Текст книги "Дьявол в Лиге избранных"

Глава двадцатая

События развивались стремительно. Не прошло и двадцати четырех часов, как у нас был четвертый и даже пятый покровитель, а значит, нам осталось завербовать лишь одного. Узнала я эту маленькую новость на следующее утро на собрании Комитета по новым проектам.

Там были Пилар, а также Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер. Но в тот день было общее собрание всего комитета, то есть присутствовали еще Джуди Джеймс (жена Джейсона – все думали, что он женился на ней из-за «Дж» в начале имени), Ниса Гарвей (жена Мэтью, хозяина автосалона «Порш и каддилак» на Трэвис-бульваре), Синтия Риверс (жена Дикки) и Энналайз Сандерс (жена Криса, шестеро детей). Все были богаты и томились от скуки. Суждения этих дам считались самыми экстравагантными в Лиге. Я не была в восторге от Комитета по новым проектам, но он был одним из самых важных.

От того, в какой комитет ты попадаешь, зависит власть, какой ты будешь обладать. Чем престижнее комитет, тем больше власти. Важнее нашего комитета только тот, который отвечает за прием новых членов, и так уж случилось, что Покровительствующий Советник в нем – моя мать.

– Представляешь, Альберта Бентли выдвигает Никки Граут! – воскликнула вездесущая Гвен. – Никки Граут! – повторила она, будто во второй раз в этом было больше смысла.

Дамы оживленно обсуждали вчерашний прием, который неожиданно (видимо, только для меня) стал большим успехом Никки Граут в обществе. Вот так поворот. Мое уважение к способностям Говарда росло с каждым часом.

– Я слышала, она была прекрасна.

– Потрясающа.

– Сама элегантность.

– А дом? Полагаю, просто изумительный!

Все говорили о Никки, будто она была особой королевских кровей, только что прибывшей в город. Полагаю, Альберта не поскупилась на лестные отзывы, чтобы обосновать свое участие в судьбе Никки.

– Если Альберта согласилась оказать ей поддержку, она, должно быть, чудесная. Представляете?

– Разумеется, – надменно кивнула Пилар. – Я с самого начала знала, что Никки превосходно подойдет для Лиги. Я предложила свою поддержку задолго до Альберты. Мы знакомы уже целую вечность. Я говорила с ней сегодня утром.

– Правда? Я бы так хотела с ней познакомиться! – восторженно произнесла Энналайз. Это было необычно, так как она была типичным представителем класса «Слишком-богатых-для-восторгов». – И увидеть их дом!

– Я смогу это устроить, – предложила Пилар со здоровой дозой чванства.

Для меня это все было более чем неожиданно, потому что:

а) как получилось, что не я, Фреди Уайер, первой узнала о решении Альберты?

б) с чего вдруг Пилар стала лучшей подругой Никки?

в) как так могло случиться, что подкуп политика помог Никки обрести еще одного покровителя?

Ладно, нечестный политик – не новость, и даже если правда станет известна, нет ничего незаконного в том, что он попросил жену оказать кому-то поддержку для вступления в Лигу избранных. Подобные сделки заключаются повсеместно. Но презрение на лице Альберты накануне вечером...

– И ее сестра тоже решила поддержать Никки!

Я поймала на себе взгляд Пилар, намек на улыбку, спрятанную за всей этой воинствующей строгостью. Я даже представить себе не могла, что она при этом думает. Все, что я знала, это что с каждой секундой ход событий становится все более непредсказуемым.

Следующее утро было ознаменовано газетным заголовком: «Я меняю имидж!» Перед моими глазами была первая страница светской рубрики «Уиллоу-Крик таймс».

Фарфоровая чашка с крепчайшим кофе застыла в воздухе.

– Вот видите, я вам говорила, – услышала я голос Кики из-за плеча, ее палец указывал на фотографию Никки... которая выглядела замечательно, как...

– Она выглядит прямо как вы.

Так и было. Сказать меньше значило бы ничего не сказать.

