Текст книги "Никогда не обманывай герцога"

– Ну и ну, – язвительно заметил Гарет, – вы прямо «Дебретт» и скандальная газетенка с Ковент-Гарден одновременно.

– И все же вы жадно ловите каждое мое слово! – самодовольно усмехнулся Кембл и, просунув руку в один из чулок Гарета, отвел ее вправо. – Ах, пятка вытерта. – И бросил чулки на кровать.

Это были теплые шерстяные чулки, но Гарет не стал спорить, поскольку понимал, что результат не стоит борьбы.

– Мне, наверное, понадобится немного новой одежды? – с неохотой спросил он.

– Практически вся за небольшим исключением. – Кембл отбросил следующую пару.

– Интересно, могли бы вы убедить своего друга месье Жиру принять меня? «Жиру и Шено» лучше всех, но Ксантия говорит, они не принимают новых клиентов.

– Морис сделает все, что я попрошу. – Кембл понимающе улыбнулся. – Возможно, я поговорю с ним об этом, когда вернусь домой. Но вы должны доказать себе, что достойны его выдающегося таланта.

– Доказать себе? Каким образом? – удивился Гарет. – Знаете, забудем, что я сказал. Так что о лорде Лембете? Просто расскажите мне, что это был за человек.

– Умопомрачительный. Честно говоря, я плохо его знал. Его нет уже около трех лет, так что ваша герцогиня не могла быть слишком долго замужем за Уорнемом.

Да, совсем недолго, Гарет это подсчитал. Антония, по-видимому, вышла замуж за Уорнема, как только кончился ее траур, но в этом нет ничего плохого.

– Почему она вышла за него замуж? – отрывисто спросил он. – Я имею в виду лорда Лембета?

– О, это была страстная любовь! – Кембл залился смехом. – Она безумно любила лорда Лембета, и он ее тоже. У них было что-то общее.

– Вы жестокий человек, мистер Кембл, – усмехнулся Гарет.

– Нет, – он неопределенно махнул рукой, – я в роли Кассандры. Между прочим, Лембет оставил жену с двумя детьми в Хемпстеде и вереницу менее пристойных любовных партнерш в Сохо. Разве это не похоже на любовь?

– Не знаю. – Гарет задумался: а знает ли он сам, что такое любовь? – Как он умер?

– Как и жил, – пожав плечами, ответил Кембл. – Как многие мужчины. Я слышал, что его двуколка перевернулась от быстрой езды во время дождя, но произошло это в его загородном имении, так что подробности мне неизвестны – пока.

– Вы все время произносите это слово «пока» так, что меня пробирает дрожь. Думаю, я уже достаточно узнал.

– Что ж, хорошо, тогда я не стану рассказывать вам о том, кто убил вашего дядю.

– А его убили? – Гарет вскинул голову. – И вы знаете кто?

– Да, но еще не совсем, – улыбнулся в ответ Кембл. – Отвратительных людей ждет, как правило, и отвратительный конец.

– Я хочу, чтобы вы, Кембл, выяснили, что именно произошло. – Гарет в задумчивости отхлебнул бренди и после небольшой паузы добавил: – Выясните всю правду, но при этом не торопитесь, не гоните лошадей.

– Ваше желание для меня приказ, ваша светлость. – Кембл театрально отвесил низкий поклон. – Между прочим, я чувствую, что после поездки с лордом Ротуэллом у меня появились ужасные синяки. Пожалуй, завтра мне нужно будет проконсультироваться с врачом.

– Из-за синяков?

– Да. Я страшно чувствительный. Итак, скажите мне еще раз, как имя вашего деревенского доктора.

На следующий день после приезда новые постояльцы Селсдона дали понять, что намерены остаться до начала охотничьего сезона. Гарет понимал, что со стороны Ротуэлла это было желание не присутствовать при отъезде сестры, хотя он, видимо, и не отдавал себе в этом отчета. Просто так работали мысли барона, который пил два дня после свадьбы сестры. Понять мотивацию Джорджа Кембла было труднее, но, похоже, Ксантия просто заплатила ему кругленькую сумму, чтобы он выполнил ее распоряжение. Гарету, конечно, следовало возмутиться таким вторжением в его жизнь, но он был озабочен гораздо больше, чем представляла себе Ксантия. И кроме всего прочего, Ротуэлл был прав: Кембл мог принести реальную пользу.

