Текст книги "Наваждение"

Глава 12

Саванна, штат Джорджия

Уитфилд-сквер мирно дремал в гаснущих вечерних сумерках. Зажглись уличные фонари, выхватывая из сгустившейся тьмы ажурные рельефы карликовых пальм и испанского мха, свисающего с сучковатых дубов. После пекла Центральной Африки влажная Джорджия показалась д’Агосте почти приятной.

Он шагал за Пендергастом по аккуратно подстриженной лужайке, в центре которой высился окруженный цветами павильон, увенчанный куполом. В павильоне, повинуясь командам фотографа, группа гостей окружила жениха и невесту.

Неспешно шли прохожие, люди сидели на черных скамейках, читали, разговаривали. Все показалось вдруг нечетким, размытым, и д’Агоста потряс головой. После бешеного рывка из Нью-Йорка в Замбию здесь, в этой обители состоятельных южан, он испытывал какое-то оцепенение.

Пендергаст остановился и указал на вычурный викторианский особняк на другой стороне Хабершем-стрит – безупречно белый, похожий на своих соседей. Агент и его спутник повернули к дому, и Пендергаст сказал:

– Имейте в виду, Винсент, он еще не знает.

– Понял.

Они перешли улицу и поднялись по деревянным ступеням. Пендергаст позвонил. Секунд через десять над входом загорелся свет, и дверь открыл мужчина лет под пятьдесят.

Д’Агоста глядел на него с любопытством. Обитатель особняка был высок и очень красив: высокие скулы, темные глаза, густые каштановые волосы. Его загар резко контрастировал с бледностью Пендергаста. В руке мужчина держал свернутый журнал «Американская нейрохирургия».

Солнце, которое опускалось за дома на другой стороне сквера, светило хозяину в глаза, и он не мог разглядеть гостей.

– Чем могу служить? – осведомился он.

– Джадсон Эстерхази, – сказал Пендергаст, протягивая руку.

Джадсон вздрогнул, и на лице его выразилось удивление и радость.

– Алоизий? Боже мой! Входите!

Он повел их через огромную переднюю, потом через узкий, заставленный книжными стеллажами коридор в небольшой уютный кабинет. Слово «уютный» было совсем не в духе д’Агосты, однако другого он подобрать не мог. Теплый желтый свет придавал приятный глянец старинной мебели красного дерева: сервант, письменный стол с выдвижной крышкой, оружейный шкаф, снова книжные полки. На полу – роскошные персидские ковры. На одной из стен – два диплома: врачебный и доктора философии. Мягкие, очень удобные на вид диваны. Везде, где только можно, древности со всех концов света: африканские статуэтки, нефритовые безделушки из Азии. Два окна, прикрытые легкими занавесками, выходили на сквер. Заполненный вещами кабинет не создавал впечатления загроможденного – напротив, выглядел как обиталище человека со вкусом, интеллигентного и много где бывавшего.

Пендергаст представил хозяину своего спутника. Узнав, что д’Агоста полицейский, Джадсон Эстерхази не смог скрыть удивления, но улыбнулся и дружески пожал ему руку.

– Приятный сюрприз. Хотите чего-нибудь? Чай, кофе, бурбон?

– Бурбон, пожалуйста, – сказал Пендергаст.

– Какой?

– Неразбавленный.

Хозяин повернулся к д’Агосте:

– А вам, лейтенант?

– С удовольствием выпью пива.

– Хорошо.

Все так же улыбаясь, Эстерхази подошел к серванту в углу, ловко налил порцию бурбона и, бормоча извинения, направился на кухню за пивом.

– Господи, Алоизий, – воскликнул он, вернувшись, – сколько же мы не виделись? Лет семь?

– Восемь.

Пока Пендергаст и Эстерхази разговаривали, Д’Агоста потягивал пиво и смотрел по сторонам. Пендергаст уже просветил его насчет Эстерхази: нейрохирург, исследователь; достигнув в своем деле вершин, он стал работать на общественных началах в местной больнице и в организации «Врачи на крыльях», или «ВНК», – благотворительной организации, которая посылает врачей в зоны катастроф в странах третьего мира. Убежденный спортсмен и, если верить Пендергасту, даже лучший стрелок, чем его сестра Хелен.

Разглядывая многочисленные охотничьи трофеи на стенах, д’Агоста понял, что Пендергаст не преувеличивал. Врач и одновременно страстный охотник – интересное сочетание.