На фото на ней была белая сатиновая блузка и шелковая юбка. Если бы в кадр попали и ее ноги, я уверена, что увидела бы аккуратные лодочки на дюймовом каблучке, такого же скучного бежевого цвета, как юбка. Удивительно, что после ее упорного нежелания расставаться с дешевыми перьями и вульгарной лайкрой, теперь не было и намека на показной блеск. Вещь за вещью, манера за манерой, Никки училась соответствовать высоким стандартам Лиги избранных. Что, несомненно, само по себе искусство.

Вы думаете, я почувствовала гордость? К сожалению, я не испытала ничего, кроме беспокойства. Разве у меня до этого было мало поводов для беспокойства?

На следующий день после выхода статьи о Никки я смогла оценить масштаб успеха моей протеже. Никки Граут стала самой популярной фигурой среди дам Лиги избранных Уиллоу-Крика. В течение нескольких следующих дней, пока я пыталась отработать еще несколько пропущенных волонтерских часов и время, отведенное на работу в эконом-магазине ЛИУК, а в остальном продолжать делать вид, что в моем мире все так, как и должно быть, Никки успела отобедать в загородном клубе с Джуди Джеймс и Энналайз Сандерс, пройтись по магазинам с Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер и посидеть за чаем в «Брайтли» с Альбертой Бентли и ее сестрой. С помощью Пилар Никки покоряла мой мир со всеми его условностями и снобизмом. Хотя невозможно было не заметить, что Пилар так и не удалось найти последнего покровителя.

Понимая, что пора брать, быка за рога, я приняла ванну и оделась. В половине двенадцатого я подъехала к дворцу Граутов без предварительного звонка. И снова меня ждал сюрприз. У Никки были гости – дамы из Лиги. Пилар, похоже, задавала тон всему мероприятию, однако Никки, одетая в кремовые брюки, такого же цвета шелковый джемпер и с нитью жемчуга на шее, вела светскую беседу с несколькими дамами.

Они смеялись, пили холодный чай из резных хрустальных стаканов и ели сэндвичи без корочек с фарфоровых тарелок, будто всю жизнь были лучшими друзьями.

– Здравствуйте, – сказала я с порога. Возможно, в моем голосе чувствовалась холодность.

Дамы обернулись и увидели меня. Пилар улыбнулась мне своей особенной улыбкой, которая тут же погасла.

Глаза Никки расширились от радости.

– Фреди! – воскликнула она, быстро вставая с дивана.

– Привет, девочки, – сказала я с улыбкой, будто вовсе не была расстроена.

– Фреди, я так рада, что ты пришла. Пилар сказала, что ты занята.

– Правда? – Я посмотрела на Пилар и усомнилась, действительно ли она пыталась помочь Никки попасть в Лигу. Но если все это делалось с иным, нехорошим умыслом, чем в таком случае Никки Граут могла помочь ей?

Никки отвела меня в сторону.

– Фреди, ты только посмотри! – зашептала она восторженно. – Они полюбили меня! Я прямо как звезда!

Звезда?

Она поспешила к своему месту на диване и плюхнулась между Энналайз и Пилар, как раз когда Говард вошел в комнату. На нем были потертые джинсы и клетчатая рубашка, в руке – неизменный сотовый телефон.

– Здравствуйте, дамы.

Он был все тем же шумным Говардом, и я удивилась, подумав, что почти не придала этому значения. Может быть, я так бы ничего и не заметила, если бы Никки не занервничала, не стала запинаться и не сделала ему замечание:

– Говард, пожалуйста. Мы пьем чай.

Правило, о котором у меня еще не было повода упомянуть: никогда ни за что ни перед кем не следует критиковать своего супруга. Это более чем дурной тон. Несмотря на то что потом все рады посплетничать на этот счет, никому не хочется присутствовать при подобных сценах. Что бы ни делал ваш супруг, улыбайтесь, воспринимайте это как еще одну сторону брака, а после обсудите проблему наедине.

Сперва Говард смутился, но, когда он подошел к жене извиниться, на его лице была написана откровенная обида. Говард наклонился, чтобы поцеловать Никки в щечку:

– Прости, пышечка.

Никки отшатнулась, вспомнив о правилах:

– Говард, не при дамах.

