Текст книги "После первой смерти"

– Десять?

– Можешь дать мне двадцать?

– Пожалуй.

– Ты не слишком пьяный, а, золотце?

– Я в порядке.

– Ведь если ты слишком пьяный, это нехорошо.

– Я в порядке.

– У тебя есть комната?

Нет.

– Ладно, я тут знаю одну гостиницу...

Потом провал, как будто засветили пленку.

В памяти – ничего, как ни старайся. Ноль. Очевидно, до гостиницы мы шли или ехали. Точнее сказать трудно. Может быть, мы взяли такси, а может, прошли пешком. Вероятно, я узнаю об этом из газет. Возможно, с чьих-нибудь слов станет известно, что нас видели, когда мы шли вместе. А может, шофер вспомнит, как подвозил нас к «Максфилду». Но воспоминания об этом у меня начисто отсутствовали.

Так-так. В гостинице я записался под своим именем. Настоящее имя, настоящий адрес. Единственная ложь относительно «мистер и миссис», обычный в таких случаях обман. Но имя – настоящее.

Это облегчит работу полиции. Впрочем, вряд ли это дело будет представлять для них сложность.

Помню, как мы записываемся в книге, но не помню, как заходим в комнату. Вот мы в комнате – это я помню, – даю ей деньги и раздеваюсь. И Робин тоже раздевается.

Это последнее воспоминание было слишком живо, слишком ярко. Я съежился в кресле на балконе и закрыл глаза, чтобы отключить Рэндольфа Скотта. Белая блузка, черная юбка, то и другое – долой. Грудь в белом бюстгальтере колышется – сначала я даже подумал, что она не настоящая.

– Ты мне поможешь, золотце?

И она поворачивается ко мне спиной, чтобы я мог расстегнуть крючки. Пальцы касаются ее шелковистой кожи, давно забытое чувство. Мои руки обхватывают ее, ее грудь, эту невероятную грудь.

(Воспоминание причиняет боль. Боль в паху, боль под ложечкой. Память с неожиданной силой возвращает образы и ощущения. Я вдруг ясно вспоминаю, какой была она на вид и на ощупь. Узкие запястья, тонкие ноги, круглая попка, плоский живот, все такое мягкое, мягкое!..)

Мне хотелось без конца трогать ее, ласкать и обнимать ее всю, каждый квадратный дюйм ее тела.

– Ну, ляг, золотце. Вот так, дай я сделаю тебе по-французски.

Плывя – на кровати, на облаке, на волнах. Безкостный, безвольный, плывущий. Воспоминание о тех руках, тех губах. Индус, заклинающий игрой на флейте змею. Робин – Малиновка Красная Грудь, Робин Гуд. Сладкая Робин. Вот так, дай я сделаю тебе по-французски.

Четыре с половиной года.

Некоторые вещи, стоит им раз выучиться, уже не забываешь. Как умение плавать.

* * *

На этом воспоминания заканчивались. Я пытался бороться, переставлял их то так, то эдак, но все никак не мог продвинуться дальше. Я хотел вспомнить момент убийства и одновременно ничего не хотел вспоминать. Я вел с собой молчаливую борьбу, но в конце концов сдался и спустился по лестнице в фойе. Истратив последние деньги на шоколадный батончик, я и вернулся наверх. Я отыскал свое место, развернул батончик и задумчиво съел его, глядя на экран.

Потом снова появились воспоминания.

Мы закончили. Я лежал с закрытыми глазами, пресыщенный, удовлетворенный. Открылась дверь – Робин уходит? Что там такое? Какие-то звуки... Но я поленился открывать глаза.

Потом...

Я уже готов был вспомнить, но в первый момент испугался. Я сидел в кресле, изо всех сил зажмурившись, сжав пальцы в кулаки. Я боролся и победил. Воспоминания приобрели нужную четкость.