После завтрака Кембл в кабинете просматривал корреспонденцию. В основном это были обычные письма с поздравлениями от людей, которых Гарет совершенно не знал, и с приглашениями от местной провинциальной аристократии. Гарет сомневался, что кто-то из этих людей искренне желал ему добра, и подозревал, что многие из них втайне испытывают ужас. В конечном счете, по слухам, он был просто-напросто убийца, еврей из рабочего класса, чье родство с покойным герцогом было весьма сомнительным. А что до аристократических семей, то такой невежа, безусловно, мог вызвать у них лишь отвращение.

В это утро Ротуэлл еще не встал и, очевидно, в ближайшее время не собирался этого делать. Не находя себе места, Гарет оделся для верховой езды и попросил, чтобы ему подготовили лошадь. Со времени своей первой встречи с Антонией он боялся момента, когда ему все-таки придется посетить Ноулвуд-Мэнор, а сейчас он вдруг заторопился туда. Прошлым вечером во время обеда, несмотря на присутствие гостей, он не мог отвести взгляда от Антонии. Его любопытство все возрастало, и при каждой случайной встрече его сердце подпрыгивало, как у влюбленного школяра. Гарет понимал, что чем скорее один из них покинет этот дом, тем легче станет им обоим.

По возвращении в Лондон следует подыскать себе любовницу, решил Гарет, развернул лошадь и, продолжая размышлять над этим, направился в сторону деревни. Пожалуй, он снова наведается к мадам Трюдо. Мадам Трюдо была популярной модисткой, утонченной и очаровательной, хотя уже и не первой молодости. Гарет провел в ее объятиях пару восхитительных вечеров. Она ценила его за то, что он мог ей дать, и не задавала лишних вопросов.

Возможно, теперь, когда он больше не привязан к Ксантии, ему удастся уговорить мадам на постоянные отношения? При этой мысли Гарет остановил лошадь… Он больше не привязан к Ксантии? Да, он чувствовал, что не привязан. Теперь Гарет думал о ней просто с нежностью и болью. Вероятно, ее замужество провело ту тонкую, но четкую границу, которую ему не следовало нарушать. С другой стороны, его отношение могло измениться и из-за чего-то более неприятного, но ему не хотелось об этом думать.

Его лошадь нетерпеливо перебирала ногами, и Гарет, тронувшись с места, направил ее на север, в сторону от деревни. Животное радостно помчалось вперед, отбрасывая комья земли и камни, и вскоре Гарет добрался до проезжей дороги. Поднявшись на холм, он обнаружил, что дорога на Ноулвуд-Мэнор в отличном состоянии.

Чего, к сожалению, нельзя было сказать о доме. Дом в Ноулвуд-Мэноре был причудливой трехэтажной постройкой с пышным парадным входом и двумя каменными башнями, от которых было мало пользы, а окружало его то, что когда-то было ухоженным декоративным парком. Дом был построен почти полтора столетия назад и с тех пор, по-видимому, только приходил в упадок. Гарет привязал лошадь в тени позади дома и вернулся обратно к каменным ступенькам, заросшим мхом и утопавшим в ежевике. Ключ, который дал ему Уотсон, вставился в замок, и Гарет, повернув его, открыл дверь и застыл, скованный необъяснимым страхом.

Последние дни, проведенные Гаретом в этом печальном старом доме, были самыми худшими во всей его жизни. Даже жестокость, которую ему приходилось терпеть от матросов «Святого Назарета», не шла ни в какое сравнение с испытанными здесь бедами. Заставив себя войти в дом, Гарет окинул взглядом холл, словно это была незнакомая земля, но в то же мгновение понял, что здесь почти ничего не изменилось. Конечно, запах сырости стал еще более тяжелым, но светло-желтые стены были теми же, только больше заросли плесенью. Даже старая деревянная скамья у дверей, плотно покрытая пылью, стояла на том же месте.