– Итак, – сказал Эстерхази низким звучным голосом, – что привело вас в наши края? Расследуете дело? Попрошу все грязные подробности, – ухмыльнулся он.

Пендергаст сделал глоток бурбона и немного помолчал.

– Джадсон, боюсь, мне будет нелегко рассказывать. Речь идет о Хелен.

Смех замер на губах Эстерхази. Его патрицианские черты выражали растерянность.

– Хелен? А что – Хелен?

Пендергаст сделал большой глоток:

– Я узнал, что ее смерть была не случайной.

Эстерхази на минуту замер, пристально глядя на Пендергаста.

– Как тебя понимать?

– Твою сестру убили.

Эстерхази медленно поднялся, совершенно потрясенный. Он отвернулся и медленно, как во сне, побрел к книжному шкафу у противоположной стены. Взял первый попавшийся под руку предмет, повертел в руках и положил на место. Потом, после длинной паузы, повернул обратно. Подойдя к серванту, он дрожащей рукой наполнил свой бокал и сел напротив гостей.

– Зная тебя, Алоизий, думаю, нет смысла спрашивать, полностью ли ты уверен, – очень спокойно произнес он.

– Именно.

Весь облик Эстерхази совершенно изменился: Джадсон побледнел, у него сжимались и разжимались кулаки.

– И что ты… мы будем теперь делать?

– Я – с помощью Винсента – найду того, или тех, кто все организовал. И мы позаботимся, чтобы восторжествовала справедливость.

Эстерхази посмотрел Пендергасту в глаза.

– Я тоже хочу. Хочу видеть, как человек, убивший мою любимую сестру, заплатит за то, что сделал.

Пендергаст не ответил.

Д’Агосту до глубины души поразила ярость и возмущение, охватившие брата Хелен. Эстерхази откинулся назад; его темные глаза так и сверкали.

– А как ты это узнал?

Пендергаст коротко поведал ему о событиях последних дней. Эстерхази, хоть и был не в себе, слушал внимательно. Потом он поднялся и налил себе еще выпить.

– Я полагал… – Пендергаст сделал паузу. – Я полагал, что очень хорошо знаю Хелен. И вот кто-то убил ее, да еще прибег к таким необычным мерам и затратам, стараясь обставить ее смерть как несчастный случай. Значит, я ничего не знаю о некой стороне ее жизни, хотя мы прожили с ней вместе почти два года. Остается поверить, что это неизвестное, чем бы оно ни было, относится к ее прошлому. И здесь мне нужна твоя помощь.

Эстерхази провел рукой по высокому лбу и кивнул.

– Есть у тебя хоть малейшее представление о том, кто желал ее смерти? Враги? Завистливые коллеги? Бывший возлюбленный?

Эстерхази помолчал, двигая челюстью:

– Хелен была чудесной женщиной. Добрая. Обаятельная. Врагов у нее быть не могло. В Массачусетском технологическом институте ее все обожали. И в аспирантуре она не забывала воздать должное учителям и коллегам.

Пендергаст кивнул:

– А после института? Может, какие-нибудь конкуренты в «ВНК»? Кого-то она, например, обошла по службе?

– В этой организации так не делается. Все работают вместе. Никакого соперничества и карьеризма. Там ее очень ценили. – Он болезненно сглотнул. – Даже любили.

Пендергаст откинулся назад:

– За несколько месяцев до гибели Хелен совершала какие-то короткие поездки. Мне говорила, что занимается исследованиями, но в детали не вдавалась. Теперь мне это кажется странным. «Врачи на крыльях» – организация лечебная и просветительская, а не исследовательская. Нужно было расспросить Хелен получше. Ты – врач… ты знаешь, о каких исследованиях может идти речь?

Эстерхази задумался. Затем покачал головой:

– Извини, Алоизий, она мне ничего не говорила. Ей нравилось путешествовать, сам знаешь. И заниматься медицинскими исследованиями. Эти два увлечения и привели ее в «ВНК».

– А ваша семейная история? – спросил д’Агоста. – Какие-нибудь ссоры, старые обиды и тому подобное?

– Ее все любили. Я даже немного ревновал. Да и не было никаких семейных проблем. Родители наши умерли пятнадцать с лишним лет назад, я теперь последний из Эстерхази… – Он замялся.