Говард ошеломленно отступил назад, и на его лице застыло такое удивление, что он стал похож на щенка бульдога, которому дали по носу газетой. Невольно мне стало ужасно жаль моего вульгарного юриста.

– Нам лучше уйти, девочки, – провозгласила Пилар и опустила чашку на кофейный столик.

Все встали, как по команде, и Никки пошла их провожать. Говард остановился рядом со мной и посмотрел им вслед:

– Черт, Фреди, что ты сделала с моей женой?

Я задавала себе тот же вопрос.

Глава двадцать первая

На следующей неделе ЛИУК закрывалась на пасхальные каникулы. Это будет неделя без заседаний комитетов и без волонтерской работы. Единственное мероприятие, проводимое Лигой в эти дни, – Уединение – день отдыха за городом в местечке под названием «Спа», где честолюбивые члены Лиги встречаются с самыми многообещающими кандидатами. В этом местечке честолюбивые члены Лиги ведут борьбу за власть.

Я никогда не была там – не потому, что не имела четкого намерения далеко продвинуться в Лиге, но потому, что мне это не было нужно. Я уже входила в самые важные круги.

Не совсем понятно, стоит ли Никки появляться на Уединении – это может всколыхнуть воспоминания о «собачьем» инциденте за обеденным столом. Уместен ли риск? Лучший способ найти недостающего покровителя для Никки – принимать у себя небольшие компании в приватной обстановке. И, возможно, принуждение. Это, несомненно, подействовало на Альберту Бентли.

Но я опять отклоняюсь от темы.

Для меня пасхальные каникулы – это неделя без обязанностей, связанных с Лигой, а также неделя без Кики, которая всегда уезжает на праздники домой. Кика – истинная католичка, и Пасха для нее – главный праздник. Я же прихожанка епископальной церкви, и для меня главное – выбрать подходящий наряд, чтобы появиться в нем в церкви в воскресенье.

Кика редко берет отпуск – ее семья переносит Кикин авторитаризм гораздо хуже, чем я. Они явно не владеют искусством не обращать на нее внимания. Так или иначе, я оказалась предоставленной самой себе. Не знаю, как на вас, а на меня ничегонеделанье действует очень плохо, так как появляется слишком много времени для размышлений.

С пятницы, когда уехала Кика, до пасхального воскресенья было целых девять дней, которые мне предстояло чем-то заполнить. Никогда в жизни излишек свободного времени не был для меня проблемой.

Долю секунды я раздумывала, не поехать ли на Уединение, но содрогнулась при мысли о закулисных интригах, которые там всегда имеют место. Вместо этого я пошла на кухню, чуть не спалила дом и устроила ужасный беспорядок, который мне, ввиду отсутствия Кики, пришлось ликвидировать самостоятельно.

В воскресенье я поехала в Сан-Антонио и сделала несколько покупок, пользуясь кредитными карточками. В полдень я устроила себе ленч. В час тридцать посетила художественную выставку в Ла-Виллита. К четырем часам дня, когда до конца каникул оставалось еще семь дней и восемь часов, я стала скучать и забеспокоилась. Так что я сделала то, что на моем месте сделала бы любая разумная (читайте: безумная) женщина. Я решила, что сейчас самое время посмотреть, наконец, на искусство моего художника. И я действительно хотела увидеть его произведения. Ну, возможно, не только их, но тогда я себе в этом не призналась.

Надо отдать мне должное: я предварительно позвонила. Но Соейр, как обычно, не отвечал. После третьей попытки я решила, что ничего страшного не случится, если я съезжу в его обитель, чтобы посмотреть, не работает ли он в студии. В конце концов, не стоит забывать и о работе. Надо готовиться к выставке. Решать организационные вопросы. Удивительно, как ум может рационализировать самое неразумное поведение. Мало того, что ни один воспитанный человек не появится у другого без предупреждения, но неожиданный визит к мужчине выходит за все рамки приличия.