Заглянув в гостиную, Гарет увидел небрежно набросанные на мебель полотняные покрывала. Он мог различить диван, стулья и даже старый шезлонг с полукруглой спинкой. На стенах до сих пор висели рисунки растений, но рамы покоробились. Пейзаж над мраморным камином совсем выцвел, один его угол отстал от подрамника и странно топорщился.

Гарет подошел к столу для чтения, который так любила его бабушка, и, приподняв угол пыльного покрывала, увидел, что фарфоровая бонбоньерка так и стоит над отстающей инкрустацией, а внизу лежит бесформенная черная кучка. Окаменевший шоколад? Дохлая мышь? Все это вызывало отвращение, но теперь это место не имело над Гаретом власти. Войдя внутрь, он будто избавился от злого колдовства.

Гарет продолжал бродить по первому этажу, преследуемый эхом собственных шагов, раздававшихся в безжизненном доме. Вот библиотека со старыми деревянными полками; вот гостиная с большим затененным треснутым окном, изысканная столовая, отделанная розовым шелком, который прежде был красным, – исчезающие приметы давным-давно ушедшей жизни.

Местами Гарет ощущал, как старый пол под ним прогибается, и, стараясь держаться ближе к стенам, направился к лестнице. Понимая, что она тоже прогнила, он осторожно двинулся вдоль стены. Второй этаж был в несколько лучшем состоянии, потому что находился дальше от сырости. Здесь, в четырех спальнях, кровати накрыты с чуть большей аккуратностью, а их длинные тяжелые драпировки плотно обернуты полотном. Все кровати остались на своих обычных местах, и поверх матрацев лежал ровный слой пыли.

В комнате бабушки, однако, занавеси были сняты, и потоком вливавшееся в комнату дневное солнце делало ее похожей на жилую, да и запах сырости здесь был едва ощутим. Стоявший у окна бабушкин письменный стол остался ненакрытым, но Гарет подошел к бабушкиной кровати и откинул полотняное покрывало. Это была та самая кровать, куда он в первые месяцы своей жизни в Ноулвуд-Мэноре так часто приходил среди ночи, чтобы избавиться от страхов и затолкать своих демонов обратно в гардеробы. И сейчас его охватило внезапное чувство тоски и потери.

В своей прежней комнате, возле дубовой кровати под балдахином, Гарет на несколько мгновений снова превратился в девятилетнего мальчика и задрожал. В детстве этот неуклюжий балдахин пугал его. Плотный и темный, он зловеще нависал над головой и закрывал собой свет.

Продолжая бродить по дому, Гарет вдруг уловил какой-то звук. Наверное, мышь, решил он, но раздавшийся вслед пронзительный испуганный крик вовсе не был похож на мышиный писк, и Гарет бросился к лестнице. Антония обеими руками неуклюже ухватилась за перила, зацепившись черной амазонкой за верхнюю ступеньку.

– Не двигайтесь! – приказал он.

– Я и не могу! – вскрикнула она с перекошенным от ужаса лицом. – О, Гейбриел! Я провалилась и не могу высвободить ногу!

– Не двигайтесь, Антония, – повторил Гарет и, прижавшись спиной к стене, стал спускаться по лестнице. – Перенесите вес тела на перила, тогда мне будет проще освободить вас.

– Да, – уверенно кивнула она, широко раскрыв глаза.

Держась за перила у самой стены, Гарет быстро добрался до Антонии и, наклонившись над ней, взялся правой рукой за перила возле ее рук.

– Насколько провалилась ваша нога?

– Д-до колена. Почти.

– Держитесь крепко за поручень, – скомандовал Гарет, быстро оценив ситуацию, – я приподниму вашу юбку.

Ее изящная ножка полностью провалилась сквозь прогнившее дерево. Расщепленный кусок лестничной ступеньки, зацепившись за край ее сапога, удерживал Антонию на месте в неудобном положении. Внизу было так темно, что Гарет не мог различить нижние ступеньки. Неужели они уже обрушились? Проклятие!

– Ваша вторая нога стоит прочно? – спросил Гарет, стараясь не выдавать своего волнения.

Антония кивнула, закусив губу, и в этот момент где-то внизу раздался зловещий стонущий звук, а вслед за ним треск ломающегося дерева. О Господи, сейчас она провалится в подвал и он, по всей вероятности, вместе с ней, подумал Гарет.

