Текст книги "Адское ущелье. Канадские охотники (сборник)"

Глава 2

– Думаю, братья, мы скоро приедем. Не так ли?

– Так, малыш Франсуа.

– Поскольку дороги нет, мы едем по телеграфным столбам. Они указывают нам направление на Хелл-Гэп… Ошибиться мы не можем.

– Боже мой! Как долго!

– Устал, котенок?

– Ты смеешься надо мной, Жан, и ты тоже, Жак. Вы хорошо знаете, что я никогда не устаю… Впрочем, как и вы. Я просто хочу поскорее попасть в лагерь шахтеров и начать наконец-то нашу кампанию.

– Терпение, брат! – прервал его Жан.

– Оно больше тебе подходит, спокойный папаша…

– Нужно терпеть, если хочешь добиться удачи. Так привык говорить наш бедный отец… Именно в терпении сила индейцев. Мы, метисы, должны обладать им в большей степени, чем наши сводные братья белые…

– Жан прав, – вмешался в разговор Жак, до той поры молчавший. – Терпение должно заменить опыт, которого нам еще долго будет недоставать.

– У нас ужасно трудная задача. Нам надо искать иголку в стогу сена, как сказано в старинной французской пословице.

– …И найти ее!

Франсуа немного приподнялся в своих широких деревянных стременах, развернулся в седле, приложил ладонь козырьком ко лбу и добавил:

– Что за чертовщина! Что там виднеется на верхушке телеграфного столба?

– Мне кажется, это – человек…

– Повешенный!

– Значит, – продолжал Франсуа без тени ехидства, – мы оказались в цивилизованной стране.

При этих словах трое братьев ускорили аллюр своих крупных и крепких канадских полукровок, перейдя на резвую рысь. Спустя десять минут братья оказались под телеграфным столбом, на верхушке которого болтался в петле Боб Кеннеди.

Легкий ветерок был вполне достаточен для того, чтобы заставить подрагивать провода, словно струны гигантской эоловой арфы[28]28
  Эолова арфа – то же, что воздушная арфа: известный еще с античности звуковой инструмент, не требующий участия музыканта-исполнителя, состоящий из деревянного ящика, или резонатора, и натянутых в нем струн числом от 4 до 48. Под влиянием ветра струны колеблются и издают звуки различных высоты и тембра. Эоловы арфы обычно размещали на крышах зданий, в оконных проемах, в парковых беседках-ротондах и гротах.


[Закрыть], и покачивать тело повешенного так, что оно казалось еще живым. Эта видимость настолько поразила юных странников, что они остановились, задрав головы, сощурив глаза и открыв рты, безмолвно вопрошая друг дружку, что им следует сделать.

– Ей-богу, – сказал Франсуа, склонный к принятию быстрых решений, – надо снять его со столба. Если он еще жив, попытаемся привести его в сознание; если же он мертв… мы, по крайней мере, исполним свой долг, пытаясь вернуть к жизни человеческое существо.

– Это ты предлагаешь, малыш Франсуа, – отозвался Жак.

– Делай как хочешь, вот только мы можем попасть в неприятную историю в этой стране, – высказался Жан, природная терпеливость которого, казалось, смешивалась с разумной дозой осторожности.

Франсуа, недолго думая, направил свою лошадь к основанию столба, встал на стременах и, даже позабыв о перекинутом за спину винчестере, полез по столбу, используя, как хороший акробат, силу своих рук и ног.

Он приблизился к железному держателю изолятора и оказался лицом к лицу с покойным Бобом. Огромные глаза повешенного были открыты, а изо рта выступал жуткий фиолетовый язык.

– Да он еще теплый! – удивился юноша.

– Тогда его надо снять со столба, – заявил Жан, присоединившийся к ранее выраженному мнению младшего брата.

– Веревка внизу завязана узлом. Пусть кто-нибудь из вас развяжет этот узел и потянет веревку… Джентльмен не грохнется с лету, а потихоньку соскользнет.