Тем не менее, я приняла ванну, накрасилась и оделась, полагая, что с минуты на минуту мне придет в голову более удачная идея, чем бы себя развлечь. Когда я покидала «Ивы», было уже больше восьми часов, солнце садилось, воздух полнился ароматами ранней весны и предчувствием вечерней прохлады. Проезжая через железнодорожные пути, я вновь увидела митингующих с лозунгами, и подумала, не повернуть ли назад.

Я притормозила, чтобы получше рассмотреть, что происходит. На здании была большая вывеска «Джен стар девелопмент – ваш реальный шанс приобрести недвижимость». Не могу себе представить, какой здравомыслящий человек будет приобретать недвижимость в этой части города.

Я вспомнила слова Никки о том, что Сойер занимается строительством. Может быть, он связан с «Джен стар»?

Я тут же отвергла эту мысль. Он художник, и, без сомнения, голодающий (вспомните его недавнюю неуловимость и район, в котором он живет).

Прибыв на виллу Джексона, я въехала в открытые ворота и обнаружила множество стареньких грузовичков и джипов, припаркованных вокруг фонтана. Либо Сойер принимает у себя съезд Техасского охотничьего клуба, либо у него вечеринка.

Заметив гирлянду фонариков, протянутую к дверям, я решила, что это все-таки вечеринка. Появиться без приглашения на пороге моего художника под благовидным, хоть и неубедительным деловым предлогом, – это одно. Но вламываться на вечеринку – совсем другое.

Я бы дала задний ход и поехала домой, как подобает хорошей девочке, которой я и была всю жизнь, но в этот момент кто-то постучал в мое окно.

Я подскочила. Не надо забывать, что все это происходило в южном Уиллоу-Крике.

Около моей машины стоял странный человек в причудливой одежде, обнимавший за плечи еще более странного вида женщину.

– Пошли с нами, – предложили они. – Войдем вместе.

Как будто мы были лучшими друзьями.

Если б вы их только видели. На женщине было разноцветное платье в стиле кантри с болтающимися там и тут украшениями. Я не видела ее ног, но могу предположить, что обута она была в какие-нибудь сандалии из холстины на веревочных завязках. (Не соответствует ЛИУК, хотя, видит Бог, с этим ансамблем туфли от Делман уж никак не сочетались бы.)

Длинные, слегка вьющиеся волосы женщины были собраны в свободный узел при помощи множества блестящих заколок-бабочек. И хоть я никогда не стала бы заводить дружбу с подобной особой, должна сказать, она была весьма красива для женщины, покупающей одежду на блошином рынке.

Мужчина выглядел не намного лучше. У него были прямые гладкие блестящие волосы, черные, как ясное ночное небо, завязанные сзади в хвост. На нем была белоснежная рубашка с высоким воротником а-ля Байрон и широкими рукавами, поверх которой был надет клетчатый жилет. Еще мне удалось разглядеть золотую цепочку для часов, пристегнутую к карману брюк.

Я попала не только в другой мир, но еще и совершила путешествие во времени.

Я опустила.стекло.

– Что вы принесли? – спросила женщина.

– Принесла?

Мужчина и женщина засмеялись, а потом открыли дверцу автомобиля. Ну и как мне было уехать, после того как они вытащили меня из машины, настаивая, чтобы я пошла с ними?

– Не волнуйся, – добавили они. – У всех есть запас. Там будет много.

– Кроме того, – сказала женщина, – у Сойера и так все есть.

– Все?

Я представить себе не могла, о чем они говорили, чего будет много на этой цыганской оргии (знаю, порой у меня буйное воображение). Я в равной степени чувствовала трепет и предвкушение. Только этим я могу объяснить, что восприняла как должное, когда они подошли с двух сторон и взяли меня под руки.

Мы прошли по мощеной дорожке, окаймленной оранжевым светом фонариков.

– Кстати, я Бернс, а это Сета, – сказал мужчина.

Прежде чем я успела представиться, они снова засмеялись и втянули меня в дом.