– В чем дело? – Пендергаст подался вперед.

– Знаешь, задолго до того, как она познакомилась с тобой, у нее был неудачный роман. С каким-то проходимцем.

– Продолжай.

– Кажется, в аспирантуре. Она как-то раз приехала с ним из института на выходные. Блондин, лицо приятное, глаза голубые, высокий, спортивный. Все время носил светлые брюки и джемпера. Из старинного рода, вырос на Манхэттене, летний домик на Фишерс-Айленд. Говорил, что собирается стать инвестиционным банкиром… Полагаю, типаж ясен.

– Почему они расстались?

– Да были какие-то проблемы сексуального характера. Хелен об этом особо не распространялась… то ли извращенец, то ли садист.

– И что?

– Она его бросила. Он потом ей надоедал, звонил, письмами забрасывал… Впрочем, маниакального в этом ничего не прослеживалось. Ну а потом и забылось все. – Эстерхази махнул рукой. – Это произошло за шесть лет до того, как вы познакомились, и за девять до ее смерти. Вряд ли тут есть какая-то связь.

– Имени не помнишь?

Эстерхази потер виски:

– Адам… Звали его Адам. А фамилия… нет, наверное, я вообще фамилии не знал.

Воцарилось долгое молчание.

– Что-нибудь еще?

Эстерхази покачал головой:

– Не могу поверить, что кто-то намеренно причинил зло Хелен.

Пендергаст кивнул в сторону висевшей на стене гравюры, изображавшей ночь и белую сову на дереве.

– Одюбон?

– Да. Только, боюсь, репродукция. – Эстерхази посмотрел на гравюру. – Странно, что ты обратил внимание.

– Почему?

– Она висела в детской у Хелен. Сестра говорила, что, когда болеет, смотрит на нее по несколько часов подряд. Одюбона она обожала. Да ты наверняка это сам знаешь, – быстро добавил он. – Вот я и повесил на память.

На лице Пендергаста мелькнуло мимолетное удивление, и он спросил:

– А что ты можешь рассказать о жизни Хелен перед тем, как мы с ней познакомились?

– Для сестры не существовало ничего, кроме работы… Впрочем, одно время Хелен увлекалась альпинизмом. Каждые выходные отправлялась полазить.

– Куда?

– В горы Шаванганк. Она жила тогда в Нью-Йорке и много ездила. Отчасти по делам «ВНК» – в Бурунди, Индию, Эфиопию. А отчасти просто ради приключений. Помню, однажды я наткнулся на нее, когда она – лет пятнадцать или шестнадцать назад – в отчаянной спешке собиралась не куда-нибудь, а в Нью-Мадрид.

– Нью-Мадрид?

– Нью-Мадрид, штат Миссури. Зачем едет – не рассказывала; мол, я буду смеяться, если узнаю. Ты же помнишь, Алоизий, временами она никого не посвящала в свои тайны.

Д’Агоста украдкой взглянул на Пендергаста: похоже, Хелен обогнала мужа в скрытности и нежелании делиться своими мыслями.

– Жаль, что больше ничем не могу помочь. Если вдруг вспомню фамилию того парня, сообщу тебе.

Пендергаст поднялся.

– Спасибо, Джадсон. Прости, что огорошил правдой. К сожалению, у меня не было времени тебя подготовить.

– Я понимаю.

Доктор проводил их через коридор в переднюю.

– Постой, – начал он и осекся. Маска сдерживаемого гнева спала, на красивом лице отразилась сумятица чувств: неукротимая ярость, страдание, опустошение. – Помнишь, что я сказал? Я тоже хочу… я должен…

– Джадсон, – быстро заговорил Пендергаст, беря его за руку. – Послушай, я понимаю твое горе и гнев, но… В общем, этим делом займусь я.

Джадсон нахмурился, потом яростно дернул головой.

– Я тебя знаю, – мягко, но настойчиво продолжал Пендергаст. – И должен предупредить: не бери правосудие в свои руки. Прошу тебя.

Эстерхази перевел дух и ничего не ответил. Наконец Пендергаст коротко кивнул и вышел в ночь.

Закрыв за гостями дверь, Эстерхази минут пять простоял в темной передней, все еще тяжело дыша. Затем, оправившись от потрясения и гнева, он поспешил к себе в кабинет, подошел к оружейному шкафу, отпер его со второй попытки, от волнения уронив ключ. Коснулся начищенных до блеска винтовок и дрожащими руками снял со стойки «Холланд и Холланд ройял делюкс» с выполненным на заказ оптическим прицелом «Люпольд» серии VX–III. Внимательно оглядев винтовку, он поставил ее на место и тщательно запер шкаф.