Жан расстался с седлом и выполнил указания брата. В результате мистер Боб Кеннеди покинул воздушное пространство и оказался без толчков и сотрясений у подножия своей виселицы.

– И правда: джентльмен еще живой, – проговорил Жан, в то время как Франсуа соскальзывал со столба.

Лесных и степных бродяг, привыкших, как наши молодые люди, к различным происшествиям в своей полудикой жизни, никогда не пугают обмороки. Джентльмена, или – как иронически говаривал один из жителей Центральной Франции – «монсьё», быстро раздели до пояса и положили на землю.

– Надо его растереть, и посильнее! – сказал Жак, тогда как Жан тщательно разглядывал веревку. – Это восстановит циркуляцию крови.

Вечно торопящийся Франсуа принялся так энергично растирать грудь повешенного, что она вскоре местами покраснела.

– Эй, старшой! – обратился Жак к занятому изучением удавки Жану в ожидании момента, когда надо будет сменить Франсуа. – Что там тебя так заинтересовало?

– Да он еще теплый!

– Да ничего… Просто я думаю, что работу сделали плохо. Веревка совсем новая и не намылена… Узел слишком широкий… Джентльмену повезло…

– Твоя очередь, Жак! – прервал их запыхавшийся Франсуа. – Я больше не могу! Уфф!..

Франсуа выдержал минут десять, Жак продержался четверть часа.

– Лошадиная работа, – сказал он в комическом запале, – а он не шевелит ни ножкой, ни лапкой. И тем не менее он покраснел, как лис с содранной шкурой.

– Если с тебя хватит, малыш, я сменю тебя.

– Давай! И попробуй сделать лучше… Что же до меня, то я всю ладонь чуть не стер.

Жан весьма добросовестно растирал Боба минут двадцать, притом так неистово, что даже вспотел. К пациенту начала возвращаться жизнь.

– Ну вот… Уже добрых три четверти часа мы работаем так, будто нам платят по двадцать пять франков в день, а на него это действует, как пластырь на голенище сапога.

– Минуточку, малыш!.. Я не ошибся… Он вздохнул.

– Не может быть!..

– Я не ошибся… Он дышит… но не сильно.

– В него надо что-нибудь влить…

– Глоток сливовой водки… У меня немного осталось во фляжке.

– Есть кое-что получше: поджечь волосок трута между пальцев рук или ног… Мертвого поднимет.

Сказано – сделано. Четыре – пять ударов огнива по куску кварца, трут воспламенился и в ту же минуту трещал между пальцами джентльмена, стянутыми концом той самой веревки, на которой его подвесили.

Одновременно Франсуа силой влил в рот вынутому из петли полпинты[29]29
  Пинта – мера объема в англо-американской системе мер; английская пинта соответствует 0,568 литра, американская («жидкая») пинта – 0,473 литра.


[Закрыть] самогона.

Вопреки всяким разумным в подобных случаях ожиданиям, у пациента проявились весьма ускоренные глотательные движения, сменившиеся усвоением.

– Братья, сивуха прошла; она спускается в желудок! – радостно крикнул Франсуа.

А в то же время кожа задымилась и трескалась с тошнотворным запахом поджариваемой плоти. Инертное до той поры тело зашевелилось и содрогнулось, потом внезапно последовала реакция.

У Боба вздулись вены на шее и лбу; он вырвался от своих грубых спасателей, брыкаясь, словно ему в тело вонзились все батареи хелл-гэпского телеграфа; потом он упал, замер в сидячем положении и разразился крепчайшими ругательствами разбушевавшегося матроса. В этом потоке безадресной ругани можно было различить лишь одну разумную фразу.

– Чертово отродье!.. Эти негодяи сожгут меня живьем!

– Не увлекайтесь, джентльмен, – примирительным тоном заговорил Жан и широко улыбнулся, довольный полученным результатом. – Мы – друзья… Если бы мы не были ими, то не сняли бы вас оттуда, со столба, куда вас подвесили… Вот доказательство: веревка…

– Повесили!.. Меня!.. Черт меня побери, если я что-либо помню…

– Да!.. Есть в жизни события, о которых не хочется вспоминать.

