей командировке, но так и не смог привыкнуть.

Ребята в его команде подобрались тоже бывалые, только у оператора было меньше десяти командировок, все остальные уже перевалили этот первый юбилей.

Разменяв свою «десятку» Тёма совершил традиционный поход в бар, где обычно отдыхали сотрудники их редакции, и под дружный хор подбадривающих голосов осушил подряд десять шотов горящей самбуки. А потом пару раз наблюдал за другими новичками, проходившими ритуал, и вспоминал свои ощущения: горячо, опасно и нельзя останавливаться.

Именно так всегда и было в командировках.

Журналисты переговаривались с военными, слышался смех после пошлых шуточек режиссёра. Казалось, присутствовавшие в этом внедорожнике не замечали того, что творится снаружи.

Или делали вид.

Сначала Тёма почувствовал, как машина подпрыгнула в воздух, словно колесо наскочило на кочку или попало в глубокую выбоину. Клацнули зубы, прикусывая язык, рот заполнился горячей кровью.

Взрыв раздался гораздо позже. Тогда он ещё не знал, что это взрыв. Просто был страшный грохот, от которого Тёма вдруг оглох. А за ним пришла боль. Содрогнулось всё тело, затрещали, ломаясь, кости. Колено будто разорвал пополам взбесившийся великан. А лицо пылало, словно с него заживо сдирали кожу.

Темноте, накрывшей его через секунду, Артём был даже рад, потому что в ней растворилась боль, и пришла Алина. Она улыбалась и тянула к нему руки. Тёма попытался в ответ протянуть свою ладонь, но понял, что его больше нет.

Глава 28

Транспорт, в котором ехал Тёма, подорвался на мине…

Слова никак не складывались в картинку, их смысл ускользал, как я ни пыталась сосредоточиться.

Последние три дня в нашем доме царило форменное безумие. Мама безостановочно плакала, ба колола ей успокоительное. Папа обзванивал знакомых среди военных и чиновников, чтобы нам позволили навестить Тёмку в военном госпитале.

Мы знали только, что он ещё жив. «Пока жив», – ответили отцу вчера по телефону, а потом повесили трубку. И больше информации не поступало.

Нет, это сон. Такого просто не может быть. Чтобы Тёма, тот самый живой и весёлый Тёма, чтобы он…

Наверное, мне следовало тоже попросить у ба укол, но я боялась уснуть и пропустить последние новости. Все эти три дня я так и не поднималась в свою комнату. Почти никто из нас не покидал гостиную. Мы словно приняли неосознанное решение держаться вместе. Так было немного легче ждать новостей. И в эти дни как никогда раньше я чётко осознала, что мы – семья.

И я – её часть.

Даже Джек, как будто проникся общей атмосферой настигшего нас горя, он тихонько лежал, свернувшись калачиком на диване, изредка просясь в туалет.

Наконец папе совместно с Тёминым начальником удалось добиться новостей. В конце недели Артёма с другими ранеными перевезут в Москву. Там мы и сможем его увидеть.

Саша опять плакала, уже от радости. Папа обнимал её, убеждая, что теперь-то уж всё будет хорошо.

А я по-прежнему пребывала в прострации, как будто сама подорвалась на мине, и меня контузило. Я просто не могла в это поверить. А ещё меня накрыло тяжёлым грузом вины. Я ведь не хотела видеть Тёмку. Я его прогнала. Отказалась даже разговаривать с ним, а ещё убрала его номер в «чёрный список», чтобы он не мог мне позвонить. Я настолько отгородилась от него, что сейчас даже не могла вспомнить последние слова, которые ему сказала.

Я не хотела видеть Тёму и вот теперь… Я могу не увидеть его больше никогда.

В Москву поехали все. И Джек тоже. В этом странном состоянии оцепенения, среди нереальности происходящего мы цеплялись друг за друга, как будто это помогало нам оставаться в здравом уме.

В госпиталь нас всех не пустили. Два человека, и всё. Никто не предложил принимать решение, делать выбор. Просто ба взяла у меня поводок, а Саша сжала пальцы, и мы с ней вместе двинулись навстречу неизвестности.

Палата была общей. В ней лежали четверо мужчин, разделённые только плотными занавесками, которые сейчас были отдёрнуты. Все четверо спали или были без сознания. В палате слышался только размеренный писк приборов.