Пусть Пендергаст сколько угодно вещает о силе закона, но пора Джадсону взять дело в свои руки. Потому что лучший способ сделать что-то правильно – это сделать все самому.

Глава 13

Новый Орлеан

Пендергаст подогнал «роллс-ройс» к частной парковке на Дофин-стрит, ярко освещенной натриевыми лампами. Охранник с оттопыренными ушами и помятой физиономией закрыл ворота и протянул Пендергасту талон, который тот засунул за солнцезащитный щиток.

– Налево и в самый конец, место тридцать девять, – проревел охранник с сильным местным акцентом, пуча глаза на «роллс-ройс». – Или ладно, ставьте на тридцать второе – там просторнее. За повреждения мы ответственности не несем. Можете, если хотите, поставить у Лассаля на Тулуз-стрит, там у них крытый гараж.

– Благодарю, я предпочитаю здесь.

– Как угодно.

Пендергаст провел автомобиль по тесной стоянке и поставил на указанное место. Они с д’Агостой вышли из машины. Парковка находилась как бы в замкнутом пространстве: со всех сторон ее окружало пестрое сборище старых домов.

Стояла теплая зимняя ночь; несмотря на поздний час, по тротуарам бродили юноши и девушки, прихлебывали пиво из пластиковых стаканов, смеялись, переговаривались, галдели. С улиц доносился приглушенный гул: смесь возгласов, криков, автомобильных гудков, джазовой музыки.

– Обычная ночь во Французском квартале, – сказал Пендергаст, прислонившись к машине. – Через квартал находится Бурбон-стрит – именно там сильнее всего проявляется моральное разложение местных жителей.

Он глубоко вдохнул ночной воздух, и на бледном лице появилась странная полуулыбка.

– Так мы идем? – не выдержал д’Агоста.

– Минутку, Винсент.

Пендергаст закрыл глаза и снова медленно вдохнул, словно пробуя воздух этого места.

Д’Агоста ждал; он напомнил себе, что странности его друга, его непонятные перепады в настроении потребуют терпения, и немалого. Однако дорога из Саванны была долгой и изматывающей – Пендергаст, судя по всему, держал тут такой же «роллс-ройс», как и в Нью-Йорке, – и лейтенант страшно проголодался. К тому же он давно мечтал выпить пива, а бредущие мимо бездельники с запотевшими стаканами не прибавляли хорошего настроения.

Прошла минута. Д’Агоста прокашлялся. Пендергаст открыл глаза.

– Так вы покажете вашу берлогу? – спросил Д’Агоста. – Или хоть то, что от нее осталось?

– Разумеется. – Пендергаст повернулся к нему. – Это одна из старейших частей Дофин-стрит, самый центр Французского квартала – настоящего Французского квартала.

Д’Агоста что-то проворчал. Служитель на другой стороне стоянки поглядывал на них с некоторым подозрением.

– Вот этот, к примеру, прекрасный особняк в неоклассическом стиле, – объяснил Пендергаст, – построил один из самых известных первых архитекторов Нового Орлеана, Джеймс Галлье-старший.

– Здесь, похоже, теперь гостиница, – заметил д’Агоста, глядя на вывеску.

– А вон то великолепное здание – знаменитый дом Ле Претра. Построили его для некоего зубного врача, который приехал сюда из Филадельфии еще во времена испанцев. В тысяча восемьсот тридцать девятом году его купил плантатор по имени Ле Претр за двадцать с лишним тысяч долларов – в ту пору целое состояние. Он принадлежал семье Ле Претр до семидесятых годов прошлого века, но потом семья пришла в упадок. Теперь здесь видимо, дорогие квартиры.

– Верно, – сказал д’Агоста.

Служитель, хмурясь, двинулся к ним.

– А через дорогу, – продолжал Пендергаст, – дом в креольском стиле, где некоторое время проживал Джон Джеймс Одюбон, вместе с супругой, Люси Бейкуэлл. Теперь там небольшой, но интересный музей.

– Простите, – вмешался служитель. Он щурился и от этого стал похож на лягушку. – Здесь слоняться не положено.