– Не отпускайте перила, – спокойно произнес он. – Я вытащу эту расколовшуюся деревяшку, а затем перенесу вас, обхватив рукой за талию.

– А вы сможете? – нервно засмеявшись, спросила Антония. – Я, кажется, прибавила в весе несколько фунтов.

– Вы легче перышка, – ободряюще улыбнулся ей Гарет. – Посередине опоры и ступеньки сгнили.

– Ох! – тихо вскрикнула Антония.

На Гарете еще оставались перчатки для верховой езды, и эта счастливая случайность помогла ему легко вытащить расколовшийся кусок дерева. Гарет снял перчатку и обхватил Антонию за талию. Она не впала в панику, а перенесла свой вес на перила, чтобы ему было легче ее поднять. В нужный момент она отпустила поручень и обхватила Гарета руками за шею; от этого движения шляпа для верховой езды соскочила с ее головы и, кувыркаясь, покатилась по лестнице вниз. Гарет успешно перетащил Антонию и, прижимаясь к стене, осторожно пошел по лестнице.

– О, благодарю вас, – запинаясь, пролепетала Антония, когда Гарет опустил ее на ноги. – Это похоже на твердую землю!

Глава 9

В маленькой квартире, расположенной над ювелирным магазином, были опущены шторы, и комнаты казались безжизненными. Время от времени из соседней комнаты до Гейбриела доносились тихие звуки, и он, даже не разбирая слов, знал, что там произносилось, и чувствовал усталость и страх одновременно.

Понимая, что этого не следует делать, Гейбриел подошел к окну и раздвинул шторы, чтобы можно было выглянуть на улицу. Упершись локтями в подоконник, он смотрел, как внизу по Катлер-стрит снуют взад-вперед евреи в черных одеждах. Некоторое время он наблюдал за ними, пытаясь представить, куда они идут такой уверенной, целеустремленной походкой, но, услышав шум, быстро обернулся.

Рабби Исаак! Гейбриел от стыда сел прямо на пол.

– Гейбриел, сын мой, – обратился к нему раввин, – не следует ли тебе посидеть с Рейчел?

– Я… сидел, – Гейбриел поморщился, – но я устал.

– Устал сидеть спокойно? – Наклонившись, рабби Исаак взъерошил ему волосы. – Ну что ж, пожалуй, я понимаю. – Он взял стоявший у кровати расшатанный стул с черной кожаной спинкой и повернул его к Гейбриелу, сидевшему перед окном на ковре. – Ты занавесил зеркало, Гейбриел, и это правильно перед лицом Бога. И ты снял ботинки – это хорошо говорит о тебе, мой мальчик.

– Я устал делать правильные вещи, – отозвался Гейбриел, глядя на его поношенные носки, – но Баббе продолжает плакать.

– Горе – время для слез, – кивнул рабби Исаак, – но слезы придают Рейчел силы, Гейбриел. Никогда не забывай об этом.

Гейбриел ничего не понял, но кивнул, так как, казалось, от него этого ожидали.

– Для Малахии ты был хорошим внуком, Гейбриел. Я знаю, он тобой гордился. – Рабби Исаак погладил Гейбриела по голове, а потом встал со стула и ушел.

Немного помедлив, Гейбриел снова вернулся к окну и к своим страхам – он просто не знал, что еще ему делать.

Стоя наверху, Гарет всматривался в бледное, но от этого не менее красивое лицо Антонии. Она выглядела на удивление спокойной для женщины, которая только что была на волосок от… ну если не смерти, то от чего-то страшного и ужасно неприятного.

– Вы в порядке? Не поранились? – спросил Гарет.

– Нет, – улыбнулась Антония, покачав головой, – но я должно быть, напугала вас. На мгновение мне показалось, что нам суждено вместе провалиться в подвал.

– Поверьте мне, – Гарет поморщился, – это самое противное место в доме. Он источник всей этой сырости.

– О Господи, как же мы сможем спуститься обратно? – с внезапно вспыхнувшей тревогой спросила Антония.

– В старых башнях, что по обоим концам дома, есть каменные лестницы. Правда, они темные и грязные и, вероятно, затянуты паутиной, но я пойду впереди и буду расчищать дорогу.

