Текст книги "Талисман любви"

– Он не будет кусать меня, – настаивала на своем Кайли.

– Он очень старый. Скоро приедет ветеринар, вы меня понимаете.

Мартин почувствовал, как у него в жилах застыла кровь.

– Вы хотите усыпить его? – уточнила Кайли.

– У него артрит, плохие зубы, жуткий характер, – перечислял Жан-Пьер Хеклер. – Это к лучшему.

– Мы можем взять его? – спросила Кайли.

– Вам не нужна эта собака, – запротестовал Жан-Пьер. – Поверьте мне. Если вам нужен кто-то в дом, я могу дать вам котеночка. Наша большая полосатая только что окотилась.

Мартин наблюдал, как Кайли медленно и осторожно двигалась к старому псу. Даже с того места, где мужчины стояли и разговаривали, Мартин чувствовал запах изо рта пса. Кайли протянула руку, пес вытянул шею, чтобы девочка могла погладить его по голове, и в ответ на ласку за вилял совсем как счастливый щенок.

– Как зовут пса? – неожиданно для себя услышал Мартин свой вопрос.

– Гром, – ответил Жан-Пьер.

– Эй, Гром, – позвала Кайли.

– Котята…

– Она хочет Грома. – Мартин видел, как старый пес расчувствовался и обслюнявил всю руку Кайли.

Кайли рассмеялась и погладила его длинные уши.

– От него одни неприятности, – тихо уговаривал Жан-Пьер, чтобы Кайли не могла слышать. – Не может управлять собой, ходит по всему дому. Мы оставляем его спать на дворе, так он воет всю ночь. Он однолюб, стал неуправляем и неприветлив, когда его хозяин умер. Поверьте мне, Мартин, пусть ветеринар сделает свою работу. Так будет лучше для всех.

Мартин вспоминал. Как-то раз Дженни водила своих детей и Натали в приют для бродячих собак, за муниципальным гаражом, на Маунтинроуд.

Гарднеры взяли домой молодого стеффорда, а Натали выбрала себе брошенного гончего пса, сказав женщине, которая присматривала за приютом, что вернется за ним с отцом перед выходными.

Она умоляла Мартина позволить ей взять того пса. Они могли бы обучить его вместе, и он мог остаться с Мартином, когда она вернется в Калифорнию. Мартин сказал «нет». Хоккейный сезон длился долго; пес оставался бы один, пока Мартин был в разъездах. Это Гарднеры могли себе позволить заводить животных, их много, и есть кому играть с собакой каждый день.

Его ответ огорошил Натали. Как-то утром, ускользнув из дома, она поехала на велосипеде в приют. Она назвала пса Арчи, и все то лето не переставала уговаривать Мартина передумать. Однажды утром ему позвонила смотрительница собачьего приюта. Явно не относившаяся к числу хоккейных болельщиц, она говорила с ним с ядом в голосе, объяснив, как добраться до приюта, чтобы забрать домой его ребенка.

– Эти дороги крайне опасны, – добавила женщина. – Девочка еще мала, чтобы ездить одной на велосипеде.

– Я сейчас же приеду и заберу ее, – пообещал он.

– И не позволяйте ей возвращаться сюда, – предупредила женщина. – Этот пес пробыл здесь все лето, и его усыпят завтра. Она больше не найдет его здесь.

Когда Мартин забирал Нэт, она начала плакать, сжимая шею Арчи. Разнимая руки девочки, Мартин оттолкнул пса, который все же успел укусить его. Мартин уехал домой с безутешно рыдающей Натали, чувствуя на себе холодный взгляд той женщины.

Теперь Мартин наблюдал за Кайли и вспоминал горе и гнев Натали. Он видел, как девочка поцеловала ухо бассета и потухший взгляд пса преобразился. Собака облизывала лицо Кайли, показывая серо-розовые десна с просветами от выпавших нижних зубов.