Остолбеневший (так, по меньшей мере, должно было случиться) мистер Боб с любопытством изучал троих молодых и добрых гигантов с бронзовыми лицами, честными глазами и симпатичными чертами; он разглядывал их одежду из оленьей кожи, украшенную по швам бахромой, их длинные волосы, их содержащееся в хорошем состоянии оружие. Боб смотрел и рылся в памяти, но не мог вспомнить этих юношей.

– Вы зря напрягаете память… Вы нас не знаете. Нас трое братьев… канадских метисов… Дела привели нас в Хелл-Гэп, и вы были первым жителем этого городка, которого мы встретили… Правда, вы немного высоко забрались.

Тогда нам захотелось вернуть вас к жизни… И это нам удалось! Может быть, мы употребили несколько болезненные средства, но это было вынужденным, потому что без них вы бы уже погибли.

– Я ничего не помню! Я скакал на лошади… Она упала и придавила меня… Я потерял сознание и… вот очнулся среди вас.

– Пока вы были без сознания, вас повесили… Возможно, ваше беспамятство вас и спасло…

– Как бы там ни было, парни, я вам обязан. У вас есть полное право на мою признательность… Слово Боба Кеннеди, а это – мое имя! И поверьте мне, признательность Боба Кеннеди немалого стоит… Подвернется случай, и я вам это докажу, вы мне только скажите. Пусть даже речь пойдет о том, чтобы арестовать президента страны, я доставлю его вам.

– О! – ответил Жан. – Вы сильно переоцениваете услугу, которую мы оказали бы любому другому человеку.

– Я оцениваю истинную ее стоимость и ничего не даю сверх этой оценки. Итак, отныне и впредь: ваши друзья – мои друзья, ваши враги – мои враги, и, чем бы вы ни занялись в дальнейшем, вы найдете во мне сильного помощника, мой дорогой месье… месье… Как вас зовут?

– Жан.

– Жан… и?

– Мы – сыновья Жана-Батиста де Варенна, больше известного по прозвищу Папаша Батист, одного из помощников Луи Риэля…

– Значит, вы – герои обороны Батоша… Все газеты Штатов рассказывали о ваших подвигах… И даже «Хелл-Гэп Ньюс» целых две недели писал про вас.

– Мы сделали то, что смогли; к несчастью, то дело нам не удалось.

– Но еще не всё потеряно; Луи Риэль пока держится…

– Но и его ресурсы вот-вот закончатся; его маленькая армия тает с каждым днем.

– А могу я узнать причину… вашего появления в здешних краях?

– Братья, – обратился к младшим как всегда осторожный Жан, – можно сказать об этом джентльмену?

– Ты можешь это сделать, брат; нам ведь нечего скрывать.

Жан продолжал:

– Хотелось бы знать, способен ли мистер Боб Кеннеди…

– Зовите меня просто Бобом. Я предпочитаю такое обращение.

– Хотелось бы знать, способен ли Боб меня выслушать. Он только что с трудом двигался после почти смертельного испытания… Возможно, ему хочется пить и есть… И потом. Что если тем, кто его повесил, захочется посмотреть, чем закончилось дело.

– Не часто случается, что человека вешают два раза в день, – сказал в ответ Боб, интерпретируя на свой лад юридическую формулу non bis in idem[30]30
  Non bis in idem (лат.) – формула римского права: «Нельзя дважды карать за один проступок», что интерпретируется следующим образом: «Никто не должен дважды нести наказание за одно преступление». Эта формула стала одним из основных положений современного уголовного права.


[Закрыть]. Что до голода, жажды, переживаний, то я это перетерплю, как настоящий ковбой. Впрочем, я только что позавтракал перед… происшествием.