Рука обхватывает голову Робин, закрывая ей рот, – но это не моя рука, пальцы сжимают нож – но это не мои пальцы, Робин бьется в чьих-то руках – но это не мои руки, нож режет плоть – но это не мой нож, повсюду кровь, но я не могу пошевелиться, я не могу пошевелиться, я только могу открыть рот и застонать, а потом снова погрузиться в темноту.

Я резко выпрямился. Со лба лил пот, сердце колотилось. Я не мог дышать.

Я вспомнил.

Я не убивал ее. Не убивал. Кто-то другой убил ее, взял нож, перерезал ей горло цвета слоновой кости, убил. Убийство совершил кто-то другой.

Я вспомнил!

Глава 5

Когда я вышел из кинотеатра, уже стемнело. Сорок вторая улица переливалась огнями с увядающей пышностью рождественской елки на Крещение. Полицейские и голубые парочками сновали по улице, не замечая друг друга. Повернувшись лицом к витринам магазинов, я пошел по направлению к Восьмой авеню, стараясь держать голову как можно ниже. Последние пятьдесят ярдов я преодолел буквально не дыша и выдохнул, только когда завернул за угол.

Мне позарез нужны были деньги. На последние десять центов, истраченные на шоколадку, можно было сделать один звонок. Если дозвониться до Макьюэна, можно занять у него денег. Без денег у меня не было шансов. Ни единого шанса уйти от полиции, ни единого шанса узнать, чья рука сжимала нож, перерезавший горло Робин.

Я ругал себя за поспешность, с которой растратил пять долларов Эдварда Болеслава. Такси, сигареты, еда, метро, фильмы, шоколад. И денег нет.

Понять, почему это произошло, было нетрудно. Пока в кинотеатре мне не удалось восстановить последний недостающий фрагмент памяти, пока на меня не снизошло то внезапное и невероятное откровение, что я невиновен, что я не убивал малышку Робин, сама мысль о том, чтобы предпринять серьезную попытку остаться на свободе, казалась в принципе нереальной. Я не делал ничего специально, чтобы уйти от закона. Я просто не пошел с повинной. Лишний раз оставив себя без средств, я, по сути, приближал момент, когда меня схватят или я сдамся сам.

Теперь, когда последние десять центов были потрачены, у меня появилась причина оставаться в бегах. Стоит им меня арестовать, и все кончено. Полиция получит стопроцентное дело. Ни один из помощников окружного прокурора не проявит достаточной нерасторопности, чтобы упустить такое дело, ни один суд присяжных не окажется настолько слеп, чтобы не признать меня виновным.

Я был абсолютно уверен в том, что невиновен. Но больше ни у кого на земле не было ни малейших оснований в это верить.

* * *

Очень высокий мужчина с аккуратно причесанными длинными волосами, в итальянском шелковом костюме и остроносых черных ботинках вышел из меблированных комнат по Восьмой авеню. От Сорок первой улицы его отделяло двадцать шагов.

Он повернул в мою сторону, и я вынырнул из тени ему навстречу. Я надеялся, что он еще не успел посмотреть последние известия по телевизору.

– Извините, пожалуйста, – начал я, – мне неловко вас беспокоить, но только что на Таймс-сквер у меня вытащили бумажник. Я сначала не заметил пропажу, а потом спустился в метро и выяснилось, что денег нет. Не могли бы вы одолжить мне двадцать центов...

Его светло-карие глаза встретились с моими. Он смотрел с сочувствием и разве что чуть иронично.

– Конечно, – ответил он. – Житья нет от этих карманников. Город превратился в настоящие джунгли, верно?

– Верно.

– Жетон вас устроит?

– Конечно устроит. Извините за беспокойство...

– Вы, случайно, не знаете, который час? Я посмотрел на запястье.

– Нет часов, – сказал я. – Наверное, оставил дома.

– Что, и часы тоже забрали?

– Нет, я, скорее всего, оставил...

Он запустил длинные пальцы в волнистую шевелюру.

– Сочувствую вам, – сказал он, вежливо улыбаясь. – Опасный народ эти парни, спору нет. С ними лучше дел не иметь. Настоящие разбойники.