– Может, все-таки лучше нового щенка, Кайли? – все же спросил он. – Или одного из тех котят?

– Я хочу Грома. – Кайли затрясла головой.

– Тогда ладно, – согласился Мартин и, повернувшись к мужу Энн, спросил:

– Надеюсь, вы не будете возражать? Насколько я понял, вы не намеревались оставлять у себя собаку.

– Мы – нет, но и вам не надо, если честно, нам было бы стыдно навязать вам это паршивое животное…

– Он не паршивый! – сказала маленькая девочка, и хотя это говорила Кайли, Мартин мог поклясться, что он слышал голос Натали.

– Я буду счастлив заплатить вам за него, – предложил Мартин.

– Ну, уж в этом нет никакой необходимости, – покачал головой Жан-Пьер.

Он помог Мартину загрузить оставшиеся розовые кусты в грузовик, пока Кайли забиралась в кабину с Громом.

– Почему его зовут Гром? – поинтересовалась Кайли.

– Он имел брата, Молнию, – объяснил Жан-Пьер. – Их имена были своего рода семейная шутка. Все, что они любили делать, это есть и спать! Такие большие сонные глаза и короткие лапы. Они предпочитали лежать на открытой веранде, и даже птицы спокойно крали у них еду. А голуби – так те сидели у них на головах.

– Что случилось с Молнией?

– Моего тестя увезли в больницу, и он больше никогда не вернулся домой, и старик Молния отказался есть и пить. Зачах и умер. Гром и Молния. Они были подстать друг другу.

– Ты тоскуешь без брата, – услышал Мартин, как Кайли шепчет старому псу. – И своего хозяина. Вот отчего у тебя плохое настроение.

– Какое богатое воображение, – отметил Жан-Пьер.

– У нее большое сердце, – еле сдерживаясь, пробурчал Мартин, забираясь в кабину и выезжая на дорогу.

В следующий раз, когда он захочет приобрести розовые кусты, он поедет в «Грингарденс», к северу от озера. Энн Дюпре была хорошей девочкой в школе. Мартин не мог представить ее женой человека, который пинает собаку ее отца. Неудивительно, что старина покусал его.

Но однажды пес покусал и самого Мартина.

Так совсем неожиданно для себя Мэй заимела новый розарий и старую собаку. Взяв с собой кофе, она вышла из дома полюбоваться на восход солнца и прогуляться по только что посаженным рядам розовых кустов. Она думала о жизни: что невозможно предугадать все острые углы и неприятности и что каждый день таит в себе неизвестность.

– Живей, дружище, – крикнула она своему спутнику, пожилому и пока еще незнакомому ей бассету по кличке Гром.

Гром обнюхал недавно вскопанную землю, засовывая свой большой нос в борозды и под листья, затем, сердясь и пыхтя, подошел к ногам Мэй.

Солнце выглянуло из-за горы, заливая алмазным светом камни и зеленую зеркальную поверхность озера. Олень укрылся в тени на другом берегу озера, невидимый для Грома. Мэй шла медленно, чтобы не спугнуть его. Кролики рассыпались по подлеску, и она вспомнила о куда-то пропавшей картине, вышитой крестом. Ей стало любопытно, каких зверят вышивала Агнес.

Сидя в бельведере, Мэй смотрела по сторонам. Старый пес остановился у края воды, словно раздумывая, плыть ему или не плыть. Мартин ожидал, что Мэй будет против этого пса. Его лая, дурного запаха изо рта, перхоти, отсутствующих зубов и его потребности в специальной еде.

Но Мэй увидела только симпатию Кайли к ее новому псу и любовь Мартина к Кайли. Это тронуло ее без всяких слов. Потом Мартин рассказал ей историю Натали и Арчи, как он когда-то уже упустил шанс позволить своей дочери получить собаку. Гром был сентиментальным старым существом, спасенным Мартином от усыпления. Главное, и Мэй это понимала, как никто другой, ее муж и ее дочь стали одной командой.