– Тем лучше. Тогда начну. Наш отец был фермером, как говорят у нас, в окрестностях Батоша, в округе Саскачеван, канадской территории Манитоба. Он жил, как ему нравится, и работал вместе с нами изо всех своих сил. Его прадедом был француз, дворянин из провинции Орлеанэ. Земли, обрабатываемые нами, отец получил по наследству. Никогда никто не уведомлял его, что эти земли, распаханные Жаном-Батистом де Варенном, первым в нашем роду, не принадлежат его потомкам. Распашка земель и вековое владение ими равноценны документам, не так ли?

Но однажды пришли подданные английской королевы – из тех, что обрядили нашу старую Канаду в смешной наряд Доминиона. И эти люди, предков которых мы не знали, имели наглость претендовать на наши земли, политые потом наших предков, да и нашим тоже.

Сначала подобные претензии нам показались смешными. Но смех закончился, когда они пришли в большом количестве и заняли наши имения силой. Мы сняли со стены винчестеры, оседлали полукровок и дали бой англичанам… Вот и всё, что я хотел вам сказать.

– Браво! – крикнул восхищенный американец.

– Но эти люди… Они как дурная трава… Чем больше ее выдираешь, тем обильней она прорастает опять. На место первых пришельцев явились сотни и сотни… потом тысячи, а в поддержку себе они привели армию. Тогда-то нашим вождем и стал Луи Риэль. Он организовал сопротивление людям королевы и повсюду начал бить их. К несчастью, Батош был нами потерян из-за измены негодяя, продавшегося за деньги…

– Ах! Довольно! – воскликнул Жан с неожиданным пылом, так резко контрастировавшим с его обычным спокойствием. – Я не могу говорить об этом без дрожи… У меня перед глазами встает кровавая пелена.

Подлец боится мести. Он пытался взорвать нас троих, потом, в тот самый момент, когда Батош был занят врагами, приведенными им, он трусливо, в спину убил на площади нашего отца.

– Господи, спаси! – возмущенно взревел Боб. – Такого негодяя я охотно бы скальпировал.

– Мистер Боб! Десять тысяч долларов, которые он нам должен, будут вашими, если только вы сможете свести нас с ним.

– Жан, да я сделаю невозможное, чтобы это осуществилось! Даю слово настоящего мужчины. Только говорю вам раз и навсегда: не напоминайте мне больше о деньгах. Вы хотя бы знаете, куда подевался этот мошенник?

– Мы знаем его путь до Виннипега, где он держал свои деньги. Он сильно разбогател на кражах и предательстве. Из Виннипега он уехал на поезде к канадской границе, в Эмерсон, но его не видели на американской границе, в Сен-Венсене, где он хорошо известен.

Охотники с Красной реки[31]31
  Красная река (англ. – Ред-Ривер, фр. – Ривьер-Руж) – река, начинающаяся на севере США и впадающая в озеро Виннипег на территории Канады; ее общая длина – 880 км, длина канадской части – 175 км. Первые поселения белых основаны в 1738 г. французами, которыми руководил Пьер Готье де Варенн, сьёр де Ла Верендри. Район Красной реки был одним из центров сосредоточения франкоязычных метисов. Английскую колонию на Ред-Ривер основал в 1812 г. Томас Дуглас, пятый граф Селькирк.


[Закрыть] встретили его верхом на коне в сопровождении двух неряшливо одетых мужчин. Потом мы потеряли его след и нашли его только в Графтоне. Мы не уверены, можно ли его принять за человека, который переправился через Сарк-Ривер и оказался в Хелл-Гэпе… Прошло уже восемь дней, как видели человека, примерно отвечающему описанию нашего врага. И это всё! Теперь мы, сильные своей смелостью и непоколебимой решительностью, отправились на разведку в Хелл-Гэп…

– А потом? – задумчиво спросил Боб.

– Мы продолжим его искать, даже если придется перерыть всю американскую конфедерацию, даже если тогда, когда придет час мщения, наши волосы станут седыми.

– Хотите совет, Жан?

– Говорите, Боб.

– Таким путем вы его никогда не найдете. Вы только потеряете время, все ваши усилия будут бесполезными. Позвольте узнать, богаты ли вы?

– У нас на всё про всё – тысяча долларов.