Похоже, здесь нет Тёмы?

У троих лица были открыты, у четвёртого бинты покрывали не только лицо, но ещё шею и часть груди.

– Мам, мы ошиблись номером палаты, здесь нет Тёмы… – тихо произнесла я, а Саша вдруг сдавила меня в объятиях и зарыдала.

– Дочка, девочка моя, – она обнимала меня и исступленно целовала. Я не сразу поняла, что впервые назвала её мамой. Кажется, в мыслях я уже давно начала называть её этим словом. Оно казалось правильным. Но в горле рос комок, не позволяя вымолвить ни слова.

– Вы к кому? – вдруг раздался от двери женский голос.

– К Логинову, – глухо ответила Саша.

Медсестра подошла к кровати забинтованного мужчины и сняла со спинки папку-планшет с прикреплённым к ней листком бумаги.

– Состояние тяжёлое, пока прогнозов не даём…

Саша осела на пол. А я, недоумённо уставившаяся на забинтованное лицо мужчины, этого даже не заметила. Это Тёма? Это правда Тёма? Это о нём сейчас говорила медсестра – прогнозов не даём?

И вдруг до меня дошло, что Саша на полу.

– Мама, – я опустилась на колени, пытаясь приподнять её, – мамочка…

Слёзы текли из глаз, но я даже не пыталась их вытирать. Как же это могло с нами случиться?

Сестра принесла смоченную нашатырём ватку. Саша вдохнула резкие пары и открыла глаза. Вопросительно смотрела на меня, словно прося подтвердить, что весь этот ужас ей приснился.

Медсестра не позволила нам остаться в палате. Помогла вывести маму в коридор, усадила нас на диванчик и посоветовала звонить.

– Если его состояние изменится – вам сообщат, – и ушла.

Не знаю, сколько мы там просидели, обнявшись, цепляясь друг за друга в поисках поддержки. Нас нашёл папа. Он уже переговорил с врачом и теперь пытался увести маму домой.

Бабушка сказала, что зайдёт за продуктами, не дело, если мы умрём с голода. И я напросилась с ней.

Папа с мамой, дедушкой, Гришкой и Джеком отправились домой, а мы двинулись к супермаркету.

Ба взяла тележку и покатила её вглубь супермаркета, а я прицепом шла за ней. Правда почти не смотрела по сторонам, не могла сосредоточиться. Я вдруг поняла, почему это случилось, и теперь мне требовалось подтверждение моей догадки.

– Ба, – спросила, когда она остановилась в молочном отделе, – это из-за меня?

Бабушка подняла голову, оторвавшись от изучения состава творога, посмотрела вопросительно.

– Если Тёма умрёт, я буду виновата, потому что он уехал из-за меня…

– Девочка моя, – она уронила куда-то пачку с творогом и обняла меня, а я уткнулась ей в грудь, всхлипывая, чувствуя, как слёзы катятся по щекам и падают на бабушкину блузку, – ты не виновата. Он сам выбрал профессию, и она ему нравится, уж можешь мне поверить. И самое главное – Тёма не умрёт.

– Обещаешь? – дрожащим голосом спросила я.

– Обещаю, – твёрдо ответила она. И я ей поверила.

* * *

Тёма проснулся через шесть дней.

Не знаю, как папе это удалось, но мы с мамой получили разрешение его навещать. К этому времени Тёмку уже перевели в отдельную палату.

Когда мы вошли, я даже не сразу поняла, что он уже не спит. Больше не было равномерного писка приборов и шипения воздушного клапана. Тёма дышал сам. И даже умудрился посмотреть на нас тусклыми глазами в красных прожилках – всё, что можно было разглядеть сквозь бинты.

– Сынок, – мама опять заплакала, а я встала рядом и обняла её, поддерживая. И постаралась улыбнуться Тёме сквозь выступающие слёзы. Всё будет хорошо, вместе мы справимся.

– Выздоравливай, Тёмка, мы очень тебя ждём дома, – сказала ему чистую правду.

Ба и деда забрали Гришку и уехали через две недели, когда довольный румяный врач, от которого пахло сдобными булочками, сказал, что опасности для жизни больше нет, но какой эта жизнь будет дальше – зависит от многих переменных.