Мне было интересно узнать, как этот дом с саманными стенами цвета ржавчины и современными скульптурами во дворе выглядит внутри. В ту минуту, когда распахнулись грубые двери, я попала в интерьер, настолько отличный от моего, что у меня появилось чувство, будто я оказалась в далекой заморской стране. Потолки были высокие, и над главной комнатой возвышался чердак. Здесь было все, чего бы я никогда не одобрила и не допустила в свой дом, но при этом все это было поразительно красиво. Смесь старого и нового внутри, так же как и снаружи. Старая кожаная мебель и современная металлическая.

Обставить дом можно многими способами: со вкусом (как у меня), броско (как у Никки), со свалки (есть любители находить разные «сокровища» на помойке) и, наконец, без всяких правил – именно так и выглядело жилище моего художника. Ни одна деталь не подходила к остальным ни по цвету, ни по стилю. Интерьер представлял собой сногсшибательный коктейль, от которого рябило в глазах. Казалось, можно заблудиться, часами бродя по дому в поисках сокровищ, как будто это музей, где каждый предмет требует внимания. Здесь должно было возникнуть ощущение беспорядка. Тем не менее, дом не казался аляповатым. Особенно впечатляла огромная картина, занимавшая почти всю южную стену главной комнаты, – автопортрет моего художника, выполненный на фактурном кремовом фоне черным углем и сангиной. Он представал на нем диким, с откинутыми назад длинными волосами, широкоплечим, узкобедрым, а темные глаза, казалось, смотрели прямо на зрителя.

Я не могла отвести взгляд, даже когда почувствовала, что художник подошел ко мне сзади.

– Это... что-то, – сказала я, не оборачиваясь.

– Что-то?

Да, я, хозяйка художественной галереи, была поражена. Не потерять бы голову. Картина была потрясающая.

– Она столь же хороша, как и все остальные твои работы, которые я видела, – пояснила я.

– Как одна вещица в холле у Граутов?

– Можно сказать и так. А все эти скульптуры во дворе – они тоже твои, надо полагать?

Он засмеялся, на этот раз не неприятно, и развернул меня к себе. И сразу вся его шокирующая дикость, лившаяся с картины, оказалась передо мной. Он излучал физическую мощь. Его лицо сплошь состояло из жестких плоскостей, красивое и в чем-то даже пугающее, без единого намека на мягкость. На нем была черная футболка, открывавшая рельефную мускулатуру загорелых рук, а джинсы так сидели на его бедрах, что я удивилась, как мне могло прийти в голову, что он голубой.

Он оглядел меня с головы до ног, как будто решая, хочет ли купить. Потом криво усмехнулся и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть меня. Разглядев, он удивленно поднял брови.

Боюсь, я могла упустить одну малюсенькую деталь. Да, сейчас я об этом сожалею, но, вероятно, утром я купила непростительно непристойную вещь (ладно, не одну) в «Саксе». Собираясь в южный Уиллоу-Крик смотреть картины Сойера, я оделась в этот непристойный наряд, воспользовавшись отсутствием Кики, которая бы меня жутко критиковала.

– Джинсы?

Я пожала плечами.

На мне были облегающие джинсы-клеш, прозрачная белая туника, расшитая по линии выреза переливающимся металлическим бисером, и высокие клиновидные каблуки, какие носят разбитные старшеклассницы. В то время как Никки превращалась в меня, я быстро становилась похожей на Никки.

Его улыбка стала шире, сердце у меня при этом затрепетало (на самом деле), и он кивнул.

– Тебе следует почаще носить джинсы. Ты чертовски сексуально в них выглядишь.

Есть множество комплиментов, которые я привыкла слышать. «Ты изумительно красива». «Твоя улыбка освещает все вокруг». «Твой жемчуг безупречен». Но «Ты чертовски сексуальна» – не из них. Пусть он был новым и даже приятным, тем не менее я почувствовала себя неловко.

– Ну, да...

Он снова ухмыльнулся:

– Ты любишь так отвечать, да?

– Ну, да... то есть, да... ну...

Он лишь усмехнулся, откинул назад волосы и дал мне передышку:

– Итак, чем я обязан твоему визиту?

«Займись со мной сексом прямо сейчас». Шутка. На самом деле мне не пришло это в голову – по крайней мере, в тот момент.

– Я пришла обсудить выставку.

– Ах, выставку? – Похоже, он не поверил.