– Мои извинения! – Пендергаст сунул руку в карман и выдернул пятидесятидолларовую купюру. – Очень опрометчиво с моей стороны – забыл вас поблагодарить. Я одобряю вашу бдительность.

Служитель расплылся в улыбке и взял банкноту.

– Я вовсе не… Большое вам спасибо, сэр. Можете не спешить.

Улыбаясь и кивая, он направился к своей будке.

Пендергаст, казалось, не спешил уходить. Он слонялся взад-вперед, заложив руки за спину, поглядывая в разные стороны, словно в музее, а лицо его выражало задумчивость, печаль и что-то еще, совсем непонятное.

Д’Агоста старался подавить растущее раздражение.

– Так мы будем искать ваш старый дом? – не выдержал он.

Пендергаст повернулся к нему и пробормотал:

– Уже нашли, дорогой Винсент.

– Где?

– Прямо здесь. Рошнуар стоял на этом месте.

Д’Агоста сглотнул и посмотрел на залитую асфальтом площадку другими глазами.

Налетевший порыв ветра подхватил кучку грязных обрывков, закрутил, завертел. Где-то мяукала кошка.

– Когда дом сгорел, подземный склеп отсюда убрали, фундамент залили, развалины снесли бульдозером. Несколько лет это место пустовало, а потом я сдал его компании, которой принадлежит стоянка.

– Так земля все еще ваша?

– Пендергасты не торгуют недвижимостью.

– А-а.

Пендергаст повернулся.

– Рошнуар стоял чуть в глубине, перед ним был английский парк. Еще раньше это был монастырь – огромное здание с эркерами, башенками, площадкой на крыше. Неоготический стиль, довольно необычный для нашей улицы. Я занимал угловую комнату на втором этаже. – Он махнул рукой в пространство. – Одно окно выходило на дом Одюбона и реку, а другое – на дом Ле Претра. Эти Ле Претры… Часами я смотрел в их окна, словно на сцену: обитатели входили, выходили, скандалили… Весьма поучительный пример скверных семейных отношений.

– А с Хелен вы познакомились в музее Одюбона, что через дорогу? – Д’Агоста пытался перевести разговор в русло, более близкое к их задаче.

Пендергаст кивнул:

– Несколько лет назад я одолжил им первое издание одюбоновских «Птиц Америки» для выставки, и меня пригласили на открытие. Музей всегда мечтал прибрать к рукам этот экземпляр, принадлежавший нашей семье. Его получил еще мой прапрадед – по подписке, от самого Одюбона. – Пендергаст помолчал. В тусклом свете фонарей его лицо казалось призрачно-белым. – Как только я вошел в музей, то сразу заметил на другой стороне зала молодую женщину, которая смотрела на меня.

– Любовь с первого взгляда? – спросил д’Агоста.

На лице Пендергаста опять появилась слабая полуулыбка.

– И сразу как будто весь мир исчез, никого не стало. Она меня буквально сразила: белое платье, а глаза такие голубые… почти синие, с фиолетовыми искорками. Очень необычные, я таких не встречал. Она сразу подошла и представилась, сама взяла меня за руку, я едва успел опомниться. В ней не было ничего напускного… Только ей одной я и мог доверять. Безоговорочно… – сказал Пендергаст дрогнувшим голосом, потом заставил себя встряхнуться. – Не считая вас, мой дорогой Винсент.

Д’Агосту удивил брошенный подобным образом комплимент.

– Спасибо.

– Какой же умилительный вздор я тут лепетал, – живо продолжил Пендергаст. – Все ответы лежат в прошлом, но нам самим погружаться в прошлое не следует. И все же для нас – для нас обоих – важно начать именно отсюда.

– Начать? – повторил д’Агоста. – Скажите, Пендергаст…

– Да?

– Если говорить о прошлом, то я кое-чего не понимаю. Для чего им, кто бы они ни были, понадобилось так утруждаться?

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Добыть натасканного льва, подстроить гибель немецкого фотографа, заманить вас с Хелен в лагерь, подкупать стольких людей – для этого понадобилось много времени и денег. Чрезвычайно сложный замысел. Гораздо проще похитить или устроить автомобильную аварию здесь, в Новом Орлеане… – Он осекся.