И полицию ведь не позовешь. – Он чуть слышно вздохнул. – И все же без них трудно. Ведь порой они доставляют такую радость, верно?

– Мм...

– Мне на север. Если хотите, можем поехать на такси вместе.

– Я живу в Бруклине.

– Ясно. И разошлись как в море корабли... – Он протянул мне жетон на метро. – Хочется верить, что вы потеряли не слишком много денег?

– Не очень.

– Вам повезло, – усмехнулся он. – В следующий раз, надеюсь, повезет больше, дружище.

* * *

В метро у киоска, где продавали жетоны, выстроилась очередь. Я подождал, пока она рассосется, потом подошел и протянул в окошко жетон.

– Пожалуйста, верните деньги, – сказал я. – Не поеду я в этот Спокан.

Служащий взял жетон и подвинул ко мне два десятицентовика. Я поднялся по лестнице и вышел на улицу. В поисках телефона-автомата я прошел полдюжины кварталов вниз по Восьмой авеню. Потом плюнул и позвонил из табачного магазина.

Трубку взял Дуг.

– Это Алекс, – сказал я. – Должен тебе сказать...

– О господи, – отозвался он. – Куда тебя отвезли? Я пришлю адвоката. Я...

– Я пока на свободе.

– Ты еще не сдался? Опомнись. Несколько часов назад здесь были полицейские, спрашивали о тебе. Сейчас твою фотографию показывают по телевидению. Она будет и в утренних газетах. Боже мой, Алекс, что произошло?

– Абсолютно ничего.

Несколько секунд мы молчали. Потом я сказал:

– Дуг, я не убивал эту девушку.

– Вот как?

– Я был с ней, но ведь это не преступление. Ее убил кто-то другой.

– Кто?

– Не знаю.

– С чего же ты...

– Я видел, как ее убивали. И больше я ничего не помню. Я не могу вспомнить, как выглядит убийца. Помню только руку и в ней нож.

– Ты пил.

– Да.

– Память – чудная штука, Алекс. Конечно, полиция постарается помочь тебе. Пентотал и другие лекарства помогут вернуть память. Заполнить провал.

– Я не могу пойти в полицию.

– Не думаю, что у тебя есть выбор...

– Я не могу туда пойти.

– Почему?

Этот разговор мог свести с ума.

– Потому, что там мне ни за что не поверят, – сказал я. – Ты же не веришь...

Последняя фраза гулко отдалась в телефонной трубке. Ни один из нас не счел нужным ничего добавить. Наконец его голос, теперь прозвучавший уже по-другому, произнес:

– Зачем ты мне звонишь?

– Мне нужны деньги.

– Хочешь сбежать? У тебя все равно ничего не выйдет.

– Да не бежать, не бежать, черт возьми. Я должен продержаться, пока не узнаю, кто убил эту девушку. Ну уважь меня, Дуг. Сделай вид, что веришь мне.

– Черт...

– Мне нужна пара сотен наличными. Ты их получишь обратно.

– Ты что, вообще на мели?

– В моем нынешнем положении я не могу обналичивать чеки. Можно, я приеду к тебе? У меня в кармане десять центов, и это все. Попробую достать еще десять, чтобы хватило на метро. Так я еду?

– Я не хочу, чтобы ты здесь появлялся.

– Почему?

– Ты что, не понимаешь: здесь была полиция. Я не хочу становиться соучастником.

Я перестал слушать. Потом снова включился – и услышал что-то вроде того, что это происходит уже не в первый раз. Тогда я снова перестал слушать. Продолжать разговор не имело смысла.

– Алекс? Ты слушаешь?

– Да.

– Скажи мне, где ты находишься. Я приеду и дам тебе деньги. Но сюда не приезжай. Договорились?

«Скажи мне, где ты находишься». Я уже было хотел дать ему свои координаты, но в этот момент в разговор вмешался оператор с требованием доплатить еще пять центов. Я уже выбросил десять центов на этот разговор. Хватит. Я не стал доплачивать.