– О, спасибо, вы так добры. – Немного расслабившись, Антония огляделась. По сравнению с темно-серым костюмом для верховой езды ее лицо было бледным, словно фарфор, но в этот день ее щеки были слегка тронуты румянцем, а глаза казались светлыми и лучистыми. – Как вам удалось забраться сюда, не провалившись? – поинтересовалась она.

– Глаз моряка всегда заметит прогнившее дерево, – ответил Гарет. – В моей работе это гарантия безопасности.

– В корабельном бизнесе?

– Некоторое время я все же провел в море. На корабле быстро учишься искусству выживания.

– Вы же служили на флоте, не так ли? – спросила она на ходу, осторожно двинувшись по коридору. – Наверное, это увлекательно для молодого человека.

– Я никогда не служил на флоте, – озадаченно возразил Гарет, направившись вслед за ней.

– О… – Антония резко обернулась, так что подол амазонки обвился у нее вокруг лодыжек. – Я думала… я думала, вы были офицером.

– Нет, – отрицательно покачал головой Гарет.

– Значит, я все перепутала. – Улыбка почти исчезла с ее лица, и Антония повернулась, чтобы заглянуть в соседнюю спальню. – Очень печальный, но симпатичный дом, – пробормотала она. – У вас тоже такое ощущение?

– Какое ощущение?

– Ощущение несчастья, – тихо ответила Антония, встретившись взглядом с Гаретом. – Им здесь все пропитано.

Гарет стиснул челюсти, стараясь не скрипеть зубами. У него не было желания говорить о прошлом, тем более с Антонией.

– Значит, вы пришли сюда, чтобы осмотреть дом? Я хотел пригласить вас, но побоялся, что это будет опасно.

В какой-то мере это было правдой, но еще ему хотелось побыть одному в свое первое посещение Ноулвуд-Мэнора, потому что, честно говоря, Гарет не знал, что почувствует, вернувшись сюда. И теперь он был очень рад видеть Антонию.

– Я понятия не имела, что вы здесь. – Антония прошла к окну, выходившему на парадную лужайку. – Я просто решила верхом прогуляться сюда, а когда увидела, что парадная дверь открыта… не смогла устоять.

Гарет подошел к ней, и они, касаясь друг друга плечами, некоторое время вместе смотрели в окно.

– Вон там крыши Селсдона. – Гарет указал в сторону далекой линии деревьев. – Различаете их?

– Да, но еле-еле, – ответила Антония. – Ах, вон кусочек амбара! А этот просвет в деревьях – старая верховая дорожка?

– Да. Она, извиваясь, ведет вниз, к самым конюшням. В детстве я часто ходил по ней.

– Однажды я тоже попробовала, – призналась Антония, – но дорожка вся заросла.

– Я расчищу ее для вас, – пообещал Гарет. – Это место может снова стать домом, хотя на это потребуется некоторое время. Печаль и несчастья уйдут вместе с прогнившими полами. Вы мне верите?

– Я вам верю, – тихо ответила она.

– Антония?

– Да? – не обернувшись, откликнулась она.

– Вам не будет здесь одиноко? – Гарет уперся руками в раму и наклонился ближе к стеклу.

– Не знаю. – Антония повторила его движение, продолжая смотреть сквозь мутное стекло. – Возможно, будет, но никто еще не умирал от одиночества.

В этом она была права. Они оба надолго замолчали, их окутала странная, спокойная, казавшаяся какой-то интимной тишина, которую Гарет боялся нарушить.

– Несколько минут назад, – смущенно, кашлянув, заговорил он, – вы назвали меня Гейбриелом.

– Да, ваша светлость. – Антония повернулась к нему лицом и как бы в ожидании раскрыла губы. – Это была фамильярность. Прошу простить меня.

– Вам нет необходимости называть меня «ваша светлость». – Гарет с легкой улыбкой покачал головой. – Я просто имею в виду… В общем, я уже очень давно не Гейбриел. – С той ночи, когда они под дождем занимались сексом, а до этого уже много-много лет.

– О, я просто не слышала, чтобы, говоря о вас, произносили другое имя, – тихо сказала Антония. – Вам это неприятно? Я должна называть вас как-то иначе?