– Конечно. Ну, возможно не только, хотя мне действительно нужно посмотреть твои работы, чтобы решить, какие из них выставить.

Он засунул руки в карманы джинсов и секунду внимательно смотрел на меня.

– Если ты пришла не только за этим, то в чем же другая причина?

В благовоспитанном обществе не часто удается попрактиковаться в ответах на прямые вопросы, потому что воспитанные люди их не задают. И хотя за последнее время я получила больше практики, чем за всю предыдущую жизнь, у меня это еще не очень получалось. Я молча смотрела на него.

Его усмешка стала еще более ироничной, а в голосе появились дразнящие нотки.

– Признайся. Ты здесь потому, что не можешь передо мной устоять.

От неожиданности я раскрыла рот.

Художник снова усмехнулся, затем протянул руку и коснулся кончиками своих сильных пальцев моего подбородка, нажимая вверх и закрывая мне рот.

– Не волнуйся. Я сохраню твою тайну.

Я едва не задохнулась:

– Это смешно. Или нет. У меня был плохой день, и я не хотела оставаться дома.

Так было лучше.

Он громко рассмеялся, чувствуя себя хозяином в своем грубо отесанном мире, с высокими потолками и без всяких условностей.

– Я сражен, – сказал он. – Но – хорошая новость – ты пришла по адресу. У меня есть идеальное средство от плохого дня.

С уверенностью человека, привыкшего поступать по-своему, он взял меня за руку и потащил на кухню. Да-да, на кухню. Но какие могли быть претензии, когда я явилась в такой одежде, да еще без приглашения.

Едва войдя, я почувствовала запах еды. За большим столом сидели восемь человек, они пили вино, болтали и смеялись. Я поняла, что все собрались всего лишь поужинать. Никаких признаков оргии. (Временно плохой девочке оставалось только на это надеяться.)

Насколько я понимала, гости Сойера собрались ради обычной трапезы. Хотя в итоге она оказалась совсем не обычной... и полной противоположностью той, которую устроили у себя Говард и Никки неделю назад.

Меня представили (если это можно так назвать) разношерстной компании как Фреди. Просто Фреди.

Двое из гостей не расслышали, как меня зовут, и начали говорить что-то, но Сойер их оборвал.

– Это Маркус, – продолжил он.

Маркус оказался высоким элегантным мужчиной, одетым в старомодный черный костюм, белую рубашку и узкий черный галстук. На спинке его стула висела шляпа-котелок, а обе руки он сомкнул на набалдашнике богато украшенной трости.

– Он уверяет, будто он профессор, – сказал Сойер заговорщическим шепотом, – но мы подозреваем, что он актер, придерживающийся системы Станиславского и пытающийся вжиться в роль. Или же он попросту не умеет одеваться.

Компания засмеялась, отпустив несколько весьма нелестных шуточек в адрес Маркуса.

Следующим был Хилл, помешанный на компьютерах, разрабатывающий системы компьютерной безопасности, бум на которые начался в девяностые годы.

– Хилл был моим соседом по комнате в университете. А теперь у него хватает терпения мириться с этой ненормальной компанией.

И в самом деле, Хиллу было явно не по себе в этой толпе.

Сойер продолжал:

– Это Бернс. – Тот человек, с которым я встретилась, когда въехала в ворота. – Он такой же горе-художник, как и я. Но ему повезло, что у него есть Сета – его лучшая половина.

Женщина, которую я видела во дворе, вспыхнула:

– Как всегда, пускаешь в ход свои чары?

Далее шла Зелда, а за ней мужчина, представленный как Кирт Кинер.

– Мы зовем его Ки в квадрате, – добавил Сойер. – Мы уверены, что это имя вымышленное, а на самом деле он работает на ЦРУ. Но он это отрицает. А если мы ошибаемся, то, значит, его родители дали ему имя не подумав.

Послышалось НС-ное гиканье.

Дальше была драматург по имени Мара и, наконец, Санто. Он и выглядел, как святой. Или, по меньше мере, был на него похож. Санто был бледен – он явно не часто бывал на солнце. Все его любили.