– Это – мелочь, если только вам не поможет случай. С другой стороны, вы молоды… очень молоды, все трое. Вы еще страшно зелены, чтобы браться за дело так, как к этому привыкли люди в моей проклятой стране. Но!.. Вы мне нравитесь. Я обязан вам жизнью, хотя она временами бывает не такой уж забавной… Мне двадцать пять лет; я вел достаточно беспорядочную жизнь, чтобы вариться во всех адских котлах… Моим опытом был бы доволен столетний старик. Я вам помогу. Поехали в Хелл-Гэп!

– А если вам опять доведется быть…

– Повешенным? Ну, это мы еще посмотрим!..

Глава 3

Боб Кеннеди был полной противоположностью молодым канадцам. Такой тип часто встречается в Соединенных Штатах, до такой степени часто, что он мог бы, в случае необходимости олицетворять собою, если не считать мелких деталей, авантюриста американского Запада, перед которым отступали и разбегались индейцы.

Такие люди не имели ни постоянного места жительства, ни семьи, если отбросить туманные воспоминания о пьяных старике и старухе, ютившихся где-то в чикагских трущобах, дравшихся натощак и после пьянок, слишком ленивых, чтобы накормить своих трех-четырех, а то и пятерых сорванцов – Боб этого в точности не знал.

Он смутно припоминал, что старика звали Кеннеди, а ему самому дали имя Роберт, фамильярно же звали Бобом.

Этим и ограничивались в его душе воспоминания о семье.

В десять лет он сбежал из родительской конуры, жил на улице и улицей, как это делали тысячи мальчишек с трудной и мучительной судьбой. Циничный и мрачный, каким неминуемо становится американский гаврош[32]32
  Гаврош – один из героев романа В. Гюго «Отверженные»; его имя стало нарицательным для названия уличного мальчишки.


[Закрыть], отвратительный «бой»[33]33
  Бой (англ.) – мальчуган; парень.


[Закрыть], в сто раз хуже нашего парижского «тити»[34]34
  Тити (арго) – парижский сорванец, «дитя парижских улиц».


[Закрыть], не обделенного ни сметкой, ни выразительностью, умеющего любить, ненавидеть и загораться какой-нибудь идеей.

Потом, выполняя день за днем, то тут, то там, всякую более-менее подозрительную работу, Боб дожил до семнадцати лет, не получив других познаний о морали, кроме тех, что проповедовали судьи и полисмены. Он был измучен этой безысходной жизнью, сломлен морально и физически приводящей в отчаянье периодичностью ежедневной борьбы за жизнь. Он бессознательно стремился к свободе выпущенного из клетки животного, истерзанного слишком тесными прутьями.

И это стремление было для Боба спасением.

Постепенно он стал преступником, неисправимым, постоянно находящимся во власти судей и мест заключения.

Нельзя сказать, что в его натуре было нечто особо ценное, однако совсем пропащим считать его не стоило. Он плодотворно использовал рост активности, хотя и далеко не в лучшую сторону, свое умение выбираться из повседневности, свою брутальность, вечно восстающую против цивилизации.

К счастью, американские города могут избавиться от своей перенаселенности, отправив излишки жителей на огромные безлюдные просторы Дикого Запада, и каждый день сотни Бобов Кеннеди отправляются туда. Для них исход на Запад становится избавлением.

Там, в почти полном отсутствии контроля, свободная жизнь граничит с распущенностью. Цивилизация постоянно сталкивается там с варварством, и надо расчищать место для утверждения одной и отвержения другого. Для этого любые средства хороши, как и любые люди. Таковы эти губительные леса и зловонные топи, которые каторжникам надо выкорчевать и оздоровить.

Деклассированные люди охотно становятся ковбоями, иначе говоря, погонщиками почти диких стад, насчитывающих тысячи голов крупного рогатого скота. За этим богатством надо ухаживать на хозяйском ранчо[35]35
  Ранчо – обособленное поместье, хозяева которого разводят в больших размерах крупный рогатый скот; иначе – скотоводческая ферма (в США и Канаде).