– Называйте меня как хотите, – ответил Гарет, пожав плечами. – Но у меня такое чувство, будто часть меня, которая принадлежит Гейбриелу, уже давным-давно потеряна.

– Как это понимать?

– Через несколько месяцев после того, как покинул это место, я понял, что лучше всего, если никто никогда меня больше не найдет. И мне не нравился тот слабый, запуганный человек, в которого я превратился, поэтому я решил стать кем-то другим.

– Понимаю, – прошептала Антония, хотя на самом деле не понимала, да и не могла понять. – Но, – добавила она, задумавшись на несколько минут, – если часть вас потеряна, может быть, нужно попытаться ее найти? Поверьте, я знаю, что это значит. Однажды я потеряла себя – свою веселость, свою веру… в общем, все, что делает меня Антонией, и, признаюсь откровенно, до сих пор не вернула все это обратно. Но иногда я вижу проблески надежды. Разве это не то, к чему мы все стремимся? Просто быть… о, не знаю… быть тем, что нам предначертано судьбой?

– Я вполне счастлив быть тем, кем стал, – ответил Гарет, отводя взгляд.

– А какая комната принадлежала вам, когда вы жили здесь? – неожиданно беззаботным тоном спросила Антония.

– Вот эта. – Гарет подошел к дверям и вместе с Антонией вошел в комнату. – Я любил сундук под сиденьем у окна, где хранил свои игрушки – те немногие, что у меня были, – а кровать меня пугала.

– Боже, да она же просто средневековая! – Взглянув на кровать, Антония поежилась. – Настоящая деревянная клетка. Думаю, ребенок должен чувствовать себя здесь взаперти.

Гарет засмеялся, но почувствовал странное облегчение оттого, что его понимают. Он поймал себя на том, что рассказывает Антонии о своих детских ощущениях и ночных кошмарах, о своей уверенности в том, что домовые жили у него под кроватью, а привидения прятались в гардеробе, о том, как абсолютная деревенская тишина по ночам пугала ребенка, привыкшего к шуму и сутолоке Лондона.

Беседуя, они ходили по комнате, и Антония приподнимала углы полотняных покрывал, чтобы взглянуть на то, что было под ними.

– Бедняжка, – сказала Антония, когда Гарет выговорился, – вам пришлось жить в странном для вас месте, абсолютно не похожем на город, к которому вы привыкли. Когда мы с мужем вернулись в провинцию, Беатрис ужасно боялась…

Обернувшись, Гарет взглянул на Антонию: ее лицо побледнело, а глаза расширились.

– Беатрис ужасно боялась чего? – Осторожно взяв Антонию за руку, Гарет привлек ее к себе, чувствуя, что должен заставить ее говорить дальше. – Говорите же, Антония. Кто такая Беатрис? Что именно пугало ее?

– Беатрис… моя дочь, – тяжело сглотнув и отвернувшись от Гарета, с трудом выдавила из себя Антония. – Она боялась живых изгородей. Но мне… не следует об этом говорить.

– Кто вам это сказал? – Гарет не позволил Антонии забрать свою руку. – Кто сказал, что вы не имеете права говорить о дочери? – добивался он ответа.

– Никто не хочет это слушать, – с запинкой произнося слова, объяснила Антония. – Папа говорит, что другие люди устают слушать о чужих несчастьях.

– Вы только что выслушивали меня, – напомнил ей Гарет. – Вы чувствуете себя усталой?

– Пожалуйста, не смейтесь надо мной. – Теперь она говорила очень торопливо, и в ее глазах снова появилось то выражение – как у испуганного ребенка. – Я стараюсь… изо всех сил.

Гарет снова подвел ее к сиденью под окном и мягко заставил сесть.

– Итак, Беатрис боялась живых изгородей, – продолжил он. – Потому что они были очень высокими?

– Да, – согласилась Антония, снова с трудом сглотнув. – Они… иногда закрывали солнце. И деревья, которые нависали над дорогой, тоже пугали ее. А теперь, когда думаю о ней – о том, где она теперь, – я представляю себе, как ей, наверное, страшно. – В ее голосе послышались рыдания, и Антония прижала к губам дрожащие пальцы. – Я знаю, что нужна ей. И… мне страшно. О, Гейбриел! Мне страшно, что она в темноте.