– Сюда, мальчик, – уже мягче позвала Мэй. – Гром… мальчик.

Гром посмотрел на нее через плечо своими налитыми кровью глазами с обвисшими веками. Он увяз в иле. Его лапы по самые колени погрузились в странную жижу, и он беспомощно оглядывался на мать своей хозяйки.

– Ты же можешь сделать это, Гром, – позвала Мэй, поставив чашку кофе на скамейку в бельведере.

Пес жалобно залаял, потом сделал глубокий глоток озерной воды. Он встряхнул ушами и челюстью, обдав Мэй на расстоянии десяти футов. Она скинула свои тапочки и задумалась, сколько усилий потребуется ей, чтобы вытянуть этого старого бассета весом в шестьдесят футов, да еще известного своей кусачестью, из грязи, в которую он увяз. Оглянувшись, она случайно бросила взгляд на розарий.

Солнце, наполовину скрытое соснами на склоне горы, освещало розовые кусты. Тысяча новых бутонов, алых, темно-красных, ярко-красных, розовых, персиковых и жемчужных потянулись к свету. Это были крошечные огоньки, готовые распуститься. Мартин начал сажать их сразу же, как добрался до дома, и закончил, когда уже стемнело.

Запахи земли, кофе, мокрого пса. Мэй чувствовала себя на удивление счастливой. И не могла сдержать свою радость. Роса покрывала каждую веточку, каждый росток, каждую травинку.

Она начала было закатывать джинсы, но потом совсем сняла их. Стянув с себя трикотажную рубашку, она осталась в одном нижнем белье и немного постояла так на ступеньках бельведера, где они венчались с Мартином.

Спускаясь к озеру, она чувствовала, как холодный ил просачивается между пальцами. Когда она приблизилась к нему, Гром замахал хвостом. Обхватив его торпедоподобное тело, Мэй высвободила пса из ила. Она начала разворачиваться, чтобы вытащить его на траву, но он захныкал и стал поворачивать нос к воде.

– Хочешь поплавать? – спросила она.

Гром не отвечал, но его передние лапы начали шлепать в воздухе. Мэй подтолкнула его в озеро, и он заскользил вперед и сразу стал похож одновременно на гладкую морскую выдру, шлюпку или очень молодого щенка. Мэй сопровождала его сзади.

Она плыла прочь от берега, прямо в пятно сверкающего солнечного света. Горное озеро было гладким и холодным, чистым, как рассвет. Гром остался поближе к берегу, и плескался на отмели, плавая вдоль самого края воды. Когда Мэй повернулась посмотреть на дом и розарий, она увидела мужа, идущего по дорожке.

Она замахала Мартину, но он не ответил. Когда он натолкнулся на сброшенные ею рубашку и джинсы, он поднял их и прижал к груди. Она наблюдала, как он оглядывается, вертя голову из стороны в сторону, словно пытаясь понять, куда она делась. При виде Мартина Гром вперевалку вышел на мелкую воду, и Мартин отбуксировал его из озера. Плечи Мартина были напряжены, и он не прекращал осматривать гладь озера.

– Мэй! – крикнул он.

– Я здесь, – отозвалась Мэй.

Он кивнул, и она увидела, что он расслабился. Он уже вышел из дома босым, но теперь расстегнул шорты и снял через голову рубашку. Мэй наблюдала, как он сложил свои вещи на ступеньках бельведера. Стоя там в своих смешных жокейских трусах, он напоминал мраморную статую. Солнце блестело на его коже, выделяя каждый шрам, каждый мускул, каждую плоскую поверхность. Он подошел к берегу и еще постоял там несколько секунд.

Мартин нырнул, и Мэй, затрепетав от волнения, наблюдала, как он выплывает на поверхность. Она распростерла руки и приготовилась обнять его, как только он подплывет. Он сгреб ее в охапку с таким свирепым жаром, что у нее перехватило дыхание.