«Скажи мне, где ты находишься». И тогда он, мой добрый друг, без сомнения в моих же интересах, расскажет полиции, где меня искать.

– Пересечение Бродвея с Восемьдесят шестой улицей, – сказал я, – Юго-западный угол.

И повесил трубку.

Глава 6

Я пошел по направлению к центру. В кармане у меня лежало десять центов, еще столько же нужно было для поездки на метро, а искать другого сочувствующего гомика ради этого не хотелось. Проще было пойти пешком.

Дойдя до пересечения Восьмой авеню с Тридцать третьей улицей, я остановился. Дальше начинался квартал, кишащий греческими и арабскими ночными клубами, экзотическими танцовщицами и прочими радостями. Народу здесь было немало, а в моей ситуации это было ни к чему. С Тридцать третьей я перешел на Седьмую и продолжал идти по ней в направлении к Гринвич-Виллидж. Там, конечно, тоже было полно людей, но делать было нечего.

По дороге я думал о деньгах. Без денег мне никуда. Пока я не чувствовал ни голода, ни усталости, но в ближайшее время и то и другое даст о себе знать. Мне нужно будет поесть и переночевать в безопасном месте, а это стоит денег. Можно, конечно, подцепить голубого, а потом кинуть его. Тот высокий, стройный тип, который дал мне жетон, сам подсказал мне этот ход, когда решил, что меня постигла именно такая участь. Он сказал об этом так, как говорят о самом что ни на есть житейском деле, но я не мог представить себя в этой роли. И до, и во время, и после – мне все время будет не по себе. Нет.

Другой вариант. Приняв его, я получал возможность извлечь пользу из собственного горького опыта. В каком-то смысле вернуть старый должок. Я размышлял над этим, просчитывая все возможности, которые стоило учесть заранее. Когда в голове возник четкий план действий, я перестал об этом думать.

Вместо этого я стал думать о Робин.

Обратимся к фактам: я не убивал ее. Ее убил кто-то другой. Убил так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моей виновности. Даже у меня самого. Кто-то хотел повесить на меня ее убийство.

Далее: тот, кто ее убил, не просто меня использовал. Он сделал все, чтобы меня наверняка поймали. Вымочил мне одежду кровью. Забрал у меня часы и бумажник, чтобы помешать мне бежать. Он устроил так, чтобы убийство во всех деталях совпадало с предыдущим – Евангелины Грант. Перерезанное горло, убийца действовал в бессознательном состоянии, после полового сношения. Все совпадает.

Вывод: убийство Робин было средством для достижения некоей цели. Ее убили только для того, чтобы подставить меня. Я напился, выключился, в таком состоянии шатался по улицам, подцепил Робин, и все это время убийца прятался поблизости, шел за мной, выжидал. Робин просто не повезло. Враг был у меня.

Но ради всего святого, кто?

Я закурил последнюю сигарету. Вопрос звучал абсурдно. Я даже знаком ни с кем не был. Я жил в своей квартире, играл в шахматы, читал, думал о том, как получить работу, на которую меня заведомо не возьмут. Я не заводил интрижек, не представлял угрозы ни для чьей карьеры, строго говоря, вообще ни с кем не поддерживал отношений. Предположить, что в моей жизни есть человек, который по какой-то невероятной причине вдруг решил меня подставить, было невозможно. Если исключить чью-то чудовищную шутку, было невозможно представить себе, что кто-то намеренно мог проделать со мной такое.

Странно, но в тот момент столь очевидное решение не пришло мне в голову. Но я был измотан и еще не вполне свыкся с мыслью, что невиновен в смерти Робин. Разум же имеет свойство принимать на веру все, к чему его приучили относиться как к данности. И каким бы логичным ни казался следующий шаг в размышлениях, я до поры до времени не мог его сделать.