Пендергаст задумался, потом медленно кивнул:

– Именно. Очень интересный вопрос. Но не забывайте, что сказал наш друг Уизли: один из заказчиков говорил по-немецки. И турист, которого загрыз лев, был немец. Возможно, то, первое убийство – не просто маневр для приманки.

– Я и позабыл, – признался д’Агоста.

– И если так, то затраты более оправданны. Вашу гипотезу, Винсент, прибережем па потом. Я убежден, что в первую очередь нам следует как можно больше узнать о самой Хелен – если удастся.

Пендергаст извлек из кармана сложенный лист бумаги и протянул его д’Агосте.

Лейтенант развернул листок, на котором изящным почерком Пендергаста был написан адрес:

214, Мекэник-стрит, Рокленд, штат Мэн.

– Что это?

– Прошлое, Винсент. То место, где она выросла. Ваша следующая задача. А моя… здесь.

Глава 14

Плантация Пенумбра

– Еще чашку чаю, сэр?

– Нет, Морис, благодарю.

Пендергаст взирал на остатки раннего ужина – кукурузный суп, зеленый горошек, окорок под кофейным соусом – с видом самым что ни на есть удовлетворенным. За высокими окнами столовой на тсуги и кипарисы опускался вечер, где-то в сумерках выводил замысловатую погребальную песнь пересмешник.

Пендергаст провел по губам белой льняной салфеткой и поднялся из-за стола.

– Ну вот я и отужинал – теперь-то можно взглянуть на полученное сегодня письмо?

– Разумеется, сэр.

Морис вышел в холл и вскоре вернулся с изрядно потрепанным письмом – судя по всему, его многократно переадресовывали, и добиралось оно до адресата три недели. Даже если бы Пендергаст не узнал старомодный изящный почерк, он определил бы отправителя по китайским почтовым маркам: Констанс Грин, его подопечная, проживающая ныне в далеком тибетском монастыре вместе с новорожденным сыном.

Пендергаст вскрыл ножом конверт, вынул один-единственный листок и прочел:

Дорогой Алоизий!

Не знаю в точности, какая у тебя беда, но мне приснилось, будто ты пережил – или скоро переживешь – большое потрясение. Очень тебе сочувствую.

Мы для богов – что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они[6]6
  Шекспир У. Король Лир. Акт IV, сцена 1. Перевод О. Сороки.


[Закрыть].

Я скоро вернусь домой. Постарайся хранить спокойствие, ведь все под контролем. А что не под контролем – тоже скоро будет.

Знай, я всегда о тебе помню. И молюсь – то есть молилась бы о тебе, если бы молилась вообще.

Констанс

Пендергаст перечитал письмо, нахмурился.

– Что-то не так, сэр? – спросил Морис.

– Не могу понять… – Пендергаст обдумал прочитанное, затем отложил письмо и повернулся к верному слуге, протиравшему стол. – Надеюсь, Морис, вы посидите со мной в библиотеке.

Старый дворецкий замер от неожиданности.

– Простите, сэр?

– Неплохо бы после ужина выпить по стаканчику хереса, вспомнить старину. Нынче я в ностальгическом расположении духа.

Морис явно недоумевал, чем вызвано это весьма необычное приглашение.

– Благодарю, сэр. Позвольте мне только закончить уборку.

– Отлично. А я спущусь в погреб, подышу нам какую-нибудь заплесневевшую бутылочку получше.

Бутылочка нашлась не просто «получше» – херес «Идальго Олорозо» тридцатилетней выдержки.

Пендергаст отпил глоток, наслаждаясь сложным букетом: тона древесины и фруктов, послевкусие, которое, казалось, никогда не уйдет.

Морис присел на оттоманку, стоящую на иранском шелковом ковре, и до смешного напряженно застыл, прямой и недвижный в своем наряде дворецкого.

– По вкусу ли вам херес? – поинтересовался Пендергаст.

– Очень хорош, сэр, – ответил старик и сделал второй глоток.

– Пейте, Морис, – это согревает.

Морис повиновался.

– Хотите, сэр, я добавлю в камин полено?

Пендергаст покачал головой, снова огляделся:

– Странно… когда я здесь, меня всегда одолевают воспоминания.

– Неудивительно, сэр.

Пендергаст указал на большой глобус в деревянной оправе:

– Например, вспомнилось, как мы однажды сильно поспорили с няней – остров Австралия или же континент. Она считала, что остров.

Морис кивнул.