– Я не видел тебя, – бормотал он, уткнувшись ей в шею. – Я нашел твою одежду и видел пса, но тебя я не заметил.

– Я не хотела заставлять тебя волноваться, – сказала Мэй, ошеломленная накалом чувств в его голосе. – Гром увяз в иле, а когда я помогла ему, я решила поплавать.

Мартин кивнул. Он откинул голову, затем отпустил Мэй из своих рук, стал барахтаться рядом. Они плавали лицом к лицу. Она попыталась прочесть выражение его глаз. В них отражалось его замешательство, облегчение и что-то еще.

– Ты не смог разглядеть меня? – спросила она.

– Да.

– Я никуда с этого места не уплывала. – Они были всего в пятнадцати ярдах, конечно же, ее легко было различить с берега.

– Солнце било в глаза.

Она кивнула, почувствовав что-то вроде облегчения. Но облегчения ли? Они плыли в пятне яркого света, она щурилась и отводила взгляд от солнца. Мартин провел по ее голой ноге своей ступней, и она поплыла в его объятия. Они целовались, погрузившись в воду. Когда они всплыли на поверхность, то услышали лай Грома. Он лаял громко и радостно, и Мартин шепнул Мэй на ухо:

– Он счастлив, что жив.

Они поцеловались. В этот момент солнце зашло за высокую сосну, и на какое-то время на озеро упала огромная тень. Мэй задрожала, теснее прижалась к мужу и так стояла, крепко обнимая его, пока тень не ушла и солнце не осветило все вокруг.

Гром лаял, приветствуя возвращение солнца. Мартин и Мэй перестали целоваться и осмотрелись по сторонам. Пес поднялся на ступени бельведера и описал там крут. Потом потянулся и устроился подремать после купания. На груде их чистой одежды.

– Похоже, ему попадет, – заметила Мэй.

– За что? – поинтересовался Мартин.

Мэй внимательно посмотрела в глаза мужа. Он отрешенно улыбался, глядя прямо на бельведер. Мурашки поползли у нее по коже, хотя солнце уже припекало. Мысленно она перенеслась к тем последним нескольким драматичным секундам последней игры.

Мартин ничего не видел.

Глава 20

Во дворе, откуда открывался вид на озеро и горы, стояли два старых белых кресла. Их подушки, выцветшие от времени и погоды, когда-то были темно-синими. Мэй поставила между ними низкий стол с булочками, маслом, кистью винограда, кувшином сока и кофе, чтобы позавтракать у озера. Ополоснувшись под открытым душем, Мартин сел около нее.

Когда они ели, Мэй смотрела на озеро. Цапля удила рыбу на отмели, передвигаясь на худых желтых ногах по высокой траве. Рога одинокого лося блестели на солнце. Когда Мэй показала на лося Мартину, он даже не отреагировал. Ее сердце упало.

– Я беспокоюсь о твоих глазах, – заговорила Мэй.

– Почему вдруг?

– Ты же не все видишь.

– Например?

– Например, Грома, который извертелся в бельведере, перевернув все наши вещи утром. Вон того лося.

– Я его вижу.

– Ты уверен? – настаивала она.

– Мэй, – сказал Мартин, дотрагиваясь до ее руки. – Я уже не столь молод, как когда-то. Мне несколько раз попадали в голову, ты же знаешь. Наступит день, когда я стану нуждаться в очках. Но поверь мне, это – гибель для хоккеиста, и я не хочу думать об этом сейчас.

– Ты говорил с доктором команды?

Он кивнул:

– Ты думаешь, они отстали бы от меня, если бы у меня были проблемы со здоровьем? Чуть какой симптом, сразу посылают на рентген. Все, в чем я нуждаюсь, – это провести лето на природе, и тогда все само собой заживет.

Как красиво вокруг. И мы с тобой одни и вместе. Наслаждайся этим и ни о чем не тревожься. Ладно?