Частично это объяснялось тем обстоятельством, что как раз в этот момент я добрался наконец до Четырнадцатой улицы. Я пересек ее и пошел по направлению к северной окраине Гринвич-Виллидж, и тут мои мысли приняли совершенно иное направление. Я снова задумался о деньгах и о том, как их раздобыть.

* * *

Я знал, что обязательно встречу моряков. Это был только вопрос времени. Здесь, в Гринвиче, всегда околачивается несколько групп моряков. Они неизменно пьют, неизменно ищут девочек, и это неизменно приносит им сплошные огорчения. Все они родом из Де-Мойна, Топики или Чилликоте и все наслушались сказок про Гринвич-Виллидж, где все мужчины – педики, а все женщины верят в свободную любовь. Сей факт, имей он место в самом деле, поверг бы местное население в глубокое уныние.

Бедные моряки. Проституток в Гринвиче нет. Здесь можно встретить симпатичных молодых женщин всех возрастов, цветов и темпераментов, и большинство этих молодых женщин производят впечатление не очень разборчивых, каковыми многие из них, без сомнения, и являются, но ни одна из них не испытывает интереса к морякам. Все они ненавидят моряков. Никто не знает почему – видимо, такова традиция.

Я нашел моряков, когда они выходили из лесбийского бара на Корнелия-стрит. Их было трое, и все были в том возрасте, когда уже пьют, но еще не ходят на выборы. По всей видимости, они не поняли, что попали в лесбийский клуб. И что девушки там еще меньше интересуются моряками, чем обычные обитательницы Гринвич-Виллидж. По всей видимости, они попытались приударить за кем-то из посетительниц и получили грубый отпор от кобелих и теперь не знали, счесть это происшествие неприятным или веселым.

Самым печальным во всем этом было то, что они, видимо, считали себя первыми моряками, с которыми приключилась такая история, и поэтому слишком сильно переживали и в то же время слишком высоко оценивали сам момент. Но они ошибались. С моряками такое случается сплошь и рядом.

Я заговорил с ними, и вскоре мы уже шагали вместе. Мы говорили о лесбиянках. Говорили о виски и вообще о женщинах. И очень скоро речь зашла о том, что было бы неплохо организовать себе дамскую компанию, и побыстрее.

– Я слыхал, что мэр называет этот город Городом Развлечений, – сказал один из моряков, самый молодой, самый пьяный и самый шумный. – О каких таких развлечениях он толковал, как думаешь?

– Может быть, о партии в парчизи[8]8
  Парчизи – азартная игра.


[Закрыть]?

– Мэр никогда не бывал в Токио, – сказал третий.

– Слушай, Лу, – сказал первый, – ты здесь живешь, ведь так? Прикинь, где нам разжиться курочками.

Лу в этой компании звали меня. Их имена были Ред, Джонни и Канада. Канада был самый старший, Ред – самый высокий, а Джонни – самый младший, самый пьяный и самый шумный. Они повели меня в бар и настояли на том, чтобы угостить меня выпивкой. Я предпочел молоко, пробормотав в свое оправдание что-то насчет язвы. Мне хотелось выпить. Я подумал, что беды бы тут не было и что я держу ситуацию под контролем, но чувство осторожности возобладало. Моряки дважды повторили заказ, демонстрировали толстые пачки банкнот, пожирали глазами девушек и снова заводили разговор о том, что занимало все их мысли. Мы вышли из бара, и они в который раз завели песню о том, что я, наверное, знаю каких-нибудь сговорчивых женщин.

– Ну, если вы это серьезно, ребята...

– Шутишь, Лу?

– Ладно, есть у меня три такие девушки, которых может заинтересовать ваше предложение. Совсем еще молоденькие. От девятнадцати до двадцати. Так, значит, Барбара – актриса, а Шейла и Джейн, по-моему, танцовщицы, хотя у них никогда не бывает много работы. Хорошенькие девочки и любят приятно провести время.