[Закрыть], защищать его от хищных животных, а также от краснокожих и белокожих воров. Мы увидим в дальнейшем, в чем состоят обязанности ковбоев, требующие железного здоровья, тела, нечувствительного к усталости, клоунской ловкости, постоянной храбрости и мужества.

Деклассированные люди охотно становятся ковбоями

Именно таким человеком был Боб Кеннеди: ни лучше, ни хуже себе подобных, со своими недостатками и своими достоинствами: способный иногда на какие-то добрые порывы, не признающий разделения на «твое» и «мое», грубый, плохо воспитанный, а скорее вообще не имеющий воспитания, человек инстинкта и первого импульса, проводящий жизнь между непосильной работой и чудовищными оргиями, неслыханными лишениями и дикой расточительностью.

Немало людей он убил, или, как говорят в тех краях, заставил светить солнце через восемь или десять человек! Но при такой горячности в голове разве будешь разбираться кто прав, кто виноват!

Было и более серьезное дело: Боба не раз обвиняли в краже лошадей, а на границе могут охотно оправдать убийцу, но вора безжалостно повесят. Так справедливы ли были обвинения?

В этом надо разобраться.

Впрочем, первый камень в него бросил тот, кто, нуждаясь в лошади, сам позаимствовал ее у фермера, собственника двух или трех тысяч голов!

…Уже показались первые дома Хелл-Гэпа, когда Боб Кеннеди закончил рассказ о своей жизни, кратко изложенный выше.

Юные канадцы, воспитанные на принципах порядочности, глубоко религиозные, насквозь пропитанные семейной нежностью, были порой шокированы, когда наивно и даже бессознательно, что отметало всякую мысль о мистификации, с уст Боба слетали непристойности.

Но юноши чувствовали, что этот незнакомец с грубой речью, пересыпанной странными суждениями насчет еще более странного общества, весьма основательно познал эту страну, им совершенно неизвестную.

Имели ли они право, с учетом интересов своей миссии, отказаться от ключа к успеху, тогда как их собственные ресурсы обрекают их на неудачу, что было продемонстрировано в самом начале разговора?

И вот, преодолев вполне объяснимое пренебрежение и разумно убедив себя, что не время сейчас привередничать, они приняли общество нового знакомого, которое вскоре могло стать весьма компрометирующим.

Первый человек, встретившийся маленькому каравану, оказался старателем, расчищавшим на лошади свою делянку с винчестером за плечами и металлическим лотком для промывки песка, притороченным к седлу. При виде Боба, решительно шагавшего во главе отряда, старатель взмахнул от удивления руками и остановил лошадь.

– Привет, дружище Пим, – насмешливо бросил ковбой. – Большой привет!

– Привет, Боб!.. Очень рад вас видеть… В сущности… это сногсшибательно.

– Сногсшибательно, Пим, вы верно сказали… И… Вы же всегда принадлежали к этим бдительным, которые…

– Это чистейшая ложь, Боб!..

– А у вас очень хорошая лошадка, дружище Пим, – продолжал Боб, не удосуживаясь опровергать запирательство собеседника. – Ах, как она мне нужна!

– Но я не желаю отдавать ее вам, – крикнул удрученный Пим, посматривая на внушительного вида канадцев, которых он принял за разбойников.

– Кто говорит «отдать»? – резко ответил Боб. – Мне нужна лошадь. Ваша коняжка мне понравилась. Сколько вы за нее хотите?

– Сорок долларов, дружище Боб, – с нарастающей тревогой ответил Пим.

– Вы так испугались, что хотите продать лошадь гораздо дешевле, чем она стоит? Тогда я сам предложу вам цену, потому что я – не грабитель, как какой-нибудь бдительный вроде вас!

На этот раз Пим заклацал зубами и в одно мгновение стал мертвенно-бледным. Какую жуткую мистификацию готовит этот проклятый ковбой, которому Пим своими руками обмотал веревкой шею два часа назад?