– Ладно.

Не убежденная, Мэй попыталась съесть свою булочку, но есть ей как-то сразу расхотелось, и она раскрошила ее и раскидала крошки по земле. Тут же с деревьев слетелись воробьи и стали жадно клевать ее угощение.

Она принесла с собой синий дневник, чтобы перечитать летние записи и написать письмо доктору Уитпену. Волнуясь за Мартина, она нашла некоторое успокоение в подробном описании прошедших недель, на которое ушло целых две страницы.

– Что это? – спросил Мартин, глядя куда-то вдаль.

– Письмо доктору Уитпену.

– Похоже, тебе есть о чем поговорить с ним.

– Даже когда мне хочется все бросить, это общение с ним остается для меня важным. Думаю, совсем не так уж плохо иметь психолога, наблюдающего за Кайли, пусть да же издалека.

Мартин посмотрел на нее долгим взглядом, словно он только сейчас осознал какую-то важную истину для себя. Он нагнулся между их креслами и взял ее руку в свою.

– Тебе, видимо, трудно приходилось переживать все это в полном одиночестве.

– Все так, только у меня же есть тетушка Энид и Тобин.

– Ненавижу ее отца. Отказаться от Кайли! Она когда-нибудь говорит о нем?

– Нет. – Мэй отрицательно мотнула головой. – Когда-то она мечтала о нем, иногда видела его в своих снах, говорила, что он приедет взять ее покататься на лошадках, или поесть мороженое, и еще всякое такое придумывала. Но потом мы пошли на ту злополучную прогулку в заповеднике, и все изменилось.

– Изменилось как?

– Все ее сны, видения стали только об уже умерших людях.

– И тогда ты стала водить ее к доктору Уитпену?

Мэй кивнула:

– Она видела призраков вместо Гордона, который кормит ее мороженым, и это казалось противоестественным. Хотя я не знаю почему. Гордон, который проводит с ней время, – такой же призрак из потустороннего мира.

– Думаешь, она когда-нибудь захочет его увидеть? – спросил Мартин.

– Да, – ответила Мэй. – Вероятно. Когда станет старше.

Мартин решительно тряхнул головой:

– Нам придется отговорить ее от этого. Переедем куда-нибудь, если понадобится.

– Все совсем не так, Мартин, – спокойно возразила Мэй. – Когда-нибудь Кайли захочет восстановить свое родство. И тогда я всецело поддержу ее. Не важно, какие у меня к нему чувства, но надо, чтобы Кайли знала своего отца.

– Я хочу вырастить и воспитать ее, – признался Мартин. – Помоги мне стать хорошим отцом для нее.

– Просто побереги себя, – попросила Мэй.

– О чем это ты?

– Пусть это станет для нее примером. – Мэй не поднимала глаз от своего дневника в синей обложке. – Я вожу ее к доктору Уитпену, так как верю, что он сумеет помочь нам. И я хотела бы, чтобы ты обратился к кому-нибудь, потому что я беспокоюсь за твои глаза.

Мартин согласно кивнул, но он отпустил руку Мэй. Он снова смотрел куда-то за озеро, через золотой туман из пыльцы и утреннего света, на цаплю и лося, которых, она уже знала, он совсем не видел.

Той ночью, когда родители ушли в свою спальню, Кайли все не могла уснуть. Луна была уже почти полная и окутывала серебряной сетью сосны, горные тропы и само озеро. У Кайли сдавило грудь, совсем как в рождественское утро. К этому ощущению ожидания чуда добавилось другое, которое она испытывала перед надвигающимся штормом. Девочка на цыпочках спустилась вниз, Гром с глухим шумом последовал за ней.

Она тихонько прошла в столовую. Там, возле дымохода, был большой чулан, таинственный и мрачный. Кайли обнаружила это место еще прошлым летом, когда они в первый раз попали на озеро Лак-Верт. Деревянная стенная панель незаметно переходила в дверь. Если не знать, что за стеной начинается чулан, дверь в него легко пропустить и не заметить.