А мы с родителями остались. Я позвонила Василию и извинилась, что так его подвела. Но он оказался человеком понимающим, ни разу меня не упрекнул и пожелал выздоровления Тёме.

Мы с ним проводили много времени, но не заговаривали о прошлом. Его ожоги и переломы заживали. Опасения вызывала только нога, но мы все надеялись, что операция поможет, и Тёмка снова сможет ходить.

Флоранс при мне приходила всего дважды и не задерживалась дольше пяти минут. Наверное, ей было сложно видеть своего жениха в таком состоянии, но я не могла ей сочувствовать. Мне казалось, что Тёму расстраивают эти визиты.

А потом ему сняли повязки с лица и груди.

Мы с мамой решили поехать к нему с самого утра, пришлось ждать, пока врач покинет палату. Нам доктор улыбнулся и сказал, что выздоровление идёт полным ходом, можно готовить пациента к операции на колене.

Когда мы вошли, улыбающийся Тёмка уже полусидел, поддерживаемый удобной больничной кроватью. Я сдержалась и не ахнула, но сильно сжала мамину ладонь. Её лицо посерело, но она улыбнулась Тёмке в ответ, хотя губы дрожали.

– Привет, – он не замечал наших, изо всех сил сдерживаемых эмоций, – наконец-то с меня сняли эти дурацкие бинты. Василёк, – так звали молоденького медбрата, – обещал принести зеркало.

– Как зеркало… – мама ещё больше побледнела и растерянно посмотрела на меня. – Может, не надо?

Я тоже думала, что с зеркалом стоит подождать, и прежде как-то подготовить Тёму к тому, что он увидит. Вся правая сторона лица, ухо, шея и часть груди представляли собой уродливый неровный шрам от ожога. Пострадавшее веко почти соединилось с нижним, оставив открытой чуть больше половины глаза.

– Здравствуйте, – Василёк с зеркалом просочился мимо нас.

– Не надо, – мы с мамой одновременно рванулись к нему, протягивая руки, чтобы отобрать зеркало.

– Почему не надо? – Тёмка насторожился и изменившимся голосом велел медбрату: – Давай сюда.

Зеркало он не выронил, и я удивилась его мужеству. Артём долго разглядывал себя, а потом криво улыбнулся и охрипшим голосом произнёс:

– Да я теперь Квазимодо.

Мы с мамой словно отмерли и принялись наперебой убеждать Тёмку, что косметическая хирургия сегодня способна творить чудеса, и вскоре у него будет отличное новое лицо, ещё лучше прежнего.

Но, кажется, мы перестарались, потому что Тёма резким жестом сунул зеркало в руки замершему испуганно Васильку и буркнул нам:

– Я не хочу новое лицо, хочу своё, прежнее.

– Тёмочка, ты уже не спишь? – разумеется, Флоранс выбрала наилучший момент, чтобы впорхнуть в палату, наполняя её запахом дорогих духов.

Француженка была одета в стильный плащик, который так хорошо на ней сидел, что стоил явно не меньше моей месячной зарплаты, и туфли на умопомрачительных шпильках. При всём том двигалась она изящно, словно порхала по воздуху.

Взглядом Флоранс сразу отыскала Тёмку и словно наткнулась на невидимую стену. На её лице отразилась целая гамма эмоций: ужас, неверие, брезгливость. После каждой смены менялось и выражение лица Тёмы, оно становилось всё мрачнее.

– Ой, я, наверное, вам помешала, зайду позже, – высоким голосом пропищала она и бросилась вон из палаты.

«Ну уж нет, сучка», – подумала я и помчалась за ней.

– Стой! – в коридоре мне удалось догнать француженку. Поскольку она не останавливалась, пришлось ухватить её за плечо.

– Пусти! – Флоранс дёрнулась, но я держала крепко. Не позволю этой вертихвостке обижать Тёму.

– Ты что творишь? – зашипела я на неё. – Он только узнал, как теперь выглядит, ему очень больно. Ты должна быть с ним. Ты же его невеста. Как ты можешь так поступать?!