– Итак, посчитаем, – продолжал Боб. – Лошадь: пятьдесят, а не сорок долларов; седло с уздечкой – двадцать долларов; два револьвера системы «Кольт» – двадцать пять долларов; карабин «винчестер» – двадцать пять долларов… Всего сто двадцать долларов… Достаточно?

– Это много, Боб… В самом деле – много… Ста долларов хватит…

– Пим! Еще одно слово, и вы будете приговорены получить за всё сто пятьдесят…

– Сто пятьдесят… чего? – растерянно выдохнул Пим.

– Долларов, тупица! Давай, ноги на землю… Хорошо!.. Оружие… Патронташ…

Он перекинул карабин за спину, засунул револьверы за пояс, проворно запрыгнул в седло и, обернувшись к Жану, добавил:

– Жан, дорогой мой, вы сейчас при деньгах, будьте любезны одолжить мне сто двадцать долларов, чтобы рассчитаться с мистером Пимом.

– Охотно, Боб, – ответил Жан.

Он не колеблясь открыл свою сумку и вынул из нее сто золотых долларов.

– Но, Боб!.. Дорогой мой Боб… Я дам вам кредит, – захныкал Пим, пришедший в настоящий ужас.

– Берите! И не отнекивайтесь, – приказал Боб. – Поймите, я не нуждаюсь в услугах людей вашего сорта.

– Ваше предложение оскорбляет меня!

– Прощайте, мистер честный человек… Вешайте людей, но по меньшей мере, не оскорбляйте их.

Оставив на этих словах ошеломленного мистера Пима, Боб занял место на правом фланге группы, выехавшей вчетвером в ряд на главное авеню города и направившейся к зданию суда.

Город уже принял свой обычный вид. Трупы отвезли в больничный морг; наутро епископальный священник должен руководить церемонией погребения. Клиенты, изгнанные пожаром из салуна, который разорили Боб и его друзья, пили пиво в подобном же баре. Они ожидали выхода «Хелл-Гэп Ньюс», чтобы, читая газету, переживать заново драматические события дня.

Можно представить себе впечатление, произведенное в этом нервном народце появлением повешенного преступника, гарцующего неспешным аллюром в сопровождении троих гигантов, одетых в индейские костюмы и до зубов вооруженных.

В мгновение ока отели опустели, обитатели салунов эвакуировались в храмы, где проповедники-добровольцы как раз призывали перед сбежавшимися прихожанами кары небесные на головы Боба и верных ему бандитов.

Толпа горожан направилась за четверкой всадников, которые остановились перед зданием суда. Окна в здании были открыты.

Только что вернувшийся шериф узнал об убийстве двух своих друзей – Роберта Оллинджера и Уильяма Бонни, бегстве семи арестованных и повешении Боба.

Он услышал цоканье копыт и машинально взглянул в окно.

Он с изумлением узнал Боба Кеннеди, о казни которого ему только что доложили. Он глядел во все глаза, сомневаясь в реальности воскресения казненного. В это просто нельзя было поверить.

Однако ничто не помешало ему менее вежливо ответить на церемониальное приветствие Боба, склонившегося до самой шеи лошади.

После чего начался чисто американский диалог, ошеломляющий, но тем не менее абсолютно реальный.

– Привет, шериф! Очень рад вас видеть.

– И я также. Привет, Боб Кеннеди. Кто мне доставил удовольствие видеть вас?

– Вы – приятный джентльмен, шериф, и неподкупный чиновник.

– Благодарю вас за доброе мнение обо мне, Боб, и повторяю свой вопрос.

Толпа, полукругом выстроившаяся перед зданием суда, хранила молчание, как в театре, стараясь не пропустить ни одного слова из этой беседы.

– Вы, насколько мне стало известно, стали жертвой весьма неприятного происшествия.

– Скажите прямо, шериф, что я был легально казнен гражданами, представлявшими в ваше отсутствие закон.

– Это невозможно! – ответил опешивший шериф, тогда как в толпе послышался одобрительный шумок.

– Вы утверждаете, что этот акт был незаконным?