Проворачивая маленький медный замок, Кайли вошла внутрь. Пахло пылью и плесенью, и ее сердце застучало, когда она потянулась за веревкой, которая включала свет. Гром ожидал снаружи, явно опасаясь заходить внутрь.

Кайли включила свет. Здесь, в этом чулане, все было совершенно иначе, чем где-нибудь еще в доме. Тут прятались семейные тайны, и если имелись призраки или ангелы в Лак-Верте, то обитали они только в этом чулане. Замигав от света лампочки без абажура, Кайли не сомневалась, что она видела взмах легких, как паутинка, белых крыльев.

– Натали? – прошептала она.

Но она услышала только Грома. Пес с большим трудом втягивал воздух, удрученно фырча. Вся эта затея хозяйки была уж слишком непонятна для него. Кайли огляделась вокруг. Паутина затянула все углы чулана и плавно покачивалась от легкого движения воздуха.

Кайли подумала о Ричарде Перри. Она живо представляла его все время. Как он свисает с ветки дерева, как его мертвое тело качается на ветру. Его шишковатые кости были чисто-белыми, а лохмотья от одежды, кожи и остатки мускулов – коричневато-серыми. Кайли тогда смотрела на его тело, а видела человека, который умолял, чтобы его сняли с веревки. Его губы шевелились, от отчаяния глаза были широко открыты.

Прибыла полиция. Отвечая на их вопросы, Кайли следила за телом Ричарда Перри. Полицейские закончили фотографировать. Она наблюдала, как врач, прибывший на осмотр, приблизился к дереву, поднял лестницу и забрался на ветку. Огромными садовыми ножницами мужчина перерезал толстую веревку, и те, кто был внизу, пойма ли тело.

«Спасибо, – услышала Кайли крик самоубийцы. – Спасибо тебе, что освободила меня».

Кайли пришла сюда на поиски. Она слышала, как ее мама спрашивала Мартина о старой картине, а Кайли знала, где ее найти. Прошлым летом в один из дождливых дней, исследуя дом, она нашла целую кучу вещей, которые кто-то убрал в чулан. Серебряную кружку для грудного ребенка, игрушечную карету, стопку детских книг и картину, вышитую крестом.

Пользуясь полками, как ступеньками стремянки, Кайли добралась до верхней полки. Там, у самой стены, она и нашла картину. Осторожно нащупав пальцами рамку, девочка потянула ее на себя. Взяв картину под мышку, она соскочила обратно вниз.

Стекло было покрыто толстым слоем пыли. Кайли смахнула ее и стала разглядывать картину. Это была вышивка на ткани, белом миткале, который пожелтел, сов сем как старинные свадебные платья в «Брайдалбарн». Крепко натянутая на рамку ткань была вышита крошечными крестиками синими нитками. На картине изображались ягненок и новорожденный детеныш леопарда, спящие в обнимку.

По внешней стороне рисунка была вышита какая-то надпись. В прошлом году Кайли только начала читать, но в этом году слова легко сложились в фразу: «Волк поладит с ягненком, а леопард с козленком, и малое дитя направит и поведет их».

Кайли не поняла смысла и еще раз перечитала слова. Она еще с большей тщательностью вытерла оставшуюся пыль со стекла. Под пылью было какое-то другое вещество, искрящееся, как крошечные частички слюды. Оно осело и на всех пальцах Кайли, и теперь они сияли и переливались при свете лампочки.

Ее сердце забилось. Она ощутила приближение чего-то необыкновенного, ощутила появление Натали. Кайли могла чувствовать присутствие Натали в этой потайной комнате, и эти сверкающие частички были доказательством ее существования.

– Натали, – взмолилась Кайли. – Позволь мне увидеть тебя.