– Привет, – сказал он мягко.

Мне явно было нечего делать в этой разномастной толпе.

– Добро пожаловать, Фреди, – сказал Санто.

– Спасибо, но в самом деле, мне не следовало вторгаться. Я зайду в другой раз.

Раздался хор протестующих голосов. Сойер прислонился к кухонной стойке, скрестив руки на груди. На его лице было написано еще большее любопытство. Я хотела сказать, что ему следует разнообразить свой репертуар эмоций, но решила, что это вызовет еще одну эмоцию, которую я уже наблюдала. Задумчивый мачо. Или это было презрение? Так или иначе, пусть лучше будет любопытство.

– Оставайся! – настаивал Бернс.

– Да, пожалуйста, – добавила Сета.

– Скажи ей, чтобы она не уходила, Сойер, – попросил Санто с вежливой настойчивостью.

Мой художник лишь посмотрел на меня с понимающей улыбкой. Он не попросил меня остаться, но, клянусь, в его глазах был вызов, как будто он ни на секунду не верил, что я уйду.

Всем известно, как я воспринимаю вызов.

– Спасибо, – сказала я. – Очень мило, что вы приняли меня в вашу кампанию. Чем-нибудь помочь?

Все молчали.

– Никто, кроме меня, не готовит на моей кухне, – сказал Сойер.

Я бросила на него взгляд, в котором читалось: «Ты уверен, что ты не гей?» Сойер лишь рассмеялся, а Санто нашел мне стул. Маркус налил мне темного красного вина из одного из разномастных стеклянных кувшинов. Я не только не большой сторонник кувшинов, но еще и обычно пью шампанское или, на худой конец, белое вино. Но Сойер наблюдал за мной.

– Спасибо, – сказала я, принимая баночку из-под джема, наполненную красным столовым вином.

Сойер подмигнул мне и отвернулся к плите.

И в самом деле, все, кроме меня, что-нибудь принесли. Хрустящие батоны в коричневых бумажных пакетах, сыр, оливки, вино. Много вина. На очень большой стальной плите у хозяина стояло множество разнокалиберных сковородок. И в кухонной утвари мистер Джексон не признавал единообразия.

Я чувствовала себя героиней романа Хемингуэя. Богатая американка, путешествующая по миру, обедает в Париже с компанией неряшливо одетых эмигрантов. Судьба уносила меня все дальше от моего мира.

Кухня была обставлена довольно просто, хотя плита оказалась марки «Викинг», а холодильник – «Сабзеро», что свидетельствует о том, что здесь вряд ли кому-то знаком голод, физический или финансовый.

Однако.

Говорили громко, обмениваясь мнениями о политике, религии, частных делах самого личного характера. Сойер резал, жарил и гремел сковородками с особой страстностью. Я не сомневалась, что именно так он создает свои произведения. Одновременно он смешил своих друзей и отвечал на их шуточки и обвинения смехотворными (если отвлечься) угрозами их здоровью. Я смирилась с мыслью, что сегодня вечером «делами» заняться не удастся, и откинулась на спинку, потягивая вино из баночки.

Не знаю точно, сколько прошло времени, но вот Сойер расставил на столе весь ассортимент керамических тарелок и мисок, и гости, не смущаясь, засуетились, накладывая себе и соседям разную снедь. Сойер со скрипом подвинул стул и подождал, пока я попробую кусочек пирога с козьим сыром в карамели, который он поставил передо мной. Вся компания тоже притихла и наблюдала за мной вместе с ним.

Я вежливо откусила кусочек и была просто потрясена, с трудом сдержав НС-ный стон удовольствия.

Гости радостно загалдели.

– Успех! Ей понравилось! Ты гений, приятель!

Сойер привстал и театрально поклонился, вызвав еще больше одобрительных возгласов, затем снова сел и посмотрел на меня через стол (его друзья были заняты разговорами, едой и смехом). Я почувствовала, как все внутри меня согрелось, и сердце мое снова заколотилось.