– Я не говорил этого, – осторожничал шериф, находившийся, видимо, в очень плохих отношениях с бдительными, но нуждавшийся в них ввиду отсутствия организованных вооруженных сил.

– Я убил, меня осудили на смерть, потом повесили именем закона… Ну, так провозгласите это перед собравшимися джентльменами.

– Ладно! Ваша казнь, хотя и проведенная в несколько ускоренном режиме, была справедливой и законной. Ну а теперь чего вы хотите?

– Отдаться под покровительство закона.

– Я не совсем вас понимаю, – продолжал шериф, стоявший у окна и жестикулировавший, как кукла из театра марионеток.

– А между тем это так просто… Следите, шериф, за моими рассуждениями. Ни вы, ни почтенные джентльмены, здесь присутствующие, не можете отрицать, что я искупил по справедливости, на чем я настаиваю, этим осуждением и моей казнью… совершенные мною убийства.

Виртуально я мертв, а если я в данный момент остаюсь в числе живых, то в этом нет ни моей вины, ни вины комитета бдительных.

Комитет повесил меня вполне добросовестно, и я их действиям не сопротивлялся. Следовательно, моя вина заглажена. А что вы об этом думаете, шериф?

– Я думаю, что мы имеем дело с очень редким и чрезвычайно любопытным случаем.

– Ответьте мне откровенно: если мое поведение впредь не будет предосудительным, будете ли вы продолжать преследовать меня за проступки, предшествовавшие моему повешению?

– Черт вас побери!

– Если я жив, то это случилось благодаря стечению обстоятельств, совершенно не зависящих от моей воли… Я был бы мертв, если бы не случилось чуда.

– Боб Кеннеди прав, – послышался в толпе трубный голос. – Его нельзя два раза наказывать за одно преступление, поскольку шериф сам признал, что казнь была законной. Да здравствует Боб Кеннеди!

– Ну нет! – ответил столь же зычный глас. – Надо повторно раздать карты, потому что полного искупления не произошло. Надо снова повесить нечестивца. Смерть Бобу Кеннеди!..

Мгновенно сформировались два лагеря: один благоприятствовал ковбою, другой осуждал его, как, впрочем, и его спутников, неподвижных, как конные статуи.

Для тех, кто не знает американской толпы, могло показаться, что эти чрезмерно возбужденные, кричащие, жестикулирующие люди вот-вот бросятся в рукопашную и перебьют друг дружку.

Но на самом-то деле они просто заключали пари. Зато с каким неистовством они это делали!

Оправдает шериф Боба или осудит? Или ковбоя ночью прирежут бдительные, которые любят действовать в темноте?

А размеры ставок достигали в ряде случаев весьма значительных сумм.

Боб, в свою очередь, внимательно следил за торгом, готовясь переиграть любого спорщика, решившегося установить полный контроль над ставками.

Шериф надолго задумался, пытаясь найти разумное решение.

– Ну что там, шериф? – спросил Боб, которого не оставляло благодушие. – Что вы намерены делать?

– Я думаю, дорогой мой Боб, что вам лучше всего покинуть Хелл-Гэп… Я приду в отчаянье, если с вами случится несчастье.

– Если вы гарантируете мне покровительство закона, я сам с помощью своих друзей позабочусь о собственной безопасности.

– Выходит, вы, Боб, намерены поселиться здесь?

– Мне нужно пробыть в городе по крайней мере двадцать четыре часа.

– Об этом не стоит и говорить. Охотно дам вам еще двенадцать часов, если вы обещаете покинуть нас послезавтра…

– All right[36]36
  All right (англ.) – хорошо; согласен.


[Закрыть], шериф! Значит, договорились. Даю вам свое слово.

– А я вам – свое, Боб! В течение тридцати шести часов покровительство закона вам обеспечено. В свою очередь, надеюсь, что вы и джентльмены, ваши товарищи, окажете мне честь и примите мое гостеприимство. У меня хватит места и для людей, и для лошадей. Мы выпьем за вашу полную реабилитацию бутылочку отличного шерри-бренди.