Гром скулил за дверью, умоляя Кайли выйти.

– Я знаю, ты здесь, – расстроилась Кайли.

Она еще раз посмотрела на картину, несколько раз перечитала надпись. Натали хотела, чтобы она нашла эту картину.

Кайли в этом не сомневалась. Она крепко спала, но что-то в ее сне побудило ее спуститься вниз и поискать эту старую картину.

– Это ты, маленькое дитя? – спросила девочка вслух.

«Это ты, – услышала она в ответ. – Соедини их вместе».

Кайли развернулась на месте. Никого.

Шелест наверху заставил ее посмотреть наверх, и она увидела фалангу летучих мышей, устроившихся на стропилах, которые следили за ней, свешиваясь головами вниз. Кайли задрожала от страха, а Гром начал лаять. Неожиданно Кайли услышала шаги по лестнице.

– Кайли?! – Мама звала ее.

– Натали здесь, я знаю, она здесь, – крикнула Кайли в ответ.

– Она снова спит. – Это уже был голос Мартина. – Это лунатизм.

– Натали, – прошептала Кайли, позволяя матери поднять себя на руки.

Но все исчезло. Гром перестал лаять и удовлетворенно и успокоено, хотя и очень внимательно, глядел в открытое окно. Мех пса блестел сильнее, чем раньше, и Кайли обратила внимание, что и глаза старого пса засветились ярче.

Мама поднесла Кайли к окну. Они постояли, вдыхая свежий воздух, и Кайли чувствовала, как ее переживания ослабевают, словно последние моменты ей и правда только приснились. Вокруг озера величественно возвышались горы. Кайли смотрела, как лунный свет, пробившись сквозь деревья, освещал серебряную скалу и огибал мягкие холмики. Все вокруг казалось живым и волшебным.

– Все хорошо, – прошептала ей мама. – Ты уже проснулась. Я здесь, с тобой.

– Я спасла его, не так ли? – заплакала Кайли. – Того человека, висящего на дереве. Я сделала, что он меня попросил…

– Да, милая, – ответила мама, но глаза у нее были испуганные.

Кайли знала, что мама сейчас пойдет наверх, начнет писать в той синей тетради, а утром, скорее всего, позвонит доктору Уитпену, и от этой мысли девочке сделалось совсем нерадостно, и она заплакала еще горше.

– Что это ты нашла там? – спросил Мартин, протянув руку к рамке, которую Кайли держала под мышкой.

Он провел ладонью по стеклу, и Кайли заметила, как кончики его пальцев заискрились. Эти блестки казались лунными бликами, и неожиданно для себя Кайли сообразила, что это слезы ангела.

– Вышитая крестом картина, – поняла мама.

– Это мама вышивала, еще когда я не родился. Я убрал ее…

– Почему убрал? – спросила Кайли.

– Она напоминала мне о Натали, – признался Мартин. – «И малое дитя поведет их». Так оно и было. Она вела всех нас.

– Она и сейчас еще ведет нас. – Кайли знала, что ей нужно заставить Мартина понять, что времени мало, что он должен увидеть отца.

Натали потянула Кайли в чулан, чтобы передать ей свое послание. Картина, блестки. Но теперь была очередь Кайли: «Ты ребенок, соедини их вместе».

– Что-то случится, – прошептала Кайли.

– Давайте ляжем все спать, – предложила мама. – Уже очень поздно.

– Хорошая мысль, – поддержал ее Мартин, нахмурившись, разглядывая картину.

Кайли не отвечала. Она только долго и напряженно посмотрела в его голубые глаза, дотронулась до его губ кончиками пальцев и поцеловала в лоб. Когда она отодвинулась, то увидела, что оставила серебряные блестки у него на губах – это кончики ее пальцев перенесли слезы Натали на его губы.