Я сделал вид, что поддался их уговорам, и позволил вытянуть из себя подробности. Три девушки снимают вместе квартиру неподалеку. Они не шлюшки какие-нибудь, но, пожалуй, не прочь провести ночь с парнем, пришедшим с хорошими рекомендациями; в конце концов, жить надо, в шоу-бизнесе новичкам без дополнительного источника дохода трудно. Условие одно: гости остаются на всю ночь, а еще девушкам нравится, когда все обставлено как на настоящей вечеринке, чтоб спиртное – рекой, чтоб мелодичная музыка и в постели все в режиме нон-стоп.

– Настоящие заводные девчонки Гринвича, а?

– Чего же мы ждем? Вперед, Лу, – не подведи!

Да, но нужно учесть еще некоторые соображения. Например, цену. Эти девочки не подзаборные шлюхи. Точно не знаю, сколько они берут, но думаю, долларов двадцать или двадцать пять. По карману ли это ребятам?

– За целую ночь не так уж и плохо.

– Слушай, Лу, вот что я тебе скажу. Это наша первая ночь на берегу за многие месяцы. С деньгами у нас все в порядке, понимаешь, о чем я толкую? Двадцать или двадцать пять долларов нас не разорят.

Еще надо узнать, свободны ли девушки. Вдруг они с кем-нибудь уже договорились...

– Ты ведь можешь это выяснить?

– Ну, могу им позвонить...

– Позвони, Лу.

Мы остановились у очередного бара. Моряки пропустили по стаканчику, а я пошел к телефону, бросил в автомат десять центов и произвольно набрал номер – без последней цифры. Несколько минут я болтал сам с собой, потом повесил трубку, забрал из выемки с надписью «Возврат монет» свои деньги и вернулся к троице, ожидавшей меня в баре.

– Ребята, давайте забудем про это, – сказал я.

– Почему? Они заняты?

– Нет, но...

– Что – но?

Я нехотя объяснил ситуацию. Девочки были дома и не заняты. Но их пугала перспектива попасть в тюрьму. Их подругу, начинающую фотомодель, подрабатывавшую тем же, что и они, всего неделю назад арестовал переодетый в штатское полицейский, и эта история сильно их напугала. Сейчас они стараются общаться только со знакомыми мужчинами.

– В общем, они боятся брать деньги у незнакомых. Теперь они вынуждены требовать плату заранее, чтобы потом все было как на обычной вечеринке – без разговоров о деньгах или чем-то там еще. Они должны быть уверены, что вы, ребята, не копы.

– Мы? Да ты смеешься.

Я пожал плечами.

– Слушайте, я вам доверяю, – сказал я. – Но они вас в глаза не видели. Копам переодеться моряками – раз плюнуть. Особенно сейчас, в конце месяца, когда им нужно в спешном порядке выполнять норму по арестам. Девочки нервничают. Я говорил с Барбарой: она сказала, что они скорее будут голодать, чем ввяжутся в рискованное дело, которое попахивает тюрьмой.

Я травил помалу, но моряки послушно уцепились за линь и в конце концов предложили то, чего я от них ждал. Ведь девочки тебя знают? Мы дадим тебе деньги, а ты пойди к ним и все устрой. Пусть девушки спрячут деньги у себя, а потом моряки как ни в чем не бывало заявятся в квартиру, и разговора о деньгах вообще не будет.

Я сделал вид, что серьезно обдумываю их предложение, и высказался в том духе, что это может сработать.

– Нужно еще раз им позвонить, – наконец произнес я. – На тот момент ситуация была неважная, и я сказал, что лучше им забыть о моем предложении...

– Черт, Лу, надеюсь, они еще не успели найти других парней!

– Ладно, – сказал я, – я им позвоню.

На этот раз они столпились вокруг телефона. Я наудачу набрал полный семизначный номер и услышал в трубке, что номер, по которому я позвонил, временно отключен. Я поговорил с автоматом, попеременно слушая и сам что-то говоря, и наконец повесил трубку.

– Ну?

– Есть проблемы, – осторожно начал я. – Сегодня воскресенье, и достать спиртного негде.