Гарет обнял Антонию за талию. Боже правый, теперь ему многое становилось понятным. Он знал, что такое страх, знал, что значит быть ребенком, брошенным и никому не нужным. Но ребенок Антонии уже за этой смертельной чертой.

– Беатрис не в темноте, Антония, вокруг нее свет, – прошептал Гарет. – Она на небесах, и она счастлива.

– На небесах ли? – сдавленно произнесла Антония. – Откуда нам знать? Есть ли у евреев небеса? А если есть, то как вы можете знать, что там происходит? Как? Что, если… если все, чему нас учили, неправда? Если нас просто обманывают, чтобы… успокоить, заставить молчать?

– Антония, я думаю, большинство из нас верят в загробную жизнь. – Он взял ее руку в свою. – Я знаком не с одной религией, и все они содержат одинаковое толкование.

– Правда? – едва слышно спросила она.

– Правда. Я твердо верю, что все грешники горят в аду, а все дети попадают в рай. И я абсолютно уверен, что ваша Беатрис покоится с миром. Но моя уверенность совсем не то, что ваша. В ваших страхах и сомнениях нет ничего недопустимого, и нет ничего неправильного в том, что вы об этом говорите.

– О, я просто не знаю! – всхлипнула Антония. – Бывает так, что я просто устаю плакать.

Гарет увидел, что ее свободная рука заметно дрожит, и, коснувшись ладонью щеки Антонии, бережно повернул к себе ее лицо.

– Антония, мудрый раввин, с которым я когда-то был знаком, сказал мне, что слезы укрепляют наши силы. Вера моих предков гласит, что умершие – это святое, и они не могут быть забыты. Мы вспоминаем наших умерших по праздникам и в годовщину их смерти, мы чтим их и гордимся прожитой ими жизнью.

– Для меня это звучит очень странно. – Антония смотрела на него большими голубыми глазами. – Мне казалось, все убеждены в том, что я никогда не должна об этом думать.

– Настоящий еврей сказал бы вам, что вы обязаны об этом думать. – Гарет поглаживал ей руку, пытаясь разжать ее кулак. – И более того, говорить об этом. Вы должны рассматривать это как выполнение своего долга и гордиться собой. Если ваш отец предлагал вам иное, значит, он ошибался.

– Это было очень давно. – Ее голос стал совсем безжизненным. – Я должна продолжать жить. Люди часто теряют детей.

– Антония, дети – это не вещь, которую можно выбросить, – сердито сказал Гарет. Господи, неудивительно, что женщина почти сошла с ума от горя – ее заставляли держать все внутри. – Ни один человек не может просто так выбросить ребенка. И я больше, чем кто-либо другой, это понимаю. И если Господь забирает ребенка, вы должны горевать. Обязаны горевать. И если кто-то пытается заставить вас поверить в другое, он должен гореть в аду.

– Это то… о чем я сама иногда думаю, – призналась Антония. – Но все считают, что это просто часть жизни и я обязана забыть о Беатрис и об Эрике.

– Эрик – ваш муж? – Гарет, разумеется, уже это знал, но Кембл, который ему это сообщил, очевидно, не знал о дочери.

– Да, мой… первый муж, – перешла она на шепот.

– Я уверен, вы его очень любили, – тихо сказал Гарет.

– Очень, – поспешила перебить его Антония, – я слишком сильно его любила, все время любила, но в конце не любила совсем.

Не зная, что сказать, Гарет снова сжал ей руку.

– Почему бы вам не рассказать мне о Беатрис? – предложил он.

Антония взглянула на него затуманенными от горя глазами и ничего не ответила.

– Сколько ей было лет? – продолжал Гарет. – Как она выглядела? Она была смелой? Или осторожной?

– Смелой, – прошептала Антония, доставая из кармана амазонки носовой платок, – и похожей на меня. – По лицу Антонии пробежала слабая улыбка. – Мы во многом были похожи, все так говорили. Но я… я больше не я. Я не смелая. Я едва себя узнаю. Беатрис была чудесным ребенком. Ей… было всего три года.