Серж не мог спать. Какие-то идиоты где-то в коридоре пытались убить друг друга и кричали так, будто их рвали в клочья. Он с силой придавил голову подушкой, но невообразимый шум пронизывал даже толстую пену. Он сел и взглянул на время: два часа ночи.

Отказавшись от попыток уснуть, он сидел на краю койки, обхватив голову руками. Во рту пересохло, сердце колотилось; он чувствовал себя как с похмелья, хотя и не пил уже несколько лет. Порочные пристрастия перестали существовать для него в день, когда умерла его внучка.

Глаза невыносимо жгло. Кто-то курил, но не табак. Тюремные стены пропахли наркотиками, мочой, одиночеством и смертью. Стены камеры Сержа пропитались ненасытной жадностью и чувством вины. В коридоре крики стали ужаснее, и Серж понял, что это там шла не просто обычная тюремная драка.

– Эй, вы там, – прокричал он во всю глотку.

– Заткнись, – заорал кто-то в ответ.

– На помощь! – позвал Серж. – Охрана, на помощь!

– Заткнись, ты, чтоб тебе…

– Хочешь и сам получить?! Не твое собачье дело!

– На помощь! – изо всех сил надрывался Серж. – Господи Иисусе, да помогите же вы!

Время шло, на его наручных часах тикали минуты. Тут, хотя в поле его зрения не было ни одного окна, Серж почувствовал, как сильный поток свежего воздуха пронесся через его камеру. Мурашки пробежали у него вдоль спины, а волосы на руках стали дыбом. Совсем как на арктическом ветру, словно этот порыв ветра прямо из Канады донес до него запах сосен Лак-Верта.

Возможно, кто-то умер. Подумав, не погиб ли кто в драке в тюремном коридоре, Серж перекрестился. Он был глубоко верующим человеком. Послышалось топанье бегущих людей, затем еще. Он мог слышать переговоры охранников, кто-то из них запросил еще помощи. Принес ли носилки. Прошло еще несколько минут, и носилки понесли обратно.

Съежившись на койке, Серж попытался разглядеть, кого уносили охранники. Простыни закрывали тела, и он не мог разобрать, живы они или мертвы. Но тут мелькнула бритая голова одного из них.

– Тино, – пробормотал он, потом позвал громче: – Тино!

Охранники с носилками молча прошагали дальше.

– Эй! – завопил Серж. – Как он? С мальцом все в порядке?

Никто ему не отвечал.

Серж подумал о детях Тино, и что-то заставило его опуститься на колени. Он годами не молился, но он помнил слова. Он помнил их наизусть: «Отче наш…»

Кончив читать молитву, он полез под кровать, где лежала его коробка с бумагами и ручками. Потом положил перед собой лист чистой бумаги. Пустой лист страшил его. Словно у него могло не найтись достаточно слов, чтобы высказать все, что накопилось в душе.

Аромат соснового леса перебивал все запахи тюрьмы, и он вспоминал маленького мальчика и зеленое озеро, древние холмы и извилистые тропы. Он вспоминал черный лед и хоккейные клюшки и думал о Мартине.

Проиграть решающую, седьмую игру в финале первенства – какой оглушительный провал. Позволить украсть у тебя шайбу прямо с твоей клюшки. Но с другой стороны, какое значение имеет эта победа на самом деле? Серж в своей спортивной жизни завоевывал Кубок целых три раза, он стоял на столе в его собственном доме, ночевал вместе с вещами около его кровати. И какой, черт возьми, во всем этом смысл теперь?

Смысл имело совсем другое: внутри коробки лежали фотографии Натали, Мартина и газетная вырезка с Мэй и Кайли. Серж разложил их перед собой на неубранной кровати. Все еще стоя на коленях, он думал о Тино и его детях. Прочистив горло, словно он готовился начать разговор, Серж стал подбирать слова:

«Дорогой Мартин…»

Это обращение появилось на голубой бумаге перед ним, хотя Серж мог поклясться, что не помнил, чтобы он успел поднять ручку.