У них есть кое-какой запас, но цена возрастает. Вы, наверно, не захотите столько платить.

– Сколько?

– Оптовая сделка – за вас троих ровным счетом сто долларов.

Они переглянулись. Выражение лиц моряков говорило, что хоть цена была и выше, чем они ожидали, но не то чтобы уж совсем не по карману. Секунду или две все молчали, потом я подбросил аргумент, который решил дело.

– Сто мне лично показалось многовато, – сказал я. – С Барбарой я договорился о своих десяти процентах – за то, что я все организую. Она не возражала. Но, честное слово, я не хочу наживаться на вас, ребята. Забудьте про мои десять, я отнесу ей девяносто долларов, по тридцать с носа. Но ей – ни слова, ясно? Если девочки вдруг заговорят о деньгах, хотя это вряд ли, но если заговорят, вы дали мне сто баксов. Понятно?

Это возымело действие. Они стали уверять меня, что я просто мировой парень, снова стали предлагать выпивку, но я напомнил им о язве. Какая жалость, что девочек не четыре, говорили они. Тогда я мог бы присоединиться к ним. Действительно жаль, поскольку я в самом деле классный парень, самый что ни на есть выдающийся, и я вел себя, с их точки зрения, просто потрясающе.

Они дали мне девяносто долларов десятками. Мы вышли из бара и вчетвером пошли по Гринвич-авеню к Десятой улице, а потом по Десятой к Уэверли-плейс. Я выбрал самое большое здание во всем квартале и велел им подождать на противоположной стороне улицы, сказав, что вернусь минут через десять. Они остались ждать, а я пересек улицу и зашел в подъезд. Я нажал кнопки звонков всех четырех квартир на шестом этаже, и по меньшей мере две из них загудели, пропуская меня. Я открыл дверь и вошел в дом.

Насколько я мог судить, другого выхода в здании не было. Уйти через черный ход было бы, конечно, проще всего, но, как я ни старался, ни одного такого дома в округе я не мог припомнить. Нужно было найти выход из ситуации. Оказавшись внутри, я поднялся по лестнице на один пролет, снял ботинок и запихнул в него деньги, потом снова надел. Я выждал для правдоподобия, спустился по лестнице и открыл дверь подъезда. Я махнул им рукой, и они бегом пересекли улицу.

– Квартира 6-В, – сказал я. Я держал дверь открытой, чтобы не пришлось снова возиться со звонками. – Лифтом не пользуйтесь. Идите пешком. Шестой этаж, два коротких звонка и один длинный. Запомнили?

– Два коротких и один длинный.

– Правильно. Все готово, девочки вас ждут. Желаю приятно провести время.

Если в квартире 6-В никого нет, они могут битый час проторчать под дверью в полной уверенности, что я все сделал честно, а девчонки морочат им голову. Если кто-то откроет дверь, произойдет неприятная сцена, в результате которой моряки поймут, как их провели. Как бы то ни было, им придется топать на шестой этаж, а потом спускаться вниз, а я не собирался ждать их возвращения.

Моряки устремились внутрь, рассыпаясь в благодарностях, и загромыхали вверх по лестнице. Я вышел на улицу и быстрым шагом прошел три квартала. Из-за пачки купюр в ботинке я прихрамывал. Увидев проезжающее такси, я поднял руку и остановил машину.

Все оказалось невероятно просто. Слова и жесты находились сами собой, а моряки ни разу не пропустили своей реплики. Теперь, в такси, меня трясло. Но пока длилось действо, я был неподдельно спокоен.

Да и вообще смошенничать подобным образом проще простого. Пьяные простодушные моряки были легкой поживой, но, даже будь они старше и трезвей, это вряд ли бы что-то изменило. В первый раз на этом попадаются почти все.

Много лет назад я сам потерял так тридцать долларов. Теперь я вернул девяносто, шестьдесят долларов чистого выигрыша. Отпускай хлеб твой по водам...