Потом был сыр «Моцарелла» и маринованные помидоры... Еще оливок. Еще хлеба. Еще вина. За всем этим последовало оссобуко – рулька с мозговой костью, которая просто таяла во рту, на гарнир – рис в томатном соусе, который следовало занести в «Поваренную книгу» Лиги избранных Уиллоу-Крика.

Санто говорил о своей поэзии, и его не задело, когда Дюран взял одно из стихотворений, над которым он сейчас работал, и сделал из него непристойную рифмованную белиберду. Могу поспорить, что Дюран сделал это, скорее, чтобы подразнить меня, а не Санто, так как поэт посмотрел на меня и попросил прощения. Но для всех явилось полной неожиданностью, когда я расхохоталась, икнула и в свою очередь процитировала короткую непристойную песенку. Я виню в этом вино.

С этого момента голоса становились все более громкими. Они говорили о своей работе, надеждах, мечтах. Оказалось, что Сойер обладает удивительной способностью внушить каждому из них чувство, что они могут достичь всего, чего бы ни пожелали. Разговор одновременно вызывал болезненные чувства и захватывал, как крушение поезда, от которого невозможно отвести взгляд. Кто знает, сколько бы это еще продолжалось, если бы Дюран ни с того ни с сего не повернулся ко мне и не сказал: «Теперь я понимаю, почему ты стала той музой, которая вдохновила нашего друга снова писать». Я моргнула.

– Ты – муза Сойера? – спросил вдруг оживившийся Санто.

– Как будто ты не догадался об этом в ту минуту, как она вошла, – усмехнулся Маркус.

– Нет! То есть, когда Сойер рассказывал о своей музе, он называл ее...

– Санто.

Нетрудно догадаться, кто оборвал его. Все заулыбались. И позвольте вам сказать, что Сойер Джексон со своим чеканным профилем, внушающий чувство уверенности и безопасности, являл собой зрелище, на которое стоило посмотреть. Прямо как на портрете в главной комнате.

Санто робко сказал:

– Прости. На самом деле он не называл тебя как-нибудь плохо. – Он нахмурил лоб. – Ну, не слишком плохо, по крайней мере.

Сойер закатил глаза:

– Ну, слава Богу!

Моя радость стремительно уходила, однако все остальные считали, что это ужасно забавно. Дюран присвистнул, оглядывая меня.

– Точно, я вижу. Вижу в тебе источник его вдохновения. – Он поднял стакан. – За музу Сойера!

Это мне понравилось – так необычно, я никогда раньше не была чьей-либо музой, во всяком случае, мне не было об этом известно.

Сойер покачал головой и, сдавшись, рассмеялся:

– Да, она так меня достала, что мне необходима была какая-нибудь отдушина. Начать писать было одним из возможных выходов.

И опять смех... но только не мой. Это высказывание мне совсем не понравилось.

Мара встала из-за стола и поставила какую-то музыку в стиле кантри. Сета начала танцевать: во-первых, одна, во-вторых, со стаканом вина в руке и, в-третьих, шелестя своими фермерскими юбками. Бернс последовал ее примеру. Остальные присоединились к ним, оставив меня наедине с хозяином дома.

– Ну, думаю, мне пора идти, – сказала я. Сойер бросил салфетку на стол, встал и поднял меня с места, потянув за руку.

Считается, что отнюдь не каждому мужчине дано ворваться в жизнь женщины и все в ней изменить. На той кухне со мной это случилось впервые. Так что, когда он сказал: «Давай потанцуем», может ли кого-то удивить, что я позволила ему вытащить себя на импровизированный танцпол и тут же закружилась в техасском ту-степе.

– Давай, расслабься, – поддразнивал он.

Я начала двигаться под музыку. Шаг, шаг, разворот. Мне лучше удается трехшаговый вальс. У меня даже есть сертификат «Мисс Маленькая Дебютантка», удостоверяющий это.

– Ты можешь танцевать лучше, – заявил он. И тут сработало мое упрямство. Я приняла еще один вызов. Может быть, меня ожидает такое же похмелье, как после алкогольного чаепития Никки. В чем бы ни крылась причина, но мои шаги стали более раскрепощенными, а повороты – более энергичными. Только у меня стало получаться, как музыка изменилась.