– А еще – тарелочки из веджвудского фарфора, которые украшали верхнюю полку вон того, – Пендергаст указал кивком, – шкафа. Помню, как мы с братом реконструировали взятие римлянами певкетского города Сильвия. Построенные Диогеном осадные машины оказались весьма совершенными: первый же снаряд угодил прямо в полку. – Он покачал головой. – Нас на месяц оставили без какао.

– Я отлично это помню, сэр, – сказал Морис, допив до конца.

Херес, похоже, начал действовать.

Пендергаст быстро наполнил рюмки.

– Нет-нет, я настаиваю, – сказал он, когда Морис попытался возразить.

Дворецкий кивнул и пробормотал «спасибо».

– Библиотека всегда была центром дома, – сказал Пендергаст. – Именно тут мы устроили праздник, когда я сдал школьные экзамены на высший балл. А дед репетировал здесь речи… помните, как мы усаживались вокруг и изображали публику – хлопали или свистели?

– Как будто все было вчера.

Пендергаст сделал глоток:

– И еще мы принимали здесь гостей после нашей свадебной церемонии в саду.

– Да, сэр. – Суровая сдержанность дворецкого слегка подтаяла, и Морис сидел уже не так напряженно.

– Хелен тоже нравилась эта комната, – продолжал Пендергаст.

– Еще как.

– Помню, она все вечера здесь проводила, занималась своей научной работой, читала технические журналы.

Лицо старого дворецкого растянулось в задумчивой, понимающей улыбке.

Пендергаст посмотрел на рюмку с золотистой жидкостью:

– Мы сидели тут часами, не говоря ни слова, просто наслаждались обществом друг друга. – Пендергаст помолчал и как бы между прочим заметил: – Морис, она никогда вам не рассказывала о том, как жила раньше, до знакомства со мной?

Дворецкий допил херес и деликатно отставил рюмку в сторону.

– Нет, она была молчаливая.

– А что вам больше всего в ней запомнилось?

Морис на миг задумался:

– Она любила чай из шиповника.

Настала очередь Пендергаста улыбнуться.

– Да, она его обожала. В библиотеке даже пахло всегда шиповником. – Пендергаст принюхался: теперь здесь пахло пылью, сыростью и хересом. – Боюсь, я слишком часто уезжал. Я все думаю – чем, интересно, она себя занимала, сидя одна в этом холодном доме?

– Иногда она уезжала по делам, сэр. Но больше всего времени она проводила вот здесь. Она так без вас скучала.

– Правда? А держалась всегда весело.

Пендергаст поднялся и опять наполнил рюмки. Дворецкий на этот раз протестовал весьма слабо.

– Во время ваших отлучек я ее часто здесь заставал, – сказал он. – Она разглядывала птиц.

Пендергаст замер.

– Птиц?

– Да, сэр, знаете, ту книгу, которую любил ваш брат, до того как… как с ним начались все эти беды. Большая такая книга, с гравюрами птиц, – она вон там, в нижнем ящике. – Дворецкий кивнул в сторону старого шкафа каштанового дерева.

Пендергаст нахмурился:

– Первое издание Одюбона?

– Оно самое. Я приносил ей чай, а она меня даже не замечала. Она его часами напролет листала.

Пендергаст довольно резко поставил рюмку:

– Хелен никогда не объясняла своего интереса к Одюбону? Быть может, о чем-то спрашивала?

– Иногда, сэр. Она очень интересовалась дружбой вашего прапрадеда с Одюбоном. Хорошо, когда так увлекаются семейной историей.

– Деда Боэция?

– Его самого.

– А когда это было? – спросил Пендергаст после секундной паузы.

– О, вскоре после вашей свадьбы. Она хотела посмотреть его архив.

Пендергаст с равнодушным видом отпил глоток.

– Архив? Что за архив?

– Там, в ящике, под гравюрами. Она часто просматривала и письма, и дневники. И гравюры.

– А она не говорила зачем?

– Так ведь они такие красивые… Очень уж птицы славные, сэр. – Морис отпил из рюмки. – Вы же сами с ней познакомились в музее Одюбона на Дофин-стрит?

– Да, на выставке его гравюр. Странно, тогда она особого интереса к ним не выказала. Сказала мне, что пришла только ради бесплатного угощения.

– Вы ведь знаете женщин, мистер Пендергаст. У них свои маленькие тайны.

– Похоже на то, – прошептал Пендергаст.