– Я его невеста? – она засмеялась каким-то ненатуральным смехом, а потом зачастила, иногда забываясь и переходя на французский: – Я его невеста?! Я та самая его невеста, занимаясь с которой любовью, он произносит совсем другое имя. Знаешь какое? Алина! И во сне он зовёт тебя, а не меня, свою невесту. И даже это кольцо, – она сунула мне под нос свою руку, – оно мне велико, понимаешь? Сначала я решила, что он не угадал с размером, но потом поняла – Тёма выглядел слишком удивлённым, когда я его нашла, а ещё смутился. Понимаешь? Он купил кольцо не мне, просто забыл о нём… Но я всё равно его носила! Я думала, что сумею тебя заменить, убрать из его мыслей, выгнать из нашей спальни. И я очень старалась. Я хотела бороться за него, но сейчас… – она вдруг скривилась, всхлипнула и села на стоявший рядом диванчик. – Это просто ужасно. Я не могу…

– Ты нужна ему, – я отказывалась принимать услышанное. Тёма всё ещё любит меня? Нет, я не буду об этом думать и на что-то надеяться. У него есть невеста, и она просто обязана быть рядом с ним.

– Нет, – глухо произнесла Флоранс, резко прекращая плакать и поднимая на меня усталый взгляд. – Это ты нужна ему. А я возвращаюсь домой.

Она сняла кольцо и сунула мне в руку. После чего поднялась, вскинула голову и, выпрямив спину, зашагала прочь по коридору. А я осталась сидеть на диванчике. На раскрытой ладони лежало красивое золотое кольцо с сияющим в ярком свете больничного коридора камнем.

Повинуясь какому-то наитию, я надела его на безымянный палец. Кольцо оказалось мне в пору.

Тут же сняла и вытерла руку о платье. Огляделась по сторонам, как будто совершила какое-то преступление. По крайней мере, чувствовала я себя именно так.

Кольцо сунула в карман. Потом подумаю, что с ним делать, и как рассказать Тёме, что у него больше нет невесты.

Надо поговорить с мамой. Вместе мы что-нибудь обязательно придумаем. Убедив себя в этом, я вернулась в палату.

Дни до операции пролетели очень быстро. Мы все поддерживали Тёмку, поэтому бояться было некогда. Зато теперь, когда его увезли в операционную, каждый остался наедине со своим страхом.

Я только и успела, что сжать его руку на прощанье и поймать благодарный взгляд. С левой стороны. На какой-то миг мне даже показалось, что это прежний Тёма.

Но это было не так.

Он очень изменился. Замкнулся в себе. Несмотря на все наши старания, почти не удавалось его расшевелить.

Хотя были и некоторые плюсы в этом его состоянии: на известие об отъезде Флоранс Тёма отреагировал весьма спокойно. Либо его это сейчас мало волновало, либо маме удалось подобрать правильные слова. Но мне казалось, что дело не в этом.

А может, я просто надеялась…

Доктор предупреждал, что операция будет долгой, что она займёт несколько часов, но родителям всё равно пришлось уговаривать меня ненадолго вернуться домой.

– Ты совсем забросила Джека, – укоризненно произнёс папа, и я почувствовала вину.

Я действительно его забросила.

Мы вернулись домой. Пёс радостно бросился ко мне, пытаясь лизнуть в лицо.

– Мы пойдем, погуляем, – с улыбкой сообщила я родителям, когда Джек с поводком в зубах сел у порога.

В парке было хорошо. Зеленела молодая листва и трава, цвели каштаны и одуванчики. Вовсю пахло подступающим летом.

На скамейках сидели влюблённые парочки. Мамочки с колясками прогуливались по аллеям. А озорные карапузы, уже способные ходить, веселились на детской площадке.

Мы с Джеком ушли подальше и разместились в траве на противоположном берегу пруда.

Сюда доносились отдельные детские выкрики, слышался смех.

А я подумала о своём малыше. Ведь если бы… Ведь всё могло быть иначе. И сейчас я прогуливалась с коляской по параллельной аллее. Вместе с Тёмой.

Нет, я не должна об этом вспоминать. Слишком больно. Что плачу, заметила, только когда слёзы начали капать на платье. Джек заскулил и подполз ближе, положил голову мне на колени, заглядывая в глаза. И я разрыдалась. Весь ужас последних месяцев, всё, что так долго копилось, вырвалось наружу.