– Очень сочувствую вам, Антония. Не могу прочувствовать глубину вашего горя, но очень сочувствую.

Все его слова были правдой. Он не мог представить себе весь ужас того, что ей пришлось пережить. Ему было всего двенадцать лет, когда судьба оторвала его от бабушки – оторвала как какой-то ненужный мусор. И Рейчел Готфрид – волевая здравомыслящая женщина – прожила после этого всего два года. Если горе могло сломить желание жить даже в такой сильной женщине, то и любого другого тоже могло поставить на колени. А Антонии даже не разрешали горевать.

Если Гарет подсчитал правильно, то отец Антонии устроил ее второй брак сразу вслед за первым, который, очевидно, закончился трагически во всех отношениях. Гарет очень надеялся, что Антония не знала, каким бесчестным негодяем был ее первый муж, – но, похоже, что знала, он прочитал это в ее глазах.

– Папа считал, что я должна продолжать свою жизнь. Он сказал, что чем скорее я снова выйду замуж, тем скорее смогу завести ребенка. Как он говорил, мне так легче будет забыть о том, что случилось с Беатрис, и что Уорнем предлагает мне то, что никто другой не сможет предложить. Но, как видите, мне не повезло – я не смогла родить ему ребенка.

Гарет понятия не имел, что можно на это ответить, и осторожно вытащил из ее волос соломинку.

– Антония, я, конечно, не могу считать себя знатоком, но если женщина переживает кризис, разве это не помеха для того, чтобы забеременеть?

– Дело не в этом, – прошептала она и, упершись взглядом в пол, покачала головой: – Дело в том, что я была… недостаточно желанной.

– Недостаточно желанной? – «Неужели женщины слепы?» – изумился Гарет.

– Из-за моих заплаканных глаз и красного носа, сказал папа, – тихо призналась Антония. – Он сказал, что мужчин не привлекают несчастные женщины. И Эрик говорил мне то же самое. Но я старалась делать для Уорнема то, что обязана была делать. Я старалась. Но я не могла думать ни о чем… кроме Беатрис. А потом он умер, и все решили, что я желала ему смерти или того хуже. Но это не так, я не желала ему смерти.

– Антония, – Гарет на секунду прижал ко лбу кончики пальцев, стараясь правильно подобрать слова, – означает ли это, что Уорнем… не был… близок с вами?

– Он пытался, – прошептала она, смущенно подняв узкие плечи, и крепко сжала носовой платок в тугой комок. – Но мы так и не смогли… Я не могла полностью удовлетворить его.

– Антония, – Гарет еще раз крепко сжал ее руку, – почему вы полагаете, что его… неспособность выполнять свои супружеские обязанности каким-то образом связана с вами? Почему он не обсудил это с доктором Осборном? Разве он не беспокоился о своем здоровье?

– Да, ужасно беспокоился, но если он и жаловался доктору, то я об этом ничего не знаю. Но, думаю, доктор Осборн что-то подозревал.

– Подозревал? Почему?

– Иногда он задавал вопросы – разумеется, деликатные. Думаю, он беспокоился обо мне. Он знал, что Уорнем женился на мне с единственной целью, и я чувствовала себя неудачницей.

– Вы вовсе не неудачница, Антония. Уорнем был уже немолодым мужчиной.

– Но Эрик был молодым мужчиной. – Она так туго обмотала платок вокруг пальцев, что Гарет подумал, не нарушится ли у нее кровообращение. – Он сказал, что мужчине нужна жена счастливая и улыбающаяся. А если она не может вызвать у него чувство восхищения, то есть если она строптива и постоянно жалуется, у него пропадает желание заниматься с ней…

– А-а, – Гарет потянулся, чтобы раскрутить носовой платок, – таково было его объяснение?

Повернув голову, Антония недоуменно посмотрела на него. Гарет не взглянул на нее, а, расстелив на колене носовой платок, принялся аккуратно складывать его.

– Антония, – наконец заговорил он, – ваш муж был обманщиком. Можете назвать меня свиньей, но я бы хотел уложить вас в постель, даже если бы вы все время плакали, кричали или колотили меня. И поверьте: на самом деле не имело бы никакого значения, что ваш нос красный.